Аннотация: В связи с перепиской псевдоисторических учебников истории России по унифицированному образцу, публикуется настоящая статья, посвященная подлинной истории Русской культуры.
Из истории Зайцепоклонничества в России
(Партии православных жуликов и воров посвящается)
В связи с перепиской псевдоисторических учебников истории России по унифицированному образцу, публикуется настоящая статья, посвященная подлинной истории Русской культуры.
В позапрошлом веке "Повесть о Петре и Февронии" не была опубликована типографски. И выдающийся роман средневековья, известный в рукописях, Ф.И.Буслаевым был введен в курс своих лекций, посвященный русской литературе, ранее опробованный на наследнике-Цесаревиче (чьим преподавателем был Ф.И.). Повествуя о встрече князя (его дружинника=дружки) с простоволосой - открывшей волосы суженому, распустив косу - девицей, профессор Московского ун-та рассказывал: "Уже при самом вступлении своем на сцену является Феврония в обстановке вещей девы. Сидит за кроснами, занимается тканьем, как дева судьбы в Сербской сказке (она или прядет золотую нить и называется Сретеею, т.е. Счастьем, или в виде сияющей, как Солнце, девы вышивает лучами - солнечными, по основе из юнацких кудрей, или как Идисы и Норны немецкой мифологии, которые ткут, растягивают и связывают нити судьбы человеческой). Перед вещей ткачихой зачем то скачет заяц" [Буслаев, 1990, с.159].
"...В представлениях древнерусского человека дела интимного свойства и связанные с ними чары находились в основном в руках женщин, поскольку привлечение к своей особе лиц противоположного пола обеспечивало девушке счастье и благополучие" [Кривошеев, 2003, с.85]. Ф.И.Буслаев сближает русскую повесть с немецким преданием о Матильде, дочери императора ГенрихаIII. Оная, "желая искоренить в сердце своего отца преступную к ней склонность, вошла в договор с Диаволом, чтобы он сделал ее безобразною, и за то обещала ему свою душу, но только в том случае, если она в продолжение трех ночей хоть на минуту заснет. Чтоб воздержаться от сна, она сидела за кроснами и ткала драгоценную ткань, ...а перед нею прыгала собачка" [Буслаев, 1990, с.159]. Таковым было вИдение тогдашних латинских книжников: насущные людские прошения удовлетворяет Диавол, Бог существует лишь для "самоумаления" человека пред Ним. Не правда ли, интересная произошла трансмутация за истекшие века - от этой идеологемы в Римской церкви, и, напротив, к ней - в Русской (впрочем, такое наименование последней введено лишь в 1943 году)?..
Мимо внимания ученого здесь прошло, что и в германской обрядности, равно русской и сербской, сам заяц является важнейшим атрибутом - мужским свадебным символом, венчающим молодых вкруг ракитова куста.
Восприятие зайца как символа русского фаллического культа, кроме фольклорных записей, показывают археологические находки: в заупокойных курганных жертвоприношениях IХ - ХI в.в., наряду с костями хозяйственных животных (конь, корова, - ср.сказки "Крошечка-Хаврошечка", "Иван-царевич и Серый Волк") и пушных (лиса, куница), присутствуют заячьи кости [Блiфельд, 1965, с.134]. "На Украине и в Германии сохранились объяснения детям, что их приносят зайцы. Заячья кровь у сербов в народной медицине служила средством от бесплодия..." [Кривошеев, 2003, с.84] - приносит отнюдь не аист, как выдумали невежественные и безродные советские атеисты - родители и работники ЗАГС`ов.
Это древнейшие исторически суеверия! Описывая картину, запечатлевшую Эротов, античный литератор Филострат говорит: "Пусть не ускользнет от нас и вот этот заяц; давай поохотимся за ним вместе с Эротами. Обычно этот зверек сидит под яблонями и поедает упавшие на землю яблоки; обгрызши, он их бросает. И вот его-то Эроты пугают и гонят...
Ты, м.б., знаешь, что рассказывают о зайце, как сильно он склонен к делам Афродиты? Говорят, что самка его, еще кормя тех, кого она родила, во время кормления вновь становится матерью, и ставши беременной раньше, чем успеет родить, она т.обр. никогда не бывает от родов свободной; самец же осеменяет ее, как это в природе самцов, но испустив семя, он делает самку беременной раньше, чем она успеет родить, что уж совсем против природы. А глупцы из влюбленных, добиваясь любви от любимых незаконно, путем заговОров приписали этому зайцу какую-то особую силу любовных чар
" [Филострат, 1936, с.29]. Филострат здесь дословно цитирует Аристотеля - это были ходульные представления Античности, и Плиний в "Естественной истории" (кн. 28-я, 249) сообщает, что заяц связан с подземным, хтоническим царством, он воплощает чёрта и смерть, но он же и податель жизни и плодовитости [там же, с.155].
Названные источники были знакомы церковникам Раннего Средневековья. Житие Мелангелы Валлийской (+ 590, память 17\30 мая) - источник, в Императорской России неизвестный, имя ее не указывается не только в православных календарях, но даже в 3-томной "Католической Энциклопедии", изданной на русском языке в РФ. Спасаясь от нежеланного замужества, ирландская царевна Мелангела бежит в Уэльс, живет там отшельницей в лесу, подвижнически молясь Богу и ночуя на голой земле. Однажды ее молитвословия прервал преследуемый заяц, выскочивший на поляну и укрывшийся в складках ее платья. За ним, увлеченный травлей, пред отшельницей возник охотник - королевич Повиса Бронхвайл Исгитрог (историческое лицо, + 570). Ослепленный красотой девицы, он спросил, кто она, и тут же предложил выйти замуж за него. Мелангела удовлетворила его любопытство и кротко ответила, что уже успела посвятить себя Богу, попросив прервать травлю зверька, искавшего у нее убежища. Здесь мы отметим характернейшее отличье - мировоззрения не просто западного, но ультразападного(!) - бриттского, - от мировоззрения византийского, православного, рисовавшего сюжетные ходы агиографической беллетристики. Это тем назидательней, что "целомудрие" и "бесстрастие" вовсе не стоит ценностью в кельтской литературе, в отличье от рекламируемой кремлевским в РФ лит-ры византийской. Королевич - отнюдь не попытался овладеть красавицей, растоптав ее волю (как было бы в Греко-христианских житиях). Напротив, он удовлетворил ее просьбу, от себя же - даровал ей это место с окрестностями, где Мелангелою был основан монастырь. Там, в местности Пеннант Монтгомеришира, до ХХ века соблюдался запрет на заячью охоту. Вероятно, эта "охотничья" история (ср. с романсом "В островах охотник") являлась христианским этиологическим комментарием к обычаю местной охотничьей заповеди, вытеснившим более древнее - языческое объяснение ее.
Но христианской книжной обработке здесь подвергся источник, гораздо древнейший, сюжет которого м.б. восстановлен. Мы же - можем указать и на архитектурный памятник, воплотивший в себе указания античные и средневековые, причем памятник - уникальный в своей красоте.
***
"Под давлением символического восприятия действительности коллективная психология средневекового общества смешивала образы искусства с явью. Храм казался не столько метафорой, ...сколько непреложным откровением. Его зримая структура соответствовала внутренней природе вещей, с одной стороны, с другой - знаменовала торжество высшей реальности. ...Исходное звено цепи, лежавшее, строго говоря, вне христианства, держало всю систему архитектурно-декоративного синтеза, которая на Руси, по крайней мере во владимиро-суздальском ее варианте, была значительно ближе к изначальной евразийской мифологии, чем в Византии" [Лелеков, 1975, с.64], - писал в прошлом веке ученый-реставратор, родом своей работы, прежде прочего, связанный именно с этим - с деталями, "орнаментальными" элементами. "Орнамент - максимум и даже экстремум условного преломления действительности. Семантически он наиболее гибок, полнозначен и универсален. В его узорах человек прозревал след мирового закона" [там же].
В ХI - ХIII веках в Иране и Туране (Сред.Азии), в Мал.Азии и на Кавказе, по каким-то, непонятным ныне причинам, особенно обострился интерес - к древневосточным орнаментам [Лелеков, 1978, с.48]. И под его влиянием в 1200-х годах (возможно и ранее, в 1152), в Суздальской Руси возникают первые архитектурные изображения античных химер, "кантавров-кровопийцев" - как зовутся они в русском свободном переводе Иосифа Флавия (в речи к народу этнарха Агриппы), на целый век превзойдя возрастом знаменитых Китоврасов, запечатленных на Васильевских вратах Софии Новгородской. Суздальские кентавры - держат их, зайцев, в своих руках.
Более известные - новгородские изображения принадлежат деятельности св.археп.Новгородского Василия (в миру Григорий Калика), рассказавшего в послании еп.Тверскому о земном - тварном Рае. Кентавр новгородских врат европейской работы. Он без венца, без крыльев, как будто полуобнаженный (на горле условная полоса: гривна?); вставая на дыбы и оборотившись назад, он стреляет из небольшого сложносоставного лука; силу зверя подчеркивает далеко - несоразмерно - оттянутая к выстрелу тетива. Второй кентавр - русский. Он бородат, тоже обнажен, крылат, в зубчатой короне, в левой ладони кентавра стоит человечек, также увенчанный короной. Подпись гласит: "...товрасъ меце братомъ своимъ на Обетованную Землю я" [Мясоедов, 1910]. Позади пылающий дом, и это живо отсылает зрителя к повестям о Китоврасе и Соломоне: "Бысть во Иерусалиме царь Соломон, а во граде Лукоморье царствуя царь Китоврас; обычай же той имея царь: во дни царствует над людьми, а в нощи обращающееся зверем китоврасом и царствует над зверми, а по родству брат царю Соломону". Памятник проник на Русь из греческой среды, вносимый в Толковую Палею [Пыпин, 1861], появившись среди византийцев при манихейском посредничестве, как переложение рассказов об Асмодее, почерпнутых из Талмуда [см. Веселовский, 2001, гл. 3-я]. Другая повесть говорит, как "борзый зверь Китоврас" был пойман царем Соломоном для строительства Иерусалимского храма: лишь Китоврас знает, как добыть алмазный резец ("камень шамир"), позволивший бы тесать камень, не прибегая к железному инструменту. Соломон посылает своего "боярина лучьшаго с отрокы по Китовраса". Совратив любовницу кентавра, прибегнув к женскому коварству, они узнают места его водопоя; в кладези были влиты мед и вино, и захмелевшего зверя взяли в оковы и отвели в Палестину. Соломон рече Китоврасу: "Ныне видех яко сила ваша аки человеческа и несть сила больше нашей силы, яко аз ях [взял] тя". Китоврас ответил: "Аще хочеши видети силу мою, да сонми с меня узе сие и даждь ми жюковину [перстень] свою с рукы, да видеши силу мою". И "простре крыло свое, удари Соломона и заверже и на конець Земля Обетованная". Лишь мудрецы и книжники разыскали царя, и с тех пор, даже на брачном ложе, царя охраняли от Китовраса 60 лучших воинов ["Изборник", 1969, с.374]. По иному повествованию, Китоврас, как и положено кентаврам, умыкает жену Соломона, в совращении которой ему содействует некий волхв. Отправившись на поиски, Соломон попадает в плен кентавру, он приговаривается к повешению, но просит на прощание сыграть в рожок. На сигнал являются воины, Соломон одолевает Китовраса, сам вешает его, а также волхва и изменщицу, истребляет кентавровых людей, а всё его царство попаляет огнем. Эта повесть известна в списках лишь от ХVII века [Ярошенко-Титова, 1974]. "Никакой оценки образа Китовраса в повестях о нем нет: мы не можем сказать, доброе это существо или злое. Он помогает Соломону построить храм, и он же забрасывает его на край света. Читателю приходится решать самому, как ему относиться к такому главному персонажу повести" ["История русской литературы...", 1980, с.239]. Аллегорический средневековый стиль изображал в виде кентавра двуединую человеческую природу: природу Зверя и Бога. Источник толкования поддается определению. Материальная природа здесь признана греховной, достойной уничтожения руками библейского (и масонского) царя-пророка. "Хазарам не за что было любить иудеев и насажденную ими государственность. Экономическое процветание Итиля не дало им никаких благ, а культура господствовавшего этноса была хазарам чужда и, более того, противоестественна для них. Иранская ветвь иудеев принесла хазарам принципы маздакизма, согласно которым злом была объявлена вся неразумная, т.е.стихийная, природа, включая эмоции самого человека. Добром был объявлен разум, хотя именно разуму свойственны заблуждения. Византийская ветвь иудеев принесла навыки экстерриториальности, т.е.отсутствия прямых контактов с природными ландшафтами. И обе они проявили нетерпимость к своему этническому окружению, с которым считались лишь постольку, поскольку это было практически необходимо" [Гумилев, 2001, гл-ка 55-я]. Помимо тюрко-хазар, русы также были под игом юдо-хазар, реаниматорами их идей, после установления татарского ига, стали греки (фанариоты).
Строитель Васильевских врат св.Софии, архиепископ (1329-1352) Василий Новгородский, в послании "О рае" еп.Тверскому Федору, пишет: ""Свет истинный есть Христос, а с ним девять чинов свети суть и служат ему". ...Отождествление Христа со светом истинным - выражение универсальное [как и вычленение девяти ангельских чинов], но вот "девять чинов света" явно узкоманихейского происхождения. Это основа манихейского пантеона, высшие звенья небесной систематики, постоянно фигурирующие в текстах и поучениях манихеев. В христианской доктрине "девять чинов света" не нашли канонического отражения..." [Лелеков, 1978, с.102].
Новгородские ворота 1330-х годов проиллюстрировали компиляцию, включившую концовку третьего сказания. Иконографические принципы рассказа позволяли скульптору "совместить" эпизоды, различные по времени.
Но опередили новгородцев с иконографией кентавра, разумеется, суздальцы. Их изображения отсылают к вовсе иной - иранской, истинно-арийской системе образов [Лелеков, 1975, с.72].
К ней относится, среди прочего, и знаменитый образ кровельного конька - украшающий охлопень русских изб, полнее всего сохранившийся на Русском Севере, но пришедший туда - в Новгородские владения с Верх.Волги, из Суздальской земли, лишь к ХVI веку [Дмитриева, 2006, с.с. 49-52].
Эти жизнеутверждающие представления были чужды манихействовавших египетско-византийских грамотеев. "...Символика декора выходит за рамки официальной религиозной идеологии. Это один из аспектов широкой культурно-исторической проблемы ХII - ХIII веков, связавшей воедино Русь, Закавказье и Сред.Восток, но, видимо, не затронувшей Ближний" [Лелеков, 1975, с.74], - пишет Л.А.Лелеков. Ученый полагает, что "самые выдающиеся памятники слова этой эпохи - украшение всей мировой литературы - поэмы Фирдоуси, Низами, Руставели и "Слово о полку Игореве" в равной мере чужды нормам и духу ислама и христианства. Их фольклорно-мифологическая основа едина" [там же]. Причисление сюда "Слова..." не столь бесспорно [см. Тимофеев, 2007], но вот, повести о Николе Зарайском, пожалуй, под определение подпадают, и не случайно, направляющим действо в них оказывается Николай Мирликийский - святой, дарующий помощь в делах материального мира.
Лелеков высказывает необыкновенно смелое предположение: "быть может, данный рецидив есть следствие возрождения каких-то древних связей в этой зоне, восходящих к тому времени, когда Сред.Азия [Туран] была прямым продолжением Вост.Европы, а центр Евразии выделялся как общность, по отношению к Перед.Востоку [Леванту] и Западу" [там же, с.75]?
Уже рельеф стен дворцового собора, воздвигнутого на Владимирщине, украсили парные изображения "борзых зверей". В 1193-1197, рассказывает летописец, Вел.князь Всеволод "создал прекрасную церковь св.мч.Димитрия на своем дворе и дивно ее украсил иконами и росписью" [Воронин, 1945, с.52]. О.М.Иоанисян усматривают в технике ее рельефов руку мастеров Южной Франции [Прохоров, 2010, с.122, прим.1].
Но пышный орнаментальный рельеф, покрывший белокаменные фасады церкви, включил изображения кентавров с луками в руках, наряду прочими химерами из фантастических средневековых бестиариев [Воронин, 1945, рис. 23-24 и дал.].
***
...Трудами Русского митрополита Петра и его преемников [см. Гумилев, 2001, с.с. 526-529], после жестокой борьбы где не только "историческая правота" но и правда формальная были на стороне москвичей, великокняжеская шапка Дома Рюриковичей переходит к Московским князьям, победившим князей Тверских - большую часть своего великого княжения опиравшихся на поддержку Орды [см. Горский, 2009, с.с. 150-152]. Легенда историков [см. Кривошеев, 1999, гл.2], о поддержке Ордою Московского князя, борьбе с нею Тверских Ярославичей, не выдерживает проверки фактами - приводимыми уже учеными ХIХ века [Экземплярский, 1998, гл.11], действуя лишь в историографии [см. Горский, 2009, с.с. 152-156].
Победа произошла вопреки татарской силе (лишь единожды, на стороне московского князя была личная свита татарского посла), вопреки византийской поддержке тверяков, вопреки формальному Тверскому и Владимиро-Суздальскому старшинству в Ростово-Суздальской земле, но согласно решению святителя Петра (галичанина, "русского бандеровца"), на смертном одре назидавшего брата и наследника Юрия Даниловича, князя Ивана Калиту: "Если меня, сын, послушаешься, храм Пречистой Богородице построишь, и меня упокоишь в своем городе, то и сам прославишься больше других князей, и сыновья, и внуки твои, и город этот славен будет, святители станут в нем жить, и подчинит он себе все остальные города" [Нечволодов, 1992, т. 3-й, с.375]. Тогда архитектура была прокламативным искусством. И за образец кафедральной Успенской церкви Москвы свт.Петром был выбран собор св.Георгия, возведенный князем Святославом Всеволодовичем в Юрьеве-ПольскОм. Строительство соборной церкви града Москвы и всея Русской земли, начатое св.блгв.князем-мучеником Георгием Даниловичем, завершал уже, приняв на это средства Киевской и всея Руси митрополии - предоставленные митрополитом, на быстрейшее завершение церкви - Московский тысяцкий Протасий ["Акты Российского государства", 1998, с.7]. Это станет ПЕРВОЕ московское каменное здание. Воздвигнутое артелью, незадолго до сего окончившей строительство в прежней великокняжеской столице - Твери, теперь же переведенной святителем Петром в Москву [Овсянников, 1970, с.64], оно, по сути заложило так столицу - заново, как новый, "идеальный" стольный град. В летописи об этом сказано, под 1326 г., в день Семи отроков Эфесских: "Августа 4 преосвященный митрополит Петр заложил на Москве первую церковь камену Успение Богородицы, при князе Иване Даниловиче..." [там же]. Другой источник, Степенная книга Московских князей, годом основания называет 1325; по мнению И.Е.Забелина, доверять надо ей [Забелин, 1902, с.с. 70-71], ибо в церкви был 08.02.1326 г. погребен благоверный князь-мученик Георгий Московский. Юрий Данилович тогда погиб в Орде, лишенный сил для войны на два фронта - против шведов на Новгородской и татар на Суздальской границе, - вызванный в татарский стан интригами Тверских князей, и там убитый ими... Есть второе объяснение: тело князя м.б. лишь перезахоронено, в новом, белокаменном московском соборе [Некрасов, 1929, т. 1-й, с.с. 44-46]. Но жалко - пожалел тогда скупой Калита денег, отказался от украсно-украшения белого камня Московского храма, как украшены были резьбой стены церкви в Юрьеве-Польском [Овсянников, 1970, с.75]!
Георгиевский собор града Юрьева стал последним каменным храмом домонгольских времен.
По смерти Всеволода Большое Гнездо, артель мастеров, обслуживавшая Владимиро-Суздальское княжество, разделилась, подобно князьям и обществу края. Часть ее - ушла к Константину Ростовскому, часть стала трудиться на стройках Юрия Всеволодовича, а чуть позднее - Святослава Всеволодовича. В 1220-х годах ею построен собор в Суздале (сохранился), две церкви в новозакладываемом граде Нижнем (от них остались лишь фундаменты).
А в 1230-1234 годах ею возводится Георгиевский собор в уделе Святослава - в граде Юрьеве [Раппопорт, 1986, с.133]. "Резьба украшает не только его аркатурно-колончатый пояс и порталы, но и все стены до самого низа. При этом скульптура в верхней части здания, судя по найденным фрагментам, имела такой же характер, как и в более ранних памятниках, т.е. каждое изображение было нанесено на отдельный камень, вставленный в стену при возведении здания. В нижней же части стен орнамент растительного характера покрывал все поле стены, не считаясь со швами" [там же, с.134]. "Святослав Всеволодович самолично принимал участие в украшении собора разными каменными рельефами. И не просто красивый храм воздвигал он, а строил памятник своей мечте: объединить воедино все русские земли. Эту мечту он воплотил в скульптурных изображениях собора. Все наиболее почитаемые святые древнего Киева, Новгорода, Владимира нашли свое место в его каменных рельефах" [Овсянников, 1970, с.с. 64-65].
Техника исполнения строительства показала знакомство создателей с готическим зодчеством - с новым словом архитектуры Европы [Воронин, 1945, с.75]. Восточные мотивы, присутствовавшие в рельефе, не подтвердили гипотезы участия в строительстве мастеров с Востока (в частности, из Армении). Выяснилось, они "снимались" с предметов прикладного искусства - восточных тканей и посуды, хранившихся в княжеской казне [Раппопорт, 1986, с.с. 135-136]. Был ли понятен резчикам смысл переносимых в камень узоров? Да, был. Характер применения образов говорит, что резчики их символическое значение себе представляли. Лишь недавно установлено, маздаяснийский символ большой пальметты - из распахнутых крыльев, скрепленных священной повязкой, с сердцем и описанным у него трилистником, обозначал "вечное возвращение" - воскресение. На Дмитровском соборе узоры наносятся натуралистично. Аналоги живой природы - не прообразуют единственно лишь этот символ, являющийся абстракцией: сердце, описанное трилистником. Символизируя "жизнь вечную", символ наносился лишь на абсидах [Лелеков, 1978, с.81] - там, где в алтаре вершилось таинство преложения Даров.
Резной убор Георгиевского собора не раз уподоблялся Раю. "Это оспаривалось, на том основании что в нем нет впечатления рая Христианского...", - сообщает исследователь [там же, с.68, ссылка: Вагнер, 1964, с.155]. И он отвечает: "христианский рай - всего лишь частный и узкий случай широчайшего древнего представления о Рае, к тому же не без оснований возводимый в конечном счете к авестийскому, легенду о котором он повторяет достаточно близко. Славянское понятие рая самостоятельно восходит к древнейшим индоевропейским мифам и родственно на этом уровне аналогичным представлениям, сохранившимся в Иране и Индии" [там же, ср.: Ильина, 2010, с.145]. Добавим, в христианском (юдо-христианском) мифе рай неисправимо поврежден. Создание рая приписано кастрированному демиургу - "Небу" ("хлябям небесным"), Ягве-Урану (Варуне), некогда совокупившемуся с Геей, соблазнив Землю дорогими подарками, и насиловавшему ее, распираемую плодами, пока владыку Хаоса не оскопил Зрван (Сатурн). Уран - предмет поклонения безродных уранополитов - в ведийской "двуединой комбинации Митра - Варуна" [Гусева, 1977, с.70] противополагается Митре (перс. Михр- - любовь; ср.: мiръ), Небу-Солнцу (слав. Дажьбогу).
И среди рельефов собора св.Георгия мы впервые увидим - в деталях, в сюжетном изображении, искомый образ русской средневековой пластики - Китоврасов, охотящихся на зайцев. Запечатлены кентавры-хищники(!), в зубчатых коронах, на фоне сада. Левой рукой безбородый "кентавр" в венце, с 4 лапами хищника (без копыт), воздымает жезл, правой же - удерживает за ноги рвущегося куда-то вверх зайца [Воронин, 1945, рис.48]. Вторая, как будто, кентаврица (бюсты фигур равно широки, их очертания скрыты под кафтанами) - особь женского пола, судя по пышным локонам и чертам лица, с жезлом в деснице и висящим, как добыча, обращенным долу "лжезайцем" (без хвостика, с хищным клювом) - в шуйце [см.: "Слово о полку Игореве", 1950, с.336].
Изображения отличны и от иранских - среднеазиатских [Окладников, 1950, рис.12], украсивших собою зеркала китайского типа, - распространившихся по Руси в том веке [там же, рис.4-8]. На тех крылатый человек, в венце и с жезлом, не скрещен с туловом коня, а, как-бы, приращен седалищем к коню, чей круп снабжен клеймом - иногда схематическим, иногда с прорисовкой. Но крупы Юрьевских кентавров тоже украшены "глазами", волютами и условными изображениями. Похожие клейма, вычеканеные на иранских бестиях [там же, рис.16], "...вызывают в памяти тот же самый образ мифического Сенмурва иранской мифологии, каким он представлен хотя бы на известных бляшках из скифских курганов и на других близких к ним по стилю памятниках. Еще ближе она стоит к Парфянским и Сасанидским военным значкам и знаменам. ...К.В.Тревер с исчерпывающей ясностью установила что дракон Сасанидов - Сенмурв - на самом деле служил "Фарном", знаком царского достоинства и власти, а изображение его являлось царским знаменем" [там же, ссылка: Тревер, 1940, с.с. 170-175].
Окладников задается вопросом: "Не потому ли именно дракон, сходный с Сасанидским Сенмурвом, украшал кентавра-Китовраса наших зеркал, что последний тоже был царем, братом и соперником могучего Соломона? Не отразилась ли в этой странной на первый взгляд детали древняя символика, восходившая к Сасанидским временам, когда царя сопровождал его герб и талисман в образе дракона?" [там же].
***
В отличье от новгородского зодчества, связанного с зодчеством Германии, на пышную резьбу белого камня церквей Ростово-Суздальской земли влиял иной источник, в те века буквально восставший из земли. Орнаменты и образы были заимствованы с рисунков [Воронин, 1945, с.56], чеканенных на "Закамском серебре", ввозившемся некогда инородцам Сибири из Средней Азии, и к тому времени - к ХIII веку уже 500 лет как претворяясь лишь в зарытые на Волге клады, выйдя из сакрального употребления, бывшего для них некогда единственным [см. Бадер, Смирнов, 1954]. "Особенности владимиро-суздальской орнаментально-декоративной системы чужды романскому декору. Зато они во всей полноте представлены в орнаментальном убранстве памятников зодчества Востока. ...Во владимиро-суздальской орнаментальной системе до конца воплощен основной принцип всей восточной орнаментики - равномерное заполнение плоскости. Синхронный и параллельный процесс конструктивного и семантического развития архитектурного декора в Переднем Востоке [?], в Закавказье, Сред.Азии и Иране и на востоке Руси, в отличье от Зап.Европы и Византии, едва ли м.б. поставлен под сомнение. Объяснить его, видимо, можно только определенным единством строя образных представлений, идущих из глубины веков.
На Востоке описанная эволюция архитектурного декора в знач.степени была обусловлена становлением образа Рая, в его, т.сказ., орнаментальном в-те
" [Лелеков, 1975, с.66].
Охота на зайца - это образ, чуждый переднеазиатской образной системе [Кузьмина, 1977 б), с.20], распространяемый лишь из древнеиранского искусства [там же]. Его нет в Авесте [там же], он редко использовался в Ахеменидской Персии [там же, прим.37]. Но его широко являют нам изделия Скифской пластики, от самых ранних находок крепости Зивие VII века до н.э., где заяц представлен на серебряном диске [Луконин, 1977, с.24] и золотой пекторали [см. там же, с.49]. "...Установлено что клад Зивие был найден у стены укрепленного города, в культурном слое которого есть керамика типа Хасанлу. Наличие в кладе вещей, украшенных образами скифского искусства, позволяет предполагать, что их владельцем был знатный воин-скиф, находившийся на службе правителя маннейской крепости, или иранец, подчинивший себе местное население" [Кузьмина, 1977 б), с.20].
Зверьки представлены в Причерноморье: на вазе из кургана ?4 могильника Семь Братьев, на золотой пластине из Чертомлыка, на пекторали из Большой Близницы и т.д. [там же, ссылки]. Зайца мы видим на обкладке седла захоронения 3-го кургана в урочище Пазырык на Алтае [Руденко, 1953, табл. 54-я].
Всадника с занесенным охотничьим копьем, на вздыбленном коне, под копытами которого застыл (в прыжке?) заяц, находим на бляхе из кургана Куль-Оба (V в. до н.э.). Вторая такая бляшка найдена в Александропольском кургане.
Изображения зайца на изделиях Звериного стиля - не редкость для курганов следующего, IV в. до н.э.. Также известны всадники, совершенно идентичные куль-обскому, чеканенные той же мастерской [Копейкина, 1986, с.39]. Соединение их в единичном случае - предполагает иллюстрирование художником этой мастерской некоего общеизвестного эпизода с их участием, эпического или мифологического. Возможно, этому же эпизоду посвящена золотая фигурка безбородого всадника, нацелившего свой ассиметричный скифский лук куда-то вниз, под копыта скачущего коня, найденная в 1735 году Сибирской экспедицией Г.Ф.Миллера, хранящаяся (Z-548) в Особой кладовой Отдела Востока Государственного Эрмитажа [Иванов (и др.), 1984, Иллюстрации, илл.17(13)]. Изготовлена фигурка в восточно-иранском стиле, близком стилю Амударьинского клада, "...типичная для Ахеменидского искусства моделировка туловища животных в виде "кружков и запятых" - такая же точно, как и на рельефах, на печатках, тщательно копировалась, например, на тканях из Пазырыка" [там же, с.19; см.: Руденко, 1953]. Она датируется V - IV веком до н.э.. "Назначение этих фигурок до сих пор загадочно" [Иванов (и др.), 1984, с.19], предполагается, из них составляли сложные композиции [там же], как мы составляем их из оловянных солдатиков, и в них фигурку скифа, стрелявшего под ноги коню, могла дополнить фигурка бегущего зайца.
Значение эпической охоты на зайца - в глазах скифского общества - показывает полуэпический, полуанекдотический рассказ, сохраненный нам Геродотом [кн. 4-я, гл.134], в его повествовании о Скифском походе шаха Дария (510-е годы до н.э.) - центральной части "Истории". Стороны выстроились для битвы, как вдруг, пред строем скифской рати, пробежал заяц. И всадники - дружно метнулись преследовать дичь... Оставив недоуменных персов, в ощущении, что для противника они, как воины, словно и не существуют [Граков, 1971, с.81]... Посмертные представления, бытующие донедавно у осетин - потомков древних иранцев, рисуют отход души, как отъезд ее на коне, с переездом речки, узкий мост на которой сужается перед грешником и расширяется перед праведником. На той стороне он видит поучительные картины воздаяния праведникам и возмездия грешникам: "муж и жена, которые никак не могут укрыться целой шкурой быка (супруги на земле плохо ладили друг с другом); затем муж и жена, которым просторно под заячьей шкуркой..." [Дюмезиль, 1976, с.77]. Параллель же к этому рассказу отыскалась не в персидской - авестийской, а в ведийской(!) - т.е. общеарийской новеллистике, в рассказе о боге Варуне и богочеловеке Бхригу [там же, с.79].
Заячья травля, ведомая конным стрелком, представлена на диске из знаменитого Амударьинского клада [см.: Кузьмина, 1977 б), с.17] - добытого, как установил генерал-майор Н.А.Маев, на городище Тахт-и-Кават (Трон Кавата) в Кобадианском оазисе Бухарского эмирата, вывезенного в 1880 году в Британскую Индию.
Сам клад датируется по 1,5 тысячам монет, сопровождавших проданную генералу А.Каннингему коллекцию, чеканенных в V - II веках до н.э.. На 100-200 лет старше ювелирные изделия [Кузьмина, 1977 а), с.47]. "Что за миф ...вдохновил мастера, изготовившего серебряный диск клада, на котором изображены три конных охотника в одинаковых колпаках, кафтанах и мягких сапожках? У их коней подстриженная грива, подвязанный бантом хвост и расшитая узорная попона. Кони скачут в "ассирийском галопе" [идеализированный изобразительный аллюр конских сцен, предельный случай скачки карьером], преследуя животных. Один всадник мчится за двумя горными баранами, другой - за двумя оленями. Фигуры этих охотников идентичны: слева приторочен лук, а в правой, занесенной назад, руке - копье, которым охотник целится в убегающую жертву. Вся композиция очень динамична. Чтобы показать напряжение мускулов баранов и оленей, художник выделил их рельефом и подчеркнул выпуклыми кружками и полукружиями. Животные устремляются в горы - чтоб сказать об этом, художник поместил на заднем плане два треугольника.
Третья группа отличается от двух описанных. Конь такой же, но всадник натянул лук и метит стрелу в зайца. Это, видимо, центр всей композиции, и, привлекая внимание к ней, художник развернул сцену в противоположном направлении.
Какая охота изображена на диске и кто эти охотники? Прежде всего, изображены три героя или три момента из жизни одного персонажа? Последнее, как ни парадоксально, более вероятно. В древнем искусстве, которое называется нарративным [повествовательным], ...часто использовали прием сжатого ...времени: в одной композиции они объединяли несколько сцен, которые в действительности разделял большой промежуток времени
" [там же, с.с. 54-55].
Бляшки с охотничьей сценой из курганов Причерноморья датированы и соотносимы лучше, чем Амударьинские, ибо их чеканили мастера богатых откалиброванными хронологически артефактами ионийских полисов, по скифскому заказу. Датированные V в. до н.э. [Копейкина, 1986, с.34], эти изображения оказались на век старше того времени, когда торговые связи между Скифией и Элладой станут грандиозными, и соответственно, наполнение скифских курганов "репрезентативными" изделиями сделается поточным. Особо же "...следует отметить, что эти образцы не имеют ни прототипов, ни подражаний. В то же время наблюдается некоторое сходство их с прямоугольными золотыми пластинами, которые были найдены при раскопках Дельфийского святилища. Они когда-то украшали одежду хризоэлефантинной статуи, обломки которой были найдены там же. Опубликовавший эти памятники П.Амандри считает, что они были сделаны ионийскими или островными мастерами в 3-й\4 VI в. до н.э." [там же, с.с. 34-35], - хронологически соотносимые с изделиями Зивие. Их датировка "до сих пор остается спорной. Псалий VII - VI в. до н.э. с зооморфной головой найден вне комплекса, 2-й псалий, стрелы и изделия "скифского круга" находят наиб.полные аналогии в Келермесе, что заставляет считать более вероятной дату VI в. до н.э., хотя крепость возникла раньше" [Кузьмина, 1977 б), с.24, прим.38].
Отнесемся к такой параллели с уважением, памятуя о сообщении Геродота, как в Дельфийское святилище - присылались жрицы, ни много, ни мало, из далекой Гипербореи.
На Амударьинском диске "...перед нами рассказ о том, как герой отправился в горы на охоту, как он преследовал сначала оленей, потом баранов и вдруг встретил зайца, выхватил лук, прицелился и... На этом рассказ на диске обрывается - ведь древний зритель прекрасно знал его продолжение. А мы так бы и остались в неведении, если бы в эпосе одного из иранских народов - осетин - не сохранилась вся древняя легенда" [Кузьмина, 1977 а), с.55]. И нам осетинский - нартовский эпос интересен "сугубо и трегубо", ибо недатированная часть Повести Временных лет, сложенная в дохристианской древности (датированные записи возникли как пометки на пасхальных таблицах, уже при христианской кафедре Руси), поясняет для потомков: "нарцы еже суть словене" [ПВЛ, 1996, с.8]. Слово восходит к древнеиранскому нарА - славный муж, храбрец [Бойс, 1988, с.9]. Справедливость древнерусского этнического определения подкрепляема латинскими известиями о дакийском (дечанском) племени анартов [Кобычев, 1973, с.95], известном древнеримским историкам в бассейне Дуная, откуда славяне были родом.
Но записи нартовских преданий народов Кавказа, передаваемые изустно, делаются лишь два последних века, сохранность их, видимо, сравнима с сохранностью русских сказок об Иване-царевиче и Сером Волке. Потому, для начала мы воспроизводим версию родственного предания, исследованного Жоржем Дюмезилем и раскрывшего, как кажется, смысл иного известнейшего иранского образа - "скифского оленя", благо, предание проверяется на разнородных материалах, записанных очень давно.
..."Самварана честь честью вступил в брак с Тапати на горе, а управлять своими владениями - стольным городом, землями, рощами и лесами - послал своего верного сановника. Поскольку же уехал Васиштха, царь уже не помышлял больше ни о чем, кроме наслаждения своим счастьем. В обществе прекрасной супруги он, словно бог, обосновался в лесу и настолько забыл о времени, что прошло 20 лет, а он не чувствовал ни угрызений совести, ни усталости. Между тем для подданных царя это его любовное уединение имело важные последствия. Ни капли дождя не посылал уже Индра на города и веси, и пересохшая земля перестала питать доверенные ей семена. Погибло множество людей и зверей; жители, голодные, худые, как живые мощи, разбрелись кто куда, и порядок в обществе распался, как всегда бывает, когда наступает конец света: главы семейств покидали свои дома, и никто не считался ни с кем. Наконец, забеспокоился Васиштха. Он отправился к царю и царице в горы и привел их на равнину. И как только они вступили к себе в город, жизнь вернулась в обычное русло. Индра в изобилии послал дождь, на нивах поднялся урожай, ожидая жатвы, и сердца людей преисполнились радостью. Самварана и Тапати увенчали своё дело обильными жертвоприношениями.
Такова история счастливой Тапати, Дочери Солнца, заключил свой рассказ гандхарва. Благодаря ей-то ты и есть "Тапатья"; потому что царь Самварана имел от Тапати сына, которого назвали Куру, ты же, родившийся от потомков Тапати, сам Тапатья
" [Дюмезиль, 1990, с.102]. Для автора (авторов) корпуса книг Махабхараты это сказание, интерполированное достаточно поздно [см. Эрман, 2009, с.284], эксплицирует повествование - служит его началом. Послужит оно и для нас.
Французский ученый приводит содержание малоизвестных, разбросанных по старым провинциальным публикациям, вариантов редкого Нартовского сказания: "Дочь Солнца, упомянутая в первом сказании, бесцветна и пассивна; не говорится ни о том, как её зовут, ни о какой-либо черте её физического или духовного облика; в общем, она похожа на всех молодых девушек, которые под сенью деревьев в кавказских селах ожидают и получают мужа. Не так обстоит дело в сказаниях другого типа, где сам герой - отнюдь не второстепенный образ, но один из двух славнейших Нартов - Сослан...
...Был вечер. Сослан сидел на ныхасе. Вскоре пришел Урызмаг с поднятыми плечами и опущенной головой. "Почему ты такой скучный, Урызмаг?" - спрашивает его Сослан. "Много я по свету ходил, но такого чуда со мной не случалось, - сказал Урызмаг. - Сегодня я охотился на болоте. Вдруг вижу - лучи солнца осветили оленя с 18-отростковыми рогами. Подошел я к нему на расстояние выстрела, прицелился и только хотел пустить стрелу, как стрелы мои разлетелись по сторонам, ни одной не осталось в колчане. Тогда я схватил копье и догнал оленя, но только приготовился его ударить, как копье выскочило у меня из рук и один бог знает, куда подевалось. Олень же вскочил и убежал. Хоть я и погнался за ним, но поди найди его - исчез. А олень был такой, что шерсть на нем была золотая"
" [Дюмезиль, 1990, с.106]. Здесь мы узнаем, откуда происходит знаменитейший образ "скифского" изобразительного искусства, носимого на умбонах щитов (в частности) - понимаясь вероятно, как величайший воинский оберег [см. Артамонов, 1973]. ""Ну, если мне достанется этот олень, то не будет на земле Нартов никого знатнее меня", - подумал Сослан. Стал он подкрадываться осторожно, от былинки к былинке и подошел на расстояние выстрела. Вложил в лук стрелу, взмолился Богу: мол, помоги мне завладеть этим зверем - и прицелился. Олень даже не шевельнулся. Только Сослан хотел пустить стрелу, как все его стрелы рассыпались и ни одной не осталось в колчане. "Опозорюсь я совсем", - сказал Сослан, схватил копье и пошел на оленя. Олень тут же вскочил и помчался к Черной горе. "Всё равно я тебя не оставлю", - сказал Сослан и последовал за ним. Достиг олень Черной горы и скрылся в одной пещере. Это была воспитанница семи великанов - дочь Солнца Ацырухс" [Дюмезиль, 1990, с.107].
Вышли ему навстречу великаны, хозяева пещеры, хранители чистоты Ацырухс, и просили, чего он хочет? "Я Нарт Сослан, и мне нужны либо еда, либо бой, а иначе жить не умею" [там же], - отвечает гость. Взяли его великаны своими ручищами, положили на стол, и давай резать кинжалами. Но Сослан рожден из скалы - зачатый семенем, пролитым пастухом, увидевшим на том берегу реки праматерь Нартов Сатанай. Он прошел закалку в кузнице принявшего роды скалою кузнеца, его тело (кроме голеней, за которые держали его кузнечные щипцы) неуязвимо. И клинки лишь отскакивают от впитавшего силу огня героя.
"Отпустили они тогда Сослана и сказали: "Пойдем спросим нашу воспитанницу - дочь Солнца Ацырухс". Пошли они к дочери Солнца и говорят ей: "Гость у нас. Зовёт себя Нартом Сосланом. Хотим его зарезать, но кинжалы наши не берут его". Когда дочь Солнца услышала это имя, она сказала: "Если он Сослан, то это мой суженый!". Великаны её спросили: "А как нам узнать, Сослан это или нет?" - "У Сослана" между лопатками черная родинка. Разденьте его, и если у него меж лопаток родимое пятно, то это, верно, Сослан". Вышли великаны к Сослану, раздели его, и на спине его вправду меж лопаток оказалась черная родинка. Сказали Ацурухс, что у гостя между лопаток родимое пятнышко. "Значит, это мой суженый Нарт Сослан, - сказала Ацырухс. - Ступайте и приведите его, сговоритесь о калыме. Он Нарт, человек имущий, требуйте от него любого добра"" [там же, с.с. 107-108]. Благодаря своей номинальной "матери" Сатаней, Сослан изыскивает требуемый свадебный выкуп. Брак совершается. Мы же - видим развитие того мотива уязвимости, что был в германском эпосе и, смазано, в поэме Гомера. "Давно уже имя "Ацырухс, дочь Солнца" привлекло внимание не столько фольклористов, сколько лингвистов. Оно явно древнее и свидетельствует о пережитке некой мифической традиции. Второй слог, ruxs, - не что иное, как измененное wac(y)-, которое появляется в некоторых религиозных терминах, прежде всего в именах двух самых важных божеств народной мифологии осетин. Следовательно, Wacruxs, Acyruxs - это если не "священный свет", то по меньшей мере "свет волшебный, сверхъестественный". Это имя, данное в эпосе лучезарной дочери Солнца, возможно, в прежние языческие времена служило эпитетом божества, которое называлось иначе" [там же, с.111], - пишет Дюмезиль.
"Удачным ли оказался этот брак? По всей вероятности, да, потому что следующее сказание начинается словами: Сослан женился на Ацырухс, дочери Солнца, и увёл её. В счастье и довольстве проходили дни и годы, и Сослан часто проводил время, охотясь на равнине Зилахар.
И, однако, приближался трагический конец Сослана: сказание, которое начинается приветственными словами, так и озаглавлено: "Смерть Сослана". Однажды, охотясь, герой опять встречает неземную девушку - тоже в обличье животного. Но насколько она другая! "Однажды Сослан повёл с собой на равнину Зихалар 12 товарищей. Они построили хижину, куда приходили, чтоб сбросить с себя усталость в час отдыха, после утренней охоты, и перед тем как отправиться на вечернюю охоту. Однажды, устав от утренней охоты, они возвращались в хижину, чтобы отдохнуть там. Сослан, который не ведал усталости, решил проехаться. Он заехал в ущелье, где было озеро. "В такую жару, - сказал он себе, - какой-нибудь зверь придет на водопой к озеру". - И он спрятался в засаду, наблюдая вокруг. Вдруг он увидел, как приближается серна, такая прекрасная, что не было подобной ей по виду и по стати, и, казалось, утренняя звезда блестела на её шее. Сослан уже нацелил на неё стрелу, когда серна обратилась в девушку и сказала:
-Привет тебе, Сослан!
-Да будет счастье твоим уделом, прекрасная девица! - ответил он.
-Сослан, хоть я и спускалась с неба много раз, чтобы увидеть тебя, но я никогда тебя не встречала. Где же ты живешь? Я жду тебя столько лет, и теперь возьми меня в жены!
-Если бы я женился на всех встречных девицах, они бы не поместились в целом селении Нартов! - сказал Сослан.
-Перестань, Сослан, пожалеешь! - сказала она.
-Сослан видел много таких, как ты, свиней, залегших в озерах, и, когда бы он брал каждую в жены, его булатное тело стало бы черным железом!
Тогда девушка подняла руки, которые превратились в два крыла, вспорхнула и улетела. Сослан хотел её схватить, да не успел. Улетая, она ему крикнула:
-Нарт Сослан, я дочь Балсага, ты увидишь, что с тобой случится!
Когда девушка вернулась домой, она рассказала отцу о том, как её оскорбил Сослан. Балсаг вызвал своё Колесо и говорит ему:
-Иди убей Сослана!"
" [там же, с.с. 109-110]. Колесо скатилось с небес и устремилось на Сослана. Прошедший закалку, стальной герой - не страшится такой угрозы. Первый раз он побеждает этот боевой диск, приняв его на голову, но дарует ему свободу, отпустив обратно на небо. Посланное снова Балсагом, Колесо принимается Сосланном на грудь, и побеждается им вновь. В третий раз, коварные сородичи подговаривают Сослана принять его ногой, где на голенях, за которые держали героя, получавшего закалку, кузнечные щипцы, его тело было уязвимо. Колесо - отсекает герою ноги. Он гибнет.
Документ, хранившийся в генизе Каирской синагоги, сохранил след войны Х века, выпавшей со страниц наших летописей и русскоязычных учебников. В 1912 г. письмо, к сожалению, с дефектным текстом, попадает в Кембридж, опубликованное Шехтером [Коковцов, 1913]. Документ рассказывает, что император Роман Лакапин (919-944) послал дары царю русов HLG, подстрекнув его напасть на хазар. Время царствования этого Хольга вызывало б недоумение, если б мы не привлекли ["К 1130-летию раскрещивания Руси. Хельги-Хундингобоец на Украине"\ http://samlib.ru/editors/z/zhdanowich_r_b/k1130-letijuraskreshiwanijarusihelxgi-hundingoboecnaukraine.shtml] Моравские хроники, параллельно Киевской летописи 1198 года раскрывавшие происхождение родственников Евфанды Урманской, объяснив путаницу сообщением что были Олег Старший и Олег Олегович Младший.
В ответ на поход Олега (Младшего), Булшаци (полководец) Песах напал на "города Романа, ...пошел на Хольга и воевал <...> и бог смирил его перед Песахом". Песах опустошил Таврические города, "избивая мужчин и женщин", заставил Хольга вернуть всю добычу и идти войной на Романа, "и пошел тот против воли и воевал против Константинополя на море 4 месяца. И пали там богатыри его, потому что македоняне осилили [его] огнём. И бежал он и постыдился вернуться в свою страну, а пошел морем в Paras [Персия, возможно Tiras - Фракия] и пал там он и весь стан его. Тогда стали русские подчинены власти хазар" [Коковцов, 1932, с.120]. Датируется известие серединой 940-х годов [там же, прим.18]. Ученый этимологизирует эту загадочную сущность, известную из осетинских сказаний - "Колесо Балцага", как наименование полководческого титула главнокомандующего у иудеев Хазарского каганата, в другой огласовке известное также греческим и арабским источникам (принимаемое ими за имя собственное) [там же, прим.40].
Хазарским воинством языческий герой, обманутый родственниками, был сражен и умер.
...Оборотничество девы, захватываемой героем повествования, это общее место Нартовского эпоса. От подобных матерей-оборотней, принадлежащих Иному миру, рождается праматерь Нартов Шатаней (от голубки) [см. "Нартские сказания" (пер. Вал.Дынник), 1949], железные герои сотериологического нартовского цикла Сослан - от лягушки и Батраз - зайца. И теперь мы возвращаемся к рассказу, повествующему об охоте на этого зверя, запечатлеваемого в единственном числе, не раздваиваясь, охоте - в этом повествовании отводимой отцу Сослана.
"Знаменитый герой Нартов Хамыц отправился весной на охоту на своем "прекрасном, как лебедь, белом жеребце". Долго скакал Хамыц "по широкому простору нартовских бескрайних земель" и вдруг встретил волшебного "никогда не бывалого белого зайца, которого природа щедро наградила красотой". Хамыц пытался убить зайца - "упустить его - значит потерять свою великую славу", но трижды, когда герою казалось, что заяц уже мертв, волшебный заяц вырывался из рук. Преследуя зайца, Хамыц проезжает "всю землю, обитаемую нартами". Заяц пробегает "чуть не до края земли, до самого моря", и тут бросается в воду. Тогда выходит седовласый старец поведать Хамыцу о том, что заяц - это обернувшаяся животным дочь бога вод Дон-бетура, избравшая героя своим женихом. Дон-бетур выдает морскую царевну замуж за Хамыца, но предупреждает, что его дочь может жить на земле только "прикрывшись днем оболочкой водяной черепахи". От этого брака родится у Хамыца сын - богатырь Батрадз. Он появляется на свет окруженный языками пламени и, закалившись в огне, становится твердым, как сталь, самым сильным из Нартов.
Нартовское сказание чрезвычайно напоминает рассказ Геродота ("История", кн. 4-я, гл.5-10) о происхождении скифов. В скифской легенде герой - Таргитай, или Геракл, - тоже женится на нимфе - дочери Борисфена, т.е. Днепра (...оба имени: Днепр и Дон-бетур - содержат иранское слово - вода)
"Когда Индра бросил ваджру во Вритру, та, брошенная, стала четырехдольной. Треть ее стала плугом <в переводе Ж.Дюмезиля; по Н.В. Романову - жертвенным мечом>, треть - жертвенным столбом, треть - колесницей. Еще, когда бросил он ваджру, откололась от нее щепка, летя - стала она стрелой", - гласит древнеиндийский теологический источник [см. "Шатапатха-Брахмана", 2009, с.158]. Французский ученый сопоставляет его с рассказом из 4-й книги "Истории" Геродота; русским поэтом ХХ века этот рассказ был пересказан так: "...Шли три брата по полю, вдруг глядят: на стерне лежат, с неба павшие, золотые, блесткие, ровно клад, плуг, хомут да секира с чашею. Потянулся старший, ан взять не смог: Больно золото распылалося. Средний тоже даром ладони сжег, брату младшему всё досталося" [Кобзев, 2009, с.18]. И, "...хотя 4 предмета, упавшие с неба на сыновей Таргитая, и не представлены как производные от молнии (...но в народном творчестве осетин и вообще кавказцев удар молнии изображается как падение горящих предметов, которые надо погасить), они по крайней мере горящие; хотя 4 ведических предмета деревянные, а не металлические, они по крайней мере выдаются за куски такой в высшей степени огненной вещи, как молния. 4 скифских предмета остаются и должны оставаться в каждом поколении в руках только одного владельца, но и единство 4 ведических предметов не менее прочно: они едины по происхождению и по самой своей сути" [Дюмезиль, 1990, с.с. 135-136], - говорит Жорж Дюмезиль.
Весть "Отца Истории" об особой роли свщ.атрибутов арийских варн оказалась подтверждена известием римского историка Курция, который пишет об среднеазиатских скифах, не входивших в державу Саев (Царских скифов) Причерноморья. Квинт Курций в своем труде (кн. 7-я, гл. 8-я, 7-8) привел скифский ответ Александру Македонскому: "Знай что мы получили дары: упряжку быков, плуг, копье, стрелу, чашу. Мы пользуемся ими вместе с своими друзьями и против врагов. Своим друзьям мы даем плоды, добытые трудом быков, с ними же вместе мы пользуемся чашей, возливая вино богам; врагов мы поражаем издали стрелой, вблизи - копьем" [там же, с.с. 133-134].
"Древний закон Валлиса предписывает, чтобы при дележе имения между братьями младший получал усадьбу, все постройки и восемь акров земли, а также котел, топор и сошник, потому что отец не вправе передавать эти три предмета никому иному, кроме младшего сына, и, хотя бы они были заложены, никогда не могут быть отобраны. При разделе иного имущества младший сын не пользовался никакими привилегиями" [Elton, 1882, см.: Раевский, 1977, с.182, прим.8]. И современный ученый, соотнося эти установления с данными скифского рассказа "Отца Истории", отмечает: "Точное соответствие названных предметов секире, чаше и плугу с ярмом, полученным Колаксаем, не вызывает сомнения. Символическое значение предметов здесь уже в значительной степени, видимо, утрачено, но представление о том, что в совокупности они олицетворяют единство трех сторон деятельности в рамках всякого социального организма, в данном случае - валлийской семьи, и что хранителем этого единства выступает младший сын, ощущается здесь в полной мере" [там же], - мы вправе заключить что легенда о трех священных атрибутах, павших с Неба младшему сыну Первочеловека - вынудив старших передать ему отцовское наследство и покинуть Скифию, зафиксированная Геродотом, есть общеиндоевропейское наследие кон. 3-го - нач. 2-го тыс. до н.э...
Древнеарийское наследственное право было миноратным. В русских деревнях оно оставалось таковым до ХХ века - при выделении отрубов женатым сыновьям, с родителями оставался младший сын, наследуя усадьбу. Как выразился Л.В.Беловинский [см. Беловинский, 2002], сказки про везучего дурака - писали старшие братья... Общеиндоевропейское происхождение показывается параллелью между скифской этногонической легендой и независимым от него наследственным правом британских кельтов. И к слову, так же, и само имя Арианы, кроме авестийского наименования Ирана и имени русского первопредка Оря (сохраненного Влесовой Книгой), - несет именно Крайний запад, остров Айриу (Ирландия).
Наследовал отцовскую усадьбу младший сын, старшие - должны были отправиться в завоевательные походы, отплыть на основание колоний. И с ними - уходили их подруги, предпочитавшие судьбу спутницы героя-воина обеспеченному "таинством брака" существованию в доме состоятельного хозяина...
В русской средневековой повести мы видим гуманизирующее смягчение предания, в древности по-эпически сурового. В Нартовском предании, после предательского убийства отца Батраза - Хамыца, оскорбления и изгнания завистливыми нартами его матери, "...для нартов начались тяжелые несчастья: Батраз рубил их мечом, давил копытами своего коня. Что они могли поделать? Никаким оружием нельзя было его сразить. Когда от бесчисленного войска Нартов осталась лишь горстка людей, Батраз приказал им соорудить ему огромную кузницу с горном. Они взгромоздили на неё сто возов выжженных древесных углей и поставили по шесть мехов в каждом углу. После того как разгорелся огонь, Батраз бросился в костёр, накалился и, когда решил, что пришло время, приказал нартам бросить его в море. Они бросили его, и море сильно забурлило. Когда Батраз вышел из воды, его тело было уже булатным, и он снова начал истреблять несчастных Нартов. Он преследовал их с такой яростью, что бог разгневался и послал ему невыносимые беды, от которых он захотел умереть. Для Нартов началось последнее испытание. "Я не могу умереть, пока мой меч не будет брошен в море", - говорил он им - ибо существует мистическая связь между ним и его мечом как если бы в этом мече была заключена его "внешняя душа". Но разве могли нарты сдвинуть с места это мощное оружие? Они попытались убедить героя, убедить его, что меч уже заброшен в море и что настал час смерти самого Батраза. Напрасно они клялись в этом: Батраз, не веря, спросил их, какие чудеса произошли, когда меч упал в волны. "Никаких", - ответили они смущенно. - "Значит, мой меч не был брошен в море, иначе бы вы видели чудеса!" - И нарты должны были подчиниться. Они собрались с силами, запрягли неск.тыс. тягловых животных. В конце концов им удалось дотащить меч Батраза до берега и бросить в море. Тут же поднялись волны, начался ураган, море вскипело, затем стало красным от крови. Нарты были бесконечно удивлены и обрадованы. Они прибежали рассказать Батразу о том, что видели. Убежденный, он испустил дух" [Дюмезиль, 1990, с.21].
"Народное предание, - писал в 1876 Гацыр Шанаев ("Сборник сведений о кавказских горцах", Тифлис, 1868-1881, т. 9-й, ч. 2-я, с.21, прим.1), - гласит, что меч Батраза был заброшен в Черное море, которое получило от этого название Красного, потому что меч Батраза, впитавший в себя нартовскую кровь, отмыл ее в море. Осетины верят, что меч находится там до сего времени, и, когда на западе начинает сверкать молния, осетины приписывают это блеску меча Батраза, выбрасывающего из себя моря на небо для истребления нечистых сил и чертей" [там же, с.15].