Санька тогда разбил чашку, в этом и была причина. То, что у него в очередной раз что-то стеклянное выпало из рук и со звоном разлетелось на осколки, грохнувшись на плитку, выстилавшую пол в лаборатории, меня не удивило.

У Саньки вечно что-то падало и разбивалось. А также опрокидывалось и разливалось. Не самое лучшее качество для человека, занимавшегося микробиологией. Пусть даже в микробиологию попавшего и случайно: Санька так страстно хотел заниматься именно наукой, что готов был согласиться на всё. А единственное место в аспирантуре было по микробиологии.

Но со своей рассеянностью Санька сладить не мог. Поэтому тема диссера не шла. Клостридии, по которым он писал кандидатскую, требовали аккуратности. Тем более, возбудитель ботулизма, некой особенностью которого Саньку и озадачил профессор Аберман. Он же строгий анаэроб - не профессор Аберман, понятное дело, а возбудитель ботулизма - и требует предельной аккуратности, чтобы не допустить ни малейшего контакта культуры с кислородом.

То есть предмет диссера требовал от Саньки того качества, которое у Саньки начисто отсутствовало. Как результат: предмет диссера постоянно дох, диссер не шел, профессор Аберман злился.

Хотя, подозреваю, злился он на Саньку по другой причине - он ему завидовал. Потому что понимал - Санька гений. Я Саньке тоже завидовал. Сейчас уже можно честно сказать: зависть всех, кто понимал его гениальность, и была причиной Санькиных трудностей, что он не летел по жизни, как полагалось тому, кто по своему интеллекту был намного выше окружающих, а с трудом продирался сквозь неё.

Ели - по всему периметру ограды - густой шеренгой воткнули свои острые верхушки в густо усыпанное звездами безоблачное небо. Яркая луна делала ночь не такой тёмной, что мне было на руку - хоть я и точно знал нужное место, но в полной темноте мог и ошибиться. Тем более, учитывая окружающую обстановку.

Я не был суеверен. Но... всё таки.

Кроме того, не было уверенности, что здесь отсутствует охрана. Напротив, я склонялся к мысли, что охранник наверняка есть. Поэтому обрадовался, когда быстро нашел её.

Осторожно, избегая случайного звяканья, раскрыл складную лопатку и стал быстро копать рыхлую, еще не успевшую слежаться, землю.

Когда чашка разбилась, Санька нагнулся подобрать осколки. Конечно забыв, что лазер включен. И влез под луч, облучавший культуру. Вернее, между культурами. Санька, вместо того, чтобы диссертационной темой заниматься вдруг загорелся идеей горизонтального переноса генов. Уверял меня, что лазер определенной характеристики стимулирует этот процесс. И пытался с его помощью транслоцировать гены одной микробной культуры в другую. Мой вопрос о том как транслоцируемые гены преодолеют стекла двух пробирок, в которых располагались опытные культуры, Санька игнорировал.

- Что за культура была? - спросил я.

- Clostridium botulinum, - ответил Санька, - что было под рукой, то и взял.

- И что?

Санька пожал плечами:

- Ничего не почувствовал.

- А вторая культура какая была?

- Того же вида.

- Смысл? - не понял я.

- Донорская - с протеолитической активностью, рецепторная - без.

Санька вознамерился по воздуху перенести гены, детерминирующие протеолитическую активность ботулинической палочки. Гений-то он гений, но это было абсолютной ахинеей. У гениеев тоже бывают бредовые идеи, почему Санька должен быть исключением?

С этой мыслью я тогда и уехал. Доклад у меня на конференции был, в Питере.

Наконец, я наткнулся на деревянную поверхность. Отложил лопатку и принесенным для этой цели гвоздодёром стал разламывать боковую стенку.

О смерти Саньки я узнал в Питере.

Я там задержался - подвернулась возможность специализации на рабочем месте. И две недели ездил на Петроградскую сторону, в знаменитый институт. Здесь, как сейчас помню - в вестибюле, у огромного белого бюста Пастера, - когда на вопрос о причине смерти мой собеседник ответил: ''Ботулизм. Траванулся, наверное, консервой какой'', - буквально обжегся мгновенно пришедшей догадкой.

Потому что, если Саньке удалось, а транслоцировать гены ему-таки, похоже, удалось - правда, судя по причине смерти не те, которые он планировал, - так вот, если ему удалось перенести оперон, детерминирующий синтез токсина... То логично предположить, транслоцировались и гены, сцепленные с генами токсинообразования, а у клостридий это...

Я с острым треском выломал доску. Возбуждённый предстоящим доказательством, я уже не думал, что шумом привлеку внимание возможно имевшегося здесь охранника.

И, заглянув внутрь, увидел то, что и предполагал.

Из разрытой могилы, под покосившимся - в сторону вырытой мною ямы - крестом с надписью ''Александ Федорович Санин'' и датами его 26-летней жизни, сквозь сломанные доски тускло отражала серебристый свет луны абсолютно гладкая поверхность.

Она заполняла всё пространство гроба.

Огромная спора.

(C) Андрей Жмакин, октябрь 2012