Голос диспетчера объявил посадку на рейс 1189, ***ия - Москва. За огромными окнами один за другим взлетали и приземлялись самолеты. Словно гигантский конвейер человеческого "счастья на неделю" с услугой all inclusive - одни улетали, сменяя новоприбывших, поддерживая всемирный баланс рутины и новизны. При мысли, что и мне пришло время отдать долг балансу и вернуться к своей жизни там, дома, меня охватило неприятное чувство, что где-то, когда-то я повернул в своей жизни не туда, и теперь собираю горькие плоды нелюбви к собственной работе, жизни. Это особо остро ощущается в таких местах, как зал ожидания аэропорта. Когда резко переходишь из одной действительности в другою, из зимы в лето, из повседневности в приключение и обратно.
Мои раздумья прервал грубый мужской голос. Русская речь - ничего удивительного. Фразу я не расслышал. Зато интонация передавала суть сказанного ничуть ни хуже: двигайся, чего встал! И правда, пока я занимался мыслеблудием, очередь к пункту досмотра заметно сократилась. Чемодан на колесиках затарахтел по стыкам плит, волочась за мной. Очередь вновь сомкнулась. Казалось, такими темпами самолет улетит, забыв в этом райском уголке бедолаг уже спешащих на работу в свои душные офисы, грязные заводы, и другие родные места.
Человек у металлической рамки, что-то кричал на непонятном языке и размахивал руками, конфликтуя с сотрудником безопасности аэропорта. Может ему пытаются объяснить, что запрещено вывозить из страны антикварный кинжал купленный туристом у сомнительных лиц, или он просто не желает выкидывать в черный мешочек свои любимые маникюрные ножницы. Что бы там не происходило, людей в очереди это стало раздражать. Я слышал десятки ругательств на разных языках. Меня охватило всеобщее негодование, и сам того не замечая, я стал сначала тихо возмущаться себе под нос, а затем вместе со всеми перешел на крик. Когда осознал это, ужаснулся поглощающей силе толпы, где так просто себя потерять.
За спиной я опознал голос мужчины, совсем недавно толкнувшего меня в спину. Теперь он направил весь гнев на беднягу у рамок. Гул начал стихать. И через десятки голов я разглядел, что мужчина у рамок с превеликой неохотой бросает в черный мешок небольшой нож. Похоже, охрана решила, что он попытается захватить с помощью него самолет. Толпа двинулась. Двинулась она, конечно, уже давно, но теперь в измерении пространственном, а не умственном. Оценив свой каламбур, я слегка усмехнулся. Сам пошутил, сам посмеялся - классика.
Люди проходили через рамки, один, второй, третий... Вот уже и я выкладываю из карманов ключи, телефон, монеты. Система безопасности не издала ни звука. Я чист. И совесть моя чиста. Чемодан выкатился по ленте из сканера, обнажив все свои тайны безжалостным рентгеновским лучам.
Пройдя в зал ожидания, я глазами стал искать выход на самолет. Но стоило только заметить нужные цифры, как голос диспетчера объявил о задержке рейса. Даже не знаю, опечален я очередным томлением в ожидании, или рад, что задержусь под слепящим южным солнцем еще на пару часов.
Делать нечего. А время с последнего приема пищи прошло не мало. Я решил закусить в кафе аэропорта. Похоже, оно было скорее на витрину магазина стоящую посреди зала, чем на кафе, со скудным выбором пищи - бутерброды, что-то напоминающее хот-дог и блюда, за распознавание которых я браться не возьмусь, гастрономический интерес для меня, они не представляли. Выбрав подозрительного вида хот-дог и чай, я вспомнил о студенческих годах, когда стоял у закусочной и ел точно такой же хот дог, запивая чаем из такого же пластикового стаканчика. Удивительно, что находясь за тысячи километров от дома, в стране с кухней настолько экзотической, насколько возможно, я ем то же, что и десять лет назад.
Свободных столиков не оказалось. А есть стоя, и держать стакан обжигающего чая не хотелось, не студент уже. Привлек моё внимание бар в дальнем конце зала ожидания, а точнее барная стойка. Я стремительно направился туда, пока место еще свободно. Сев на высокий барный стул, я принялся за трапезу. Бармен, с усталым, но грозным лицом недобро посмотрел на меня. Он понимал, что заказывать я ничего не буду. Думаю, еще мгновенье, и он попросил бы покинуть бар, но вдруг за спиной раздалось бодрое "Beer!". За стойку сел мужчина. Трудно объяснить как, но я сразу распознал в нем соотечественника. Но никаких примет русского туриста в нем не было - ни брюха, ни толстенной золотой цепи, ни даже сандалей поверх носков. Сомнения окончательно рассеялись, когда он сделал первый глоток, блаженно выдохнул и закрепил кайф отборным матом. Я хотел что-нибудь сказать, но рот был набит до отказа.
- Вот уроды! - произнес мужчина и поставил бокал.
- Фто? - спросил я, дожевывая последний кусок.
- Представляешь, братан, сумку срезали, прямо тут, в аэропорту! А там и документы, и телефон! Все таможни прошел с ней, а тут взяла, и исчезла! - сказал мужчина и отпил еще пива, - Да и хрен с ним, телефоном и кошельком, но меня же теперь в самолет не пускают. Беда, брат...
Я не мог понять, как он узнал, что я русский, но вспомнил, что сам только что бессознательно признал в нем своего. И вдруг, ощутил дух землячества и сопереживание его беде. Проглотив последний кусок, я уже нормально мог с ним говорить.
- Так может, заявишь в полицию, или в бюро находок?
- Какое бюро находок! Местные "сесурити" даже по английский не говорят. Я уже в такие шарады с ними играл, а они всё на своем что-то бормочут. Попал я, понимаешь?
- А что за срочность?
- Мне записи надо кое-какие передать в Москву, уже через несколько часов. А теперь и не знаю, насколько тут застрял.
Я готов уже был предложить свою помощь, в качестве курьера, но на ум пришло недавнее событие, с мужиком у рамок и его ножиком. Категорично не хотелось проблем с охраной. Я замолчал. Мой собеседник тоже. Он с удрученным видом пил пиво, а я не мог решить, встать и пойти прочь или предложить помощь человеку, которого знаю всего несколько минут. Это казалось рискованным. Но с другой стороны, всего лишь бумажки, да и пункт досмотра он как-то с ними прошел. И, возможно, подзаработать на этом удастся. Я выдохнул, и без доли сомнения сказал:
- Слушай, я как раз в Москву лечу, могу передать эти твои документы.
Мужчина растянулся в улыбке, словно только и ждал моего предложения.
- Выручишь. Правда, выручишь! Я ведь курьером работаю. Вожу бумажки важным дядькам в разные страны. И опоздай я куда-то, в итоге не подписан контракт, фирма в убытки, а меня штрафуют по крупному. В общем, поможешь, считай плата за этот заказ, твоя. Кстати - Анатолий.
Мы обменялись рукопожатиями, я сделал невинное лицо, мол, что ты, какие деньги я же от чистого сердца. Но думаю, что огонек жадности в глазах меня всё-таки выдал.
- Очень приятно, я Максим. Так что конкретно от меня требуется?
- Всё просто.
Анатолий достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, но толстую книжку. Что-то вроде ежедневника, но на ней был висячий замок, придавая таинственности, сродни колдовскому альманаху. Меня слегка удивило, что важные документы хранятся в ежедневнике.
- В Москве меня всегда встречает жена, Ленка, передашь ей это. Из того же кармана он извлек небольшую фотографию. На снимке была женщина с колючим и холодным взглядом. Но фотографию Анатолий не отдал, а спрятал обратно в карман. Лучше бы он паспорт так бережно хранил, подумал я.
- Объяснишь ей ситуацию, она с тобой рассчитается, а через пару дней я сам должен прилететь. Номер её запиши, вот.
Перспектива легкой наживы меня взбодрила. Я взял книжку. Она оказалась довольно тяжелой. И в этот момент объявили о начале посадки на самолет.
- А если её там не будет?
- Будет, обязательно будет.
Не успел я подивиться его уверенности, как он протянул мне руку.
- Давай, Максим, удачного полета! Выручил!
Я кивнул и направился к самолету. Этот человек обладал недужим даром убеждения, и почему он тогда обычный курьер? Мысли кружились в голове, пытаясь найти подвох. Пару раз я хотел развернуться, отдать книжку и оказаться от сомнительного предприятия. И почему этого не сделал? Неужели я такой внушаемый? От этой мысли меня захлестнули воспоминания. События разыгрывались в уме как постановка дешевого театра - актеры приторно переигрывали, а то и вовсе забывали слова. В тот миг я ощутил свою вину за всё, чем недоволен в жизни. Такая привычная моя черта, как обвинять во всем других, казалась сейчас самой омерзительной вещью на свете. Я бы давно мог измениться, но после каждого такого внутреннего истязания, я снова и снова становился прежним. Как будто двигаюсь по спирали, и в определенной точке... Всё повторяется, но с годами все реже - виток увеличивает длину. И это пугает еще сильнее - чем старше становлюсь, тем реже меняюсь, и когда-нибудь, просто не успею добраться до той точки на спирали, к очередному шансу, что бы измениться.
Я отвлекся от мыслей, добравшись до посадочного тоннеля на самолет. Люди толпись. Приятного вида девушка в форме работника аэропорта проверяла билеты. Я полез за ним в карман, но в руке вместо билета оказалась та самая книжка. Довольно тяжелая и толстая. И этот замок. По-моему с такой системой безопасности бывают детские блокноты, что бы бережно хранить свои маленькие секреты. И зная, что книжку вручил мне взрослый мужчина, да еще и по работе, в очередной раз поднял в уме облако сомнений. Я вертел блокнот в руках, стараясь изучить его, и пока еще не совсем поздно, найти подвох. И так увлекся, что книжка выскользнула из рук. Она упала, издав глухой шлепок. Я обернулся. Хотел убедиться, что Анатолий не видел, как обращаюсь с доверенной им вещью. Кажется, не видел. Я уже отдалился от него. И по размеру он напоминал оловянного солдатика. Солдатика вернувшегося с фронта и заливающего горесть потерь в дешевом пабе. Думаю, когда-нибудь мы еще встретимся, и вместе посмеемся над всей этой историей в каком-нибудь московском баре.
Очередь продвигалась, билет в руках. Ну вот, я и покидаю этот теплый, экзотический край. Позади уже столпилась очередь. Вдруг толпа расступилась, словно воды красного моря, и между ними появился "Моисей". Двухметровый, поджарый пророк в форме службы безопасности и с собакой на толстом поводке. Несколько секунд он, что-то искал глазами, пока не уставился прямо на меня. Так мы и смотрели друг на друга, пока я не заметил, что служебный пес всё это время кружился вокруг меня и обнюхивал. Охранник, наконец, подошел ко мне, взял под руку и куда-то повел. Надо ли сопротивляться, и есть ли смысл - не знаю. Ведь я уверен, что ничего дурного не совершал. Но твердая рука "Моисея" ведущая меня к неизвестности как будто уже всё знала. Знала, что я виноват, и в чем конкретно. В тот миг я бросил взгляд на бар - пуст, а на стойке одиноко стоял недопитый бокал пива. Неужели? Голова закружилась. Но зачем?
Охранник ногой распахнул дверь. За ней оказалась небольшая комната, темная и пустая. Он грубо швырнул меня на бетонный пол, а чемодан забрал. Затем вышел и запер дверь. Сгустилась тьма. Я обхватил ноги и прикусил колено. Сейчас хотелось сжаться как можно плотнее, до состояния сингулярности и исчезнуть. Меня пугала не тьма, пугали мысли о том, что в ней. Что будут со мной делать и главное за что. В уме вспышкой промелькнуло лицо Анатолия. Он смеялся и всё повторял - Спасибо, друг, выручил! Выручил! ВЫРУЧИЛ!
Не знаю, сколько времени прошло. Пару минут, а может целая вечность. В кромешной тьме, наедине со страхом время теряет привычную текучесть, становиться вязким и липким. Я почти успокоился. И даже задремал.
Из долгожданного забвения меня вырвал скрип двери. Бьющий из проема свет ослепил и казался тревожнее, чем покой тьмы. Раздался щелчок, и комната залилась волной желтого электрического света. Я даже не подумал, что здесь есть лампа. Глаза постепенно привыкли к свету. В комнате были двое - охранник верзила и неизвестный мне мужчина - маленький, худой и в офицерской форме. Он снял фуражку, блеснула лысина, вились пышные усы и он напоминал мне злодея из монополии. Офицер кивнул, и двухметровый "Моисей" подошел ко мне. Его руки забегали по мне, ощупывая каждый сантиметр. В лапах охранника возникли мои ключи, паспорт и прочая мелочь. Всё он отдавал маленькому злодею. Я не сопротивлялся. Он нащупал внутренний карман, извлек книжку. Я до последнего надеялся, что она их заинтересует не больше чем мой паспорт или ключи. Сначала, так и было. Офицер равнодушно, почти разочаровано взял книжку из огромных рук верзилы. Так бы и держал, если бы не попытался открыть. Безуспешно тянул за корку книги, и в итоге вручил её "Моисею". Тот без усилий разорвал её, и показал содержимое офицеру. Я не видел что там. Но лицо маленького злодея налилось краской, а рот исказила мерзкая желтозубая улыбка. Но вдруг он впился в меня острым взглядом. Кажется, я физически это почувствовал. Улыбка стерлась с его лица. Он долго молчал. Затем развернулся и вышел прочь со всеми моими вещами. Вслед за ним и охраник. В двери щелкнул замок. Лампа с треском ярко вспыхнула и погасла, разрывая вольфрамовую нить. Я снова остался один, в темноте.
Прошло не много времени. Я услышал топот в коридоре. Дверь распахнулась. Свет снова ослепил меня, и я увидел лишь силуэты трех, или четырех человек. Не успели глаза привыкнуть, как сзади что-то щелкнуло, и запястья туго сдавил металл. Меня взяли под руки, и повели по бесконечным белым коридорам.
Очередная дверь оказалась выходом на улицу. Нас ждал полицейский фургон. Из окна стряхивала пепел сигареты волосатая рука водителя. Мгновение, и я оказался внутри фургона в сопровождении двух полицейских. Всё стало ясно - меня конвоируют. Не понятно было за что, на каких основаниях и что меня ждет. Тогда пассивный страх сменился истерикой. Я стал орать на конвой, требовать связаться с посольством, и даже угрожал на ломанном английском. Успокоил меня удар ладонью в ухо. В голове зазвенело как после взрыва. Я утих, а из глаз закапали слёзы.
Дорога сменилась с асфальта на ухабистый грунт. Почуял я это буквально задницей сидящей на металлическом полу. Мы остановились, мотор заглох. Руки онемели от тугих наручников. Меня вывели из фургона, и перед глазами предстал дышащий унынием пустынный пейзаж, уходящий до самого горизонта. Только несколько деревянных бараков и высоких башен за ржавой сеткой заполняли пустоту. Получив несколько грубых толчков в спину, я оказался в пределах лагеря. Ворота за мной захлопнулись. Солнце здесь уже не согревало нежными лучами, а горячо обжигало. Ехали мы не так долго, а климат изменился как раз под стать месту - угнетающий и изнуряющий. Отель класса всё выключено. Я уже не замечал, что меня ведут под руки, ноги сами несли неизвестно куда. Со всех сторон я ловил взгляды - сердитые, равнодушные, усталые и беспокойные.
Мы подошли к небольшому домику. Внутри, за большим, не под стать роскошным столом сидел пухлый мужчина с жидкой бородёнкой. Он окинул меня взглядом, ерзая на стуле и щурясь. Всё это время он выкладывал металлические цифры в ободок, где они как то крепились. Для чего, узнал только когда на заднем дворе домика, раскаленный металл ужалил меня в шею. Запахло паленой плотью, я взвыл так, что сам испугался. Упал и начал кататься по пыльной земле. Меня клеймили, словно корову на диком западе.
Не помню, как я оказался в камере. От жуткой боли, путаются воспоминания. Ожог на шее еще долго напоминал о себе, но я уже осознавал, что происходит. Я был заперт в одной комнате с пятью людьми. Узкий разрез глаз и низкий рост выдавал в них местных. Они выглядели точно так же как и те приветливые служащие отеля, вечно суетящиеся о том, что бы почтенный европейский гость был всем доволен. Не считая рваной одежды и ссадин на лице, каждый их них мог прямо сейчас принести мне освежающий фруктовый микс. Но позже я заметил различие. Во взгляде. Он передавал то, о чем не могла сказать ни одежда, ни стрижка. В каждой из пары глаз читалась вся история страданий народа. Следы нескончаемой борьбы с врагом внешним и внутренним. Всматриваясь, я разрывался в чувствах между состраданием и ужасом перед этими людьми. Любой из них мог прикончить меня на месте, и я так и не узнал бы что значили эти последние несколько часов. Но в камере было на удивление спокойно и тихо. Казалось, я нахожусь в компании немых аскетов, сменивших мирскую суету на созерцание и размышления, а это не тюрьма, а священный храм тишины. Некоторые в подтверждение этому перебирали четки и беззвучно шевелили губами. Атмосфера в камере была почти мистической.
Я не мог лежать на полу вечно. Бок болел от впивающихся в кожу мелких, но твердых как алмаз камней. В углу я увидел свободную циновку, такую же, как и у каждого из сидящих. Пара движений и твердый пол сменился на не менее твердую циновку. На них, кажется и спали. Все часы молчания я выстраивал причинно-следственные связи. Предположения были от простых, до самых безумных. Что же было в той книжке?
Поток беспорядочных мыслей прервал голос с улицы. Заскрипела задвижка и дверь распахнулась. Худой человек с узким лицом, похожий на богомола передавал в камеру миски. Оказалось и тут есть обед. От вареного риса валил ароматный пар. Просто рис, даже без соли. Но сейчас я был рад и этому. Есть приходилось руками, зачерпывать горсть пищи и класть в рот. В итоге половина обеда оказалась на коленях и полу. Привыкший к жирной и калорийной пище я, конечно же, не наелся, а только раззадорил аппетит. Сокамерники еще долго жевали свой рис, медленно шевеля челюстями как коровы на лугу. Мне стоит поучиться у них неторопливости.
Шли дни. Сегодня как вчера, и завтра как сегодня. Два раза в день давали всё тот же пресный рис, и я даже начал различать его вкус. Иногда нас выводили на прогулку, это было почти развлечением после гнетущего безделья в душной камере. Я научился спать на твердой циновке. Иногда даже валялся так весь день, проваливаясь в неглубокий сон. Казалось, мой отпуск продолжается, точнее продлен, бессрочно. Со временем прошел страх, и я просто ожидал, как зритель затянувшегося сериала, что будет дальше. Часто вспоминал свою жизнь там, дома. И в критический момент я пришел к выводу, что она не сильно отличается то того, что происходит сейчас. Такие же дни похожие друг на друга. Только тут мне не надо было рано вставать пять раз в неделю и тащиться на нелюбимую работу, что бы потом покупать вещи, которые мне не нужны. И где у меня было больше свободы, я уже не знал.
Со счета дней быстро сбился, непонятно, то ли я здесь всего пару дней, то ли несколько месяцев. Такое бывает, когда ничего примечательного не происходит. Проснешься среди дня, и не понятно, это всё тот же день или уже следующий. Но одно событие поделило мою жизнь здесь на до, и после.
Во время очередной прогулки мы лениво бродили по лагерю под обжигающим солнцем. Кожа моя уже успела подрумяниться и если бы не русые волосы, меня вполне можно было принять за местного. Большая часть заключенных столпилась вокруг стола, где играли в маджонг. Кости принадлежали одному из охранников - пожилому и неторопливому, но резвого всякий раз как садился играть. Мало кто мог с ним справиться, поэтому чаще он наблюдал за игрой между заключенными. Официально делать ставки запрещено, но, конечно, они были. Заключенные ставили на кон пайки и разную мелочь, что удалось припрятать, а охранники - жалование. Однажды и мне довелось поиграть. В тот день я остался без своей порции риса. Наблюдая, я понял правила, но на практике оказался непроходимым тупицей. Игры были слишком редко чтобы набраться опыта и при этом не умереть от голода - наказания проигравшего. Поэтому я продолжал наблюдать. Иногда делал ставки, и благодаря этому ел больше двух раз в день. Угадывать победителя мне удавалась гораздо лучше, чем побеждать самому. И в этот я день угадал. Удовлетворенный тем, что сегодня буду сытым, развалился на лавке и наблюдал за шумной толпой поглощенной азартом. Даже вооруженные охранники на сторожевых башнях пытались разглядеть игру. Всеобщее веселье прервал хлопок. Оживленная криками играющих в маджонг пустыня, погрузилась в тишину. На тюремном заборе, слегка постанывая, повис заключенный. Из отверстия в спине сочилась алая кровь. Он оглянулся и, кажется, посмотрел мне в глаза. Парень не из нашего барака, я видел его несколько раз во время прогулок. Совсем молодой, почти подросток. С лохматой головой и гладким лицом без щетины. Еще мгновение и он рухнул на пыльную землю. Землю, по ту сторону забора. Последнюю секунду жизни он провел на свободе. Пара охранников, выкрикивая проклятия, побежала к телу. Игру остановили и всех заключенных распихали по баракам. Сегодня нас не кормили. В маджонг мы больше никогда не играли.
Отчаяние вошло в привычку, привычка стала нормой. Дни здесь уже не казались борьбой за выживание, а стали просто рутиной. Пробуждение, прием пищи, иногда прогулка и сон. В общем смысле, такая жизнь не сильно отличалась от повседневности среднего жителя мегаполиса, только на площади в сотни раз меньше. Со временем, я даже научился общаться с заключенными. Знал пару десятков слов на их языке, и однажды чуть не подрался. Но несмотря на это, народ здесь был на удивление мирный, и спокойный настолько, будто такая жизнь их вполне устраивала. Я не знал, за что они сидят. Да боже мой, я даже не знал за что сижу я. Может это и не тюрьма вовсе, а аттракцион для богачей - проживи месяц в азиатской тюрьме. Или это программа розыгрыш? Где камеры? Куда помахать рукой? Нет. Глупо. Слишком глупо. Это всё-таки тюрьма. Заключенные с пронизанным болью взглядом и тощими телами не походили на богачей в поисках приключений. А для программы розыгрыш убийства беглеца было слишком натуральным. Думаю, не один актер не способен показать последнюю искру в глазах умирающего. Глазах человека, который в последний раз взглянул на всю свою жизнь и подумал - Ой, а зачем всё это было?
В окошке камеры был виден кусочек тяжелого серого неба. Прохлада взамен душной жары бодрила. С утра я не досчитался сокамерника. Его циновка одиноко лежала в своём углу. Она давно рассохлась и начала рассыпаться. Моя же напротив, была почти новой, еще сохранила зеленый оттенок и слегка пахла болотом. Сокамерники были более хмурые, чем обычно. Как будто пасмурная погода передала им своё серое настроение. Просыпался я позже всех, потому наверняка что-то пропустил. Спросить я не пытался, ответ всё равно бы не понял. Да и судя по лицам окружающих, слова сейчас были не к месту. С улицы стал доноситься гул, стук молотков и крики. Там явно к чему-то готовились и, похоже, к чему-то совсем не хорошему.
Ждать пришлось не долго. Двери барака распахнулись, и охранник жестом дал понять, что пора на выход. Мы покорно встали с циновок и вышли. Для прогулки слишком рано, а суета, с которой всё происходило, была нетипична. Из двух других бараков, строем шли остальные заключенные. Присмотревшись, я недосчитал у каждой группы по одному человеку. Лица у них были не менее хмурые, чем у моих сокамерников. Похоже, все кроме меня понимали, что происходит. Мы приближались к месту, где ранее, как я отметил, стучали молотками. Нас вели в самый дальний конец лагеря, там я никогда не был. Стук нескольких молотков сменился на один, а потом стих и он. Мы подошли ближе, и я увидел трех потерянных заключенных. В трясущихся руках они сжимали те самые молотки. Несмотря на прохладу, их лица блестели от пота. И не похоже, что вспотели они от работы молотком. Испарина выступила от страха. А его причина оказалась простой и ужасной. Позади трех заключенных возвышались, по их числу три деревянные конструкции в форме буквы Г. С каждой свисало по грубой веревке связанной в петлю. Мне стало понятно. Они сами сколотили себе орудие казни. До чего это было цинично, до того и жестоко. Один за другим приговоренные взбирались на скрипучие табуретки навстречу смерти. Наверное, жутко осознавать, что этот скрип, последнее, что услышишь в жизни. Они встали по своим местам и глядели на нас словно со сцены. Словно это театральная постановка о кровавых временах дней давно минувших. Но нет, это было здесь и сейчас, по-настоящему. Палач связал заключенным руки за спиной и затянул удавки на тонких шеях. Другой стал долго и нудно зачитывать приговор. Некоторые слова я узнавал, но общий смысл остался для меня тайной. Эти двое, палач и глашатай не из нашего лагеря. Похоже это специальные люди для свершения приговора. Речь окончилась, в толпе поднялся галдеж. Не хватало только барабанной дроби, на манер европейских казней. Но в голове, независимо от моего желания стал ритмично стучать барабан, как недавно стучали молотки. Я так задумался о барабанах, что совсем забылся, а вернула в действительность меня только внезапная тишина. Толпа заключенных смолкла и, казалось, затаила дыхание. В пустынном безмолвии говорила скрипучем голосом лишь веревка затянувшееся на шее первого казненного. Лицо его исказилось в предсмертной гримасе, а синий язык вывалился наружу. Стало плохо, будто вместе с висельником, умирало, корчась в муках что то и внутри меня. Я ощутил во рту вкус металла. Будто только что прожевал и выплюнул кусок свинца. Если бы нас сегодня покормили, меня бы точно стошнило. На сцене этого безумного театра тяжелыми шагами палач пошел к следующей жертве. Это мой сокамерник, чьей пропажей с утра я был обеспокоен. Зовут его не то Вон, не то Ван, но про себя я называл его Ваней. Блестящий игрок в маджонг и большой любитель есть рис за троих. И неясно было, в чем секрет его успеха, в любви к игре или к еде. Но с тех пор как игры запретили, он совсем потерял интерес к жизни. Не разговаривал и мало ел. Дух его казнили в тот день, когда отменили маджонг, а сейчас надо было просто разобраться с телом. Палач с глухим ударом выбил стул из-под ног Вани. Шея хрустнула, и веревка натянулась как струна. Смерть его оказалась быстрой. Но тело еще долго билось в агонии, смертельным танцем причудливых судорог. Последний актер кровавого представления стал рыдать, когда подошла его очередь. Он прекрасно понимал, что мольбы не помогут. Но слезы страха и отчаяния продолжали литься, несмотря на всю их бессмысленность. Один удар и его ноги уже не чувствовали земли, а безнадежно болтались в её поисках. Шея не сломалось, и он стал задыхаться, хрипеть и кашлять. Лицо налилось краской и казалось, голова сейчас лопнет. Это могло еще долго продолжаться, но доза в несколько грамм металла прекратила его страдания. Грохот выстрела разлетелся по пустыне и стих также внезапно, как и раздался. В руке у глашатая дымился блестящий пистолет, и где то звякнула упавшая гильза. Представление окончено. Актеры на бис не выйдут.
Толпу повели обратно в бараки. Заключенные суетливо что-то обсуждали. И среди множества голосов и непонятных слов я отчетливо расслышал русский мат. Я не поверил своим ушам, и стал искать взглядом, кто бы мог это сказать. Но мы уже подходили к бараку, куда нас загнали как скот в стойло. Но теперь я знал, что в лагере есть кто-то, с кем я могу поговорить. И эта мысль облегчила шок от вида казни. Каждый день и каждую ночь я томился в ожидании прогулки. Продумывал план, как отыскать в толпе того матершника. Вряд ли он был славянской внешности, раз я его не приметил. Мат - как наследие того, что осталось от советского прошлого бывших союзных республик. Потому, в каждом азиате мог скрываться киргиз или калмык, в тюрке азер или может армян. Раньше бы никогда не поверил, что буду рад пообщаться с кем-то из них. Нас объединили те несколько коротких слов по привычкке крикнутые в пустоту. И страх смерти, конечно же.
Во дворе лагеря ничего не напоминало о казни - ни трупной вони, ни криков падальщиков, а яркое солнце окончательно стирало воспоминание о том пасмурном дне, словно все силы природы вступили в сговор, дабы скрыть преступление. Действовать надо сейчас. После публичной казни я остро ощутил, что каждый день жизни может оказаться последним, и не важно, в тюрьме ты, или нет. И так глупо откладывать важные дела на потом, всё равно, что отказываться от них в пользу смерти. А стремиться к смерти, значит не стремиться ни к чему. Потому что она - неизбежна.
План был прост до безобразия - выкрикивать фразы на русском пока не привлеку внимание того, кто меня поймет. Я набрал полную грудь воздуха и чуть им не подавился, когда кто-то схватил меня за плечо. Я обернулся и выдохнул. Смуглый мужчина, с черными, как ночь глазами всматривался в меня испытывающим взглядом. Казалось, говорить ничего не надо, он всё уже прочел в моих глазах. Тем не менее, он предложил отойти пообщаться.
- Я за тобой давно наблюдаю, - сказал он, присаживаясь на лавку, жестом приглашая сделать то же. - Сначала удивился, как сюда угодил европеец, но услышав русскую речь, всё сразу стало на свои места.
- Это еще почему?
- Порядочное государство не оставит своего гражданина в чужой стране. Даже если он совершил преступление. Особенно если в ней за это введена смертная казнь.
- Секунду, за какое преступление? Я вообще не понимаю за что я тут!
- Да, да. Мы тут все невиновны, все жертвы обстоятельств. И наркокурьерами стали не от хорошей жизни. Я, например, седьмой ребенок в бедной узбекской семье и потолок моей карьеры - мешать бетон на стройке. А вон там Юсуф, сирота, с детства привыкший воровать, и попрошайничать, и, конечно возможность быстро заработать, перевозя в желудке героин его сманила. И у каждого здесь такая история. Меня кстати, Тахир зовут.
- Максим. - Сказал я, и задумался. Теперь всё стало ясно. В том блокноте наверняка были наркотики. Но зачем отдавать их мне я всё равно не понимал. И поведал свою историю Тахиру. Он рассмеялся как над хорошим анекдотом. Меня это даже обидело.
- Всё просто. Что-бы не рисковать самому, но и при этом не брать никого в долю, некоторые передают товар с наивными туристами. Турист думает, что везет сувенир, подаренный хорошим другом. Незнание не выдает его преступление. Обычному курьеру приходиться учиться смотреть в глаза таможеннику, как ни в чем не бывало. Так и некоторые смекнули, зачем вообще курьеру знать, что он везет! Так и появился этот бизнес анонимного наркотрафика. Бывают и проколы, как в твоем случае, но они даже реже чем когда курьер знает что везет. Выдает ведь именно лицо курьера, осознающего, что совершает что-то незаконное. Трафик из этого района лучше всего оплачивается, из-за строгости закона за оборотом наркотиков. Ну, ты видел тех троих...
- Но как же, нас даже судить не будут? - дрожащим голосом спросил я.
- Закон за наркоту здесь очень строг, так что смертная казнь обеспеченна в любом случае.
- Ты так просто говоришь о казни! Тебя это совсем не волнует?! - сказал я и вскочил с лавки.
- А вот теперь мы подошли к самому главному. Уверен ты еще не смирился со своей участью, в отличии от многих здесь, ведь для них казнь - это искупление грехов перед их богом. К тому же мы с тобой говорим на одном языке. Поэтому предлагаю тебе побег. Следующая казнь будет через неделю, тут до жути точный график по убийствам. Решай сейчас.
В уме ппромелькнуло воспоминание о застреленном на заборе беглеце. Потом синие лица повешенных. И тот и другие мертвы. Была ли в таком случае между ними разница? Трус и пессимист внутри меня твердил, что нет. Смерть всех уравняет. Жди своей участи, и не дергайся. Но еще не до конца угасшее мужество и воля к жизни твердило - трое повешенных, умерли как скот, приведенный на бойню, беглец - как человек, человек, борющийся за свободу. А не ошибается только тот, кто ничего не делает. Но здесь ошибка означала смерть.
- Надо не пытаться, надо делать, - словно прочитав мои мысли сказал Тахир. - Иначе можно всю жизнь только и делать, что пытаться. А в нашем случае, вся жизнь - это максимум неделя. - Он на минуту задумался и добавил: - Попытка, даёт право на ошибку. У нас этого права нет. - Подытожил Тахир.
Удивительный он человек, думал я. Наркокурьер из нищей узбекской семьи, вполне возможно не имеющий никакого образования он, тем не менее, был очень умен. Даже скорее мудр. Вряд ли он знал курс высшей математики или историю древнего Рима. Но что касается жизни и того как в ней быть, Тахир не уступал философам и мудрецам. Жизнь для него оказалась лучшим наставником - хорошо учит, но дорого берет. Впервые за многие дни я мог пообщаться с кем то, кроме своих собственных демонов, которые бесконечно делили меня между собой. В процессе непринужденной беседы я, кажется, забыл что нахожусь в лагере смертников. Но это не могло продолжаться вечно. Мы вернулись к теме побега.
- Я здесь дольше тебя, потому знаю, что и когда здесь происходит, кто кого ненавидит, какие у кого слабости. Этим мы и воспользуемся. Запоминай, всё случиться уже в следующую нашу встречу. - Я кивнул и Тахир продолжил.
- Через три дня прибывает машина с грузом для лагеря. Но помимо пищи и воды будет и какой-то начальник. Все готовятся к встречи, а значит, охрана в тот день меньше обратит на нас внимание все будут заняты им. В этот же день прогулка. Я развяжу драку среди заключенных, и в тот самый момент, когда всё на неё отвлекутся, мы нырнем в грузовик и спрячемся среди мешков. А там уж где-нибудь незаметно сойдем. И вот, мы на свободе! - сказал Тахир победоносно взмыв палец к небу.
Честно говоря, я был разочарован. После общения с Тахиром, я ожидал план побега на уровне голливудских фильмов - продуманна каждая деталь, главный герой сворачивает шеи вооруженным охранкам, а двигается так, что остается незаметным прямо у всех перед носом. Масскультура сделала своё дело, я ожидал увидеть то, что она преподнесла.
Солнце скатилось к горизонту и от его оранжевого света всё отбрасывало причудливые длинные тени. Светило быстро скрылось. Вспомнилось, что чем ближе к экватору, тем короче сумерки и рассвет. Странно, но с тех пор как я оказался здесь, стал вспоминать вещи, которые казалось, забыл и начал размышлять о том, что раньше мало интересовало. Вырванный из привычного течения жизни, поставленный перед фактом скорой смерти, не может что-то не поменяется внутри человека. Я озвучил свою мысль, но Тахир вновь высмеял мою поверхностность мышления:
- Людей не меняют события, встречи, радости, страдания. Их меняет переосмысление давно привычных вещей, а события лишь подталкивают к этому. Каждое события дает пинок под зад, но порой его силы не хватает, что бы выбить из привычного ритма человека, намертво вцепившегося в свои убеждения, привычки, слабости и страсти, человека, считающего, что в этом и есть его личность, - сказал он. В тот момент я подумал, что Тахир не только перевозил наркотики, но и сам их иногда употреблял. Он так заворачивал мысль, что не ясно, сумасшедший он, или гений.
Стемнело, и на сторожевых башнях зажглись прожекторы. Нас развели по баракам. Безумно хотелось спать. Я повалился на циновку, ставшая за последние недели уютной постелью и моей тайной дверью для побега от действительности. И не важно, что после сна у меня оставались синяки и глубокие пролежни. Сновидения на ней были самые яркие. Кажется мне, что если в жизни не хватает эмоций, переживаний, мозг начинает это компенсировать во снах. При скучной рутинной жизни, снятся приключения, когда одинок - сны любовные и эротические, а если преследует вина, страх - кошмары. И, несмотря на всё их порой безумие и неправдоподобность, мы в момент сна верим, что всё реально. И очень хорошо, что мы чаще забываем сны, иначе бы запутались, что было сном, а что воспоминанием из жизни. Мысли начали путаться, я не помнил о чем думал секунду назад. Тело стало тяжелым и бесконечно проваливалось, словно в теплый вишневый кисель. Сон окутал ум в пелену бессознания, и лишь тихий шепот Морфея вел из непроглядной толщи темноты на встречу с его царством.
Луч солнца прицельным ударом ослепил левый глаз. Коварный, он нашел щелочку в стене и окончательно выжег остатки сна. Как обычно, я проснулся позже всех. Остывший рис уже стоял возле моей циновки. Чашки остальных были опустошенны. Я до сих пор удивлялся, почему сокамерники ни разу не пытались отнять у меня еду. Для уголовников-смертников вели себя они крайне кротко, а во время прогулки держались вместе и преимущественно молчали. Я был рад такому соседству хоть они, и казались странными и загадочными. Если это и была банда, то лидер выделялся сразу. Среди нескольких короткостриженных юношей он выглядел как их отец. Он мог часами неподвижно сидеть с открытыми глазами, что первое время доводило меня до жути.
Рис доесть я не успел. Двое ворвались в барак и приказали выходить. Всё это уже было. Три строя заключенных и всех вели к тому самому месту. Но ведь Тахир говорил, что следующая казнь не раньше чем через неделю! Я напрягся. Но по крайней мере казнили сегодня не меня. На судном месте, что-то изменилось. Да, вместо примитивной виселицы был настоящий эшафот с рычагом и люками! Смерть поставили на массовое производство. Только сейчас я заметил, как поредел строй заключенных. Членам нашего барака в этот раз повезло - все были в зрительном зале, а не на сцене. На эшафоте стояли пять человек. В одном из них я с ужасом признал Тахира. Лицо его разбито, под каждым глазом яркие синяки, а на одежде застыли пятна крови. Он до последнего боролся со своими палачами. Руки и ноги его были туго связаны (он был единственным, кому связали ноги). Глаза наши встретились. И как бы извиняясь, он опустил их. Мне показалось, что по кровавой щеке его скатилась слеза. Не уверен насчет него, но я точно плакал. Не рыдал. Просто слезы одна за другой стекали и капали на раскаленный песок, и вмиг испарялись. Я знал его всего один вечер, но привязался как к старому другу. А сейчас я наблюдал, как его казнят, и ничего не мог сделать. И не знал что страшнее - его гибель или моя беспомощность. Рычаг нажат. Люки со скрипом открылись, унося с собой жизни пяти человек. Хором хрустнули шеи. Некоторые еще дергались, но Тахир безмятежно висел, слегка покачиваясь на ветру. Непримиримый бунтарь, наконец, нашел свой покой. В отличии от первой казни, к остальным повешенным я не испытывал и долю жалости. Каждую минуту в мире умирают десятки людей, но мы оплакиваем только тех, кто нам близок. Оно и верно, иначе жизнь бы превратилась в бесконечные поминки. Жутко, но человек ко всему привыкает, и к смерти тоже.
Я не стал долго смотреть на тела и первым пошел впереди строя. Процедура уже знакома. В бараке стояла недоеденная миска с рисом. Есть не хотелось. Я сел и бросил взгляд на пустующую циновку казненного. С того раза к ней никто не притрагивался. Она была словно немым напоминанием, что следующим может быть любой из нас. Сокамерники расселись, скрестив ноги, и замерли. Неожиданно для меня самый старший из них громко замычал. Младшие подхватили, и давящий на слух гул заполнил всю камеру. Казалось, перепонки сейчас лопнут, и из ушей хлынет кровь. Затем голоса стали сливаться в пении, рычащем горловом пении, которые исполняют в буддистских храмах. Голова закружилось как от удушья. Мистическое пение сдавливало моё сознание как тиски. Я не думал и не ощущал ничего кроме этого звука. Словно парил в пустоте и, наконец, слился с ним бесконечной вибрирующей волной.
Было еще рано. Я так никогда не просыпаюсь. Меня разбудили ударом тяжелого сапога в живот. Дыхание сбилось, а кашель не позволял сделать и вдоха. Двое, взяв под руки, потащили моё тело. Ноги отказывались слушаться, и волочились по земле, оставляя за собой вихрь пыли. В лагере было слишком много людей. Некоторых я узнал. Но не удивился, как будто, так и должно быть. Десятки, а может и сотни лиц живого коридора сопровождали меня взглядом. Чем дальше я шёл, тем узнаваемее они становились. Случайные лица из метро, магазинов, коллеги по работе, родственники, друзья. Я хотел им что-то сказать, но глотка онемела, и я лишь беззвучно шевелил губами. Вдруг толпа оказалась не по бокам, а прямо передо мной. Люди казались маленькими и неотрывно глядели на меня. Столько внимания - я чувствовал себя выше и важнее всех, а оказалось просто стою на эшафоте. Теперь на сцене был я, главный и единственный герой этой трагикомедии. Сквозь кольцо петли, в первом ряду зрительского зала, увидел Тахира. Мы долго смотрели друг на друга, а потом я ощутил, как веревка стала натирать шею. Снова скрип и пол ушел из-под ног. Боли не было. Лишь хруст, затем бесконечность, а может всего лишь мгновенье тьмы, и я увидел в толпе самого себя. Он глазел на бездыханное тело, так же как и все остальные. Говорят, что перед смертью перед глазами проносится вся жизнь, а оказалось, что проносятся все люди, которых ты знал. Они безмолвно наблюдают за твоей последней минутой. И сумма этих людей, часть тебя.
Я проснулся с испариной на лбу и чувством облегчения, что это был лишь сон. Но тут же вспомнил, что в любой момент он может стать явью. И ужас подобный ночному кошмару вновь сковал меня. Вспомнил лицо Тахира стоящего в толпе перед эшафотом, затем его самого в петле. Если меня казнят, наше знакомство, и его смерть будут напрасны. Я должен выжить. Обязательно должен выжить. Во имя себя и всех казненных. Лучше выстрел в спину, чем публичная казнь. Пусть мучитель не получит чего так желает. Я отберу у него безнравственное право убить меня когда угодно ему!
Я ничего не сказал вслух, но глаза явно выдали порыв воодушевления и сокамерники одобрительно посмотрели на меня. Их лица преобразились после вчерашнего мистического пения. Или скорее я стал видеть их по-другому. Прежде я сидел с бандитами, наркодилерами, душегубами и извращенцами - что я только не придумывал! Теперь в уме закрепился образ монахов отпевающих казненных и замученных. Помогая их душам пройти через Бардо смерти и окончательно покинуть тело.
Лучи солнца уже не пробивались сквозь решетку, а значит, был полдень. В миске ползали муравьи и рисенку за рисенкой утаскивали мой завтрак в половую щель. Я был не настолько голоден, что бы вступать в этот неравный бой и просто наблюдал за работой. В приступе безграничного величия я ощутил себя верховным императором, божеством взирающим на своих крошечных подданных и способный как даровать пищу, так и уничтожить одним движением ноги. Я бы еще долго игрался, если бы не осознал, что здесь, в лагере, муравей - я. А есть некто, дарующий мне пищу и в любой момент имеющий власть отправить меня болтаться на эшафот. Все эти божественные аналогии привели меня в чувство. Вспомнил, что нужно поразмыслить о побеге. Тахир дал мне всю информацию и план побега, но из этого плана внезапно пропала важная составляющая - он сам.
Я как-то должен был спровоцировать драку, но не с собой, а между двумя заключенными и в это время спрятаться в грузовике. Трудно что-то придумать, когда плохо знаешь людей и язык. У меня есть еще сутки на раздумья. Сегодня нет прогулки, весь день проведу в бараке, так что только и остается - думать. Несколько раз проваливался в дремоту и мысли о побеге переходили в сон. Самые нелепые сценарии и самые наивные идеи как бежать каждый раз казались гениальными и единственно верными. Но проснувшись, осознавал их бездарными. В общем, к вечеру, жуя пресный рис, я так и не имел четкого плана побега. Мне стало страшно.
Впервые я проснулся раньше всех. Солнце лишь слегка показалось из-за далекого песчаного горизонта, но уже стало заливать землю теплыми оранжевыми лучами. Я стоял у решетки и с трепетом наблюдал за рождением нового дня. Этот рассвет может стать последним для меня. Потому, неспешна наслаждался. И всё думал, как редко в своей жизни я просто смотрел на восходящее солнце, и как часто в стремлении поспать лишние десять минут, пропускал этот момент волшебства. Теперь же, когда сон может стать вечным в любой момент, отталкивает сама идея валяться в небытии утреннего сна, и тогда цепляешься за каждый вздох, за свет каждого луча. Человек обладает непреодолимым желанием жить и особенно остро ощущает это перед лицом смерти. От того, думаю, популярны стали среди многих городских жителей прыжки с парашютом и аттракционы. Даже искусственно создавая страх смерти, начинаешь больше ценить жизнь. Просто радоваться тому, что ты есть.
Пока я перебирал мысли в своей захламленной кладовой ума, солнце взошло, округлилось и стало слепить. Зашуршали сокамерники на циновках и удивленно взглянули на меня. Еще бы, ведь они обычно видели меня сопящим до тех пор, пока не принесут еду. Я уселся на циновку и с надеждой подумал, что эта была последняя ночь, проведенная на ней.
К изумлению, паёк сегодня был усиленный. Помимо привычного риса, в миске лежал кусочек рыбы, и всё это было щедро приправлено соевым соусом. После недель пресной пищи, обилие вкуса был невыносимым, казалось, сейчас он выжжет все сосочки на языке. Тем не менее, было вкусно. В итоге поймал себя на том, что пытаюсь вылизать из миски остатки соуса. Я прекратил, и отложил пустую миску в сторону. Впервые за долгое время я ощутил себя сытым.
Совершенно некстати нашла сонливость. Сегодня, возможно, самый важный день в моей жизни, а я лениво разлегся на циновке. Как будто усиленный рацион специально ввели, что бы все бунтовщики вот так лениво разлеглись после еды и уже не задумывались о побегах. Похоже, руководство освоило помимо кнута, еще и метод пряника. Но цена за этот пряник слишком велика. Сейчас. Всего 20 минут. Всё равно до прогулки мы заперты в бараке. Я зевнул и задремал.
Сегодня даже разбудили не пинком, а всего лишь криком. Какие все сегодня милые и добродушные, значит, скоро повесят многих. Двор был полон людей и все как обычно суетливо шныряли из угла в угол. Самое главное - размять ноги. После пары дней проведенных в бараке нижние конечности начинают слабеть. А если мне сегодня придется убегать, то боюсь, свалюсь метров через сто.
К лагерю приближался, вздымая пылевое облако грузовик. Уверен, это та самая машина, о которой говорил Тахир. За все время, что я здесь, никто не приезжал и когда грузовик подъехал, ворота открылись с жутким скрежетом. Он развернулся и подъехал к зданию, являющийся, по-видимому, кухней, складом, арсеналом и черт знает, чем еще одновременно. Из кузова выпрыгнули два крепких парня и стали выгружать мешки и коробки. Почти играючи они перекидывали друг другу на вид очень тяжелый груз, словно он был невесомым. И вот с ними мне надо ехать в кузове, точнее прятаться от них в кузове. Если крепыши обнаружат безбилетного пассажира, то боюсь, кидать станут так же как эти мешки, а я уверен, весил сейчас не тяжелее их.
К грузовику подбежал, вытирая со лба пот, полный мужчина, он заметно нервничал. Это был начальник тюрьмы, с коим я познакомился в день прибытия. С того раза его я видел впервые. Я вспомнил, что в тот день тюрьма оставила на моем теле свой след. Шея зачесалась, и я ощутил жгучую ненависть к этому толстяку. Жгучую, как раскаленные металлические цифры .
Пассажирская дверь распахнулась, из неё выпрыгнул человек раза в два ниже и раза в три уже начальника тюрьмы. Тем не менее, малыш был крепок и бодр, и толстый начальник его побаивался. В дневном свете я не сразу узнал маленького человека. Лишь когда он встал в тени здания и на лице проявились морщины, я признал в нем злодея из монополии. Того самого по воле которого я оказался здесь. Его форма на порядок параднее той, что была в день нашего не очень приятного знакомства, а звездочки на погонах стали больше и сияли на солнце, словно упали с ночного неба. Толстый начальник, что-то рассказывал и махал руками в направления построек. А грузчики продолжали работу и запевали песню. Слов я не понимал, но по мотиву казалось, что-то грустное, о тяжелой судьбе. На мгновенье я подумал, что они всё знают о моих планах и нарочно исполняют гимн неудачи. Учитывая, что я до сих пор не знал, как развязать драку, что бы отвлечь охрану, возможно, это было и так. Много чести! Напридумывал в какой раз себе невесть что и поверил.
Банальная, но идея была. В случае ошибки, рисковал сам ввязаться в драку - тогда путь на эшафот мне обеспечен. Крепыши грузчики закончили своё дело и мирно раскуривали одну сигарету на двоих. Собравшись с духом, я направился к толпе заключенных. Всех согнали в один конец лагеря, что бы сторожить их мог всего один охранник - остальные приглядывали за парочкой начальников. Один я слонялся не там где нужно. Это уже повод получить прикладом в челюсть. Чем ближе я подходил, тем сильнее испарялась моя решимость и отвага. За мгновение до того, как надо действовать, меня просто парализовало. Хотелось забиться в свой барак, свернуться калачиком на циновке и рыдать. Охранник не оставил меня без внимания и указывал в сторону толпы. Черное дуло автомата уставилось на меня. Я покорно пошел на указанное место. Теперь я окончательно сдался и почти смирился с судьбой приговоренного. Если бы не кое-что, чего я совсем не ожидал.
Один заключенный прыгнул выше своего роста и ударил ногой другого. Он на какое-то мгновение растерялся, но потом кинулся давать сдачи. За первого вступились еще трое - всё были мои сокамерники. Началось настоящее представление. Буд то из фильмов Брюса Ли они молниеносно колотили противника руками и с легкостью били ногами в челюсть. Посмотреть на этот Шао Линь сбежались и двое грузчиков. Охранник, наконец, решил вмешаться, передернул затвор автомата и взял на прицел толпу. Я стоял как вкопанный, поражаясь происходящему.
Но вдруг из этой каши тел, кричащей и сопящей, я поймал взгляд одного из сокамерников. В нем ясно читалось - "Ты совсем идиот?". Точно, идиот. Оглянувшись, я рванул, что было сил к грузовику, и с прыжка залетел в кузов. Внутри было куча пустых мешков и пахло плесенью. Я зарылся с головой и высунул нос, чтобы не задохнуться. Раздалась очередь оглушительных выстрелов. Крики заключенных сменились на крики толстого начальника. Похоже, генеральную проверку он с треском провалил. Через несколько минут двигатель грузовика зарычал, и в кузов громко смеясь, ввалились двое. Я замер и старался не дышать. Сейчас я куча мешков и должен соответствовать. Хлопнула пассажирская дверь и двигатель ускорил обороты. Мы тронулись, и крик начальника стал удаляться, словно двигался он, а не мы.
Машина тряслась на кочках, и я пытался придерживать мешки. Грузчики что-то громко обсуждали. Возможно, сегодня кого-то застрелили из-за меня. Сокамерники знали про мой план, и понимали, на что идут, помогая мне. Наверное, кого-то из них уже убили, а остальных повесят в самое ближайшее время за устроенный дебош. А я буду жить. Я, трус, оцепеневший в самый ответственный момент, останусь на этом свете. Каждый из них достоин жизни куда больше чем я. Но говорить о моей долгой, счастливой и полной вины жизни еще не приходилось. Сделано только половина дела. Мне дали шанс выбраться, шанс ценой нескольких жизней.
Где мы и куда едем, я не знал. Пару раз останавливались, наверное, на заправке. Под мешками было жарко, как в бане и скоро я весь промок. Но внезапно стало освежающе прохладно. За бортом завыл ветер и затрепал обивку кузова. Веселый тон грузчиков сменился на крайне обеспокоенный. Я же беспокоился о том, что бы с меня не сдуло мешки. Грузовик стало бросать в стороны, дорога сменилась на что-то вязкое, словно мы ехали по киселю. Крики пассажиров стали совсем испуганными. Их охватила паника. По машине что-то застучало, маленькое и очень много. Как будто миллионы насекомых атаковали грузовик. В кузов ворвался этот шуршащий звук и слился с криками грузчиков. Интерес, смешанный с испугом породил секундную отвагу, и я выглянул одним глазом из-под мешков, и прямо в него ударила струя песка. Всё что успел заметить - грузчики заматывающие лицо платками и много песка. Резкий поворот, я валюсь на бок. Деревянный пол стал уходить из-под ног, и вот я уже завис в воздухе, сорвав с себя покров мешков. Всё как будто замедлилось. В кузове, словно в барабане стиральной машины вертелись коробки, мешки и грузчики. Я встретился взглядом с одним из них, он искренне удивился новому пассажиру, словно меня сюда занесло бурей вместе с песком. Грузовик сделал еще пару оборотов вокруг своей оси, быстрых, но казавшихся целой вечностью. А грузчики всё кружили в воздушном танце, и напоминали сейчас скорее космонавтов. Наши глаза вновь встретились, и в этот момент голова грузчика встретилась с огромным гаечным ключом. Из черепа хлынула желтая слизь и алая кровь. Глаза его закатились и остались видны только белки полные песка.
Последний удар окончательно согнул и без того кривой кузов. Машина лежала на боку, а двигатель еще пару раз издал звериный рев и заглох. Ветер за бортом, кажется стих, и я расслышал стоны выживших. Скоро они придут в себя. Надо бежать. Сейчас!
Я вскочил, но меня пронзила жуткая боль в колене. Если из-за этого меня поймают, не надо будет меня казнить, я сам себя прикончу! Опять попытался встать, на этот раз медленнее и держась за борт. В углу кузова лежала лопата, чудом не разбивавшая мне голову при аварии. Я схватил её и оперся как на костыль. Теперь двигаться было немного проще. Я перешагнул своими тремя ногами через стонущее тело, оглянулся на мертвого и покинул машину.
Мы были на дне какого-то оврага, или может быть карьера. Бежать можно было только вверх по грунтовой дороге, а что дальше - неизвестнос. Я поплелся со своим костылем, надеясь, что там наверху, у меня больше шансов, чем здесь. Каждый шаг в гору давался с жутким усилием и жгучей болью. Лопата-костыль натирала подмышку. Я услышал позади крик и замер. Обернувшись, увидел возле грузовика маленького злодея в помятой форме и с бордовыми пятнами крови. В руках у него блеснул пистолет направленный точно на меня. Огненная вспышка, а за ней раскат грома. Я бросил лопату и, забыв о боли в панике побежал вверх. Грохот выстрелов преследовали меня, но пуля догнать не смогла.
Крутая горка сменилась на песчаную равнину. Но я всё продолжал бежать сквозь плотную пелену пыли и песка, гонимую ветром прямо мне в лицо. Дышать становилось всё труднее, и я остановился. Решил, что враг уже далеко, немного успокоился, и тогда вернулась боль. Всё тело, и особенно колено пронзила жуткая боль, словно закончилось действие сильнейшего обезболивающего. Левая нога подкосилась, и я рухнул на пыльную землю. Я неподвижно лежал и стонал, а песок всё засыпал и засыпал меня, словно погребая, и ветер завывал реквием по обреченному.
Я очнулся от жгучих лучей пустынного солнца. Бушующий поток песка стих и наконец, стало что-то видно. По всему кругу земли, до самого горизонта тянулся желтый океан песка и пыли. Откуда я пришел и куда идти - не знал. Но оставаться на месте бессмысленно. Попытался встать, но тут же потерпел неудачу. Правое колено напомнило о себе, и болью наказала сидеть на месте. Одна часть тела, против выживания всего организма! подумал я. Но сейчас не до пустых раздумий. Необходимо решить практическую задачу - как выбраться. Я даже не успел насладиться успехом побега из лагеря, как очередная напасть обрушилась с новой разрушающей силой. Моим врагом теперь был не человек, а природа и собственное тело. Одно губило ветром и жарой, другое болью и страхом.
Я нашел устойчивую позицию. Опираясь на левую ногу и лишь слегка на правую начал медленно идти. Каждый шаг казался немыслимой борьбой, а ошибка каралась болью. Через пару часов я наловчился и ускорил шаг. Но вид вокруг не менялся, и казалось, что я топчусь на месте. Чувства постепенно пришли в норму, и я ощутил пустыню на вкус - сухость во рту и скрипящий на зубах песок.
Солнце в зените еще сильнее жгло раны. Раскаленный песок под ногами не давал шанса на остановку, я шел словно по сковороде. И самое печальное, преодолевая боль и страдания, я не знал для чего и куда иду.
Подсказка явилась еще через пару часов ходьбы. Изможденный и обезвоженный я увидел на горизонте зеркальную гладь небольшого озера. Синее небо отражалось в нем и приглашало в свои освежающие воды. Я словно обезумевший рванулся к озеру, игнорируя боль. Предвкушая, я представлял, как с разбегу нырну с головой и буду пить, пока не лопну. А затем, остыв, вылезу на берег, сладко подремлю и опять полезу купаться. И никуда больше не пойду! Вокруг только песок и палящее солнце над головой. Я останусь жить в этом оазисе, черт возьми!
Новоиспеченная под палящим солнцем мечта становилась всё ближе. Тело само несло меня, а в уме крутились те же картины освежающей цели. Дистанция неумолимо сокращалась. Но я споткнулся и упал. Это немного отрезвило от радостной истерии. Лежал недолго, ибо цель уже близка. И все мечты последних пяти минут будут исполнены. Я поднял голову с налипшим на лицо песком, осмотрелся и дико завыл. Никакого озера не было. Только всё тот же океан песка. Марево, мираж. Глаза меня жестоко обманули.
Больше я не вставал, и всё лежал на руинах разрушенной иллюзии. Стремление к борьбе испарилось вместе с озером. А раны забитые песком стали нарывать. Я не открывал глаза и только по сменившему жару холоду понял, что настал вечер. Теперь оставалось лишь замерзнуть посреди пустыни.
Оставаясь еще в сознании, я полностью отключился от восприятия внешнего мира. Уснул, или умер - не знаю. В короткий отрезок между тьмой и пробуждением, словно вернувшись назад во времени, я видел поющих сокамерников. Как и прежде я не понимал значения слов. Но каким-то образом ощутил, что песней они направляют меня - что мне делать и куда идти. - Тебе еще рано. - сказал голос. И восприятие стало возвращаться ко мне.
Я проснулся лежа на спине, продрал закисшие глаза и широко зевнул. Раны уже не так сильно ныли. Вместо синего неба был потолок с затейливыми и красочными узорами. Я рассматривал вязь линий и символов и не спешил поднимать голову. Похоже, всё не так плохо. А если покормят - вообще идеально. Это было бы кстати, живот то и дело урчал напоминая о глухой пустоте внутри. Я напрягал память, пытаясь понять, как тут оказался. Но между пустыней и пробуждением - провал. Только помню, были странные сны. Мне надоело напрягать память, и я снова закрыл глаза. Заснуть, однако, не получилось. Кто-то шел сюда, ко мне. Я вскочил и стал искать глазами, кто бы это мог быть. Никого не обнаружил, зато понял, где я. Это типичная монашеская келья. Масса экскурсией за время отпуска не прошли даром, что-то я знал об этой стране, и даже больше, чем хотелось бы.
Стоило мне лишь повернуть на пару мгновений голову, как передо мной появился человек в оранжевых одеждах. Он был худ и лыс, лицо пронизано морщинами, а нос почти плоский. Он слегка улыбнулся и указал рукой на миску с рисом и овощным рагу. Я был голоден и не стал выяснять подробности. Мне даже дали деревянную ложку вместо палочек. Наконец поем и не оставлю половину пищи на полу. Овощи очень острые, а рис пресный, и оба вкуса компенсировали друг друга. Это было намного вкуснее тюремного риса, вечно переваренного и слипшегося. Быстро покончив с едой, между нами повисло неловкое молчание. Человек в оранжевой одежде не уходил и пристально смотрел на меня. Я ничего другого не придумал, как поблагодарить за помощь и еду.
- Не за что, ты был изнурен, телом и душой, был на грани между жизнью и смертью. Наш долг помогать всем страждущим. - Сказал человек в оранжевом на чистом русском, и я от удивления раскрыл рот. - Тебя нашел один из молодых по пути в город. В этих местах никто кроме нас не ходит, тут легко заблудиться. Что ты делал среди песков? - Он замолчал в ожидании ответа. Рассказать что я беглый заключенный, или соврать - не знаю. Не думаю, что они сдадут меня властям, ведь это равноценно убийству. И я по порядку рассказал, как всё было, от роковой встречи в аэропорту, до бегства по пустыне. Человек в оранжевом выслушал и задумался. Я воспользовался моментом и спросил, откуда он знает русский.
- Согласен, необычно для наших краев - сказал он, и улыбнулся. - Сорок лет назад я был студентом мединститута. Тогда наша страна была частью соцлагеря и многие молодые люди ездили на учебу в Союз. Я прожил в Москве почти семь лет и за это время изучил язык. А потом вернулся домой. Череда революций, окончившиеся победой радикалов привели меня в это место посреди пустыни. Подальше от того насилия что творилось тогда и сейчас, и жертвой которого ты стал. Кстати можешь меня звать Миша, это если на русский манер. Давно же меня так никто не называл! - он расхохотался, словно забыв всё плохое, что говорил до того. - Максим - представился я, когда смех Миши утих. - Вот что Максим, - сказал монах резко став серьезным. - Нельзя тебе здесь долго оставаться. Власти нас еще терпят, но только до тех пор, пока про храм не слышно и не видно. А если вскроется, что здесь укрывают беглеца смертника, в лагерь отправимся все вместе, а храм наверняка сожгут. Такое было и не раз. Буквально несколько недель назад всех монахов северного храма... - я отвлекся и уже не слушал его. Значит и отсюда меня скоро попросят вон. Мда, какая досада, а мне уже было понравился их паёк, и циновка удобнее чем в лагере. -...потому единственный выход для тебя бежать в город и идти в российское посольство. - заключил Миша. Я понял, что прослушал что-то важное, но переспрашивать не стал. Стало быть, выход есть. - Не беспокойся, однажды мы такое уже делали. Несколько лет назад, такой же беглец, как и ты, пришел к нам. Но был куда серьезнее ранен и оставался у нас почти год. Он был настоящий бандит, многие годы возил наркотики и пойман за дело. Но за год жизни у нас, он стал другим человеком, от былого разбойника не осталось и следа. Перестал быть вспыльчивым, не лгал и вместе со всеми молился за мир. И что удивительно, он тоже говорил по-русски, его звали...
- Тахир - шепотом добавил я.
- Верно. Вы знакомы?
- Знакомы. - Тогда я осознал его слова, о том что человека не меняют обстоятельства, события и даже страдания, меняет лишь переосмысление. И Тахиру, угроза смерти оказалось недостаточным ударом для измены своим привычкам. Словно герой Золотого Теленка, он получил миллион рублей, но только выйдя из ресторана, опять взялся за карманные кражи и был пойман. И это был его последний шанс. Я рассказал всё Мише. Он изменился в лице, словно я поведал ему о смерти родного сына.
- Тахир, многое понимал, но далеко не всё принимал. Поучал, но сам так не поступал. Однако же благодаря этой его черте, появился шанс у тебя. - Он замолчал и затем вышел из комнаты. - Пока отдыхай, скоро я тебе всё расскажу.
Несколько часов я лежал на циновке, переваривал обед и слова Миши. Постоянно думал о Тахире, и его словах. Что же могу переосмыслить после всех этих событий я? Череда воспоминай о московской жизни, нахлынули, как внезапный прилив, и каждый кадр этой киноленты терзал мыслью об упущенных возможностях. Еще бы! Ведь даже самая скромная жизнь там, в России, предлагает в разы больше путей для реализации! А на что обречены люди здесь? Сын крестьянина или бедуина почти обречен, прожить жизнь на самых первых уровнях пирамиды потребностей. Еда, секс, выращивание потомства, вот и вся его программа. У него нет даже десятой доли моих возможностей для самовыражения и познания мира, но неужели при всём этом я планирую остаться на том же уровне, что и он? Имея всё для того что бы быть всем, я не делал ничего стоящего. Лишь начинал искать себя, но стоило столкнуться с трудностями, и всё бросал. Ха, глупец! Трудности, это когда стоишь на эшафоте за пару секунду до смерти, остальное так, ерунда. Лишь нытье разбалованного тридцатилетнего ребенка, считающего, что в его неудачах виноваты все вокруг: люди, обстоятельства, прошлое, лень, отсутствие "талантов". Сейчас всё это я понимал, но вот принимал ли? Переосмыслил? Или как Тахир я стану только прекрасным советчиком, но на деле не сменюсь ни на йоту? Что бы узнать, надо вернуться домой. Обязательно вернуться.
Спать я больше не мог, и всё кружил по комнате, рассматривая затейливы узоры. Приступ глубокомыслия прошел, и я только думал о предстоящей поездке до города. Тем не менее, удивительно было, что все мне пытаются помочь, то в лагере, теперь здесь. И за что я заслужил такое право? Очередной приступ мыслеблудия прервал визит незнакомца. Молодой парень в таких же оранжевых одеждах, как и у Миши, позвал меня с собой. Я незамедлительно последовал за ним. Мы шли по длинному коридору мимо одинаковых комнат. Почти все пусты. Когда то здесь действительно был крупный монашеский орден, но, похоже, всех постигла участь моих сокамерников. Мы вошли в широкую комнату с высокими потолками, это была уже не келья. Около стены, на алтаре, сидел в вечном трансе и умиротворении позолоченный Будда. Его веки прикрыты, а левая рука, словно приветствуя обращена ладонью к входящему. На полу перед алтарем сидел Миша и что-то неистово бормотал. Через пару минут он встал и поприветствовал нас.
- Это Цин, - сказал Миша, указывая на молодого монаха. - Он будет сопровождать тебя в город. Всё на самом деле очень просто: каждые три дня мы отправляем повозку за подаяниями в город, полиция знает нас и не трогает. Потребности наши не так велики, потому посещаем мы обычно только окраину столицы. Но на этот раз придется сделать исключение. Тебе надо в посольство, а оно в центре. В общем, от тебя лишь требуется тихо сидеть в повозке и ждать своего выхода. Но в этом ты уже ас. - подытожил он и лукаво улыбнулся. - Через двадцать минут отправляемся, советую посетить уборную, до столицы езды несколько часов, грустно будет, если тебя поймают в то время, когда ты орошаешь пустыню. - сказал он и довольный своей шуткой стал так громко смеяться, что я невольно присоединился к его веселью.
Повозка была запряжена двумя ишаками, а монахи грузили пустые мешки, коробки и банки. Среди всей этой тары кто-то заботливо постелил циновку и положил маленькую бутылку с водой. - Вот и моё посадочное место,- подумал я. Совсем недолго оставалось до отбытия и я по совету Миши посетил таки, прихрамовый толчок. Я вернулся, а меня уже ждали у повозки.
- Будешь сидеть под коробками, и тихо. - Прозвучал голос Миши из за фургона, затем появился он сам. - Я научил Цина одному русскому слову "Сейчас". По пути будет много остановок, погрузок и разгрузок, не вздумай вылезти на одной из них, только когда он скажет "Сейчас". Вот тогда вылезай, и беги прямо к воротам посольства и чаще кричи на русском, что бы признали своего, можно даже матом. - От сказанного Миша заулыбался, похоже, он очень любил своё чувство юмора.
- Всё понятно. Спасибо. Вы спасаете меня, опять. - сказал я. Миша уже не смеялся, он подошел ко мне и обнял так словно мы старые друзья.
- В путь. У нас всё строго по расписанию. - Сказал он, ослабив объятии,я и протянул мне руку. - Прощай, Максим, и надеюсь, ты что-то извлек из всей этой истории, но она еще не окончена. Так заверши её, вернись домой и будь счастлив. - Сказал он и отпустил руку. Меня проводили к повозке и уложили на циновку. Она оказалась на удивление удобной. Сотканная из мелких прутиков она почти не давила на тело. На меня укладывали мешки, их было так много, что мне стало жарко. Голову укрыли коробкой с дырочками. Внутри, почему то пахло пчелами и мёдом. Повозка дернулась, и коробка чуть не слетела с меня. Мы едем, значит двигаться мне больше нельзя. Всего несколько часов и у меня будет реальный шанс на спасение. Что бы скоротать время я представлял себе удивленные лица послов и служащих, самолет прямым рейсом до Москвы и машину до дома. И то, как вернувшись домой, введу всех в ступор, ведь наверняка меня уже похоронили. Не каждому дано вернуться с того света и тем более взглянуть в глаза людям считающих тебя мертвецом. И еще работа. Обязательно бросить эту работу. Она и раньше казалось мне жутко нудной и скучной, а тем более теперь, после пережитого, она кажется мне не сильно отличной от лагеря. Так же сидишь много часов на одном месте, иногда выходишь пройтись и съесть какую-нибудь дрянь, а раз в неделю кого-нибудь обязательно казнят в кабинете директора. Да к черту!
Все мысли вмиг испарились, когда я понял, что повозка остановилась. За бортом раздавались несколько голосов, и я ощутил, как с меня стали стягивать мешки. Я замер и старался не дышать. В повозку кидали что-то тяжелое, а голоса всё не смолкали. Прислушивался, стараясь не пропустить того самого "Сейчас". И мне стало казаться, что я его слышу в каждом слове. Буд то они только и говорили - сейчас, Сейчас, СЕЙЧАС.
Было еще много остановок, и с каждой я всё внимательнее прислушивался к голосам. На несколько минут мною овладела мысль, что я пропустил свой выход, и мы едем обратно в храм. За такую глупость я бы сам добровольно вернулся бы в лагерь и влез в петлю. Клонило в сон. Мешки словно одеяло и мягкая циновка расслабляли. Но кочки и ямы на дороге приводили меня в чувство, сотрясая всю повозку. Я окончательно взбодрился, когда на ноги рухнул тяжелый мешок с крупой, отчего вновь заболело колено. На очередной остановке мешок убрали и я, наконец, немного расслабился. Но внезапно, словно громом прогремело "Сейчас!". Что? Уже? Казалось, в тот момент я был меньше всего готов. Тем не менее, резким движением скинув с головы коробку и вскочив, я повалился с онемевших под мешком ног. Выпал из повозки прямо носом об бетон и оставил после себя красную кляксу. Встал, и несколько секунд оглядывался - это действительно центр, вполне современного и по западному безликого города. Повозка казалось здесь чем-то чуждым, из другого пространства и времени. Цель путешествия была прямо передо мной - трехэтажное, кипельнобелое здание за черным кованым забором выделялось среди прочих своей изысканностью и затеяватостью архитектуры. Над входом реял российский триколор, а ворота были не заперты. Я понял, что слишком долго стою и рванул что было сил в посольство.
Оборванца в грязных шмотках приняли не самым радушным образом. Непонятно откуда взявшиеся охранники скрутили руки и несколько раз ударили в живот. Но к счастью меня не выкинули прочь, а отвели на допрос к начальнику безопасности посольства, и ему я всё рассказал. Затем встреча с послом, пару звонков в Москву, установка личности и признание меня гражданином России. После этого я уже был под охраной посольства и мог не бояться местных властей, если они, конечно, не объявят нам войну.
Спустя пару дней меня депортировали на Родину. Разразился международный скандал и неизвестно, чем он кончится. Дома меня и впрямь многие похоронили. Зато теперь я точно знал, какие связи были лишние. На работе я тоже больше не числился, чему несказанно рад.
Многое пережив и переосмыслив, я получил редкий шанс начать всё сначала. А пока, проснувшись перед самым рассветом, как тогда, в лагере, могу наслаждаться каждым мгновеньем свободы, и вспомнить тех, кому повезло меньше. Кто был рожден, не имея и доли возможностей, что есть у меня сейчас. Тех, кто не смог и не сможет, кому я должен, ибо имею всё, что бы смочь.