- Староконюшенный, двадцать. Как же ты не заметил?
- Заметил, разумеется, но общественность? Вой поднимут: Гиппиус, Карст, Остроградский и другие, а ещё всякие Щукины, Новиковы-Прибои, целый набор жутких исторических личностей, "Кузница" какая-то, не говоря уж о ближайших посольствах.
- Когда это нам мешало? Зато можем обойтись двумя лимонами и времени не терять, пока шум стоит в мэрии и всё не утряслось, больших дел всё одно не будет. Пять-шесть элитных квартир и шикарный офис с белокаменным подъездом! Действуй, Африканыч...
Деловые люди расписывают жизнь на многие годы вперёд, что такое год нашей жизни - мгновение, но в него можно многое уместить, имея возможности и желание. К пятнистой торцовой стене старинного доходного дома, обнажившейся в результате какого-то более раннего сноса, уже прилепились железные швеллеры и ленточные стяжки. Устроены они для того, чтобы стенка раньше времени не рухнула на узбеков, копошащихся в котловане. Высокие липы, похожие из-за высоты на практичные тополя, все сплошь выкорчеваны; территория бывшего сквера огорожена бетонными блоками, мешающими проезду, но работа за забором кипит - свято место пусто не бывает.
- Эй, алаша хромая, вяжи крепче! Дыни, небось, тростником надёжнее оплетал, когда на базар волок!
Чёрный человек в оранжевых латах жилета, не успевший и к октябрю очиститься от летнего загара, почти намертво приставшего к его смуглому лицу, от начальственного окрика засуетился пуще прежнего. Сейчас он уже не обращал внимания на кровоточащие сквозь рваные перчатки пальцы и крепко оплетал мягкой проволокой витые железные прутья. От усердия он перебирал ногами, громко чавкал сапогами в рыжей глине, но не удержался, упал и впечатался всем телом в вертикальный срез котлована. Прораб безнадёжно махнул рукой на его неловкость и отправился пить чай и разбирать бумаги в бытовку, нависшую словно замок царицы Тамары над тёмной пропастью.
Лицо тюрка стало ещё чернее от размазанного на нём слоя бывшего пепелища, теперь обратившегося в широкую угольную полосу на вертикальном срезе котлована. Лёгкий дымок отделился от стены, извиваясь вокруг мускулистой шеи, уплотнился и скрыл с глаз его вязаную верёвочную шапочку. Едкий туман быстро распространился по всей яме, но неожиданно рассыпался, будто мешок с монетами, и плотными кольцами охватил каждую арматурину. Чёрные копья торчали в небе смертоносным оружием неизвестного воинства. На холодном ветру арматура пела тонким, тревожным голосом, поджидая очередных половцев.
Прораб выскочил из бытовки, испугавшись неожиданного появления гари, но дым уже рассеялся. Изумлённый до оторопи прораб увидел плотное скопление чёрных домиков, меж которых белели храмы златоглавые, крытые изумрудными цветом листами плющеного железа - большие, малые, великие народные и вполне частные часовенки. По окружавшим скопление жилищ холмам змием полз порыжевший от осенней травы земляной вал. Высокие стены крепостей огораживали острова, обрамлённые голубой лентой реки.
Звон бесчисленных колоколов стоял в морозном осеннем воздухе, переливался на все лады и туго теребил оплывавшие от него уши. По улицам скакали кони, несущие лихих наездников в пёстрых кафтанах, зелёных, алых, усеянных турецкими серебряными огурцами и отороченных дешёвым или дорогим мехом. Разношёрстный разноязыкий люд, разнося по округе запах кваса, лука, сивухи и ладана, шлёпая по грязи в лаптях, опорках, валенках и чёботах, стекался к торжищу.
Великий шум стоял над площадью, втиснувшейся в самую сердцевину построек и тянущую в свою горловину все потоки - людские пешие, конные, тележные и перемешанные с соломой и щепами грязевые. Кричали петухи и всякая птица им вторила, ржали лошади под плетьми цыган, окликали народ из-под навесов купцы - хвалили свой привозной и местный товар, треск и грохот шёл из кузниц и пушкарских мастерских, вытекая наружу и добавляя рабочего строя торговому веселью.
Прораб окаменел от удивления и, конечно, оплошал. Не заметил прибывшего начальства.
- Нехристь - ломи шапку! Не зришь людей честных, пёс смердящий! - Удалой чёрноглазый молодец, в медных латах, укреплённых сыромятными ремнями прямо на красном кафтане и чёрным ликом напоминавший кого-то знакомого, лихо сшиб нагайкой оранжевую каску с головы прораба.
Каска жалобно пискнула трещиной, чиркнула полями по деревянной мостовой и укатилась за огромную кучу песка, неизвестно как тут оказавшуюся. Вблизи кучи стояли дородные бояре в пудовых, расшитых золотом ферезях. Они опирались на массивные ореховые посохи и, степенно покачивая уборами горлатного меха, осуждающе смотрели на презренного раба, придавленного к земле гнутым носком червонного сапога стражника.
- Вельми проход стеснён к конюшням княжеским, некстати торжище местное устроено на столбовой дороге, да ещё всякие самозванцы песку поклали, у иноверцев изгородь подвалили. Китоврас нашёлся! На заставу, к старшине, Тимурка, тащи! В розыск его!
- Верно, Шимон Африканович, пусть спытают: бесхитростно или лихом учинил. Бити кнутием да рубль продажи на нём взяти!
- Люди добрые, - вскричал прораб, - есть у меня разрешение! Вот оно, Москомархитектур..., - договорить непотребщину не дали, вкатили затрещину, заткнули рот дегтярным тряпичным кляпом и живо поволокли по настилу, разметая волочащимися коленами солому, обильно унавоженную скотами. На щербатых досках малое время оставался жёлтый волнистый след слабых ручейков, быстро высыхавших от морозной суши. Песок рабочий люд, призванный стражей по приказу бояр, быстро разнес по подворьям. Проход и проезд был восстановлен.
Прораб ещё почти месяц жил в застенке. Он вспомнил все свои стройки и малые и большие, припомнил, как в детстве с отцом красил в изумруд крышу белой деревенской церкви, но, откуда он родом и чей будет, вспомнить так и не смог, тем более доказать словом и делом.
И под кнутом и на дыбе не мог Иван-прораб этого вспомнить...