Жмудь Вадим Аркадьевич : другие произведения.

Страстное тысячелетие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантастика по мотивам Евангелий от Иисуса. Новый жанр? Пожалуй... Для сомневающихся.
  
  
  
  
  
  
  
  
  СТРАСТНОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
  
  Фантастический роман
  
  В.А. Жмудь
  
  Тем, кто верует, не следует читать этого нагромождения субъективных фантазий на святую тему.
  Тем, кто ни во что не верит, это читать бесполезно.
  Этот роман написан для сомневающихся.
  Не учить кого-то, а задуматься хотел я с вами, друзья мои...
  
  ЧАСТЬ I
  НЕДОСТОЙНЫЕ МЫСЛИ ВСЛУХ
  
  Друг - это всего лишь полуфабрикат, из которого два мастера - Доброта и Время - делают Предателя. Враги не предают, они остаются верны нам до конца. Если бы все всем были врагами, мир был бы стабильнее.
  Друг, восхваляя, развращает, враг, порицая, очищает от скверны, заставляет стать лучше, чтобы противостоять ему. Враг не дает уснуть. Да здравствуют враги!..
  Доброта - это вам не Справедливость. Справедливость воздает по заслугам. Заслужил - получи. Доброта дает не по заслугам. А почему же? По тому, что она - Доброта. Но она не всем дает поровну, а лишь тем, к кому добра. К Злу она не добра, Злу Доброта не дает. Значит, Доброта толкает Зло быть и дальше Злом.
  Он призывал всех простить, но сам прощать не умел. А ведь Ему надлежало прощать как никому другому.
  Если человек принес горе другому человеку, то он виноват перед ним. Его можно простить, но можно и не простить. Обиженный не обязан прощать обидчика.
  Но бывают обстоятельства, когда обиженный обязан простить обидчика, ибо разделяет с ним вину, ибо ответственен за каждый шаг обидчика. Ибо он - Создатель.
  Кому другому, как не Создателю, следует прощать всех и вся? Быть может, если бы он прощал, то и все прочие прощали бы? А уж если он не прощает, как другие могут быть более великодушными. Разве это не дерзость - быть великодушнее самого Создателя?
  И не есть ли его нежелание прощать основа всего Зла, сущего на земле?
  Кто Ему мешает простить всех сегодня? И с этой же минуты установить всеобщее царство добра? Или Он не может переделать души без того, чтобы они прошли горнила страданий? А зачем же Он их такими создал?..
  А мы если станем всех прощать, то Зло не приумножится ли?
  Должен ли он убивать себя, чтобы спасти свои творения? Нравится ли Ему быть убитым?
  Если нравится, то почему за это кого-то следует наказать?
  А если нет, то и он не в силах отвратить того, что предрешено?
  Значит, и Он играет по правилам, установленным кем-то, кто превыше Него? Тогда почему Он не прощает нас, если и Ему приходится подчиняться судьбе? если Он не свободен, то Он должен понять нас.
  Впрочем, даже если Он и свободен, то и в этом случае Он должен понять нас.
  А кто поймет до конца, тот станет ли судить?..
  * * *
  Он был похож на других, но не потому, что он был подобен им, а потому что Он их создал по своему подобию. И Он заставил всех играть те роли, которые он им отвел.
  Но разве актер, играющий Ангела - Ангел? А исполнитель роли Дьявола - Дьявол ли он на самом деле? Только дети, малые и большие, отождествляют актеров и их роли... Нет, не только они! Ещё Он. Создатель. Создав нас, он дал нам роли по своему усмотрению, но это не мешает Ему наказывать или награждать актеров за вины и доблести тех, чьи роли они исполняют... Только Его игрушки - живые люди. И эта драма длится вечно, не смотря на то, что предел её уж назначен Им.
  И мне предстоит предстать перед Ним и ответить за ту роль, которую Он мне предначертал, так строго, будто я в его спектакле был сценарист и режиссер, а Он - всего лишь зритель. На самом же деле Он - и сценарист, и режиссер, и актер, играющий главную роль, и зритель, и критик, и единственный судья нам всем.
  Вот так, низвергая Ангелов в бездну, Он создаёт Дьяволов.
  Твари и гады расплачиваются своей жизнью за две дерзости, соединенных вместе: за дерзость жить в доме радивой хозяйки и за дерзость попасться днём на её глаза, но и у них ещё есть укрытие и время, чтобы до него добежать. Мы же расплачиваемся за дерзость жить и быть послушными Его воле, и нет у нас укрытия от Него ни на земле, ни под землёй. Ибо всё в этом мире - Его дом, а мы везде чужие.
  Добротой своей он ещё не создал ни одного Херувима из Сатаны, но гневом своим уже достаточно Ангелов обратил в Демонов.
  * * *
  Он был сын человеческий. Так Он называл себя. Он стал говорить об этом лишь тогда, когда все стали в этом сомневаться.
  Он говорил, а они записывали. И многие потом перечитывали их письмена, и хотя они расходились в деталях, все они говорили об одном и том же. Их письмена - это благая весть. А я дневника не вел. Его бы никто и не прочел, кроме меня, а мне записывать ничего не надо, я и без того не забуду этих событий до конца этого мира. Никто не прочитал бы моего дневника, но мои мысли Он прочитает с такой же легкостью, как будто они изложены на пергаменте. Прочитает, ибо Он это умеет. Поймет, ибо Ему ведомо всё. Но не согласится. Потому что мои мысли это - "Евангелие от Ирода".
  * * *
  Я хотел понять Его. Мне это так и не удалось. Я хотел унять Его. Это мне удалось. Но какой ценой! Все знают, какой ценой куплено спасение иудейского народа. Эта цена - Его унижение, его смерть. Что из того, если, как говорят Он воскрес? Если бы мне знать точно, что моя смерть принесет спасение моему народу, и что я через три дня воскресну и буду вечно жить как бог, и я бы с легкостью согласился на такое испытание. Мне такого выбора никто не предлагал. Если Он - бог, то это им всё так предрешено, так тому и быть следовало, и других путей не было, о чем же тогда тут судачить? Как положено, так все и свершилось, и весь сказ... Ну, а если Он - не тот, за кого себя выдавал, если Он - не бог? Тогда Он смутьян и преступник, и казнь преступника есть первейшая обязанность правосудия, так уймитесь же, голоса осуждения! А если Он - что-то третье? Что же?
  Третьего не дано.
  * * *
  Я не верил Ему. Он это видел. Я боялся Его. Ему это нравилось. Я выслеживал Его. Он был неуловим. Когда я потерял надежду схватить Его, Он проявил ужасающую беспечность и позволил себя схватить. Я дал Ему возможность оправдаться. Он отверг её. Я предоставил народу решать Его судьбу. Но народ никогда не бывает прав. Тогда я этого не знал. Но Он это знал всегда. Когда народу предоставляют решать свою собственную судьбу, народ всегда обманывает самого себя. И это, пожалуй, справедливо для всего народа в целом, хотя и ужасно для каждого гражданина. Когда народ решает судьбу одного человека, он может его казнить или наградить, но никогда не остается безучастным. Когда народу предоставляют возможность решать судьбу пророка, этот пророк обречен на мученическую смерть и на вечную память. Если бы Его казнь не состоялась, народ вскоре забыл бы о Нем. Его казнь была нужна Ему больше, чем остальным. За этим Он пришел, таков был Его сценарий, а мы - лишь актеры, которыми Он манипулировал, как хотел. Его роль снискала ему венец, а за наши роли мы расплачиваемся тысячелетиями страха...
  * * *
  Этот Иоанн... Он кричал всенародно, что скоро придет новый бог. Он призывал приготовить ему путь в пустыне. Людей он называл змеиным отродьем, говорил, что Он может и из камней создать потомков Авраамовых, и что всякое дерево, не приносящее плодов, будет срублено и брошено в огонь. Это было не понятно. Иудеев запугать нельзя. Пуганые - перепуганные. Мы всегда со всем соглашаемся и никогда ничему не верим до конца. Новый бог? Ладно. Срубят дерево? Может быть. А нам какое дело? Мы должны спрямить дороги, срыть холмы и засыпать ущелья? Чудненько, так мы же этим тысячу лет занимаемся! По мере сил, конечно, по мере сил. Так что же он не идет, ваш новый бог? Придет? Ах, вот как, да? Ну, так когда он придет, мы на него посмотрим и решим, что это за бог такой, а пока что у нас своих богов предостаточно, да тут ещё и Олимпийских богов надо не забывать, а их сонмище. Да ещё новые прибывают. Ещё недавно он был полководцем, ан, глядь, уже в боги его причислили, и сыскались два свидетеля, которые видели, как он чудеса сотворял. Ещё бы они не сыскались! Когда несогласных припугнут, а согласным заплатят, так и не два, а две тысячи свидетелей найдется. Кабы на страхе, да на подкупе можно было въехать в круг святых, в вечную жизнь, много бы было народу на Олимпе! Сколько царей уж отжило свой век с начала сотворения мира! Я думаю, что все горы мира не вместили бы тогда святых. Мысли мои никто не слышит, оно и славно. Не гоже таким мыслям быть услышанными. А ты, кто мысли читает, Тебя я не боюсь, ибо моя судьба Тобой уже предрешена, и смягчить себе приговор я не чаю.
  * * *
  А тут ещё генерал моей стражи, Админ, доложил мне, что какого-то самозванца этот Иоанн назвал Богом. Я должен был во всём разобраться. Не искать же мне этого Иоанна по городам и весям. На то я и Тетрарх Иудеи, чтобы иудеи повиновались мне, а не я за ними рыскал. Найти. Взять. Доставить. Как сказал, так и выполнили.
  * * *
  Вот Он, с виду такой невзрачный. Много был под солнцем. Кожа смуглая, в складках. Лет сорок на вид. Взгляд ищущий, много бегает по сторонам, но когда говорит, дерзко смотрит в глаза собеседнику. Иногда говорит тихо, иногда переходит на крик. Почти не жестикулирует, но те жесты, которые делает одними ладонями, очень выразительны. И глаза тоже очень насмешливые. Если такому отрезать язык, то он всё равно соберёт много слушателей вокруг себя - будет говорить глазами и ладонями. Опасный человек, но очень интересный. Такой не станет другом, но такой и в качестве врага приятен - от него предательства не жди. Я его расспрошу обо всём и отпущу. Только не сразу. Сразу такого отпускать нельзя. Да и он сразу всего не скажет.
  - Иоанн, я давно хотел тебя увидеть.
  - Ирод, я никогда не желал встречаться с тобой.
  - Иоанн, я наслышан о словах твоих.
  - Ирод, я наслышан о делах твоих. Не правда ли, слова мои таковы, что лучше были бы они делами? А дела твои разве не таковы, что лучше бы они были словами?
  - Иоанн, ты намерен обвинять меня?
  - Ирод, твои стражники привели меня, не спрашивая моих намерений.
  - Стражники были грубы, прости их. Ты у меня в гостях.
  - Так я волен уйти?
  - Не прежде, чем ответишь на мои вопросы. Я слышал, тебя называют пророком. Я бы хотел приобщиться к твоим пророчествам.
  - Кто вопрошает мудрости - тот сам идет за советом. Кто велит призвать к себе, тот не вправе ожидать искренности.
  - Так ты боишься сказать мне правду, Иоанн?
  - Правда в том, что никто не говорит тебе правды, Ирод.
  - Так скажи её ты.
  - Она тебе не понравится.
  - Смотря по тому, как скажешь.
  - Я не мастер умаслять горечь правды приправами из похвалы.
  - Ты меня ненавидишь, Иоанн?
  - Ненавидит народ, Ирод.
  - Я не искал любви народа.
  - Значит, тебе не дорог народ.
  - Меня любит жена, мне этого достаточно.
  - Как ты можешь быть уверен в женщине, которую не любишь сам?
  - Что ты несешь, Иоанн? Я не люблю жены своей? Я?
  - Ирод, я говорил, что правда моя тебе не понравится.
  - Это не правда, это - клевета.
  - Ты не должен был брать её в жены. Ты осквернил себя прелюбодеянием, Ирод.
  - Иоанн, ты не только дерзок, ты ещё и глуп! Наш обычай предписывает брать в жены вдову старшего брата.
  - Не предписывает ли обычай Иродов делать вдовой ту, на которой желаешь жениться?
  - Чем не угодил тебе род Великого Ирода?
  - Великим отца твоего называют за великие злодеяния.
  - Я прикажу отрезать тебе язык, Иоанн!
  - Тогда ты не услышишь ответов на свои вопросы, Ирод.
  - Я запрещаю плохо отзываться о моем отце.
  - Жаль, что Октавиан не слышал о твоем запрете.
  - Его звали Август! Ты дерзок даже в именах, Иоанн! Не удивительно, что в твоих словах мало смысла! Цезарь Август не мог оскорблять моего отца!
  - Возможно, это не оскорбление, но он сказал, что предпочел бы быть свиньёй Ирода, чем сыном Ирода.
  - Молчи!..
  - ...Он прав! Свиней Великий Ирод не резал, а младенцев велел истребить всех, и их было загублено много - реки крови текли по градам Иудейским. И собственного сына не пощадил он, так боялся нового царя, того, кто грядёт. Он боялся и ты дрожишь.
  - Ты его видел? Где он? Каков он? Как его найти, говори же, ну?
  - Ты ищешь его, чтобы убить?
  - Я не убийца.
  - На тебе кровь брата, Ирод.
  - Я не убивал Филиппа.
  - Откуда же ты знаешь, что Иродиада - вдова?
  - Знаю. Я изгнал Филиппа, для меня он все равно, что мертв.
  - Так не ссылайся на наш обычай, когда прелюбодействуешь с женой брата, который жив. Обычай предписывает заботиться о близких своего умершего брата, растить его детей вместе с его вдовой, а если детей у него не было - продолжить его род. Обычай велит делиться своим имуществом с семьёй брата, Ирод. Обычай не велит изгонять брата и прибирать к рукам его царство, его жену, его дочь. Разве для того ты женился на Иродиаде, чтобы спасти её от бедности и растить её дочь?
  - Филипп злоумышлял против меня. Напрасно отец отдал ему четверть царства. Но ему было мало - он задумал отнять мою часть.
  - Поэтому ты опередил его и отнял его честь. А заодно отнял и жену с дочерью.
  - Я люблю Иродиаду! И я люблю её дочь. Я взял поступил по законам предков, Иоанн.
  - Ты посягнул на власть Филиппа, его жену ты использовал для того, чтобы укрепить свою власть его властью, чтобы присоединить его земли. Она стала тебе ступеньками к владычеству над страной. Ты использовал её в посягательстве на царскую корону, ибо звания тетрарха тебе мало. Ты - тиран, Ирод.
  - Клевета! Мной руководила любовь!
  - К собственной племяннице...
  - Что ж из того?
  - Да, но только не к Иродиаде...
  - Что?!
  - Ты сам признался, Ирод. Ты любишь Саломию. Чтобы получить власть над ней, ты женился на её матери. Ты отнял у покойного брата царство, ты отнял у него его жену, и ты мечтаешь отнять у него и дочь. Тебе мало быть тираном и прелюбодеем, Ирод. Ты замыслил кровосмешение.
  - Что брат мой взял в жены дочь Аристовула, брата нашего, это ты кровосмешением не называешь. А я лишь женился на вдове брата, что и должно было сделать при её вдовстве.
  - И Саломия, дочь Филиппа, также племянница тебе. Что же - и её очередь придет. Тебе не нужны женщины, Ирод, тебе нужны царицы из рода отца. Тогда уж надо было изгнать Иродиаду вместе с Филиппом и жениться на их дочери. Твое коварство не совершенно, Ирод. Ты не станешь великим.
  - А ведь я считал тебя святым человеком, Иоанн... Теперь я убедился, что ты безумец. Тебе не следует разрешать проповедовать перед народом.
  - Ты уже лишил меня этой возможности, Ирод. Из твоих темниц мой голос не очень-то слышен.
  - Я говорил, что не собираюсь лишать тебя свободы. Я велел доставить тебя во дворец, чтобы порасспросить о человеке, о котором ты говорил.
  - Ты бы лучше стремился узнать побольше о себе, Ирод. О том человеке не беспокойся. О нем ты услышишь в свое время.
  - Я хочу знать всё сейчас! Говори. Ты называл его богом? Почему? Разве бог - среди людей? Как ты мог так богохульствовать?
  - Ты и сам не веришь, что он простой человек, иначе не расспрашивал бы меня о нем.
  - Он ещё ничего не сделал, но о нем уже так много говорят...
  - А ты сделал так много, но о тебе помалкивают.
  - Ты уводишь в сторону, Иоанн.
  - Приходится, раз ты меня не слушаешь, напоминать тебе мои слова.
  - Иоанн, в том, в чем ты меня обвиняешь, нет ни капли смысла.
  - Зато в твоей женитьбе смысла слишком много, Ирод. Ты подражаешь римлянам. Они мостят себе трон, укладывая под себя женщин. Ты усилил власть с помощью женщины, теперь ты и управлять страной будешь с её слов.
  - Замолчи! Не смей плохо говорить о моей жене! И не смей плохо отзываться о римлянах!
  - Так кого ты больше боишься - жены или римлян?
  - Я не боюсь никого, Иоанн!
  - Ты станешь подражать им в прелюбодеянии, а затем, в угоду им введешь те же жестокости, что и у них. Начнешь ты с того, что велишь убить ради чести, продолжишь тем, что станешь убивать из страха, а кончишь тем, что будешь убивать для забавы, Ирод.
  - Ну что же, говори, Иоанн, говори. Мне даже забавно слушать околесицу, которую ты несешь.
  - Послушай, Ирод. Римляне торгуют женами и дочерьми, покупая себе власть. Из века в век они творят такое безо всякого стыда. Родоначальник нынешней династии, Юлий отдал дочь Помпею, дабы из врага сделать друга. А ведь она была обещана Цепиону. Помпей чтобы не сделаться врагом Цепиону, обещал ему собственную дочь, а ведь она была обещана Фавсту, сыну Суллы.
  - Это было век назад, сейчас все иначе.
  - Так поступали всегда, и так будут поступать впредь. У них и боги такие же развратные, как они сами. Для Помпея такое было не в диковинку, и Юлий был не лучше. Когда Помпей был молод, он из расчета взял в жены дочь претора Анистия, чтобы избежать преследований за хищение государственных денег. Когда Помпей достиг власти, он развелся с Анистией и взял в жены падчерицу Суллы Эмилию, хотя она была замужем и уже беременна. Бог проклял этот брак, ибо Эмилия умерла родами в доме нового мужа.
  - Мне нет дела до Помпея. Оставим римлян. Не забывай, мы под властью Цезаря.
  - Все они хотят называться Цезарями после Юлия. А Юлий чем лучше прочих римлян? Женами мостят они путь к власти, а потом расправлялся с тестями, когда превосходят их силой. Юлий развелся с Помпеей, чтобы развязать себе руки, женился на Кальпурии, дочери Пизона, которого в благодарность провел в консулы. Клеопатру он тоже использовал для усиления могущества, а про родину свою забыл. И она вертела им, как хотела. Из-за неё его в конечном счёте и убили. Царственная египетская блудница! Была замужем за обоими своими братьями, вела войну с каждым из них и казнила обоих. И римлян водила за нос. Марк Антоний бросил к её ногам честь своего государства, забыв о законной жене. Она бы и другого Цезаря, Октавиана, окрутила, да не вышло.
  - Дерзок ты, Иоанн. Не смей дурно отзываться Божественном Цезаре, ведь это он сделал моего отца царем. Не смей также и молвить дурного слова об Августе Цезаре, отчиме Великого Цезаря Тиберия, да продлит господь его годы.
  - Августом он стал, присвоив себе единоличную власть после победы над своим соправителем, Антонием. Ему неугодно было прозываться Октавианом, поскольку это напоминало о его низком происхождении. Отрекшийся от предков - вот с кого ты берешь пример, Ирод, да ещё с отца своего, умертвившего жену и двоих детей, между прочим, твоих братьев, Антипа...
  - Мое терпение велико, но не безгранично, Иоанн!
  - Чтобы сохранить о себе добрую память, он выбрал в преемники Тиберия, и этот поступит также. При Тиберии Август кажется святым, но после него ...
  - Иоанн, молчи! Ни слова плохого о моём господине и моём друге Тиберии я не позволю тебе произнести!
  - Молись за продление жизни Тиберия, Ирод - в этом ты прав. Кто придет после него? Друз? Если только доживет. Клавдий? Навряд ли. Он не настолько хитер, чтобы украсть власть, а ведь только таким путем она переходит из рук в руки. Калигула, вот кто! Этот юнец уже готов выхватить печать Цезаря из слабеющей руки Тиберия. Знаешь, почему я ставлю на него? Потому что никто не верит, что он на это способен. Последний удар тиранам всегда наносят самые близкие, самые верные, самые надёжные друзья. Этот - из таких. Этот не пожалеет никого. При нем тебе своей власти не удержать, счастье твое, если он ограничится заточением тебя где-нибудь на выселках.
  - Иоанн, мое терпение кончается. Ты о многом осведомлен, но ты не мудр, Иоанн. Ты готовишь себе смерть своими речами.
  - А ты труслив, Ирод. Ты не скажешь лишнего, но дела твои готовят тебе не завидную участь.
  - Если хочешь, поговорим обо мне, но оставь моего отца и оставь римлян. Не твое это дело - их судить.
  - А твои дела, Ирод - им подражать. Ты хочешь повелевать, как Ирод и как Цезарь, готовься быть таким же вероломным.
  - Хватит меня обвинять! Я не отвечаю за дела других.
  - Иродиада...
  - Прочь! Прочь с глаз моих, или я за себя не ручаюсь!
  - Ты отпускаешь меня?
  - Нет, ты останешься моим гостем. Я хочу дать тебе время, чтобы ты одумался. Мы поговорим после. Ты должен рассказать об этом человеке.
  - Значит, ты боишься меня, коли не отпускаешь.
  - Я боюсь за тебя, Иоанн. С такими мыслями тебе не долго осталось ходить по земле.
  - Кто же меня убьет, Ирод? Ведь смертной казни нет. Или ты уже решился?
  - Мне не нужна твоя жизнь, Иоанн, но ты сам призываешь опасности на свою голову!
  - Моя голова во власти господа, а не людей.
  - Не зарекайся, Иоанн. Кто знает свою судьбу?
  - Моя голова не дает тебе спать Ирод...
  - Я не враг твоей голове, Иоанн.
  - Не зарекайся, Ирод. Кто знает свою судьбу?
  - Пересмешник... Стража! Уведите дерзкого. "Может быть и вправду, надо было Иродиаду изгнать, а на Саломие жениться? Впрочем, это ещё не поздно. Вздор, о чем это я? Иродиада так любит меня. Только что же она за Филиппа вышла? Да и не по её ли наущению он замыслил против меня? ... Иоанн умен, да... Но и он не умеет читать в сердцах человеческих. А Саломия - прелесть, как хороша!"
   * * *
  - Что ты так печален, супруг мой, накануне своего дня рождения?
  - Слова Иоанна запали мне в душу.
  - Как можно смущаться наветами смутьяна?
  - Смутьяна, говоришь? Но ведь он не призывает к бунту. Он упрекает меня.
  - Кто осмелится упрекать своего повелителя, тот и есть - смутьян. В чем он посмел тебя упрекать?
  - В подражании римлянам.
  - Римляне - достойные люди, им подражать не зазорно. А в чем именно?
  - Он упрекает, что я женился на тебе.
  - Наглец! Его ли это дело - разбирать твою волю?! Вели его казнить за дерзость.
  - Ни за дерзость, ни за что иное не хочу я казнить его, да и не смог бы без одобрения Рима. Но и выпускать его нельзя.
  - Вели убить его тайно!
  - Да зачем же его убивать? И за что? За его вздорные слова? Если за слова убивать - так впору было бы истребить целое царство.
  - Если царство встанет у тебя на пути - истреби царство. Будь велик.
  - Вот уже и вправду ты учишь меня, как поступать, как он предсказывал. Чему ты меня учишь? Величие разве в убийстве?
  - Не в убийстве, а в истреблении врагов. Чем больше их истребишь - тем больше твое величие. Твой отец, мой дед знал это. Он велел избить четырнадцать тысяч младенцев, ибо среди них точно был его враг. Твоего отца уж нет, а люди до сих пор его зовут Великим Иродом. Если же он убил бы одного - только того самого, его бы презирали.
  - Он убил невинных, а того, кого боялся, не убил.
  - Так убей ты! Убей Иоанна - сегодня же, немедленно!
  - Что же за спешка у тебя? Из крепости в Махеры ему не убежать.
  - Сегодня убей, чтобы завтра не омрачать праздник.
  - Успокойся, ты сама не ведаешь, что говоришь.
  - Вот как?! Ты уже защищаешь его передо мной?
  - Я просто справедлив.
  - Не желаю такой справедливости, в которой словам оборванца ты придаешь больше значения, чем просьбе любящей супруги.
  - Он упорно обвиняет меня в прелюбодеянии. Что плохого в том, что я женился на тебе?
  - Как ты можешь усомниться во мне? Ты уж не сожалеешь ли о том, что принял мою любовь?
  - Ну что ты! Никогда! Я так люблю тебя и твою ... дочь!
  - Нашу дочь. Мы - одна семья.
  - Да, да, Саломию, дочь нашу.
  - Так не будь мрачным.
  - ...Она не похожа ни на меня, ни на Филиппа. Гибкая, как лань, тонкий стан, девственные перси, глаза - огонь, волосы - пламя! И на тебя она не слишком похожа, Иродиада.
  - Хочешь, она станет танцевать для тебя и твоих гостей на празднике твоем?
  - Я уже просил её, однако, она сказала, что смущается. Уж я просил... Приказывать ей я не решился, хотя ведь мог. Что же за танец - по принуждению?
  - Я попрошу её ещё раз. Она просто оробела. Она юна и стесняется твоих гостей.
  - Неужели она согласится?
  - Она сделает все, что попросишь, супруг мой. Она твоя ... Твоя дочь. Мы обе - твои.
  - И обеих вас я люблю.
  - И мы тебя. Однако, накажи этого дерзкого.
  - Послушай ...
  - Как хочешь. Я только высказала предположение, что так будет лучше для всех. Но если ты считаешь, что лучше его отпустить, конечно, отпусти. Ведь никто не сможет принять решение лучше, чем ты, супруг мой и господин!
  - Ну что ж, пожалуй, это так и есть. Я советуюсь со многими, но решаю всё сам.
  - Конечно! Только ты принимаешь решение, а наш долг - повиноваться.
  - Как не прав был он, обвиняя тебя. Ведь ты вовсе не стремишься взять верх надо мной!
  - Нисколько, мой повелитель.
  - Я вижу. Нет, не прав он. Он не столь мудр, как о нем говорят.
  - Он вовсе и не умен даже. Кто мудр - так это ты, Ирод.
  - Неужто станет танцевать Саломия для моих гостей?
  - Для тебя, для тебя одного, столько, сколько захочешь!
  - Хотелось бы мне, чтобы и гости увидели...
  - Она будет танцевать только для тебя, но и при гостях тоже. При этом лишь для тебя. Она любит тебя, как и я. Мы обе.
  - Теперь только и мыслей, что об её танце... "Саломия будет танцевать. Отлично. Но Иродиада!.. Вот уж она помышляет руководить мной, как ты, Иоанн, предупреждал. Умно же я поступил, что не показал виду, что её раскусил. Прав ты, Иоанн, женщина у власти - большое зло. Ну да мной помыкать ей не удастся! А Саломия будет танцевать, и уже скоро!"
  * * *
  - Слава тебе, Великий тетрарх Иудеи Ирод! Долгие годы! Многая счастье, Сосипатр!
  - Здоровья и богатства! Счастья тебе нескончаемого, Ирод Антипа!
  - Удачи тебе во всем, и всех благ мира!
  - Спасибо, друзья, благодарю. И вам желаю удач и успехов в делах. Да свершится воля господа, да будет с нами мир и счастье.
  - Да приумножится твоя слава и твоё богатство, зять мой, Антипа!
  - Благодарю, Агриппа, да уж богатство моё - не чета твоему. Хотя, если принять во внимание твои долги, так они, пожалуй, превзойдут мою казну!
  - Люблю твой весёлый нрав, Антипа! "Погоди, даст бог, все твои богатства станут моими. Припомню я тебе, дядюшка, твои слова, до самой смерти их не забуду!"
  * * *
  - Осанна Ироду!
  - Счастлив я иметь таких друзей и соправителей, как вы. Благодарю. Продолжим пир наш.
  - Ты достоин счастья, Великий Тетрарх. Кто ещё более достоин, нежели ты? Ты мудр, силён, богат, знатен. Иудея должна благословить тот день, когда ты стал первым среди нас.
  - Правду ли говорите, нет ли - о том Господь ведает. Но слова мне ваши нравятся, ибо вы искренне любите меня и желаете мне счастья.
  - Тебе, и семье твоей.
  - Жене и дочери твоей желаем здоровья, а красоту им желать - то было бы дерзостью: они таковы, что краше и не представишь.
  - Падчерица моя, Саломия ведь и танцует. Да и обещала она станцевать для нас сегодня. Вот уж мы насытились, пора и на танец взглянуть. И то сказать, я и сам любопытствую... Она ведь мне сюрприз приготовила.
  - Саломию зовите! Саломию! Музыканты, не подведите!
  - Что ж она не идёт?
  - Идёт уже.
  - А я думал, уж и не будет танцевать, застесняется.
  - Идет. Музыка!
  - Великий, Позволь велеть свет погасить. Танец с факелами будет.
  - Делайте, как велит моя супруга.
  - Слышали? Ирод сказал - повиноваться супруге его.
  - Да погасите же свет! Что за нерадивые! Ах, вот уже ... всё... готово, да. "Что-то мысли теряются... А зачем сейчас мысли - на танец посмотреть, ведь я так ждал... Кто это сказал - повиноваться супруге? Дерзкий! Здесь только я - повелитель. А, впрочем, пустое - вот уж и танец..."
   * * *
  - Усладила! Чародейка! Волшебница!
  - Браво!
  - Ах, что за движения!
  - Какая фигурка! Гибкая, как серна, а формы-то каковы!
  - Ирод, твоя дочь - сокровище! Огонь так и мелькал от факелов, а она - чаровница. Какова, а? Какая гибкость! Ни одного неточного движения! Какая игра страсти!
  - Какая натура!.. Талия... Пупок... Грудь... Глаза... Шея...
  - Ах, перестань, слова - чушь. Она!.. Не отвести взгляда. Молодая такая... Желанная.
  - Когда бы не её высокий сан, ей-богу, бросился бы на неё и в объятиях сжал!
  - Моя! Моя, только моя она!.. ... Дочь, да! Племянница. Моя. Эй! Кто там! Вина ей! Вздор - прочь. Уберите кубок! Дайте ей. Из моего кубка, из моих рук... Нет, не пей, ты молода ещё... А впрочем... Саломея, подойди ко мне! Дай я тебя поцелую...
  - Ирод, ей уж и замуж пора ... Так ведь, а?
  - Вздор!!! Она юна ещё!!! Ребёнок. Не к спеху. Как ты меня, однако!.. Потешила, да, клянусь, я тебе... Что хочешь ты от меня - я всё!.. Что тебе?.. Чем наградить, а? Проси!!!
  - Ну, коли она - ребенок, подари ей это золотое блюдо.
  - Блюдо? Вздор! Моей любимой... дочери, да?.. Блюдо? К чему? Мало!!! Красавица моя, душенька... Что хочешь - всё тебе... Что же дать тебе? Проси же - я твою волю, вот... как свою, да!..
  - Она смущена.
  - Да, а вы что думали? Конечно, такая молодая... Накинь же что-нибудь на себя - видишь, как они смотрят... Танец кончился, прикройся... Сейчас прикройся уже... Подойди, я тебя прикрою... Нагая же совсем... Потом, да... Потом. Но сейчас - проси! Чего ты пожелаешь? Всё тебе, клянусь!
  - Уж таки всё!.. Тетрарх - опомнись. Эй, что подмешали вы в вино? Ирод, ты не всякую волю за танец исполнишь, я знаю...
  - Вздор! Всякую! Для моей ненаглядной... Маленькой, нежной... как же не похожа она на Филиппа! Оно и к лучшему, Филипп, видно и не при чем тут, так я и могу вполне... её любить... падчерицу мою... ух ты моя нежная... пальчики-то какие, а? А ножки? Ножки!!! Прикройся же, я тебе сказал... Потом, после - это мы... Сейчас проси - что тебе? Какой награды?
  - Ирод, подари ей два таких блюда. Три, десять... Сорок...
  - Вздор - всё! Всё, что попросит, вплоть до полцарства - всё!!! Клянусь.
  - Чур меня! Что за клятвы, тетрарх великий?
  - Да, я клянусь, что до полцарства, что бы ни попросила - всё ей дам... моей... моя ты... Как смеете не верить моему слову?
  - Молчит она.
  - Что молчишь?
  - Мать зовет меня... Я приду сейчас. Я вернусь...
  - Ну, иди, голуба моя, радость, краса, раз мать тебя зовет.
  - Вот отпустил ни с чем. И блюда даже не подарил ей.
  - Вздор - желание за ней. Сейчас она вернется, клянусь, и я исполню её желание, в чем бы оно ни состояло. И уж она мне ... Как танцевала, а? Какова она? Уж она мне... Любое желание... Я ... Она... Эй, вина ещё мне и гостям!!! "Ах, как прав ты, Иоанн, не на той племяннице я женился... Мне бы тебя раньше послушать... Только ведь не добра ты мне желаешь, а зла. Ну и что ж - будешь сидеть в темнице, обличать меня - а мне и дела нет. А дельное что скажешь, так я и воспользуюсь. Как славно, что я велел схватить его! Как тяжела же голова моя!"
   * * *
  - Матушка, мне страшно, они так смотрели на меня... И дядя - он особенно как-то.
  - Ты не должна называть его дядей. Он тебе отец и повелитель.
  - Отец. Он смотрел такими глазами!
  - Дочь, не страшись, привыкай к этим взглядам. Чем сильнее блестят глаза мужчин, тем слаще будет твоя жизнь. Привыкай. Ты уже не маленькая.
  - Они довольны, кажется. Я смущена.
  - Ты молодец. Но почему не сняла ты повязку с бёдер в конце танца, как я тебе велела?
  - Матушка, я и без того переломила себя, обнажив грудь. Они меня видели всю. Я не смогла.
  - Впрочем, так даже лучше. Он готов на всё.
  - Он... Отец спрашивал моего желания...
  - Я слышала, дочь.
  - Он предлагал полцарства.
  - Зачем нам половина? С кем его делить? Нет уж, пусть остается целым.
  - Матушка, я не понимаю. Остальные говорили про золотое блюдо.
  - Мерзавцы! Они лизоблюды, хоть и именитые. Сами ничего дальше блюда не видят.
  - Что же мне попросить?
  - Проси голову Иоанна.
  - Что? Зачем? Как это - голову? Я не понимаю.
  - Зачем тебе понимать - достаточно понимать мне. Я тебе говорю Саломия, доченька, слушай меня и делай, что я велю.
  - А это хорошо ли для него?
  - Какое тебе дело?
  - Я видела его вчера - он такой несчастный. Мне его жаль.
  - Видела? И куда только стража смотрит! Ты спускалась к нему в темницу?
  - Я видела его в окне подвала. Он спросил меня - не твоя ли я дочь. Я сказала, что да. Тогда он назвал меня сорным семенем.
  - Негодяй!
  - Нет, матушка, он добрый. У него грустный взгляд. За что его посадили в темницу? Я хочу, чтобы его выпустили. Если я попрошу дядю... отца ... Если я попрошу его отпустить - его отпустят?
  - Проси его голову, это и означает, что его отпустят. Только помни, как надо сказать.
  - Почему надо просить голову?
  - Ну, так говорят. Голову - означает жизнь. Ты скажешь: я прошу голову Иоанна - Крестителя и тебе приведут его в полное твое распоряжение.
  - Я поняла - голову Иоанна.
  - Да, и скажи непременно "на блюде". Это такая формулировка. Отец поклялся на блюде - ты же слышала - они говорили о блюде. Так проси голову на блюде. Не перепутай, смотри.
  - Матушка, я постараюсь. Голову Иоанна на блюде - и они его отпустят.
  - Молодец. Дай я тебя поцелую. Скажи, как я велела - и ничего не слушай, ступай опять ко мне, не разговаривай с ними больше. Так надо.
  - Я поняла, я мигом вернусь.
  - Ну, ступай же, радость моя. ... Доченька моя... Красавица моя... Плоть от плоти моей... "Оружие моё против тебя, Иоанн. И против тебя, Антипа."
   * * *
  - Вот она - вернулась. Подойди ко мне, красавица. Ну что, какую награду тебе? Что мать присоветовала?
  - Молчит...
  - Не бойся, я любую просьбу, клянусь, вплоть до полцарства. Исполню. Дай же поцелую тебя.
  - Матушка и я хотим... Я хочу...
  - Ну не томи же, говори, радость моя.
  - Голову Иоанна крестителя на блюде.
  - Голову?.. На блюде?.. Верно ли я понял тебя?..
  - Да, голову Иоанна на блюде. Я пошла, меня мать зовет.
  - Голову Иоанна...
  - Какая экономия, Ирод! Не нужно отдавать полцарства! Что же ты медлишь? Вели послать стражника!
  - Замолчите! О чем это вы? Разве дочь моя такова, чтобы требовать эдакого подарка?
  - Ну, уж это её выбор.
  - Это не её выбор, а матери её. Напрасно я разрешил советоваться ей. Пристало ли мне исполнять такое?
  - Слово сказано, Ирод, слово Великого тетрарха.
  - Моё слово нерушимо, но может быть, она передумает?
  - Конечно, передумает, коли ты ей велишь передумать. Но пристало ли тебе переспрашивать?
  - Голову этого человека я бы хотел видеть на его же плечах. На блюде... Ишь, чего присоветовала.
  - Так ты откажешься? Жаль, мы не прочь были бы полюбоваться головой смутьяна.
  - Я от своего слова не отказываюсь. Стражник! Возьми это блюдо, ступай, принеси мне на нем голову Иоанна Крестителя. Вина гостям!!! Музыка! Почему смолкла музыка?! Пир продолжается!
  - За Ирода - хозяина своего слова!
  - За тебя, Антипа! Многие годы царствию твоему, многая здоровье тебе и твоей семье!
  - Да будет так. "А он всё равно не жилец на этом свете. Отпусти я его, так, пожалуй, возглавит бунтовщиков... А тут и случай подвернулся. Да и не я же виноват в этом - и не мой грех. Это она, жена моя, Иродиада. Её проделки... А Саломия во всем её слушается. Чиста, наивна... Своей воли не имеет. Легко же будет её склонить. Только надо от матери её подальше. Как же мне не пришла в голову мысль?.. Эх, Иоанн, где же ты раньше был?.. Как, однако, тяжела моя голова! А вот тебе, Иоанн, уж больше не знать головной боли... Тьфу, что это мне в голову идёт, господи, прости".
   * * *
  - Великий тетрарх, я принес...
  - Не надо! Не мне! Ей! Отнеси Саломие. Она просила. Это - её.
  - Слушаюсь.
  - А нам - взглянуть?
  - Смотрите, коли желаете, коль вам не мерзко.
  - Голова врага хорошо смотрится на блюде.
  - Почему же вам он враг был?
  - Он - смутьян. Он проповедовал против тебя.
  - Он говорил правду.
  - Этим-то он и опасен.
  - Теперь - нет.
  - Теперь - да! Теперь его словам станут верить! Если бы сидел он взаперти - его бы не слышали! Если бы разделял со мной мою роскошь - ему бы не верили! Что проповедовал он - знал бы только я. Враг, который не скрывает своих мыслей - лучше друга, скрывающего замыслы. Он не так опасен. От врага ждешь зла - он не предаст! В темнице он мне не мешал вовсе. Даже если бы и был в народе - не так страшно было бы его учение, как теперь, когда он - жертва за слова свои!
  - Слово сильно, и, сказанное в народе, оно опасно, Ирод.
  - Только на словах он мне угрожал. Слово мое его убило. Кабы знал, что она попросит - не давал бы слова. "Но Саломия какова... Быть не может, чтобы в такой юной душе... Нет, то не она, то мать её. Она - чиста. Она - нежная душа, ангел. Это - мать. За что? Теперь мне не отступить. Ты прав, Иоанн, я не должен был жениться не ней. Не на той племяннице я женился..."
   * * *
  - Матушка, возьмите.
  - Он? Точно - он? Да, он!!! Услышаны мои молитвы. Что Иоанн, будешь знать, как идти против меня?
  - Вы говорили, что его освободят, маменька.
  - Что? Ах, да... Говорила, да. Они и должны были так поступить. Стражник не понял приказа отца твоего - его накажут, не беспокойся. Ты не виновата.
  - Почему ему отсекли голову?
  - Я же говорю - стражник.
  - Отец не удивился.
  - Он не подал виду при гостях. Забудь обо всем. Забудь его. Мало ли смутьянов ходит по нашей земле? Одним меньше - так и лучше.
  - Матушка, я хочу побыть одна.
  - Ступай. "Вот как легко я справилась с тобой, Антипа. Только не нравится мне такая победа. Мне ты отказал, а дочке - уступил. Как ты смотрел на неё! Надо бы поскорее выдать её замуж. Вот хотя бы за другого брата твоего, тоже Филиппа. А она и противиться не будет - ничего в этом не смыслит, чиста, юна, податлива".
  * * *
  "Как они мне все надоели! Все лгут. Всюду ложь. И никто никого не желает понять. Да и неспособен. Мать... как она легко забыла отца! Может, он и не заслуживает по её представлениям того, чтобы о нём помнить, но, по крайней мере, он ничем не хуже своего братца. Тем только и хуже, что проиграл. Коварства ему не хватило. Неумение делать карьеру на предательстве и отсутствие смелости при осуществлении низких замыслов составили ему славу порядочного человека. Даже мать не понимала его - издевалась над его чистоплюйством, а он изменял ей с каждой служанкой, с каждой рабыней... На этом его интересы и ограничивались, старый кобель. Я ему ничем не обязана - не думаю, чтобы желал он моего рождения. Да и сестер, да братьев у меня, вероятно, сонмы... Теперь вот - поделом ему - изгнанником живет, как частное лицо. Ни брат, ни жена не желают знать его, для них он мертв, да и лучше бы всем было, если бы он умер. А за мной-то как следят! И все почему - каждый строит на мне расчеты. Дядя, кажется, не в шутку влюбился. Матушка заметила это и желает помыкать им за счет власти надо мной. Оба передо мной ужом вьются, ласкают... Самое ценное для них в том, что я, дескать, невинна... Это для них товар - один готов купить его любой ценой, другая - продать... Знали бы они... Приходится притворяться. Чем больше я себе позволю, тем глубже надо прятать концы в воду, тем сильнее они верят, что я чиста. А я итак чиста, да только не в том смысле. Я ни к кому не испытываю этой болезни, что у них называют любовью, а на самом деле - это скорее всего каприз, прихоть, которую они в себе раздувают, пестуют, и рады потакать своим желаниям, оправдывая отсутствие воли силой страсти. Ничтожества - те, кто страсть не способен подчинить рассудку. Вот хотя бы этот Иоанн... Не стар ещё - годков тридцать ему. Отрастил бородищу, ходит в грязную одежду одетый, говорит бог весть какую околесицу... Господь, видите ли, явился к нам. Что же Господь не заступился за него? Если бы его отмыть, постричь бороду, откормить маленько - мог бы доставить много радостей такой девушке, как я, хотя бы. Так нет - он будет говорить в глаза всем неприятные вещи. Вот и дождался. Если бы мне его отдали в полное распоряжение. Я, пожалуй, сделала бы его своим дружком... Вон он, какими глазами на меня смотрел. Праведник, святой, а как я словно невзначай откинула юбку, да показала ножку... А потом нагнулась её поправить, а одежда свободная, да тонкая на мне была. Я же видела, как он взглядом следил - узрел мою грудь. Сорным семенем меня назвал, а сам бы не прочь облапать это сорное семя, да и своим семенем залить. Жаль, не вышло... Не позволила бы матушка тебя отпустить, да и дядя тоже... А впрочем, он много говорил, а кто говорит много, от того толку мало бывает. Как мерзко губы его скривились, когда голова на блюде лежала... А глаза... как живые, только выпучены... В невинности меня растят, а такую мерзость не постеснялись доченьке сунуть в руки. А я эту дрянь матери - "Матушка, возьмите..." Она, кажется, на самом деле поверила, что я не знала, что означает "голову на блюде". Мне не пять лет, однако, да и в пять лет я не ошиблась бы на этот счет. Смертная казнь у нас, говорят, отменена!.. Что толку? Каждый день кого-нибудь убивают, и каждую неделю кого-нибудь казнят. Не всегда на публике, конечно, но в казематах у дяди... Уж я-то знаю... Нагляделась, как обнаженные трупы сваливают собакам. Дедушка, когда младенцев велел убивать, сказывают, реки крови текли по улицам. То-то собаки покормились... Собакам только и вольготно в Иудее. Вот уж погодите - мне бы только вырваться от вас. Замуж выйду - надышусь свободно. Вот хотя бы за Филиппа Второго, брата вашего, папаши вы мои престарелые, сладострастные... Он староват для меня - ну так я найду с кем натешиться, зато уж он у меня будет под пятой..."
   * * *
  - Великий Тетрарх, сказывают, что Иисус творит чудеса. Будто взял он пять хлебов, и переломил их, да так переламывал, что накормил не одну тысячу человек, да ещё и осталось двенадцать корзин провианта?
  - Сказывала мышь, что слона съела.
  - Многие подтверждают, что это - правда.
  - Так ты мне покажи этого чудотворца, Админ.
  - Привести ли его силой во дворец?
  - Силой не надо.
  - Пригласить?
  - Ну уж нет! Всякого сброду мне во дворец приглашать только не хватало!
  - Стало быть, тайно арестовать.
  - Вот так-то и надобно сделать.
  - Уж и вина его есть.
  - Как же народному любимцу - и без вины. Да только ты все его вины на пергамент запиши, чтобы всё законно было.
  - Слушаюсь.
  * * *
  - Ну, где же твой хваленый кудесник, Админ? Нашли его?
  - Великий Тетрарх, он ходит открыто, с ним до пяти сот человек следом идут.
  - Бывает ли так, что вокруг него мало народу?
  - Почти не бывает.
  - Что ж, и в субботу вокруг него многие люди?
  - В субботу он также ведёт себя, как и в прочие дни. Было много недовольных, когда он в субботу проповедовал и исцелял. Он говорил, что и в субботу не грешно работать, если делать доброе дело. Многие были удивлены и возроптали.
  - Кого было больше - сторонников его или противников?
  - Противников было больше.
  - Что же ты не велел схватить его, Админ?
  - Те, кто были противниками его, были не согласны, что в субботу делать можно хотя бы что-нибудь. Схватить его силой - тоже работа. Если нельзя исцелять в субботу, то и схватить целителя в субботу нельзя.
  - Что же на другой день?
  - На другой день вокруг него больше было сторонников, чем противников.
  - Так он и глумится над законами предков безнаказанно.
  - Прикажешь ли схватить его?
  - Не надо. Следует дождаться, когда он будет один. Пусть неустанно следят за ним. Приставь людей. Не менее двоих. Один пусть всегда бодрствует, когда другой спит, а когда заметят, где он останавливается, то пусть один остается следить, а другой спешит сообщить место.
  - Так и приказано моим людям, Великий тетрарх.
  - Да люди-то твои, видать уж очень заметны, выделяются из толпы?
  - Они простыми горожанами обряжены, Ирод.
  - Ну, добро.
   * * *
  - Великий Тетрарх, сказывают, что Иисус творит чудеса. Будто он по воде ходил как посуху. Сказывают также, что он мановением руки усмирил бурю.
  - А что говорят первосвященники, Анна и Каиафа?
  - Они говорят, что сие есть наваждение злых чар.
  - Что же ты мне о наваждениях рассказываешь?
  - Однако, народ сказывает.
  - Разберись во всём. Админ, и мне доложи тотчас.
  - Слушаю, Великий Тетрарх.
   * * *
  - Великий Тетрарх, сказывают, что Иисус и мертвых воскрешает.
  - Уж это ни к чему вовсе. Смерть - она богам одним подвластна. Что же он в божьи дела вмешивается? Вот уж это вина, так вина. При таких-то оборотах и казнь преступникам будет всё нипочем, так где же тогда добьешься порядку?
  - Великий Тетрарх мудр и как всегда прав.
  - А я и не спрашиваю тебя, Админ, прав я или не прав. Да уж только что-то долго я жду, когда его арестуют. С Иоанном-то ты пошустрее сладил.
  - Виноват, Великий Тетрарх, дай срок - исправлюсь.
  - Да я уж сорок сороков сроков давал. Коли не словишь, сам будешь мне чудеса показывать. Вот уж заодно и посмотрим, можно ли оживить покойника... Шучу. Мало шпионов у тебя, или платишь ты им мало! А на это дело денег жалеть нельзя. На что другое можно, а на это - нипочем нельзя. Правитель должен знать, что у него в царстве творится.
   * * *
  - Великий Тетрарх, этот человек проповедует о новых богах.
  - Что же он говорит, Админ?
  - Он говорит, что бог один, и он - везде. Он говорит, что частица бога у каждого в сердце. Он говорит, что не надо думать о завтрашнем дне, что бог сам прокормит всякого верующего человека. Себя же он называет то сыном человеческим, то сыном божьим, то самим богом. И он от имени божьего прощает людям их грехи.
  - Очевидно, что он безумен.
  - Но люди верят ему и идут за ним.
  - Народ - это дети, который готовы идти за любым сказочником. Только вот нам, правителям, негоже быть детьми. Оставь меня, я хочу подумать.
  - Мудрость твоя безгранична, Великий Тетрарх, думы твои всегда во спасение народа. Да продлятся годы твои!
  * * *
  Иудеи, что я могу поделать, чтобы спасти вас от избиения? Иудейскому народу нельзя иметь иную веру, чем Великий Рим. Но разве он когда-нибудь это понимал? Две тысячи лет евреев обвиняют во всех бедах, и ещё две тысячи лет будут обвинять, если они будут противопоставлять совою веру религии победителя. Сейчас победитель - Рим. И если Римляне говорят, что богов много, что они живут на горе Олимп, ходят голышом и вмешиваются в людские дела, то я готов с ними согласиться, лишь бы они оставили меня и мой народ в покое. Если они пришли с оружием и требуют дани, а у меня нет достаточно войска, чтобы прогнать их, я скажу им спасибо за то, что они никого не убивают и отдам им то, что они просят, лишь бы они и дальше не трогали меня и мой народ. Сначала греки завоевали весь мир, и римляне были им послушны. И они переняли их богов и поклонялись им, как своим. Теперь римляне завоевали полмира, и все поклоняться их богам, а также их умершим правителям, коих сенат причислил к богам. Они не разрушают наших храмов, они не унижают наших святынь, и я скажу "Слава богам Олимпа!", а от себя добавлю: за то, что они не вмешиваются в дела богов Иудеи. Но что хочет этот безумец? Неужели он полагает, что благом будет для иудеев поверить в новых богов, вернее в этого его одного бога? Рим будет всегда преследовать последователей этого Христа, Рим никогда не позволит ставить какого-то там Иисуса выше Зевса... Да что там - выше какого-нибудь захудалого Гефеста они будут чтить выше всех богов, каких только сможет породить Иудея. Правильнее сказать, не будет никогда такого бога от Иудеи, перед которым бы преклонился Рим. А раз все иудейские боги значат меньше одного римского Цезаря, то и негоже без дозволения Цезаря иудеям говорить о божественных делах. Этот безумец был бы смешон, если бы ему никто не верил и за ним никто не шел бы. Но коль скоро ему удается повести за собой толпу, он опасен, прежде всего для этой толпы. Иерусалим! Остановись! Не поддавайся словам провокатора! Нам не нужны кровопролития! Всё, что от нас требуется, это тихо и скромно молиться своим богам, а при виде римлянина проявлять к ним должное почтение.
  Тиберия я помню. Мы были дружны в детстве. Теперь он - Цезарь. Вот и хорошо. Помнит ли он меня? Лучше бы не помнил. Когда человек становится Цезарем, он не может иметь друзей детства. Цезарь равен богу. А у бога не бывает друзей детства. Те друзья, которые этого не понимают... что ж - они сами виноваты, что память о них изглаживают. Мы были не настолько дружны, чтобы мне напоминать об этой дружбе, но и в достаточно неплохих отношениях, чтобы он не стремился причинить мне зло. Вот это и славно. Но если шум, если бунт, если беспорядки начнутся в Иудее, и дойдет до Цезаря Тиберия, и он вспомнит обо мне, что он подумает? Не приведи господи, подумает, что я попустительствую? Решит, что я в гордыне своей и памятуя о былой дружбе считаю для себя приемлемой попустительствовать беспорядкам? Боги, боги, боги! Если он пошлет войска на усмирение Иудеи, я погиб! Вся Иудея погибла! Бывших друзей ненавидят сильнее, чем просто врагов, гораздо сильнее! Ненависть к предателям - это такое сладкое чувство, это такая сильная страсть, что она способна питать самоё себя долго! Какие пытки он изобретёт, какое унижение претерпит моя семья, об этом мне и помыслить страшно. Е всё из-за какого-то безумца, решившего основать новую секту, поклоняющуюся новому богу?! Не бывать этому. И самый слух об этом не должен дойти до Рима! Мы здесь, мы на месте разберемся. Вот я с дарами отправлю делегацию к Прокуратору Египта Понтию Пилату. Нет ли случая какого? У римлян много праздников, и длятся они каждый по неделе, а то и больше. Вот я к какому-нибудь празднику ему дары отошлю... Нет, нельзя так! Он сразу поймет, что я задобрить его хочу, станет гадать, мол, почему задобрить, зачем задобрить? А тут слухи о смутьяне. "А, - скажет Пилат, - вот оно что! Ирод решил усыпить мою бдительность. Видимо, недоброе замышляет..." Нет, пусть пока всё идет как есть. А как попадется мне в руки этот Иисус, так я его и сам накажу. Сперва велю отстегать хорошенько плетью, а после Пилату в клетке его свезу. Вот, мол, смутьян, безумен, я уж его наказал, а теперь вам отчитываюсь. А если и Рим хочет посмеяться над ним, отошлите его в этой клетке туда, как диковинку. Милое дело любимцев народа на посмешище этому же народу выставлять. Вчера они ему ноги целовали, а сегодня станут в лицо плевать. Нет ничего скоротечней народной любви. И тебе это, Иисус, я покажу. А моя полиция начеку, и я порядков нарушать не позволю.
  - Не позволю!
  - О чем это ты, муж мой?
  - А, Иродиада... Так, подумалось мне... Вслух я что ли много сказал?
  - Ты сказал "Не позволю!".
  - Да, и не позволю никому порядок нарушать, вот что я хотел сказать.
  - Кто ж нарушает порядок?
  - Кто же может нарушать, когда я никому не позволю?
  - Никто и не смеет. Тихо в Иудее и спокойно. Преступники все в тюрьмы посажены, а кто не посажен, того ловят, я думаю, и скоро посадят.
  - Так и есть.
  * * *
  - Великий Тетрарх, Иисус схвачен. Его взяли люди Первосвященника Каиафы.
  - Слуги церкви расторопнее моей полиции!
  - Его повели к первосвященнику Аннану.
  - Много народу вокруг него?
  - Тысячи две, не меньше.
  - А твоих людей среди них сколько?
  - Полторы сотни. И все подчиняются знакам, которые им показывают мои приспешники.
  - Так вели же им кричать "Распять его!"
  - Они станут так кричать, когда им покажут пальцы, сложенные крестом.
  - Так вели же им держать так пальцы всё время!
  - Да, великий Тетрарх.
  * * *
  - Дальше?
  - Спросили, в чем суть его учения, но он ответил, что вокруг везде его ученики, пусть спросят у них. Тогда один книжник влепил ему пощечину, говоря, что он разговаривает с первосвященником, и ему следует быть более уважительным. На это он ответил, что пока не доказали, что он лжет, следует считать его слова правдой, а доказать, что он лжет никто, дескать, не сможет, и, значит-де он говорит правду.
  - Хорош адвокат сам себе! Этак всякий безродный скажет, что он - сын господа, и коль скоро настоящего отца его не сыщется, так, стало быть, так оно и есть? Ха-ха-ха! Вот насмешил!
  - Тогда Анна, который именем своего родственника Каиафы решал многие дела, в этом деле не посмел ничего решить и отправил его к первосвященнику Каиафе.
  - Прямо не мятежник, а живая реликвия! Что же его по священникам разводят, Админ?
  - На суд.
  - Ну да, конечно, на суд. Что же могут первосвященники присудить мятежнику? Покаянные молитвы?
  - Они отправили его на суд Синедриона.
  - Ну это уже кое-что посущественнее. Значит, собрались Синедрионом, так? Кто же выступал перед ними?
  - Каиафа говорил. Он сказал, что если не пресечь лжепророка, он принесет гибель всему иудейскому народу.
  - Правильно, толково. Дальше что же?
  - Он говорил, что он не желает зла Иисусу, но Иисус, видимо, желает зла иудеям.
  - Пожалуй, тут он перегнул. Он едва ли желает зла своему народу, просто он не ведает, что творит. Если он поднимает мятеж, то никакими силами его не сможет остановить, так что и для него самого было бы лучше чтобы всё оставалось, как есть. Бунтовщики всегда оказываются способны лишь вызвать бурю, а остановить её не в их власти. Меч, который они вкладывают в руки народу в конечном счете отсекает их головы. Так к чему же призывал Каиафа?
  - Он сказал, что лучше казнить одного смутьяна, чем допустить гибель целого народа.
  - Пусть умрет один, но все спасутся. Это - принцип сохранения правопорядка, Админ. Если бы у меня не было тебя, я бы взял на твое место Каиафу. Какие отличные стражники получались бы из священников! Они владеют профессией шпиона, воина, дипломата и народного трибуна! Кто умеет разговаривать с богами, тот умеет убеждать народ. Если бы я не был Иродом, я бы хотел быть Каиафой.
  - Каиафа много ниже тебя, Тетрарх!
  - Но расторопнее тебя, Админ! Что же дальше было?
  - Его отправили к Понтию Пилату.
  - Кто посмел нарушать покой преторианцев накануне Пасхи?
  - Они и не нарушали. Они подошли к воротам. Понтий Пилат удивился. Он сказал, что не желает вмешиваться в дела иудеев, и отправил его к тебе.
  - Так его ведут ко мне?
  - Уже привели.
  - Ждут? Правильно, пусть подождут. А что народ? не расходится?
  - Прибывает, Великий Тетрарх.
  - Прибывает? Они что же, надеются, что их пустят во дворец?
  - Они будут стоять и ожидать твоего решения, Великий Тетрарх.
  - Разве твои люди не кричат "Распни"?
  - Они кричат гораздо громче, чем я предполагал. На каждого моего человека приходится дюжина зевак, которые кричат "Распни!" ещё громче тех, которым я плачу за эти крики.
  - Так оно всегда и бывает. Хорошая закваска сбраживает всё тесто. Вот под эти крики и приведите его ко мне.
  * * *
  - Вот ты какой, Иисус... Не похож на царя, не похож на бога, на пророка тоже не похож. На безумного похож. Будешь ли творить чудеса, чтобы спастись? тебе другого ничего и не остается.
  - Чудеса делаются ради тех, кто их достоин.
  - Ради себя ты уж постарайся!
  - Так ради себя или ради тебя?
  - А ты уже разделил мир на своих и чужих? Помню, ты говорил: "Кто не со мной, тот против меня"?
  - Я говорил: "Кто не против меня, тот со мной".
  - Какая разница?
  - Ты не видишь пропасти, что разделяет эти два мнения? Я говорю, что каждый, кто не враг - друг, ты же говоришь, что всякий, кто не друг - враг. Тех, кто не высказался ни за, ни против, я отношу к друзьям, ты относишь к врагам.
  - Как можно равнодушных считать друзьями?
  - Они не воюют против меня, они позволяют мне жить в мире, значит, они - друзья.
  - Но с их молчаливого согласия тебя казнят! Значит, они - твои враги!
  - Но они не требовали казни и не возражали бы против её отмены. Они - друзья.
  - Они не просят помиловать, и не осуждают твоих палачей, они - враги!
  - Нелепо враждовать с целым народом. Весь народ состоит из равнодушных. И часто это - лучшая его часть.
  - Лучшая часть народа согласна с действиями правителя и подчиняется его законам!
  - Лучшая часть народа подчиняется его законам даже когда не согласна с действиями правителя.
  - Так почему ты призывал к бунту?
  - Я не призывал к свержению правительства. Я призывал к отказу от предрассудков и к перемене своей души.
  - Ты надругался над святынями. Ты бесчинствовал в храме.
  - Я надругался над теми, кто бесчинствовал в храме. И хотя я не разделяю убеждений людей, поклоняющихся ложным кумирам, я признаю их право делать это в тех местах, где они привыкли. Но молиться, где торгуют или торговать, где молятся - это уж слишком для любого народа. Даже скоты не всякую нужду справляют одновременно, а разделяют и время и место. И людям не пристало торговать в храме, ибо это порождает привычку торговать убеждениями, и в мире нет ничего хуже этого.
  - Довольно демагогии. Я жду чудес.
  - С чего ты решил, что я буду творить чудеса?
  - Твоя жизнь зависит от этого. Разве это - недостаточная плата за зрелище? Если ты совершишь чудо, я отпущу тебя. Если нет, значит, ты - смутьян и обманщик, и тебя накажут.
  - Я не обещал совершать чудес для тебя.
  - Но тебе же это так легко, не так ли? Вот, видишь, в этом кубке простая вода. Преврати-ка её в вино.
  - В твоих погребах достаточно вина.
  - Может быть, ты прогуляешься по воде как посуху? Или исцелишь кого-нибудь? Что ты там ещё умеешь? Прочитай хотя бы мои мысли!
  - В них нет ничего достойного. Ты желаешь моей смерти.
  - Я желаю благополучия Иудее!
  - В твоем понимании это - одно и то же.
  - Да.
  - Так о чем тогда говорить?
  - Ты готов принести себя в жертву своему народу?
  - Гораздо существеннее, что ты уже мысленно принес меня в жертву своему тщеславию.
  - Увести.
  - Прочь! Пошел! Ступай!
  - Прощай, тиран.
  - Админ, отведите его к Понтию Пилату.
  - Прокуратор удивится.
  - Я знаю. Тогда вы ему скажете: "Мы не можем его судить, ибо у нас нет закона о смертной казни. Если мы его станем судить, приговор наш будет мягче, чем следует ему за его деяния. Поэтому мы отдаем его на суд Прокуратора".
  - А если он отпустит его?
  - А твои люди на что? Пусть кричат "Распни!".
  - Они будут кричать так, что в твоем дворце будет слышно, Великий Тетрарх.
  - Админ, вот ещё что. Вели одеть его получше. В дорогие одежды.
  - Дозволь спросить, Великий Тетрарх?
  - Что тебе? Спрашивай, дозволяю.
  - Зачем его одевать в дорогие одежды?
  - Как же ты глуп, Админ! К оборванцу у народа всегда жалость в сердце найдется. Если Пилат спросит, не помиловать ли мне его, то народ может поколебаться. Праздник все-таки. А он весь из себя такой жалкий, одежда старенькая, убогая. Ну как к такому злобу испытывать? Иное дело, если на нем будут царские одежды. Того и глядишь, что каждый подумает, мол нас призывает к смирению, а сам богачом ходит. Опять же задумаются, к чему бы это Ирод одарил простого смерда богатыми одеждами? Нет ли между ними сговора? Вот и пусть свою ненависть ко мне выместят на нем. К тому же... Ты же знаешь, что по закону одежда казненного принадлежит палачам? Ну так вот пусть постараются. Это от меня им подарок за службу! Ха-ха-ха! Так не поскупись, Админ! Прикажи выбрать одежду получше из моих кладовых, и обрядить его как истинного - вот потеха! - Царя Иудейского!
  * * *
  - Иисус, опять тебя привели ко мне. Что же твоему царю ты не подвластен? Как я погляжу, тебя вырядили, словно царя! Или правда, что ты и есть Царь Иудейский?
  - Это твои слова, тебе и судить об их справедливости.
  - Почему ты не говоришь прямо? Царь ты или не царь?
  - Я не царь, но иудеи - мой народ.
  - Твоя судьба в моих руках, а ты говоришь загадками. Понимаешь ли ты, что от твоих ответов зависит твоя жизнь?
  - Всё в руках судьбы, а не в твоих. И ты сам не можешь ничего изменить. Тебе только кажется, что у тебя есть власть, на самом деле ты плывешь по течению той реки, что называется жизнью, и не управляешь своим кораблем. Все вы отдались на волю волн, так что всё предрешено.
  - Да ты безумец! Эти люди хотят твоей смерти, а я не вижу твоей вини, кроме глупостей, которые ты говоришь. Сколько глупцов на свете безнаказанно говорят! Всякого глупца казнить - крестов не хватит. Нынче праздник, и я могу отпустить одного осужденного. Вот этот, мне кажется, как раз подходит для этого.
  - Распять его! На кресте распять!
  - Одни безумцы хотят казнить другого безумца!
  - Я не более безумен, чем ты.
  - Нет, и впрямь, он не здоров. Он дерзает ровнять себя со мною. Знаешь ли ты, что я Прокуратор всего Египта, а ты всего лишь мятежник иудейский?
  - Я богаче тебя: больше людей любят меня, чем тебя.
  - Посмотри, сколько людей тебя ненавидят. Все они взывают о твоей казни.
  - Эти люди ненавидят не меня, а тебя, а в твоем лице тиранию Рима. Они боятся, что из-за меня гнев Рима падет на их головы. Это их страх кричит, а не ненависть.
  - Распять его! Распять! Распять, распять, распять!!!
  - Бичевать его и довольно за вину его. Эй, стража. Всыпать ему, чтобы язык развязал.
  - Ещё и это. Сколько же у вас пыток приготовлено для того, кто раскрывает вам глаза.
  - Ну, иудеи, смотрите, как сечь будут вашего царя...Сечь его.
  * * *
  - Каков же упрямец! Его секут, а он молчит. Я бы подумал, что он и говорить не может... Хватит!!! Довольно! Разошлись - скоро уже и мяса на спине не останется! Так сечёте, что кровь брызжет! Уже и до меня капли долетают. Вот и на руке капля. Капля его крови на моей руке. Одна только капля. А как неприятно. Обтереть... Ну, что, угомонились вы? Отпустим его теперь?
  - Смерть! Распять! Казнить!
  - Научился ты уважать Рим, Иисус?
  - Я его презираю ещё больше.
  - Ты надолго запомнишь эти плети, я надеюсь.
  - Рим будет помнить о них всегда.
  - Рим о тебе даже не узнает, Иисус.
  - Этот Рим скоро погибнет.
  - Ты слышишь, Иисус, твои сограждане ещё громче кричат "Распни!"
  - Вы опустили их до скотского состояния, поэтому они при виде крови теряют голову. А мне противно видеть твою кровь. Я не кровожаден. Уведите его.
  - Распни его, Пилат!
  - Да вы что, ополоумели? Как однако легко требовать смерти, когда не от тебя зависит решить это дело... И как тяжело отправить на смерть того, к кому не питаешь ненависти, когда лишь от тебя зависит - жить ему или умереть...
  - Распни! Распни!
  - Так вы не хотите, чтобы я его помиловал?..
  - Распни!
  - Распять?..
  - Распни! Распни! Распни!
  - Эй, вы там, хватит! Хватит орать, я говорю. Прочь его от меня - делайте с ним, что хотите, и чтобы я больше его не видел и не слышал о нем! Вам нужно С меня довольно. Такой день испортили. А ведь ещё и праздник. Прочь его - увести. Хотите распять - так распните. Кажется, у Ирода довольно стражников для этого дела. А я умываю руки.
  * * *
  - Иисус, сын Иосифа, ты называл себя Христом и Царем Иудейским. Ты призывал к мятежу против власти Тетрарха Ирода, призывал к неповиновению святой церкви, клеветал на первосвященников Каиафу и Аннана, оскорбил Прокуратора Понтия Пилата. Ты бесчинствовал в храме. За эти преступления ты приговорен к распятию на кресте до смерти, и приговор этот будет сейчас исполнен. Тебе даровано право поцеловать детей, обнять жену и выпить уксус с добавлением полыни и желчи для притупления боли. Желаешь ли ты воспользоваться дарованным правом?
  - Жены у меня нет, дети же мои - все вы, не хватит моей жизни всех поцеловать. От уксуса я отказываюсь. Нет такого уксуса, что смирил бы боль моей души.
  - Начинайте.
  * * *
  - Отец, если бы ты помог мне найти сил испить эту чашу!
  - Вы слышали? Он просит пить!
  - Дайте ему уксус!
  - Вот, славная мысль! Да только как?
  - Губку смочите и на копье подайте.
  - Голову отворачивает.
  - Пей, Иисус!
  - Отец! Тебя вспоминаю перед смертью своей. И душой устремляюсь к тебе...
  * * *
  - Великий Прокуратор Понтий Пилат извещает о том, что он прощает смутьяна и преступника Иисуса из Назарея и разрешает снять его с креста.
  - Это он нарочно ждал, пока он умрет!
  - Молчи, женщина, как бы Прокуратор не передумал.
  - Слава Великому и Милостивейшему Прокуратору Понтию Пилату!
  * * *
  - Ну, что, Админ, спокойно стало в Иудее?
  - Великий Тетрарх! Всё замечательно! Народ славит Великого Тетрарха Ирода Антипу за установление мира и спокойствия в стране.
  - Уж прямо так и славит? Твои крикуны, что ли, стараются?
  - И мои люди присоединяют свой голос к голосу народа.
  - Ну, я, право, так и думал. Надеюсь, этого Иисуса скоро позабудут.
  - Уже позабыли, и памяти о нем нет.
  - Как так? Тело-то его погребли ли?
  - Тело отдали матери и она с его полюбовницей его унесли в пещеру, обернув плащаницей. Умастят благовониями, и похоронят, как выберут подходящее место.
  - Они выберут место? Это твои люди должны выбрать место - там где дожди смоют холм могильный и ветры разрушат памятник! Там, куда людям идти далеко, а зверям да ворам могильным близко. Чтобы силы природы стерли память о нем. Нам над могилой глумиться негоже, но и не годится преступника хоронить с законопослушными гражданами.
  - Уже изыскивают такое место, как ты изволишь описать, Великий Тетрарх.
  - Ну, хорошо, ступай.
  * * *
  - Админ, что это ты такой неопрятный врываешься в мой дворец? Гляди-ка весь в пыли, борода всклокочена, волосы растрепаны, да и потом от тебя разит же! Ну, отвечай, случилось что?
  - Пропало тело.
  - Какое тело?
  - Иисуса казненного пропало тело. В народе волнения, молва идет, что казненный воскрес.
  - Да ты-то сам поверишь ли в этот вздор?
  - И верить не могу, и другого объяснения не вижу тому, что труп пропал.
  - Так его, верно выкрали!
  - И я бы так решил, да приказал я на всякий случай следить за пещерой, куда его отнесли.
  - Так что же?
  - Молвят, что в пещеру заходили только женщины, и один мужчина. И выходили тоже женщины и один мужчина. Больше не выходил никто и трупа не выносили.
  - Женщины, мужчины!.. Кто выходил, кто входил, это отмечено?
  - Мать Иисуса, Мария, также полюбовница, тоже Мария. Ещё несколько женщин. Что за мужчина заходил, не приметили.
  - Не приметили! Верно, пьянствовали твои люди!
  - Только грелись ночной порой. Костер-то им разжигать не велено было.
  - Ну, так и есть. Видать, они так прогрелись, что и не заметили, как труп похитили. Оно и ладно. Не будет могилы, не будет и паломников... Так оно и лучше. Только вот слухи эти... Пресечь! Сказывать, что шакалы под камень подрыли и труп на месте и съели.
  - Так и будут сказывать, Великий Тетрарх.
  - Да и сам уразумей, что так оно всё и было.
  - Иначе и не могло статься, точно так и было.
  - Ну, ступай. Да и забудем же эту историю. Слышать не желаю об этом, как его?..
  - О ком говорите? Не понимаю.
  - Ага, вот, правильно... Молодец. Ступай.
  * * *
  - Антипа, муж мой, что ты так печален?
  - Есть от чего печалиться, Иродиада. Уже пять лет прошло с той поры, как казнили этого Иисуса, а память о нем не умирает, а только ширится. Неужто, и впрямь, был он пророк?
  - Кто такой этот Иисус? Не слышала!
  - Умница, дай я тебя поцелую! И правда. Бог с ним. Не до него теперь. Как там доченька твоя поживает? Хорошо ли ей за Филиппом?
  - Отдали замуж, теперь уж это не моя дочь, а жена Филиппа. Хочешь, я тебе дочь рожу?
  - Ты уж мне роди хоть сына, хоть дочь. Боги не благословили наш брак, не награждают нас детьми. Предсказания Иоанна сбываются. Он говорил, что после Тиберия Римом станет править Калигула. Кто мог тогда такое предположить? Ведь у Тиберия родной сын, Друз, был жив ещё. Ан вот как судьба распорядилась! Через два года Друз умер, ещё через два и Тиберий за ним следом, и вот уже год как этот Калигула правит империей. Да уже и при жизни его чуть ли не к святым причисляют, такого в Риме не бывало. До того живые боги только в Египте и в Греции царили, а теперь вот и в Риме те же порядки. Агриппа очень возвысился нынче. Он как-никак вместе рос с Калигулой. Друг детства.
  - Он мой брат, мог бы замолвить и за нас словечко перед Калигулой.
  - Не доверяю я ни Агриппе, ни Калигуле. Оба они воспитывались у его бабки Антонии, а та была такая тиранка, что ... Да ты же братца своего хорошо знаешь, что я тебе рассказываю?
  - Это он был злобен да жаден, когда в долгах ходил, а нынче Калигула за него все долги заплатил, да и ему дал средства немалые, так он теперь совсем другой, вот увидишь. Я же помню, каким он добрым был в детстве, доверчивым.
  - В детстве кто же не был добрым-то? Все были добрыми и доверчивыми. В детстве-то... На то оно и детство, потому: доброта и доверчивость от скудости ума проистекают.
  - А вот увидишь, он и за нас словечко замолвит. В сию же пору поедем в Рим, пускай он нас представит Цезарю.
  - Иродам нечего делать в Риме. Август потешался над отцом моим, а брата моего, Архелая, поначалу назначил этнархом, а после и вовсе изгнал в Галлию. Оно и назначение-то это не сказать, что подарок. Отец царем звался, а сыновья, видишь ли ты - этнархи, та тетрархи. Поделил он царство Ирода Великого между сыновьями, видишь ли, чтобы легче справиться с нами было.
  - А не поделил бы, так и был бы царем Архелай, а ты - никем. Говорю тебе, поедем в Рим, и испросим у Калигулы вернуть тебе титул царя. Ты его достоин, уж ты мне поверь.
  - Да за достоинства ли царские титулы-то выпадают людям? В уме ли ты? Такого отродясь не было! За достоинства философами становятся, а царем родиться надо.
  - Ну, так ты и родился царем, им и станешь. И я заодно Рим посмотрю. Поедем!
  - Нельзя мне отлучаться. Арета грозит войной. Не простил он мне, что изгнал я его дочь, первую жену сою, обратно к нему, в Набатею.
  - Ничего не случится, поехали. Не посмеет Арета напасть на гостя Калигулы. Этих дикарей с юга, если они осмелятся напасть, разобьют твои воеводы, пока мы в Рим съездим. Вернемся, уж всё будет спокойно.
  - Душа не лежит у меня слушаться твоего совета... Эх, хороших советчиков-то я не слушал.
  - Ты это о ком?
  - Так... Воспоминание.
  - О ком же? Говори.
  - Нет, не то. Кончено. Кто вещал, того уж нет, а нам, живым, своим умом жить надо. В Рим, говоришь, поехать? Может, и правда, поможет свояк нам сблизиться с Цезарем?
  - Поможет, конечно, брат Агриппа поможет. Едем!
  - Решено.
  * * *
  - Император Гай Цезарь Калигула, позволь приветствовать тебя и склонить пред тобой голову, целовать твои сандалии.
  - Да, Антипа.
  - Император, позволь представить тебе мою супругу Иродиаду.
  - Она, кажется, сестра моего приятеля Юлия Агрипы?
  - Да, и моя племянница.
  - Вот потому вас и зовут всех Ироды, что вы женитесь на собственных сестрах и племянницах. Даже Юлия зовут Ирод Агрипа.
  - Мы большие друзья с моим свояком и у меня нет от него секретов.
  - А у него нет секретов от меня, Антипа. Мы росли вместе у моей бабки Антонии, тебе это известно?
  - Конечно, Император. Я горжусь тем, что мой свояк удостоен чести быть в числе друзей императора...
  - И поэтому ты ко мне приехал? Видимо, у тебя ко мне какая-то просьба?
  - Самая малость.
  - Малость? Что же это?
  - Должность моя тетрарха Иудеи...
  - ... Тебе надоела?
  - Нет! Избави бог! Просто мне казалось, что по размерам и богатству доля страны, подвластная мне могла бы называться царством, а мне пристал бы титул царя, который тебе стоило бы только захотеть...
  - ... Ты говоришь, богатству? Богатая Иудея что-то не очень засыпала нас подарками. Налоги от вас не самые большие.
  - Император...
  - И друг твой Агрипа предоставил мне весьма убедительные доказательства твоей неверности мне.
  - Божественный! Я верен тебе!
  - Ты хочешь сказать, что твой свояк и мой близкий друг Агриппа обманывает меня?
  - Я не смею обвинять Юлия Агрипу. Возможно, его ввели в заблуждение.
  - Я знаю его с детства, он умные человек. Его не легко обмануть. Если он говорит, что тебе нельзя доверять, значит, я не доверяю тебе больше, Антипа. Но я не сержусь на тебя. У меня приятная новость для тебя. Даже две. Даже три.
  - Божественный Цезарь слишком щедр приятыми новостями.
  - Во-первых, я сохраню тебе жизнь, ты всего лишь будешь отправлен в ссылку. Скажем, в Лион.
  - Нет предела милости твоей, Гай Юлий Калигула!
  - Во-вторых, из уважения к твоему племяннику и моему вернейшему другу я прощаю твою жену, его сестру Иродиаду, и вашу дочь Саломию.
  - Благодарю тебя, Божественный Цезарь.
  - В-третьих, трон твой останется в твоей семье, ибо наследником тебе я назначаю племянника твоего Юлия Агрипу, Ирода, как и ты. Он был верен мне в несчастии, тем легче ему будет доказать свою преданность в благополучии. И я даже выполню твою просьбу, Антипа: пожалуй, пускай уже Агриппа называет себя царем. Ты доволен? Ха-ха! Можешь поцеловать мои сандалии. Стража! Уведите.
  * * *
  - И почему я не послушался Иоанна? Кабы знать, что к чему приведет, что во что выльется! Эх, дурья моя голова! Не отсекать надо было ту голову, а подле себя держать, да и к советам её прислушиваться. А теперь что же делать? Уже и моя голова не так крепко держится на плечах. Какой гнев я навлек на себя, какую глупость совершил, и всё - бабьими мозгами.
  * * *
  - Иродиада, плохой ты дала мне совет.
  - На тебе лица нет, Антипа. Что случилось? Цезарь отказал?
  - Если бы только отказал. Я низложен и должен отправляться в ссылку в Лион. Но ты можешь остаться, как и Саломия.
  - О, мой бог! За что такое наказание! Это я виновата, я одна! Я доверилась братцу, он говорил мне, что Калигула обещал преобразовать твою должность в царскую, надо лишь приехать в Рим и попросить об этом.
  - Так оно и случилось. Должность эта теперь царская. Император выполняет свои обещания. Только оно дано было не мне, а Агрипе. Не следовало мне слушать тебя. Прав, тысячу раз прав был Иоанн. Он говорил, не слушать женщину в вопросах государственных.
  - Ты жалеешь, что меня послушал? Да, ты прав, жалей. Я сама теперь себя ненавижу.
  - Ты останешься в Иудее.
  - Нет, я поеду с тобой, Антипа. Я - твоя жена. Ты будешь простым гражданином, но для меня ты останешься царем, ибо я - жена тебе.
  - Мыслимое ли дело? Ты отказываешься от богатства ради меня? Ведь там останется твой брат! Ты могла бы жить счастливо и роскошно.
  - Нет мне счастья без тебя, Антипа. Я не смогу быть счастливой, зная, что обрекла тебя на страдания.
  - Какое утешение! Боже, ты простил меня! Иоанн, ты не так прав, как я, было, подумал! Женщина нам горе приносит, она же и утешает!..
  
  
  ЧАСТЬ II
  КРИК ДУШИ
  
  Я верю Ему всегда. Он не верит мне никогда. Я хожу за ним, как собака.
  Как мы встретились?
  Вспоминаю.
  * * *
  Он подходит. Он не такой, как остальные. Смотрю. Удивляюсь. Слушаю.
  Он спрашивает Иоанна. Они беседуют. Почти не слушаю. Почему? Потому, видимо, что смотрю на Него. Я всегда слушаю всех. Я умею слушать. Но Его слушать мне трудно. Он говорит, и Он завораживает. Уши слышат, но мысль бежит в сторону, обгоняет слух. Хочется вставить слово и не смею перебить. Перестаю понимать. Но слушаю жадно. Это наваждение. Он овладевает моими помыслами. Не важно, что он говорит. Нет, важно, но я не помню!
  Иоанн называет Его посланником богов. И мне так кажется. Да, Иоанн прав. Он отмахивается. Иоанн настаивает.
  Он поспешно уходит от Иоанна, от нас и от окружающей Его толпы...
  Куда же Он? Постой! Увижу ли я Его?
  ... Заметил ли Он меня?
  * * *
  
  А за Иоанном пришли стражники. Они спрашивают, верно ли, что он - Илия? Как только могли додуматься до такого!
  Учитель. Брат. Пророк? Может быть. Илия? Нет. Почему - Илия?
  Он говорит, что имя ему - Иоанн. Они хватают его и бьют.
  Мне больно. Бьют Иоанна, а больно мне. Остановитесь!.. За что? Отпустите! Он не Илия! Оставьте его!
  Ничего не могу сделать. Оказывается, крика моего никто не слышал. Голоса не было. Только рот открывался. Что со мной?
  Они его избили и увели.
  * * *
  Зверем крадусь в сад Ирода. Всё вижу, всё слышу, ничего не понимаю.
  - Иоанн, я хотел тебя увидеть.
  - Ирод, я не желал встречаться с тобой. Твои глаза раскрыты, а мне бы лучше закрыть свои.
  - Иоанн, я наслышан о словах твоих.
  - Ирод, я наслышан о делах твоих. Не лучше ли, чтобы было наоборот?
  - Иоанн, ты смеешь обвинять меня?
  - Ирод, я защищаюсь.
  - Разве на тебя нападают?
  - Меня схватили и били и лишили свободы.
  - Ты должен ответить на мои вопросы. Почему тебя называют пророком?
  - Я не знаю ответа даже на этот вопрос. Это убедит тебя, что я не пророк?
  - Дашь ли ты мне совет?
  - Кто велит призвать к себе, тот не вправе ожидать искреннего совета.
  - Так ты боишься открыть мне правду, Иоанн?
  - Никто не говорит тебе правды, Ирод.
  - Так скажи мне её ты.
  - Тебе это не понравится.
  - Смотря что как скажешь.
  - Правду.
  - Ты меня ненавидишь, Иоанн?
  - Народ ненавидит тебя, Ирод.
  - Я не ищу его любви.
  - Значит, найдешь его ненависть.
  - Мне достаточно любви жены.
  - Как можно быть уверенным в женщине?
  - Ты не сносен, Иоанн!
  - Я предупреждал, что моя правда не понравится тебе.
  - Если твоя правда - клевета, то да!
  - Ты осквернил себя прелюбодеянием, Ирод.
  - Иоанн, ты дерзок, ты глуп! Обычай предписывает жениться на вдове брата.
  - Обычай Иродов - делать вдовой ту, на которой желаешь жениться?
  - Не оскорбляй мой род - род Великого Ирода?
  - Велик Ирод своими злодеяниями.
  - Я прикажу отрезать тебе язык, Иоанн!
  - И не услышишь правды, Ирод.
  - Я запрещаю оскорблять моего отца.
  - Октавиан не слышал о твоем запрете. Так как он оскорбил твоего отца, мне уже не суметь.
  - Ты дерзок даже в именах, Иоанн! Ты - безумен! Не удивительно, что в твоих словах мало смысла! Цезарь Август не мог оскорблять моего отца!
  - Он всего лишь сказал, что предпочел бы быть свиньёй Ирода, чем сыном Ирода.
  - Молчи!..
  - ...Он прав! Свиней Великий Ирод не резал, а младенцев велел истребить всех, и собственного сына не пощадил - так боялся нового царя. Он боялся и ты дрожишь.
  - Ты его видел? Где он?
  - Ты ищешь его, чтобы убить?
  - Я не убийца.
  - На тебе кровь брата.
  - Я не убивал.
  - Откуда же ты знаешь, что Иродиада - вдова?
  - Я изгнал Филиппа, для меня он мертв.
  - Ты отнял власть Филиппа, его жену ты использовал для того же. Ты - тиран, Ирод.
  - Клевета! Мной руководила любовь!
  - К собственной племяннице...
  - Что ж из того?
  - Да, но только не к Иродиаде...
  - Что?!
  - Ты любишь Саломию. Ты замыслил кровосмешение.
  - Теперь я убедился, что ты безумец.
  - И поэтому ты засадил меня в темницу.
  - Я отпущу тебя, если ты приведёшь меня к тому человеку.
  - Ты бы лучше думал о себе, Ирод.
  - Ты называл его богом? Почему?
  - Ты и сам не веришь, что он простой человек.
  - Он ещё ничего не сделал, но о нем уже говорят...
  - А ты сделал так много, но о тебе помалкивают.
  - Ты уводишь в сторону, Иоанн.
  - Приходится напоминать тебе мои слова.
  - Иоанн, в том, в чем ты меня обвиняешь, нет ни капли смысла.
  - Зато в твоей женитьбе смысла слишком много, Ирод. Ты усилил власть с помощью женщины, теперь ты и управлять страной будешь со слов жены.
  - С ослов жены? У моей жены нет ослов!
  - Кроме тебя самого ещё несколько.
  - Не смей плохо говорить о моей жене!
  - Так ты её уже боишься?
  - Я не боюсь никого, Иоанн!
  - Под пятой женщины ты станешь настоящим злодеем, Ирод.
  - Уже не знаю, гневаться или смеяться надо тобой, Иоанн! Мне забавно слушать чушь, которую ты несешь. Хочешь быть моим шутом? Я подарю тебе колпак с бубенчиками.
  - Послушай, Ирод. Римляне торгуют женами и дочерьми, покупая себе власть. А иудеи - сами товар на бабьем рынке. Ты хотел жениться по любви? Это - непозволительная роскошь для монарха. Если ты бы взял невесту у подножия трона, то ты всегда имел бы повод усомниться, что она не тебя любит, а твою власть и твои богатства. А насчет её родни можешь и не сомневаться, они быстренько прибрали бы к рукам твое царство. Но когда ты женишься на равной себе, то приданое, которое она тебе приносит, даёт ей моральное право повелевать тобой. Редкая женщина не воспользуется таким правом, будь оно хоть самым эфемерным. Итак, ты окажешься под пятой. Монарх должен быть осмотрительным. Все идут к тебе с просьбами, ты начинаешь презирать людей и верить в собственную исключительность. Эту веру в муже поддерживает супруга, с одной только лишь оговоркой - она не допустит тебе вознестись выше неё, ибо она стремиться властвовать в семье. Вот тут-то ты и пропал, Ирод, А где ты пропал, там и вся Иудея погибла. Помни, что всё, чем владеешь ты отобрано прежде у этих людей, которые несут свои просьбы к стопам твоим.
  - Дерзок ты, Иоанн. Но мое терпение не безгранично!
  - Ты хочешь повелевать, как Ирод и как Цезарь, а сам не сможешь справиться даже со своей женой. Она заставит тебя быть таким же вероломным, как они, но не по расчету, а из покорности супруге!
  - Прочь с глаз моих, или я за себя не ручаюсь!
  - Ты отпускаешь меня?
  - Нет. Я дам тебе время одуматься. Мы поговорим после. Ты должен рассказать об этом человеке.
  - Ты боишься его, а схватил меня. И обоих ты готов убить.
  - Ты умрешь и без моей помощи, Иоанн!
  - Все мы в Его власти.
  - Но ты - пророк, Иоанн. Знаешь ли ты свою судьбу?
  - Моя голова будет расплатой за твой безмятежный сон Ирод.
  - Какая связь между твоей головой и моей постелью, Иоанн?
  - Многие постели куплены ценой ещё более многих голов, Ирод.
  - Безумец! Стража! Увести!
   * * *
  - Что за зверь диковинный в клетке у батюшки?
  - Это вы все звери и вы в клетке, а я на свободе, и я - человек.
  - Что такое ты говоришь, красавчик?
  - Я говорю, что твоя свобода похуже моей несвободы.
  - Ты же сидишь в клетке, а я в саду.
  - Твой сад больше моей клетки, но от этого он не перестает быть клеткой. Я хаживал там, где тебе вовек не ступить ногой своей, красавица. Видывал и слыхивал я такое, чего тебе нипочем не увидеть и не услышать. Ты же только ушами слышишь и только глазами видишь, а у меня ещё душа и сердце приспособлены, чтобы видеть и слышать. Так кто же несвободен из нас?
  - Ты не свободен, хотя поешь соловьем передо мной. А настоящие-то соловьи в клетках не поют.
  - Птицы поют для привлечения самки.
  - Что ж, ты увидел самку. Как я тебе?
  - Как и прочие.
  - Хочешь меня?
  - Не более, чем прочих.
  - Не верю ни одному мужчине.
  - Это твое право.
  - ... Когда он говорит, что меня не хочет.
  - Это твоя мудрость.
  - Ага, значит и ты меня хочешь.
  - Это твой домысел.
  - А ведь ты, оказывается, шут!
  - Это твое видение.
  - А ты меня переубеди.
  - Это твое желание, но не моё.
  - Разве я не права?
  - Каждый прав по-своему, и никто не прав абсолютно.
  - Почему же ты со мной не споришь?
  - Ты же мне не поверишь.
  - Какой ты странный.
  - Ты выросла среди господ, для тебя всякий простолюдин странен.
  - Я для вас простолюдинов, господа тоже кажутся странные?
  - Вы высоко над нами, и потому нас не замечаете. Нужно быть орлом, чтобы заметить мышь с высоты птичьего полета.
  - Да, мы - птицы высокого полета.
  - Тем больнее вам будет падать.
  - Хочешь, чтобы я упала перед тобой?
  - Мне не доставляет радости ничье падение.
  - Хочешь, чтобы я снизошла до тебя? Хочешь мне понравиться?
  - Нет.
  - Почему бы тебе не солгать было? Ведь в моей власти упросить батюшку, чтобы он отпустил тебя на свободу. Тебе надо было только понравиться мне, а ты и этого не смог.
  - Я не солгал потому, что я стараюсь никогда не лгать.
  - Только не всегда получается? Значит, ты не так умен, как другие.
  - Для того, чтобы лгать, не надо ума.
  - Ум нужен для того, чтобы знать, когда правду говорить, кому и сколько, а когда лгать, и чтобы ложь на правду была похожа.
  - Ложь за правду выжать легко. Для этого их надо смешивать. Чем меньше лжи в правде, тем она лучше сокрыта, тем больший вред от неё.
  - Ты учишь меня лгать?
  - Я учу тебя жить.
  - Но я не твоя ученица.
  - Это не моя беда, а твоя.
  - Довольно меня в жизни поучали.
  - И всё же тебе не хватило учителей. Или ты их не поняла.
  - Мне не хватило понимания. Меня никто не старался понять.
  - А ты к этому стремилась?
  - Я хочу нравиться всем. Скажи, ведь ты хочешь меня?
  - Нет.
  - Посмотри, какая у меня шея. Хочешь посмотреть ниже?
  - Нет.
  - Посмотри, какие ноги у меня. Хочешь ли, чтобы я показала тебе выше?
  - Нет.
  - Почему ты закрыл глаза? Ты не хочешь смотреть на меня? Разве я уродлива?.. Что же ты молчишь?.. Ну так ты ещё будешь таращиться на меня своими бельмами, глупый, дерзкий, не достойный!.. Ненавижу!!!
   * * *
  - Слава тебе, Царь Ирод!
  - Я не Царь, я Тетрарх. Ваши оговорки попахивают бунтом!
  - Ты будешь Царём, супруг мой! Не гневайся на своих подданных. Они видят в тебе царя и настанет день, когда Цезарь подарит тебе этот титул.
  - ... Да сбудутся твои слова, Иродиада.
  - Удачи тебе во всем, и всех благ мира!
  - Спасибо, друзья.
  - Да приумножится твоя слава и твоё богатство, зять мой, Антипа!
  - Благодарю, Агриппа! И правда, богатство моё - не чета твоему. У тебя же одни долги! Хотя они, пожалуй, превзойдут в сумме мою казну!
  - Ты, как всегда весёл, и как всегда прав, Антипа!
  - А что же ты не смеёшься моей шутке?
  - Я выдумываю ответную шутку, чтобы развеселить тебя, Антипа.
  * * *
  - Чем увеселишь нас, Ирод?
  - Падчерица моя, Саломия танцевать станет для вас и для меня.
  - Саломию зовите! Саломию!
  - Отец, позволь свет погасить. Танец будет с факелами.
  - Делайте, как велит моя дочь.
  - Слышали? Ирод сказал - повиноваться его дочери.
  - Дочери или супруге?
  - И дочери, и супруге повиноваться следует.
  - Ах вот оно что... И в доме Ирода командуют женщины...
  
   * * *
  - Усладила! Доченька! Люблю!
  - Ирод, твоя дочь - сокровище! Какая страсть!
  - А груди какие упругие! И как она их смело выставляет нам на показ!
  - Молчите, глумливые! Она - Моя!.. ... Дочь, да, дочь моя! Выпей и кубка моего! Саломия, подойди ко мне! Дай я тебя поцелую...
  - Ирод, не по-отечески как-то ты её целуешь, а?
  - Вздор!!! Как ещё я могу её целовать? Чем наградить тебя? Проси!!!
  - Проси, что хочешь, отец тебе всё доставит на блюдечке.
  - Зачем на блюдечке? Вздор! А, впрочем, что ж - хоть и на блюде! Чего ты пожелаешь - всё тебе исполню, клянусь!
  - Всё? Ирод, ты сказал "всё"? А коли она попросит полцарства?
  - А коли попросит, так и дам полцарства, вам меня учить что ли? Всё, что попросит, вплоть до полцарства - всё!!! Клянусь.
  - Чур меня! Что за клятвы?
  - Как смеете поучать меня? Как смеете не верить моему слову?
  - Молчит она.
  - Что молчишь, душенька моя?
  - Мать зовет меня...
  - Ну, иди, голуба моя, счастье моё, раз мать тебя зовет. Возвращайся только скорей.
  - Вот отпустил ни с чем.
  - Вздор! Сейчас исполню её желание, в чем бы оно ни состояло.
  * * *
  - Вот она - вернулась. Говори, какую награду хочешь?
  - Хочу голову Иоанна Крестителя.
  - Свободы ты ему просишь что ли? Негоже молодой принцессе заступаться за смутьяна из простолюдинов!
  - Не свободы - смерти ему хочу.
  - За что же?
  - Он маменьку оскорбил.
  - А тебе что за дело? То мои дела и маменьки твоей! Ты для себя подарка проси, а уж его я сам как-нибудь накажу!
  - Хочу голову Иоанна Крестителя на блюде.
  - Голову на блюде? Чай, не еда - на блюде выносить. Как скверно!
  - Хоть и не еда, но украшение.
  - Слыханное ли дело - украшать стол головой покойника?
  - Да, уж так водится. Не мной придумано.
  - Где же ты такие обычаи видела?
  - Да вот хоть и в церкви.
  - Доченька, не богохульствуй! То же мощи святых! А тебе - голову Иоанна?
  - А, может быть, он и есть святой.
  - Какой же он святой - живой человек, обыкновенный!
  - Сегодня живой, завтра - мертвый. Сегодня обыкновенный, завтра - святой.
  - Страсти какие! Кто же тебя надоумил такому?
  - Вы, батюшка, всё полагаете, что я - ребенок, что своего ума у меня нет. А я и сама не маленькая, и к размышлениям очень даже способная.
  - Ну и дочь у тебя, Ирод!
  - Замолчите! Это на неё затмение нашло. Её мать окурила чем-то, по всему видать! Разве дочь моя такова, чтобы требовать эдакого злодейства?
  - Ну, уж это её выбор.
  - Это не её выбор, а матери её. Напрасно я разрешил советоваться ей. Пристало ли мне исполнять такое?
  - Слово сказано, Ирод, за ним и дело надобно делать.
  - Моё слово нерушимо! Но не передумаешь ли ты?
  - Я хочу голову Иоанна Крестителя! Много ли раз повторять? Голову!!!
  - Молчи, молчи, не кричи только! Уж и их себя вышла...
  - Так мне отказано?
  - Я от своего слова не отказываюсь. Стражник! Возьми это блюдо, ступай, принеси мне на нем голову Иоанна Крестителя. И налить вина гостям!!! Почему смолкла музыка?! Пир продолжается!
  - Слава Ироду!
  - За тебя, Антипа!
  - Многие лета царствию твоему!
   * * *
  - Иоанн, ты - пророк! Предреки свою судьбу.
  - Стражник, ты пришел убить меня по приказу Ирода. Он настолько труслив, что отважился на преступление.
  - Твоя смерть - желание дочери Ирода Саломии.
  - Не она наказывает меня, а Господь за то, что я трижды солгал ей.
  - Насчет своих пророчеств?
  - Насчет моих желаний.
  - А я не предлагаю тебе высказать последнее желание, Иоанн.
  - Я вижу. Ты храбр, стражник. Ты разговариваешь со своей будущей жертвой. Храбрецами руководят трусы, а это очень опасно.
  - Ты - занятный человек. Если бы я не торопился, я бы поговорил с тобой.
  - Торопись совершить злодейство. А мне спешить некуда, у меня впереди вечность.
  - Я только выполняю приказ.
  - Не ты первый, не ты последний, кто оправдывается перед собой и людьми таким образом. Веришь ли ты сам себе?
  - Пригни-ка голову.
  - Да простится тебе...
   * * *
  - Дочь Великого тетрарха, Ирод велел отнести тебе эту голову на блюде.
  - Поставь на стол и уходи.
  - Доченька, позволь взглянуть на неё! Как отрадно видеть голову дерзкого отсеченной! Вот я тебе пощёчин-то надаю! Получай! Получай! Ещё!!!
  - Маменька!..
  - Что?
  - Взгляните! У него Щёки покраснели и веки дёрнулись!
  - Тебе показалось.
  - Нет, взгляните и вы хорошенько. Он пялится на меня своими бельмами! Как смотрит!!! Мне страшно!
  - Показалось.
  - Вот, глаз шевельнулся! Оба!!!
  - Чур меня! И правда! Накинь-ка платок на неё. Пойдем отсюда. Видать блюдо-то не дало крови всей вытечь, а теперь она потекла, да и сделалось раскрытие глаз... Или что ещё там с нею случилось. Господь с нами.
  - С нами ли он, господь-то?..
  * * *
  Отключилось сердце, всю как в бреду. Повторяю слово в слово, но не пойму ничего. Только кровь. Она струйкой потекла по груди из шеи, на которой уже не было головы.
  Мой дорогой, мой бесценный! Моё всё!
  Тебя нет...
  Нет? Его нет???
  ...
  Нет!!!
  ... Ничего нет.
  Почему небеса не разверзлись?!?
  Если есть Бог на земле или на небе, то как он такое допустил?!?
  * * *
  Я всё же помню эти разговоры в саду Ирода.
  Эти фразы лезут из меня. Надо выговориться. Кому?
  * * *
  Вот Он. Поглядите-ка. Иоанна убили, а Он сидит на берегу, и прохладные струи воды омывают Его ноги. Ему хорошо. Он отдыхает.
  Я ему такое скажу!..
  Ноги его изранены. Он ходил по острым камням? Нет. Здесь нет острых камней. Вон там, на косе, там острые края раковин. Это они могли изрезать Его ноги. Зачем было ходить туда? Всякий знает, что это не подходящее место для купания.
  Какая-то женщина с ребенком идет к нему. Она целует Ему руки. За что? Благодарит. Он спас её девочку. Она упала в воду? Вот почему у него ноги в крови...
  Он оглянулся на меня. Смущается. Пошел вдоль берега.
  Иду за ним.
  Долго иду.
  Он оборачивается.
  Идем вместе.
  И я рассказываю Ему об этом. Обо всём. А потом... Никакого потом. Теперь же я умру, это решено.
  * * *
  Мне не удалось умереть.
  Он не позволил.
  Есть у Него такая власть - не позволить умереть.
  Что за человек! Но ослушаться Его я не могу. Да и не хочу.
  Он не отпустил меня.
  Лучше бы отпустил. Сейчас бы меня уже не было...
  Как Он это сделал? Я не знаю. Меня уже не было и вот опять я есть. Когда меня не было, был свет со всех сторон и Его лицо. Сверху, надо мной.
  Теперь я снова существую, и Его лицо рядом, но света нет.
  Он спрашивает, не считаю ли я Саломию виновной в смерти Иоанна. Как тяжело говорить об этом!
  Я говорю: смерть творится руками и делами всех.
  Он соглашается или спорит? Я не понимаю! Он сказал, что и все виновны в смерти Иоанна. Говорит, что и я виноват!
  Я не соглашаюсь!
  Я не могу жить с такими мыслями!
  Иоанн - он был брат мне!
  В каком смысле? Да во всех смыслах!
  Что? Нет, я и не брат Иоанну. Не надо путать.
  Это так просто, но Он не понимает. Какой же Он пророк, если не понимает такой простой вещи?
  Я отомщу. Он меня уговаривает простить. Простить? Никогда!!!
  Он мягко убеждает.
  С Ним невозможно спорить.
  Как нельзя избить воздух. Ты ударяешь, и проваливаешься. Рука уходит, а воздух остается.
  Так и спорить с Ним. Он не возражает. Но ты остаешься с Его мнением.
  Какой же Он!..
  Не такой. Особенный.
  Божественный.
  Он убедил мой ум. Но сердце моё не соглашается с Ним.
  * * *
  Он собирает вокруг себя людей. Он говорит им, что научит их ловить не рыбу, но людей. И они идут за Ним.
  О чем думает человек, который хочет научиться ловить людей? Что за странное желание - ловить людей? Рыбу ловят для того, чтобы её съесть. А человека - зачем?
  Притягивать сердцем своим к себе - вот чему учиться! Мне не хочется, мне этого не надо, но если бы у меня было желание жить, то... Это хорошее умение.
  Притягивать.
  Людей.
  К себе.
  Опасно.
  И страшно...
  Многих притянешь - что с ними делать потом?
  Пустить в душу?
  Но моя душа - она ведь умерла. Разве не заметно?
  Мне никто не нужен.
  И теперь вот у меня появился Он.
  Притягательный.
  Всегда так происходит - того, кого хочешь, не удается приблизить к себе. А кого не хочешь - того притягиваешь.
  Почему?
  Зачем Он спасал мою жизнь, когда мне хотелось умереть?
  Почему теперь Он отдаляется от меня? А мне так хочется приблизиться к Нему, так хочется!!!
  * * *
  Мать Симона и Андрея.
  Её зовут Саломия. Не могу слышать это имя. Ненавижу её!
  Не мать Симона и Андрея, а падчерицу Ирода.
  Впрочем, я ненавижу всех Саломий мира.
  Вот меня они называют Иудой.
  Иуда. Юда. Чудо-Юдо... И-и-и-и... уда!
  Ида - звучит лучше. Но это - женское имя. А мне нужно мужское.
  Иуда.
  Это очень распространенное имя.
  Меня они любят. Вы любите Иуду? Любят.
  Его брата зовут Иуда. У Него есть братья. Он о них не вспоминает.
  Они любят его брата, Иуду? Любят. Вяло так любят. Любят, потому что он - Его брат. Они любят всё, что касается Его. Они любят Его Иуду.
  Любят ли они всякого Иуду?
  Конечно, нет. А если меня бы они стали ненавидеть, то перенесут ли они свою ненависть на всякого Иуду? ... Кто знает. Любовь мы не переносим, а ненависть переносим легко.
  Может быть, Он переносит на меня любовь к брату? Мне не нужна любовь брата, тем более, чужого брату к чужому брату.
  Как всё сложно! А какая мне нужна любовь? Нужна ли? Да. Такая, как смерть. Ибо с ней кончается жизнь. То есть кончается все, что было раньше. Все новое, старое забыть, и новому отдаться, так, чтобы уж только смерть положила этому конец...
  А может быть, и любовь мы переносим на всё, что напоминает нам любимого? Нет, пожалуй, не так. Если я встречаю человека по имени Иоанн, я не люблю его так же как брата Иоанна. Ненависть сильнее любви, она заразительна. Она разрастается сама собой, а любовь требует огня души и без него умирает.
  * * *
  К этой женщине Он относится не так, как ко всем нам. Меня это раздражает. Чем она Его пленила? Почему Он выбрал её? Её профессия - позор для всякой женщины. Он говорит, что продавать тело - не то же, что продавать душу. "Те, кто продают ласки, не делают плохого в сравнении с теми, кто продает свою веру, свои убеждения, своих друзей". Разве много таких, кто продает душу? Я не знаю, что он имеет в виду. Но эта женщина мне не нравится. Её зовут так же, как Его мать. Этим она Его пленила. Во всем остальном она ничуть не лучше прочих женщин. Ах если бы Мария было не её имя!
  Она молода. Мириам. Нет, она не красива! Мария. Терпеть не могу! Он называет её красавицей. Он ничего не смыслит в красоте женщины. Никто из них ничего в этом не смыслит, потому что все они соглашаются с Ним, что она - красавица. Просто они привыкли с Ним соглашаться. Ему это нравится. Разве плохо чувствовать себя в окружении людей, которые соглашаются со всем, что ты скажешь? А разве хорошо? Скорее, плохо!
  Назови ночь днем, и они скажут "Верно, учитель". Назови море твердью земной, и они скажут: "Так, учитель". Если я скажу: "Верно", то это только тогда, когда мои мысли будут именно таковы же. Он умеет переубедить. Но не всегда же!
  Если я не согласен, я буду задавать вопросы, сомневаться. Он говорит, что надо не сомневаться, надо верить. Прав ли Он? Я сомневаюсь. Они верят. В этом их сила. Они верят, что Он прав, поэтому они Ему верят. Я сомневаюсь, что надо верить, поэтому я сомневаюсь. Замкнутый круг. И по кругу этому я хожу.
  В том, что Он заступается за неё я открываю большую справедливость. Слова Его верны. Но что-то тревожит меня. И я понимаю - не будь она так красива, Он не заступился бы за неё. Ну, какая же тут справедливость?
  Конечно, надо поправиться: она красива только с его точки зрения. Скажем, некоторая привлекательность у неё имеется, но не такая, какой следовало бы ожидать от женщины её профессии.
  Он говорит, что женщины не должны её обвинять, поскольку сами они не отказывается принять подарки за любовь. Как можно такое смешивать? Подарки за любовь или подарки любви? Он не понимает разницы!
  "Мужчины не должны поднимать руку на неё" - тут Он прав.
  "Многие жёны много хуже её" - смотря какие жены.
  Он говорит, что она, отдавая то, что ей принадлежит, лишнего не требует, но лишь то, что ей необходимо для жизни!
  Да что Он знает о женщинах!?!
  Пожалуй, Он её возведет в святые! Нет, не хочу больше слушать.
  Они оставили они её, а она пошла с нами. Чудная компания: пророк, дюжина учеников и ... нет, не буду произносить это слово!
  * * *
  Симон и Фома утверждают, что Он из пяти хлебов и нескольких рыбин наломал прорву провианта, которой накормил целую толпу. Не припомню такого. Но и они, кажется, люди честные. И в своем уме же оба. Кому же верить? У Него спросить? Не хочется. Как это я не в курсе этаких чудес? Надо быть внимательнее.
  Вот и ещё среди Его учеников все говорят, что Он по воде ходил как посуху. Не помню. Не при мне это было. Как же это самое интересное мимо меня проходит? Но и спорить с ними я не берусь. Люди они рассудительные, даром говорить не станут. Что-то в этом есть, ведь дыма без огня не бывает. Он и впрямь не обыкновенный человек. Надо внимательно за Ним смотреть, что-то я многое пропускаю в последнее время. Не то, что остальные.
  Это потому, что я все время смотрю на Его лицо. Я не могу оторваться от его лица, и совсем не слежу за руками. Я не замечаю событий, я только ощущаю общую атмосферу. А Он не обыкновенный, это правда. Ведь каким-то образом Он меня воскресил. Надо спросить об этом.
   * * *
  - Учитель, скажи, как ты вернул меня к жизни? Ведь я помню - из меня столько крови вышло. Я должен был умереть.
  - Но ты ещё не умер. Я кое-что знаю. В тебе ещё достаточно было крови. Раньше наступает обморок, а лишь затем - смерть.
  Этот свет. Ровный, приятный свет, со всех сторон. Этот свет не оставлял теней!!! Да, правда! А тогда меня это не удивляло. А что меня тогда удивляло? В этом состоянии не удивляешься. И Он был в моем сне. Во Сне? В смерти? Как он сказал - в обмороке?
  - Значит, человека умершего можно воскресить?
  - Не всякую смерть можно побороть, но то, что часто выглядит, как смерть, иногда и не смерть. ... Бывают такая смерть, от которой человека можно вернуть к жизни.
  - И ты многих можешь воскресить?
  - Кого-то смогу. Зови меня в таких случаях.
  - Как же это?
  - Если, утопленник...
  - Как та девочка?
  - И она тоже. Надо вылить воду, и вдуть воздух...
  - Чтобы вдохнуть в него жизнь заново?
  - Ну, вроде того - чтобы начал дышать.
  - И ты часто оживляешь утопленников, Учитель?
  - Были такие попытки.
  - А удавленника?
  - Не пробовал, но иногда оживить можно.
  - Чудно!
  - И вы сможете то же делать.
   * * *
  Симон спрашивает:
  - Учитель, значит, верно, что ты - посланец Господа, что нас спасет?
  - Просите вы Спасителя себе, Мессию, Христа... Каждый из вас должен понять: "Я - Христос. Я и есть спаситель".
  - Ты - Христос, ты и есть - Спаситель...
  Почему Он так говорит? Я его не понимаю. Я перестаю слушать. Мои мысли постоянно уносят меня от того, что сейчас в то, что было или в то, что будет. Я не могу долго слушать. Особенно - Его. Я воспринимаю его не умом, а сердцем. Многое из того, что Он говорит, мне не понятно. Я слушаю Его, я воспринимаю Его таким, каков Он есть, я приемлю Его всего, я Его люблю таким, каков Он есть. Мне иногда не важно, что Он говорит. Лишь бы говорил. Я любуюсь Им. Он говорит спокойно, но Он - самый живой из нас. Что из того, что Он спокоен? Я вижу, какая страсть в Нем заключена. Иногда эта страсть выливается наружу. Это был гнев, когда Он разгонял в храме торговцев и менял. Он опрокидывал их лавки с нечеловеческой силой, а его голос, казалось, мог бы заглушить всё что угодно. Несмотря на то, что в жизни Он говорит бархатным низким голосом, он срывался на визг. Но когда Он зарычал басом - это был рев льва. Его голос необыкновенный. Даже если бы Он говорил ерунду, все равно приятно было бы слушать этот низкий грудной голос, голос матерого мужчины. Таким же точно голосом по слухам обладал... Впрочем, сомневаюсь. Никто из цезарей не мог бы говорить таким голосом! Что-то говорит о девственнице. Что?
  - В Риме есть запрет предавать смертной казни девственницу.
  Нет, это не интересно. Какое мне дело до Рима? А, между прочим, он не проявляет никакого интереса к женщинам. Это никак не вяжется с его мужественной внешностью. Правда, Он не очень высок ростом, но этого не замечаешь как-то. Наоборот даже, когда он начинает говорить, он весь выпрямляется, а другие будто склоняются, или что-то иное происходит, но при этом совершенно точно кажется, что Он намного выше всех остальных.
  - Есть и травы такие, что в большом количестве соки их ядовиты для человека и пить их означает верную смерть. Но в малых количествах если их разбавить в воде то они снимают боль. Не будешь ты чувствовать, даже если и зуб тебе станут рвать.
  - Вот бы и мне такой травы.
  - Я научу тебя готовить такие настойки, Иаков.
  - А меня? - Спрашиваю я.
  - И тебя, Иуда. Всех научу.
  - Такой уксус если всегда пить, так и можно вовсе боли не бояться!
  Я в восторге, я не могу поверить, что такое возможно. Потому что я очень боюсь боли. Панически. Но ещё сильнее я боюсь, что об этом кто-нибудь узнает. Мне доводилось добровольно идти на боль, но я вспоминаю об этом с содроганием. После моей попытки самоубийства он меня спас. Если бы не страх боли, меня бы ничто не удержало в этом мире. Была бы ещё одна попытка, только и всего. Более удачная. Теперь таких попыток не будет. Теперь в этом мире есть Он, и этот мир мне снова стал дорог, как и прежде. Нет!!! Ещё дороже, чем прежде.
   * * *
  - Иуда, что в сумке у тебя, что ты носишь её с собою всюду?
  - Тут свитки моего ... Которые принадлежали отцу Иоанна, Захарии.
  - Что в них?
  - Отрывки разных разговоров и речей записаны.
  - Почитай что-нибудь.
   И я читаю то, что знаю наизусть.
   * * *
  Они заинтересовались Александром. Странно. Все им интересуются. Что в нем великого? Почему его называли великим? Полководец не может быть великим. Царь, превратившийся в полководца ещё менее велик. Царем нужно родиться, полководцем можно стать. Далеко не каждый полководец может приблизиться к трону, но любой царь может принизить свою роль до полководца. Зачем он воевал? Захватил то, чем не смог управлять. Для себя ли? Сам он не нуждался даже в кровати. Для сына? Сыну он оставил огромное царство, да тот не смог с ним совладать и это его погубило. Для жены? Для матери? Нет! Так для кого? Для народа? Нужно ли было Македонии, чтобы её сыны погибали в схватках за землю, которая так и не стало частью Македонии? Самое лучшее было бы - презирать Александра. Его следовало бы назвать Александр Не-В-Меру-Жадный. Александр Тщеславный. Александр Безумный.
  Мне нравится Учитель. Одна из причин этого, видимо, в том, что он призывает совершенно к противоположному. Не воевать, а смиряться. Не стремиться к богатству и к власти на земле. Прощать врагов своих. В этом очень много ума. И много истинно богатой души. Его души. Иисус, ты читаешь про Александра, а Александр стал бы читать про Иисуса? Ныне причисленный к сонму олимпийских богов Юлий трепетал пред могилой Александра. Римские и греческие боги, сотворенные из людей, вы всего лишь статуи без души. Если бы иудеи делали богов на манер римлян, голосованием, насколько же были бы лучше их боги! Мы бы выбрали тебя, Иисус. Потому что мы тебя любим, а ты - нас. Ты не отправлял бы наших детей на войну, а научил бы их радоваться солнцу, морю, травам и лесам, любить землю свою и народ свой. Так же сильно... Как я тебя люблю, Иисус!
   * * *
  Он не придерживается тех правил, которым Он нас учит. Поначалу мне казалось, что я ошибаюсь, или что-то не понимаю. Теперь я этого уже не могу не замечать. Он учит нас скромности, но где же Его скромность? Он называет себя Пророком, а иногда и Сыном Господа, или что-то в этом роде... Посланником небес. Кто перед Ним преклоняется, тот уже и спасся по вере своей. А кто с Ним спорит, того небеса проклянут, и бог покарает. Он учит всепрощению, а сам проклял смоковницу, которая не дала ему плодов. Разве дерево виновато, что плоды его созрели до срока и все они были собраны? Учит полюбить врагов своих, а сам Ирода называл лисом и призывал на его голову кар земных и небесных. Тут и моё сердце с Ним. Я тоже ненавижу Ирода. Только мне казалось, что Он учит изгнать из сердца гнев, и мне было стыдно за себя, что я этого сделать не могу.
  Как же можно изгнать гнев? Разве гнев - это не столь же естественное чувство, как и любовь? И кто не подвержен гневу - подвержен ли тот любви? Разве не любовь чаще всего бывает одной из причин гнева? Разве на тех, к кому мы равнодушны, мы можем гневаться? Гнев приходит, когда у нас отнимают то, что мы любим. Это, когда любимый человек нам делает больно, или когда любимому человеку делают больно другие. Когда не любишь, то и не гневаться легко. Значит ли это, что следует вырвать из сердца любовь, чтобы изгнать из него поводы гневаться?
  Он говорит нам, что унижен будет, кто возвышает себя, а кто принижает, тот возвысится. Но Он себя нисколько не унижает. Скорее возвышает. Значит ли это, что Он будет унижен? Не желаю я такого суда Божьего, где Его унизят! Но ведь Он возвышает себя?! Или все заповеди, что Он говорит для нас, к Нему неприменимы? Эта женщина уж слишком обхаживает Его. Смотреть на это нет сил. И Он поощряет её своим взглядом. Ему приятно, что она обтирает Его с благовониями, а та уж и рада стараться! Целую склянку мирра вскрыла. Что она делает?! Его же помаленьку надо, а она прямо так и перевернула над Его головой!
  - Зачем, женщина, ты вылила на голову Учителю целую склянку мирра?
  - Оставь её, Иуда. Она выражает свои чувства, как может.
  - А тебе это нравится?! Разве подобает тебе поощрять поклонение себе? Разве не скромности ты нас учил?
  - Послушай, Иуда, я так хочу. Я несу людям учение, я должен быть им понятен. Эта женщина приняла моё учение, я для неё значу для неё много больше, чем склянка мирра.
  - Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?
  - Видишь ли, скромность предполагает умолчание о себе. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.
  - Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?
  - Я выбрал иной путь.
  - Разве не своим примером следует учить людей благородству души?
  - Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.
  - Для себя у тебя другая правда?
  - Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?
  - Да, речами ты не таков, как все мы. Но поступки...
  - И поступки у меня должны быть иными.
  - Ты добиваешься, чтобы тебя называли Богом?
  - Это уже свершилось, прислушайся, Иуда.
  - И тебе это нравится!
  - Пусть они поклоняются мне и моему доброму слову, а не Ироду и его звонкой монете. Пусть подчиняются любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.
  - Не дорожишь своей душой?
  - Моя жизнь длинна и она не здесь вся - большая её часть осталась там.
  - Как тебя понимать?
  - Я пришел с Небес и туда надеюсь уйти. Когда это свершится, многих из вас я возьму с собой, и вы ещё при этой жизни вы увидите истинное царство разума и справедливости.
  - Ты указываешь на небеса.
  - Куда же мне указывать? Я о них говорю.
  - Ты говоришь загадками, ты называешь себя богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!
  - Не ругать я её должен, а благодарить! Если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.
  - Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!
  - Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.
  - Нет, погоди! Объясни мне - как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим - разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!
  - Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.
  - А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.
  - Когда я умру - что сделаете вы с телом моим. Иуда?
  - О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?
  - И все же - если бы я умер - ты бы пожалел мирра на мою голову?
  - Как ты мог такое помыслить, Учитель?
  - Говори!
  - Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти - мы же тебя так любим, Учитель!
  - Ну так вот что: когда я умру - не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти - она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым - мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.
  - Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она - легко он ей достался, и не за благое дело.
  - Успокойся, друг мой - тебе нужен поцелуй мой - иди же, я поцелую тебя!
  - Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться - точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.
  - Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда...
  С какой легкостью Он согласился меня поцеловать! Сразу видно, что никакого чувства в этот поцелуй Он не вкладывает! Такой поцелуй - это пытка! Как раскаленный метал он обжигает того, кто любит всем сердцем. Вот если бы Он любил меня...
   * * *
  - Вот посмотрите - эта трава растет повсюду.
  - Конопля?
  - Да. Из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.
  - Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.
  - Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.
  - Ну а если человеку очень больно?
  - Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану лечить. Только его надо сильно разводить. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.
  - Учитель, мы будем применять это средство осторожно.
  - Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.
  - Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.
  - Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.
  - Чудные дела!
  * * *
  - Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?
  - У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?
  - Так просто.
  * * *
  Вся беда в том, что когда Он говорит, я его не слышу. Его голос проникает в меня, я чувствую себя спокойно, умиротворенно, всё что Он говорит, я приемлю... Я засыпаю, а Он продолжает говорить... Слова входят в меня, но я не улавливаю их смысл... А Он говорит...
  - Вот послушайте притчу, что я вам расскажу. У одного богатого человека служил домоправитель, который давал добро этого господина в рост. Даст в долг семьдесят мешков пшеницы, а к возврату требует сто. И расписку на сто составляют, поскольку и заемщику выгодно: ему-то пшеница нужна для посева, и он по осени все триста мешков будет иметь. Также и другие товары давал в рост. Но вот господину донесли, что управляющий расхищает его добро. Позвав домоправителя, он сказал ему: "Что это я слышу о тебе? Дай мне отчет об управлении твоем, ибо отныне ты у меня управлять не будешь". И огорчился управитель: "Что же мне делать? К управлению домом хозяин мой не допускает меня, а землю возделывать я не умею, просить же милостыню - стыдно. Знаю, что делать, дабы после того, как отстранен буду от управления этим домом, меня приняли в какой-нибудь из других домов". И, пригласив по отдельности каждого из должников хозяина своего, он спросил у одного: "Припомни, что ты должен хозяину моему?" Тот отвечал: "Сто бочек оливкового масла". Тогда домоправитель сказал ему: "Верно, по расписке так. А брал ты пятьдесят. Вот я отдам тебе твою долговую расписку на сто бочек, а ты верни мне всего лишь шестьдесят, но нынче же". Затем он спросил у другого: "А что ты должен?" Тот отвечал: "Сто мешков пшеницы". Тогда он говорит ему: "По расписке так, а брал ты семьдесят. Вот я верну тебе твою долговую расписку, а ты верни восемьдесят, но не далее, как завтра". И кладовые господина того наполнились товарами разными, и увидел господин, что богатства его приумножились, и похвалил этот господин домоправителя за находчивость, сказав: "Иногда и грешники могут быть примером для праведников, в иногда праведники заблуждаются, заблуждался и я в тебе, простим же друг другу и оставайся у меня на службе". Вот почему я и говорю вам: "Будьте правы перед своей совестью, и не заботьтесь о том, что люди о вас подумают. Берегите чужое добро, как своё, а со своим расставайтесь легче, чем с чужим, ибо не товары - наше богатство, а чистая совесть, и дружба людей, что вокруг нас. Приобретайте друзей, раздавая богатство свое, ибо богатство - обманчивое счастье, а чистая душа - это вечная обитель счастья".
  * * *
  - Павел, что это Лука пишет?
  - Он записывает слово Учителя нашего.
  - Что же он записал?
  - Прочти, Лука.
  - Я записал притчу, которую вчера рассказал Учитель. У одного богатого человека служил домоправитель, и ему донесли, что тот расхищает его добро. Позвав домоправителя, он сказал ему: "Что это я слышу о тебе? Дай мне отчет об управлении твоем, ибо отныне ты у меня управлять не будешь". И задумался управитель: "Что же мне делать? К управлению домом хозяин мой не допускает меня, а землю возделывать я не умею, просить же милостыню - стыдно. Знаю, что делать, дабы после того, как отстранен буду от управления этим домом, меня приняли в какой-нибудь из других домов". И, пригласив по отдельности каждого из должников хозяина своего, он спросил у одного: "Что ты должен хозяину моему?" Тот отвечал: "Сто бочек оливкового масла". Тогда домоправитель сказал ему: "Вот тебе твоя долговая расписка, садись и напиши скорее: пятьдесят". Затем он спросил у другого: "А что ты должен?" Тот отвечал: "Сто мешков пшеницы". Тогда он говорит ему: "Вот тебе твоя долговая расписка, напиши: восемьдесят". И похвалил Господь нечестного домоправителя за находчивость, сказав: "Иногда и грешники могут быть примером для праведников". Вот почему я и говорю вам: "Приобретайте друзей, раздавая обманчивое богатство свое, чтобы после смерти вас приняли в вечные обители".
  - О чем же эта притча, Лука? Что он хотел этим сказать, Павел?
  - Вот сразу видно, Иуда, что ты не часто слушаешь Учителя и не понимаешь Его слова. Ведь управляющий толково поступил. Он каждому должнику своего господина сделал подарок, чем заслужил дружбу и милость каждого из этих должников. Если бы его господин прогнал, то у него появилось много друзей.
  - Не понимаю. Каждый должник был рад уменьшить свой долг, в этом я не сомневаюсь. Но что каждый из них стал его другом, в этом я сомневаюсь. И уже точно, что никто из них не возьмет его к себе управляющим, видя, как он разворовал имущество своего прежнего хозяина, а напоследок ещё и долговые расписки поменял, чем нанес хозяину ущерб безо всякой выгоды для себя. Этот управляющий не только вор, но и глупец. За что же его похвалил Господь?
  - Да за смекалку же похвалил, Иуда, ну как ты не понимаешь?
  - Значит, просто своровать - плохо, а с хитростью своровать - достойно похвалы? Чему вас учит эта притча?
  - Уже ты и Учителю не веришь, что этот управляющий умный и находчивый?
  - Да в чем же он умный? Умный был бы, так не спрашивал у должников бы, кто что должен, ведь у него расписки были на руках, а в них всё написано. Умный был бы, так подумал бы заранее, что землю он возделывать не умеет, а милостыню просить ему стыдно, и не обворовывал бы хозяина!
  - Экий ты неверующий, Иуда. Право слово, непонятливый ты.
  - Да вы-то уж прямо на лету схватываете всё, и подумать не хотите лишний раз.
  - Наше дело не думать, наше дело - учиться и веровать.
  - А коли бы уж на то пошло, будь этот управляющий настоящим пройдохой, не так бы он поступил.
  - А как?
  - Да вот сказал бы должнику: "Ты моему хозяину должен сто бочек оливкового масла. Если договоримся, то я эту расписку сожгу, но ты мне взамен напиши другую, что должен пятьдесят бочек масла не хозяине, а мне. И тебе выгодно, и мне".
  - А господин бы его не похвалил!
  - А уж он после этого сам господином стал бы, так что ему похвалы этого господина вроде бы и не к чему.
  - Всё-то ты вывернешь, всё-то переиначишь, Иуда. Лука, как записал, так и оставь. Нам Иудины пояснения ни к чему, нам слово Учителя важно сохранить.
  Надо бы порасспросить Его, что Он хотел сказать этой притчей, но я не могу. Мне стыдно, что когда Он говорил, мои мысли были совсем о другом.
  
  * * *
  Он один не спал. Вернее, Он думал, что не спит только Он. Поэтому Он говорил сам с собою вслух - у Него была такая странная привычка. Ученики Его думали, что Он разговаривает с небесами. Нет, Он говорил сам с собой. Мне было слышно каждое его слово. Когда у меня закрыты глаза, я не пропускаю слов. Он сидел у огня и рассуждал:
  - Мне уже и самому опостылела эта вечная борьба со всем миром. Я тверда знаю, что мне не устоять. Коли уж надлежит принести себя в жертву счастью народа, среди которого живешь, то нынче - самое время. Сейчас канун Пасхи, праздник. Если меня схватят, то, конечно, потребуют моей смерти. Не от ненависти, нет. Они меня боятся. Ирод боится меня, и его шпионы рыщут за мной следом. Они желают схватить меня тогда, когда я буду один. Они не хотят сражения. Я тоже не хочу кровопролитья. Никто не хочет этого. Значит, наши желания совпадают. Они хотят схватить меня, я... Хочу ли я? Нет. Но этого не избежать. Рано или поздно найдется предатель. Из учеников моих кто-нибудь не выдержит этой жизни. И тогда ему станет стыдно уходить от нас. Человек так устроен, что ему легче быть обиженным, чем обидчиком. Этот кто-то будет искать случая обидеться, после чего уйдет с гордо поднятой головой. Ему так будет легче. Куда же он пойдет? Без денег, без друзей, как щепка, подхваченная волнами, не у этого берега, значит у того прибьет её. Стражники и шпионы Ирода - вот чьей добычей он станет. Коли этому случиться, так уж лучше бы сейчас. Завтра праздник. Если меня схватят, то по случаю праздника могут и отпустить. И тогда ещё некоторое время у меня будет для того, чтобы учить этих людей. Сегодня схватят, завтра отпустят - неплохой вариант. Отпустят ли? Отпустят. Куда им деваться? В крайнем случае, посадят в темницу. Это бы и к случаю. Ирод велит посадить меня в темницу, но завтра та самая пятница. Будет затмение солнца. Они народ суеверный, подумают, что небо подает им знак, что меня следует отпустить. Это бы тоже было очень кстати. Как же ещё воздействовать на эти тёмные души, как не чудом? Иудея, тебя призывают к добру, ты хватаешь пророка, и в этот день на три часа меркнет свет дневной! Трепещи, Иудея! Изменись! Посмотри на себя! Не небесных ли знаков тебе надо ждать, чтобы стать лучше? Только угроза кары небесной способна содрогнуть тиранов. Ну, так ты содрогнешься, Ирод. Так содрогнешься, что испуг твой докатится до Рима. Если бы меня схватили завтра... Предавший меня завтра был бы моим спасителем... Но что это я? Разве я желаю того, чтобы кто-то из моих учеников предал меня? Нет, это было бы крахом всего. Этих двенадцать я люблю, я верю в них. Они - я сам. Я бы умер за каждого из них. Но я бы не смог предать никого из них. Как же я помыслил, чтобы один из них предал меня? Нет, не хочу, не желаю... Пусть лучше позже меня схватят, пусть казнят, пусть не будет ни праздника, ни затмения, но позже... Лишь бы не ценой предательства. Никто из них не должен жертвовать своей душой для спасения моей жизни. Никто. Душа ценнее жизни. Умереть легче, чем быть отвергнутым, проклятым, ненавидимым и презираемым. И никому из них я не желаю этой участи.
  * * *
  - Уж рассвет. Все спят. Как они беспечны! Они знают, что о них есть кому подумать. Людям всегда надо быть уверенными, что кто-то есть, кто думает о них ежечасно. Тогда они спят, как дети.
  - Учитель, ты не спал?
  - Уже проснулся, Пётр? Не спалось мне что-то.
  - А мне снилось, будто я восседаю на позолоченном кресле, которое стоит у врат в чудесный сад. У меня на поясе ключи, а передо мной лежит книга, в которой записаны все дела земные. Я читаю в этой книге судьбы людей, и открываю им врата в чудесный сад.
  - Это запах цветущего сада навеял тебе этот сон, Петр.
  - Вставайте, братья! Уже рассвело!
  - Не буди их, Петр. День длинный. Пусть спят.
  - Петр, как тебе удается проснуться раньше всех?
  - Но не раньше Учителя.
  - А где Иуда?
  - Только сейчас заснул.
  - Я не сплю, Учитель. Я думаю.
  - О чем, Иуда?
  - О твоих словах.
  - О каких словах?
  - Ты говорил, что тебя предадут. Один из нас должен предать тебя.
  - Так вот оно что? Ты не спал и тогда тоже?
  - Прости, Учитель, я слышал. Почему у тебя так много врагов, Учитель? Почему против тебя злоумышляют? Почему Каиафа и Анна посылают стражников? Чтобы разыскать тебя? И ты это знаешь! Почему же ты не прячешься?
  - Зачем же искать того, кто не прячется? Зачем прятаться тому, кто не боится?
  - Они хотят схватить тебя тайно, когда поблизости от тебя нет друзей.
  - Ну так долго же они будут искать случая.
  - Они же могут застать тебя в каком-нибудь доме, где ты ночуешь.
  - Сейчас тепло, Петр, и мы ночуем под открытым небом.
  - Если же они схватят тебя, мы все погибнем за тебя, Учитель!
  - Нет, Петр, вы не сделаете этого.
  - Учитель, без тебя наша жизнь нам не дорога.
  - Петр, тебе не дороги те истины, которые мы вместе открывали?
  - Учитель, как ты можешь так говорить? Твоё слово свято для нас!
  - Так несите его людям. А если мы все погибнем, то каков итог?
  - Учитель, что же нам - стоять и смотреть, как стражники хватают тебя?
  - Именно, стоять и смотреть. А если вас станут обвинять в дружбе со мной, то отрекитесь и уйдите с миром, для того, чтобы в другом месте проповедовать мои слова.
  - Никогда! Нет, Учитель, я не смогу отречься от тебя!
  - А я говорю, что отречешься. И вот меня нынче вечером схватят, а ты ещё до второго крика петуха отречешься трижды от меня.
  - Учитель, не тому ты нас учил и не дело ты говоришь!
  - Молчи, Иуда!
  - Нет, я молчать не буду! Ты хочешь сделать из нас предателей? Ты видишь в нас предателей, хотя никто из нас тебя не предал!
  - Слова мои я и тебе повторю - если на то пойдет, то и ты меня предашь, но жизнь свою спасешь.
  - Никогда! Я свою жизнь отдам за тебя, если потребуется!
  - Ну, так значит, не тому я вас учил, и не верно вы меня поняли. Вы сотворили себе кумира из меня, сына человеческого!
  - Но ты же Бог! Ты оживлял людей?
  - Это вы ложные чудеса устраивали, чтобы у меня больше было учеников. Думаешь. Иуда, я не догадался, что дочь старейшины синагоги ты опоил зельем? Учил ли я вас обманом ловить души и сердца людей?
  - Очень она мне нужна! Она сама виновата! Она украла у меня бутыль и пила из неё.
  - А если бы она умерла? Грех этот был бы на твоей совести и на моей также.
  - Нет, не грех это - воровке отравиться тем, что она украла - сама она и была бы виновата.
  - О чем ты говоришь? Дочь старейшины - воровка? Уж верно, она решила, что это волшебное лекарство? Не ты ли её в этом убедил?
  - С чего ты это взял?
  - Отвечай, Иуда. Обманывал за моей спиной людей? Говорил, что я - Бог?
  - Я не обманывал. Ты и есть - Бог. Ты видишь меня насквозь.
  - Не совсем насквозь, но кое-что вижу. Не всё, что знаю о тебе, я рассказываю, Иуда.
  - Ты знаешь? Что? ... Так ты все-таки расстегивал мою одежду?
  - Успокойся, Иуда, подойди и поцелуй меня.
  - Ты надо мной издеваешься? Ты не хочешь быть со мной богом, не хочешь быть человеком, ты не желаешь быть мужчиной, ты стоишь надо всеми нами, и опускаешься ниже каждого из нас! Ты прислуживаешь последнему нищему, и бросаешь вызов царям и первосвященникам! Ты возносишься душой к светлым небесам и повергаешь нас во тьму своими загадками! Ты призываешь нас любить своих врагов и требуешь, чтобы мы предали тебя? Что если я послушаюсь и пойду, открою Каиафе место твоего пребывания? Почему ты играешь нами как кошка мышатами, ничего не говоришь до конца? Если ты сам сказал, что пришел с небес, почему ты запрещаешь мне рассказывать, что ты бог?
  - Послушай...
  - Я слушаю всю жизнь!!! Я все время кого-то слушаю, я кого-то люблю, я все время за кем-то иду, сначала это был брат, Иоанн, теперь это ты, завтра тебя убьют и мне опять нельзя будет умереть?!? И я буду слушать кого-то другого? Кого из них? Петра? Иакова? Кого ещё мне придется снова полюбить, чтобы затем потерять и отрекаться от него? Хватит!!! Я больше так не могу!!! Если миру суждено погибнуть, пусть он погибнет сегодня! Если тебя должны схватить - пусть схватят сегодня. Я не могу жить в страхе за тебя! Я помню голову Иоанна! Если так будет продолжаться, я ... Я...
  - Иуда!
  - Нет!!! Прочь!!! Хватит.
  - Ты гонишь нас?
  - Нет, оставайтесь. Уйду я. А вы - пируйте, если вам идет в горло кусок.
  - Подожди... Я понял. Ты нарочно затеял ссору, Иуда. Что ты надумал?
  - Ты хотел сегодня быть схваченным? Я помогу тебе.
  - Это я виноват, прости меня, Иуда. Не будем ссориться.
  - Ты уже сказал. Я сделаю всё, как Ты желаешь.
  - Что именно?
  - Как ты хотел.
  - Ты предашь меня?
  - Если будет надо.
  - Иуда, как ты смеешь такое говорить!
  - Одумайся, Иуда!
  - Что он такое сказал, Учитель? Как он мог?
  - Оставьте. Вы не понимаете. Это дело наше с учителем.
  - Нет, Иуда, я не позволяю тебе. Такой жертвы не требуется. Я не смогу простить себе тебя. Я не смогу простить. Нет. Ты не должен.
  - Жертва? Пожертвовать чем-то для Тебя - это счастье, Учитель.
  - Остановись!
  - Не останавливай меня.
  - Ты будешь проклят друзьями! От тебя отвернутся потомки! Если они у тебя будут.
  - Это не имеет значения. Ты будешь меня проклинать, Учитель?
  - Я тебя люблю, Иуда. Останься. Не ходи!
  - Сейчас в тебе говорит жалость ко мне. Это не верный путь. Я не терплю, когда меня жалеют. Хоть что-то я сделаю так, как считаю нужным сам.
  - Остановись!
  - Мы увидимся.
  - Что он делает, что он делает! Иуда... Я скорблю о тебе. Ты выбрал не правильный путь.
  - Во имя тебя, Учитель.
  * * *
  Я стою перед дорогими дверями храма. За этими дверями - первосвященники Анна и Каиафа.
  Я никогда в жизни не открою эти двери.
  Зачем я здесь?
  У меня нет сил выполнить то, что задумано.
  Я не смогу тебя предать, Иисус.
  Прости.
  Эта жертва - непомерна.
  Я не смогу быть твоим врагом.
  Даже показным врагом.
  Мне следует принести в жертву тебе свою жизнь. Это легко.
  Мне нужно пожертвовать совестью ради Тебя. Чтобы спасти Тебя, надо предать Тебя.
  Это невозможно.
  Зачем я здесь?
  Нет, не смогу!
  Надо идти назад.
  Вернуться. И просить прощения за то, что нет сил предать.
  * * *
  - Если бы кто-нибудь мог помочь мне, я бы целовал ему ноги!
  - Кто ты, человек?
  - Я - убитый горем отец, который не хочет жить более на этом свете.
  - Расскажи, что случилось с тобой?
  - Посмотри на меня! Разве на моем лице не написаны мои несчастья?
  - У тебя лицо очень несчастного человека. Но что же с тобой произошло?
  - Я лишился единственной радости в этом мире, мой сын погиб. Он служил в гвардии тетрарха. Их отряд должен был схватить вора и убийцу Варраву. И он погиб в этой схватке. Тетрарх выслал мне деньги - награда, обещанная за поимку Варравы, причитающаяся моему сыну. Эти деньги жгут мне карман!
  - Утешься, старик. Людям часто приходится нести потери. Но жизнь продолжается. Раз твой сын погиб за правое дело, я думаю, душа его обретет покой и счастье.
  - Я не знаю, кто ты, но слова твои - бальзам на мою душу. Но что мне делать с этими деньгами? Они жгут мне карман. Всю жизнь я мечтал быть богатым, никогда не имел лишних денег, но насколько же я был счастливей тогда, чем сейчас, когда теперь у меня в руках такая большая сумма! Все эти деньги я бы отдал за надежду свидеться со своим сыном не на этом свете, так хоть на том! Ведь у меня кроме него никого не осталось!.. Добрый человек, не знаешь ли ты способа моей душе попасть туда, где обитает душа моего сына?
  - Нет, я такого способа не знаю. Но Учитель знает. Он знает всё.
  - Не отведешь ли ты меня к Учителю?
  - Этого я сделать не могу. Сейчас невозможно. Когда он будет проповедовать, приходи и ты. А сейчас нельзя к нему.
  - Но как же это? Ты едва только принес мне утешение, как тут же уходишь? Тогда не откажи мне в одной просьбе.
  - Если это будет в моих силах.
  - Надеюсь. Вот, возьми эти деньги и отнеси их тому, кого ты называешь Учителем. Пусть он отдаст их бедным. Пусть они молятся о благополучии души Аддия и отца его Ионама.
  - Но как же ты?
  - Эти деньги за кровь моего сына - они кровавые деньги. Я не смогу их потратить, они не нужны мне. На этих тридцати серебряниках кровь...
  - Я сделаю так, как ты хочешь, Ионам. Я отдам эти деньги учителю, чтобы Он роздал бедным.
  - Да будут благословенны твои потомки, добрый человек.
  
  * * *
  - Учитель, я с радостной вестью для обездоленных и сирых. Прости меня за резкие слова, забудем всё. Позволь я тебя поцелую?
  - Что тебя возвратило ко мне, Иуда?
  - Вот эти тридцать серебряников. Возьми их, Учитель.
  - Это - цена твоего поцелуя, Иуда?
  - Нет, это повод, а причина в том, что я люблю тебя.
  - Оглянись, за тобой идут стражники. Они тоже пришли проявить ко мне любовь?
  - Стражники?.. Кто их привел?!
  - Так это и есть Иисус? Отлично. Схватить его!
  - Что происходит? Отпустите его! В чем дело? Кто вы такие?
  - Иуда, тридцать серебряников можешь оставить себе. Святейший Анна дарит тебе их.
  - Анна? Это деньги первосвященника?
  - А чьи бы ты думал?
  - Я не желаю денег первосвященника! Отпустите Учителя!
  - Учитель, мы будем сражаться за тебя!
  - Учитель, мы не дадим арестовать тебя!
  - Уберите клинки, чада мои! Смотрите, вы отсекли ухо стражнику. За это ухо не заплатить бы вам головами! Стража, и вы уберите клинки. Они не будут сражаться!
  - Учитель, как же так?
  - Чада мои, оставьте! ... Всё уже предрешено. Ничего не изменить. Если Анна и Каиафа так желают меня услышать, что посылают за мной такой отряд, мой долг пойти и встретиться с ними.
  - Иуда, как ты мог?
  - Я??? Я не виноват! Это - ловушка!
  - Рассказывай! Забирай свои кровавые деньги и уходи прочь!
  * * *
  - Что случилось! Как такое могло случиться!? Эти деньги - были ловушкой! Этот человек - шпион первосвященника! Всё подстроено заранее. Какой позор! Какой стыд! Как пережить! Эти деньги - они и вправду - кровавые! Лучше умереть. Ничего другого мне не остается. Да и не надо...
  
  
  ЧАСТЬ III
  ЗАПРЕЩЁННЫЙ ДНЕВНИК
  
  Я родился в шестой раз. На этот раз я был сын человеческий. У нас на родине многократное рождение в порядке вещей, первые шесть лет (шесть земных лет) у новорожденного как бы два сознания: одно - прошлое, спящее, другое - настоящее, бодрствующее. За шесть лет они полностью сливаются, и человек становится самим собой - таким, каким он был до последнего перехода. По достижении этого возраста человек восстанавливается во всех гражданских правах, хотя внешне он выглядит как ребенок. А до той поры он живет у "матери", как у кормилицы, а для остальных людей он как бы находится на излечении в стационаре. По окончании курса "лечения" он возвращается в старую семью, если она у него была, но и для новой семьи он никогда уже не станет чужим... Это так привычно, это - в порядке вещей. Но это у нас, на Лазурите. Это - общепринято, потому что это единственный способ достижения бессмертия души, а сознание бессмертия души - это единственный способ достижения гармонии и полноты счастья.
  Те, кто изобрел бессмертие, не успели воспользоваться плодами своего открытия, но они заслужили благодарность всего населения Лазурита. А это - без малого триста планет. Прошло немало времени, пока научились осуществлять идею перерождения души в посмертном потомке. Человек переносит своё "Я" в будущего потомка в момент его зачатия, сознание плавно угасает в старой оболочке и медленно пробуждается в новой, ощущение такое, как будто долго и хорошо поспал... Старая оболочка прекращает свое существование за ненадобностью, но это никого не тревожит, поскольку сознание полностью переходит в новую. Для этого требуются некоторые препараты, специальный комплекс психофизических тренировок, производимых с раннего детства, конечно, в идеале - врачебная помощь. Но в моем случае - в случае космолетчика - разведчика, такую помощь ждать было неоткуда. И все же выбора у меня не было. Я потерпел аварию, поскольку сразу не распознал древний город - садиться на город было немыслимо, но и повернуть было не легко. В результате резкого изменение курса подкрылки не выдержали удара слишком плотной атмосферы... и авария. Жители этой планеты наблюдали яркую звезду, которая упала в ночи в пустыню...
  Я оказался один, смертельно раненный, без надежды на помощь где-то на задворках галактики и понял, что у меня не осталось выбора - я должен умереть. Дома мои раны назвали бы пустячными. Дома - это на одной из трехсот планет или в космическом пространстве между ними. Но здесь скудных остатков моей аптечки едва хватило на то, чтобы зашить, вправить, подклеить, обезболить всё, что можно, и обеспечить прилив сил, необходимый для двухдневного перехода через горячие пески. Днём и ночью я шагал, как робот, на автопилоте. По прямому маршруту, указанному биодатчиком, выход к людям, в город через барханы песка...
  Я был похож на одного из них, когда добрался до города: лохмотья, борода, обветренное лицо, загорелое тело...
  Я увидел её и перестал видеть других, ибо она была красавица даже по нашим меркам. Генетически все люди очень близки. Это я знал не только из теории, но и по собственному опыту, ведь я - космолетчик, разведчик первой линии, открывший планеты Q-12 и Ахой-ахой. Эта планета была третья, а эта женщина была первой красавицей среди всех, кого я видел, а видел я много. Я улыбнулся ей, постарался сделать это как можно ласковей. Она ответила улыбкой - первый контакт с этой цивилизацией. Я улыбнулся ещё ласковей - она что-то сказала. Я погладил её волосы и поцеловал руки. Она поначалу отпрянула, но потом прильнула ко мне на короткий миг. Затем схватила меня за руку и увлекла за собой. Я не помню, куда и сколько времени я шел, помню только, что, очутившись в какой-то хижине или сарае, она замкнула ветхие двери и подперла изнутри доской. Когда она стала раздеваться и целовать меня, я вдруг понял, что я могу сохранить свое "Я", продлить жизнь своей душе так же, как мы делаем это дома. Никто и никогда не делал этого с представителями другой цивилизации, но у меня появился шанс. Ампула со снадобьем встраивается в зуб, её можно прокусить, но делать это надо тогда, когда слияние уже началось... Я так и сделал. Она оказалась девственницей, но я не успел удивиться, поскольку сознание начало уходить из моей старой оболочки и заполнять будущую новую... Моё "Я" сладко засыпало, и в самый острый и сладостный момент слияния я на время перестал себя ощущать, как будто погрузился в сон. В этот миг тело космолетчика перестало быть моим, перестало ощущать что бы то ни было.
  * * *
  Я родился в шестой раз. На этот раз я был сын человеческий. Я помню себя ребенком, помню тех людей, которые считали меня своим сыном. Отец был плотником. Он не был ни плотником, и ни отцом мне. Просто он чинил мебель, пришедшую в негодность, за это соседи угощали его наливкой, я для меня давали сушеных фруктов. Я не называл его отцом, люди не называли его плотником, но мою мать люди считали его женой, так как жили они под одной крышей.
  Я помню всё о своём детстве. Теперь я пишу дневник. Пожалуй, его следовало бы озаглавить "Гадкий утенок", или, быть может "Маугли". И хотя я в совершенстве изучил литературу своей второй родины, я с сожалением осознаю, что мой дневник никогда не станет достоянием этой культуры. Это невозможно. Потому что если бы они осознали истоки того, что мной описано, поняли кто я, по сути, и кто я для них, они протестовали бы всей душой против правды. Потому что самое подходящее название для моего дневника - "Евангелие от Иисуса".
  * * *
  Я хотел понять их. Когда мне это удалось, я ужаснулся.
  * * *
  Я осознал, что не были они ниже меня, но страшным было то, что они были такими же, как я. Изучая их, я познал самого себя. Я почувствовал себя частью этого народа, и во мне было то же зло, что и в них. Но я раньше этого не замечал, ибо я жил по другим законам, и легко мне было быть справедливым и добрым. В их жизни это было нелегко, или даже вовсе невозможно.
  Мы не пишем дневников. Трудно писать о себе плохое, а если не писать этого, а только хорошее - то это не дневник. Создавать ложный образ о себе стыдно даже перед самим собой. Поэтому мы не любим читать о себе не только то, что пишут о нас другие, но и то, что написали когда-то сами. С возрастом приходит это понимание, мои соотечественники все понимают это. Лучше быть лучше, чем кажешься, чем казаться лучше, чем быть. Поэтому дневники не пишет никто. Но я решился. Наверное, потому, что я уже не вполне житель Лазурита. Я уже и сам не вполне осознаю, кто же я такой.
  * * *
  Я наблюдал за ним достаточно долго, чтобы понять, что он делает. Этот человек мне был симпатичен. Он стоял по пояс в воде и обращался к людям. Он убеждал их омываться, смывать с себя грязь мирскую, а с ней очищаться от греховных мыслей. Он призывал их думать о вечном, отрешившись от сиюминутного. Он призывал оттолкнуть от себя зло и повернуться навстречу добру. И хотя он несколько смутно толковал разницу между добром и злом, всё же это был акт оздоровления морального, совмещенного с физическим действием, это помогало, его последователи испытывали облегчение. Поскольку дикое состояние, в котором они находились, требовало какого-то действия наряду с духовным очищением, его метод был очень хорош для них. Я узнал его, но мне захотелось познакомиться с ним поближе. Я подошел и обратился к нему:
  - Я хочу выслушать твое слово и омыться у тебя.
  - Кто ты?
  - Мое имя тебе ничего не скажет. Я пришел издалека.
  - Мне кажется, я знаю тебя. Ты - Иисус, сын Марии. Мы состоим в родстве.
  - Да, Иоанн, и всё же я пришел издалека.
  - Я знаю. Расскажи, что тебя тревожит?
  - Меня тревожит, что люди живут не так хорошо, как могли бы при том достатке, что посылают им плоды их трудов. Многие из них жестокосердны, думают о наживе и не помогают друг другу.
  - Что же тебе до этих людей?
  - Чужая боль иногда сильней собственной. Люди живут в дикости, они доставляют друг другу мучения и тем тешатся, спасаясь от собственных невзгод. Я много наблюдал и изучал людей. Чем больше изучал, тем меньше мне нравилось то, что я вижу. Я видел людей, кого веселило чужое несчастье, поскольку позволяло чувствовать себя счастливыми, хотя это было далеко не так. Жизнь человеческая ценится повсюду низко, здоровье не ценится вовсе, а любовь считается товаром.
  - Только девки торгуют любовью!
  - Девки делают это открыто, остальные поступают также, но называется это иначе. Такую любовь, которую нельзя продать, не замечают, а если и заметят, так растопчут. Любовью торгуют все - правители и стражники, священники и нищие, купцы и землепашцы, хозяева и рабы. Каждый старается либо урвать побольше за любовь или дружбу, или за услугу словцом или поступком, либо купить всё это у других. Покупающих себе услады уважают все, продающих большей части презирают, тех же, кто не продает и не покупает, ненавидят.
  - Даже если ты прав - тебе-то что до этого?
  - Люди живут так, как нельзя жить людям. Я их не смею осуждать, ведь это - мой народ.
  - Только царь называет людей своим народом.
  - Неужели?.. Я не могу презирать их - я могу лишь любить их, любить даже сильнее, чем тех, кого оставил ...
  - Ты оставил кого-то?
  - Да. Я же сказал, что пришел издалека. Как мать любит несчастное дитя сильнее, чем счастливое, как человек бережет ушибленный палец с большей заботой, чем здоровые пальцы, так я полюбил новую родину сильнее, чем прежнюю. Я не могу смеяться над людьми - я могу лишь скорбеть об их несчастьях. Если бы я мог, я бы исцелил их, и я пытался помочь тем, кого ещё можно было спасти без лекарств. Но не так люди нуждаются во враче, как в духовном оздоровлении. Словом тоже можно излечить от некоторых физических болезней, но важнее - излечить от черствости души. Если бы люди слушали самих себя, свою совесть, им бы не зачем было слушать других. Но они не стремятся иметь здоровую душу - никто из них, хотя все хотят силы и здоровья тела.
  - Людей надо учить. Я пытаюсь учить их добру.
  - Сказал ты: "В пустыне приготовьте путь господу нашему!" Почему так говоришь?
  - Надо иметь сердце чистое, не отягощенное помыслами к худому, жаждой мирского, чистую душу, готовую к принятию Господа, который грядёт. Пустой должна быть мошна помыслов и желаний - и наполнится она дополна благодатным ученьем Божиим.
  - Разве пустая душа лучше воспримет добро, чем душа подготовленная? Неужто почва пустая лучше родит, чем добрая? А если Господь, которого ты ждешь, не придет?
  - Он придет, или пришел уже. Иначе - беда.
  - Нельзя ждать веления свыше, прежде, чем творить добро. Надо самому себе велеть. Человек должен высший суд иметь внутри себя, а не ждать его снаружи.
  - Что же хочешь ты от людей? Чтобы внутри себя растили бога?
  - Чтобы любили друг друга и помогали в трудное время. Каждый человек - частица бога, если он живет и поступает с людьми так, как хотел бы, чтобы жили и поступали с ним все остальные.
  - Да, ты прав. Люди должны воздавать добром за добро и лишь за зло платить злом, иначе ведь зло не уничтожишь. Но, к сожалению, люди перестали быть справедливыми.
  - Я не соглашусь с тобой. Если за зло платить злом - зло будет шириться. Если добром отвечать лишь на добро - добро будет убывать. Мало быть справедливым - надо быть добрым к другим вплоть до несправедливости к себе самому. Если тебя обидели - прости. Не осуждай, а пойми и прости того, кто нанес тебе обиду, и тогда тебя простят за те обиды, которые ты нанес, сам того не ведая. Если тебя ударили по одной щеке - подставь другую.
  - Это мне не понятно.
  - Надо, чтобы за добро не воздавали злом, чтобы малое зло прощали с легким сердцем, а не позволяли ему родить большее зло.
  - Почему надо прощать зло? Можно ли победить его так?
  - Случается ли, что молния поражает чей-нибудь дом, и чтобы он сгорел дотла?
  - Такое иногда происходит.
  - А бывало ли, чтобы от удара молнии построился дом?
  - Нет, такого никто не видывал.
  - Вот видишь - зло порой приходит само собой, добро же гораздо реже.
  - Но ведь иногда выпадает на долю человека удача. Сегодня он - нищий, а завтра может найти кошель, полный золота.
  - Разве деньги - это добро? Довели кого-нибудь они до добра? Ну, хотя, ладно - пусть так... Допустим, что это - добро. Но в этом случае зло свершилось для другого. Тот, что его потерял, был раньше богат, а теперь стал нищим. Одному - добро, другому - зло. Разве при этом общее количество добра увеличилось? Оно уменьшилось, ведь тот, кто потерял, должно быть много работал, прежде чем скопить, тот же, кто нашел, возможно, вовсе не заслуживает удачи. Если найдешь ты чужое добро - его надо вернуть, а коли вернуть не сможешь, раздай тем, кто нуждается более тебя.
  - Ты так поступаешь?
  - Я бы так поступил. Но мне не случалось находить золото. Я не смотрю под ноги. Чаще я смотрю в глаза людям, а иногда - много выше. К небесам, на звезды...
  - Что же там видишь, на небесах?
  - Тех, кого силился бы я увидеть, я могу увидеть лишь в себе - не глазами, но духом я с ними. Тот, кто меня невольно послал, был бы мной не доволен.
  - Ты себя осуждаешь? За что?
  - Зная многое, больше других я мог бы сделать. Моя миссия не выполнена, но раз уж я здесь, я должен быть с теми, с кем разделяю время и место существования. Я не могу примириться с тем, что вижу, значит должен изменить. Но силы мои и время ограничено, ищу себя, чтобы лучше осуществить то, что должен поставить своей задачей. Я должен передать людям частички своих знаний. Чувствуя чужую боль, на научил я никого чувствовать её за других.
  - Что ты собираешься делать?
  - Я пришел к тебе за советом.
  - Ты сам дашь себе совет лучше, чем я.
  - Ты прав, я уже понял, что необходимо.
  - А я понял, кто ты такой.
  - Этого не может быть.
  - Твои слова лишь подтверждают мою догадку.
   * * *
  - Уж вечер.
  - За разговором время быстро прошло. Я рад, что познакомился с тобой.
  - Я тоже. Не думал, что встречу такого, как ты. Я рад, что ты пришел ко мне, но не мне отвечать на твои вопросы. Тебе не нужна моя проповедь, ты сам себе бог - иди и проповедуй именем своим.
  - Я не бог, я человек.
  - Человека никто не станет слушать. Если ты знаешь больше, ты - пророк, если больше пророка, ты - бог. Если ты умеешь больше, но не используешь это во благо другим - ты меньше, чем человек, если же ты даришь свои знания другим - ты бог. Сам решай, кем тебе быть, но коли правду говоришь, что знаешь и умеешь больше, чем другие, так ты должен выбирать между богом и нечистым, и не дано тебе быть таким, как все. Будь же Богом, чтобы не стать Диаволом!
  - Позволь спросить - как же мне стать богом?
  - А вот так. Люди!!! Этот человек не нуждается в моем учении! Это - тот, кого мы ждали! Он - наш Спаситель!
  - Остановись! Что ты говоришь?
  - Слушайте его! Я - лишь предтеча его, он - наш Учитель и Пророк. Ступайте с ним, и научит он вас как жить! Он - Мессия, Христос! Я первый поклонюсь ему!.. "Он перевернул во мне всё... Как я стану теперь призывать людей готовиться к встрече, с господом? Теперь уж он и сам здесь... Последовать за ним. Слушать его... Трепещите, тираны, теперь вам пришел черед держать ответ за все. А мне - пристало ли мне заслонять его своими проповедями? Когда Солнце пришло - Луна, скройся!"
  
  * * *
  И я ушел от него в смятении чувств. Если бы я знал, что к нему придут они, чтобы искать меня...
  * * *
  - Ты - тот, кого называют Илией - пророком?
  - Мое имя - Иоанн.
  - Ты называл человека Господом Христом - спасителем?
  - Господом я называл Господа нашего, а человека я называю человеком.
  - Это тот. Взять его.
  - Я не нарушал законов.
  - Молчи, коли хочешь остаться живым.
  - Все мы во власти господа, а вы - лишь слуги рабов его.
  - Вот и посмотрим, кто над кем властен, а кто у кого раб. А вы - чего глазеете? Ну-ка прочь! Дорогу страже великого Тетрарха!
  - Дети мои, отверзните сердца к Господу нашему, ибо он пришел уже.
  - Молчи!!!
  - Мое слово услышано, а вас я презираю, слуги Ирода! Люди, не отрекитесь от веры своей!
  - Получай же, раз не хочешь молчать!
  * * *
  - Он называл тебя Богом и Пророком и за это поплатился.
  - Ты кто? О ком ты говоришь? Кто - он?
  - Он, Иоанн. Это тебя он назвал тебя Пророком, сказал, что ты выше его.
  - Ты говоришь о том человеке, что стоял в реке? Его зовут Иоанн, верно. Что же с ним сталось?
  - Какой же ты Пророк, если не знаешь того, что знают все?
  - Я не Пророк, он ошибался.
  - Но ты - важный человек, если из-за тебя его схватили ...
  - Почему ты полагаешь, что его схватили из-за меня?
  - Пришли стражники и стали допрашивать его - что он кричал о Боге. Он засмеялся им в лицо и сказал, что не боится их, ибо видел Бога живого на земле и разговаривал с ним. Стражники стали его бить. Одному из них он плюнул в лицо и вновь сказал, что Бог пришел, что он - среди нас, и что пришла пора бояться и дрожать им, стражникам, ибо добро скоро победит зло.
  - Велика же вера этого человека...
  - Так он ошибается?
  - И да и нет.
  - Ты говоришь загадками.
  - Все пророки говорят загадками, разве не так?
  - Так ты - Пророк?
  - Наверное, мне пора становиться им.
  - Разве можно стать пророком по собственному желанию?
  - Нет - только вопреки желанию.
  - Так ты не хочешь быть пророком?
  - Нет, не хочу. Расскажи мне о том человеке.
  - Говорят, его обезглавили.
  - Как?!
  - Его посадили в темницу. Он ругал Иродиаду.
  - Разве это она велела его арестовать? За что он её ругал?
  - За прелюбодеяния. Он упрекал её, что она вышла замуж за брата своего покойного мужа.
  - Разве не в обычаях вашего народа младшему брату брать в жены вдову старшего брата?
  - Да, такой обычай есть.
  - За что же он упрекал ее?
  - Филипп не умер.
  - Откуда такая весть?
  - Ты ждешь, что я стану повторять слова преступника?
  - Преступника?
  - Его казнили.
  - Смертная казнь отменена. Ирод не выносит смертных приговоров.
  - Приговора не было. Было слово.
  - Слово не убивает, если это слово - не приговор.
  - Это была клятва. Дочь Ироиады угодила царю танцем. Он обещал выполнить любую её просьбу. Она попросила голову Иоанна.
  - Какая жестокая девушка!.. Возможно ли, чтобы она требовала его смерти?
  - Говорят, что она не смерть имела в виду. Говорят, она просила царя отпустить Иоанна. Возможно даже, что она любила его. Но её слова имели двоякий смысл. Она просила голову Иоанна, она её получила.
  - Как же царь её не понял?
  - Он понял так, как разъяснила царица.
  - Или так, как сам захотел понять?
  - Не просьбу дочери, но желание царицы выполнил царь за танец Саломии.
  - Дочь просила, мать перевела? Значит, дочь не виновна? Царица так ненавидела Иоанна за его проклятья? То, что можно увидеть в зачатке - сбывается, как если бы было предначертано. Ибо пороки творят зло, а зло приводит ко власти пороки. Не надо быть пророком, чтобы увидеть, куда ведут пороки. Так в чем он её обвинял?
  - Она не должна была выходить замуж за Ирода. Она отдала брату своего мужа себя и его царство. Без этого брака Ирод не получил бы столько власти. Ирод равен царю, но он не достоин быть царем.
  - Чем он плох?
  - Он не любит народ свой, поскольку слишком любит себя.
  - Откуда тебе это известно?
  - Мышь малая видит то, что льву не дано увидеть.
  - Так ты своими глазами видел казнь?
  - Да.
  - А остальное - откуда знаешь?
  - Слухом земля полнится, Иисус.
  - И имя знаешь моё...
  - Он тебя знал. Он был моим братом. То есть, духовным братом. Точнее, он был моим учителем. Теперь его нет. Он верил в тебя, поэтому я говорю тебе о нем.
  - Я не предполагал, что у него есть такие верные друзья. Так ты - брат или ученик его?
  - Ученик, но не брат я ему, это точно. Просто ... я оговорился.
  - Хорошо иметь таких преданных учеников.
  - И ты окружай себя учениками, иначе не убережешься.
  - Я не собираюсь беречь себя. Я не боюсь ничего.
  - Иоанн тоже не боялся.
  - Как посмели его убить? Ведь смертной казни нет в Иудее!
  - Казни нет, однако же убивают. Кто же обвинит царя?
  - Я!!!
  - Значит, и тебя казнят.
  - Ты пойдешь со мной?
  - Нет.
  - Почему?
  - Мой учитель - он, а не ты.
  - Его нет.
  - И меня скоро не будет.
  - Ты хочешь умереть? Разве не достойнее - жить и продолжать дело учителя?
  - Я не хочу умереть. Просто я умру.
  - Почему?
  - Смотри.
  - Кровь! Зачем ты перерезал себе вены?
  - Нет, я просто снял перевязь. Жилы я разрезал раньше - когда убили его. Я не хочу жить без него, он был для меня всем. Он хотел, чтобы весть о нем дошла до тебя. Его воля выполнена, теперь я свободен.
  - Дай, я перевяжу тебя. Ты должен жить.
  - Я не должен уже ничего и никому. То, что я был должен, я сделал. Я рассказал тебе о нем. Мне нечего больше делать в этом мире.
  - Как зовут тебя?
  - Я уже не помню. У меня нет имени с тех пор, как я последовал за ним.
  - Что же это за страна, где лучшие гибнут в бесславии, а худшие торжествуют над ними!?
  - Это - твоя Родина, Иисус...
  * * *
  "Эта нитка слишком блеклая и временами такая тонкая... я все время опасаюсь, что она порвется. Лучше я её перережу и возьму другую" - сказала Парка...
  * * *
  - Где я?
  - Не беспокойся, тебе ничто не угрожает.
  - Но я должен был умереть! Я чувствовал, что умираю. Силы оставили меня и глаза сомкнулись. Я уже умер.
  - Ты будешь жить.
  - Как ты спас мне жизнь? Как тебе удалось?
  - Я знаю кое-что о том, как излечить больного.
  - Излечить, но не воскресить.
  - Иногда разница не столь велика, как ты думаешь.
  - Так ты и вправду - Пророк и Чудотворец.
  - Не думай об этом. Главное - отдохни. Тебе следует набраться сил. Ты будешь жить.
  - Но я не хочу!!!
  - Как же ты собираешься оставить меня одного? Ведь ты - ученик Иоанна, ты передал мне его волю, чтобы я был Пророком, а теперь меня хочешь покинуть?
  - Разве Пророку нужны помощники?
  - Друзья нужны всякому. Пророки - не исключение.
  - Ты берешь меня в друзья к себе?
  - Если ты согласишься.
  - Такая честь для меня! Быть другом Пророку Иисусу.
  - Значит, так и решим.
  - Я согласен.
  - Как же зовут тебя?
  - Иуда. Я из Кариота.
  - Вот тебе моя рука, Иуда из Кариота.
  * * *
  - Иуда, расскажи, что ты знаешь о смерти Иоанна.
  - Я умирал вместе с ним, когда подглядывал за ними. Я умер, после того, как рассказал тебе о нем. Ты хочешь, чтобы я умер снова, рассказывая тебе о его гибели?
  - Я хочу умереть вместе с тобой, чтобы понять, что произошло. Мы вместе пройдем через это. Я тоже его любил, хотя я знал его недолго.
  - Ладно, слушай.
  * * *
  - Иоанн, ты - пророк! Предреки свою судьбу.
  - Стражник, моя судьба написана в твоих глазах. Я не знал, что Ирод настолько труслив, что отважится на это преступление.
  - Я даже не предложу тебе высказать последнее желание, Иоанн.
  - Я вижу, ты достаточно храбр, чтобы разговаривать со своей будущей жертвой. Храбрецами не должны руководить трусы - это очень опасно для государства.
  - Ты - занятный человек. Если бы я не торопился, я бы поговорил с тобой.
  - Торопись, у тебя всего пять минут, чтобы совершить злодейство. А мне спешить некуда, у меня впереди вечность.
  - Я только выполняю приказ.
  - Не ты первый, не ты последний, кто оправдывается перед собой и людьми таким образом. Веришь ли ты сам себе?
  - Пригни-ка голову.
  - Да простится тебе...
  * * *
  - Иуда, ты считаешь Саломию виновной в смерти Иоанна?
  - Я считаю виновными всех. Она не лучше стражника, который его обезглавил. Не будь его, нашлись бы другие, не будь её, возможно, он был бы жив.
  - Настоящие убийцы не те, кто убивают, но и они - тоже...
  - Они все - убийцы! Все виноваты в его смерти.
  - А ведь и мы с тобой явились невольной причиной его гибели.
  - Нет! Только не я!
  - Если бы он не встретился со мной, возможно, его бы не схватили на этот раз.
  - Может быть, твоя судьба повлияла на его гибель, но моей вины нет!
  - Ты позволил его схватить. Стражников было двое, а вас, учеников, сотни. Мы все виновны в том зле, что творится вокруг нас, раз не противодействуем ему.
  - Я подстерегу этих стражников и убью их!
  - Этим ты Иоанна не вернешь, а лишь увеличишь количество страданий на земле. У стражников должно быть есть жёны, дети...
  - Я убью Ирода!
  - До него не добраться. Тебя не пустят даже на порог его заднего двора.
  - Я переоденусь нищим и проберусь в сад, как тогда.
  - Тогда был праздник, по случаю дня рождения Ирод позволил нищим быть зрителями на его пиру. По будням Ирод не жалует нищих. Если тебе не переломают ребра, это будет большой удачей.
  - Я убью Иродиаду!
  - Она бережется пуще Ирода.
  - Я убью Саломию!
  - Ты никого не убьешь, Иуда, та будешь моим первым учеником.
  - Я ненавижу их.
  - Первое, чем мы займемся, попытаемся избавиться от ненависти. Это чувство разрушает человека. Пусть лопаются от ненависти твои враги, а ты посочувствуй им, ведь они будут несчастнее тебя, того, кто освободился от ненависти.
  - Сочувствовать - убийцам брата? Учителя, я хотел сказать.
  - Иуда, я не вправе требовать такого. Но я прошу. Изгони ненависть из своего сердца. Начни с Саломии. Её легко простить. Она молода, наивна...
  * * *
  - Саломия! Скажи Симону и Андрею, что скоро отплываем.
  - Хорошо, Заведеюшка. Я их пошлю к тебе.
  - Учитель, ты слышал? Опять это имя...
  - Это - другая женщина. Это жена того рыбака, что окликнул её. Пойдем, познакомимся с ними.
  * * *
  - Здравствуй, добрый человек.
  - Здравствуйте и вы, странники.
  - Красивая жена у тебя. И дети ладные - позволь порадоваться твоему счастью. Вот, если бы все так жили, как ты.
  - Радоваться нечему, какое уж счастье! Все дни в трудах, все дни в нужде.
  - Разве у тебя на душе тяжело?
  - На душе-то легко, да и в карманах не тяжело.
  - Чего же не хватает тебе для счастья?
  - Счастлив лишь тогда человек, когда все есть, что захочет, а у меня - только лодка, да рыбачьи сети.
  - Ошибаешься, счастлив тот, кто знает, что идет по правильному пути. Счастлив тот, кто держит свою судьбу в собственных руках. Кто может рассчитывать на свои силы, тот ни от кого не зависит. Кто не причиняет зла другим, тот может не опасаться зла ни от кого. У кого нечего отнять, то не вызывает зависти и не рискует жизнью, не дрожит днем и ночью в страхе за свое добро. Счастлив тот, кто смело смотрит людям в глаза, потому что нет причин у него ждать от них плохого. Счастлив тот, у кого морщины на лице появляются от улыбок, а не от скорби. Мне кажется, что ты счастлив, Заведей.
  - Ты прав, человек, и говоришь умно. Только заботит меня то, что некому передать мне моё ремесло, а сыновья мои не желают быть рыбаками. Каждый раз через силу я выхожу с ними в море, приходится упрашивать, и порою и прикрикнуть, чтобы заставить их рыбачить со мной.
  - Быть может, их предназначение в другом?
  - В чем же может быть предназначение сыновей рыбака, как не в том, чтобы ловить рыбу?
  - Отец, рыбу это мы видим с детства каждый день. Всю жизнь одно и то же. Вода, лодка, сети, рыба. Мы живых людей не видим неделями, все только рыба.
  - Симон, что ты такое говоришь? Зачем тебе люди? А мы с матерью чем плохи? К тому же, как с уловом возвращаемся, вы же с Андреем уходите на всю ночь в кабак! Неужто там людей мало вам?
  - Отец, Симон прав. С людьми общаться гораздо приятнее, чем с рыбой.
  - Заведей, отпусти своих сыновей со мной, ибо не к рыбе их души лежат, не рыбу ловить они хотят, а людей ловить в свои сети.
  - Ловить людей? Что ты под этим разумеешь?
  - Человек никогда не бывает сам по себе. Душа его недолго летает во все стороны. Не в те силки, так в иные - все равно попадется. Если не привлекать людей к праведной жизни, так они пойдут по пути зла. Возвестить благую весть о том, что люди - братья, что всем пристало любить всех - значит ловить души заблудшие и возвращать их на путь истинный. Это я имею в виду.
  - Этим ты занимаешься со своим товарищем? Я сразу понял, что вы - люди не простые. Уж и не знаю, что со мной, но я верю словам твоим, как если бы ты был мой давнишний друг.
  - Верь мне и отпусти сыновей, коли они согласятся.
  - Отец, отпусти нас.
  - Отец, мы пойдем с этим человеком.
  - Ваш выбор, дети, вы уж не в том возрасте, чтобы я решал за вас. Идите, проститесь с матерью.
  - Отец, мы вернемся - мы только посмотрим мир и вернемся.
  - Конечно, Симон, я знаю. Да, Андрей, слушай Симона, он - старший. Возвращайтесь, мы будем ждать. "Все сыновья обещают вернуться, и никто не возвращается, так было во все времена. Я уж давно ждал этого, давно смирился. Хорошо хоть, что не с худым человеком отпускаю их, и не одних".
  * * *
  Она напоминала мою земную мать. Конечно, она была моложе, но я помню свою мать молодой, такой, какой она была при нашей первой встрече, когда я обошелся с ней, как муж. Эта женщина была тоже красива, хотя и отличалась. Волосы её были другого цвета, другой разрез глаз, иные губы, но что-то в них было общее - не только имя. Мария, Марион, Мириам, Мари...
  Девушка была напугана. Люди, окружавшие её гневались, и это мешало им видеть в ней равную себе. Они её презирали и желали ей зла. Я почти физически ощущал ту злобу, которая грозила вылиться бедой. Эта женщина была презираема всеми всего лишь за то, что законы любви ставила выше законов внешней добропорядочности. Так как она, поступали многие, но не у всех правда так явно выходила на всеобщее поругание, как у неё. Она не оправдывалась - она ушла в себя и смиренно ждала той жестокой участи, которую уготовила ей её неосторожность.
  Я хотел их остановить. Женщины ненавидели её за то, что завидовали ей. Она посягала на право наслаждаться любовью с тем, кого изберёт. Мало того, она осмелилась и получать за это деньги, как, впрочем и весьма многие до неё и после. Мужчины ненавидели её за то, что боялись проявить к ней жалость в присутствии своих жен. В ней они видели своё унижение, и готовы были растерзать её, лишь бы опровергнуть собственную трусость в собственных же глазах.
  И я говорил им:
  - Что вам в этой женщине? Вам ли, женщины, обвинять её, когда вы и сами не отказываетесь принять подарки за любовь? Вам ли, мужчины, поднимать на неё руку, вам, которые вчера ещё рады были бы купить её ласки за подарки? Жёны ваши много хуже её, ибо требуют за то же самое от вас того, чем вы не обладаете, и принуждают вас подличать и воровать, душу свою губить, и порой до убийства доводят. Она же, отдавая то, чем никто кроме неё распоряжаться не в праве, лишнего не требует, но просит лишь то, что ей необходимо для сколько-нибудь нормальной жизни... Вы ли не благодарны за это ей, мужья? А вы, жены, если смогли бы вы доставить мужьям своим то же, что она - разве глядели бы они на неё? Разве стали бы разорять себя излишними тратами на то, что от вас могли бы получить даром? Ваши семьи полопались бы как стручки пересохшего гороха, и разлетелись бы вы по разные стороны жизни как горошины из этих стручков, кабы не дарили такие, как она, утех мужьям вашим! Кто никогда из вас не грешил - пусть первый бросит в неё камень, только глубже загляните в сердце к себе прежде чем осуждать иных.
  И оставили они её.
  И она пошла со мной.
  * * *
  - Симон, ты хотел бросить камень в Марию?
  - Нет, Учитель, как можно!... Я просто поднял камень потому, что он показался мне необычным. Я таких не видел не берегу. Посмотри, какой он формы.
  - Что ж тебя в нем удивило? Обычный камень, плоский.
  - Плоский и широкий, такой можно спрятать за пазухой и никто его не заметит.
  - Зачем же тебе камень за пазухой?
  - Так... на всякий случай. Если кто ударит, так сам о камень ударится. А случится с разбойниками повстречаться, так можно кинуть в них.
  - И что? Убить? Напугать?
  - Пока суть да дело... не знаю... Ну захотелось мне поднять камень. Люблю я камни.
  - Да люби на здоровье, твое дело. Только я не советую носить за пазухой камень. Жить среди людей, ожидая от них зла - это не жизнь. Лучше быть обманутым, чем потерять веру в людей.
  - Да я не лишился веры, Учитель. Просто так, на всякий случай, я его оставлю. Уж больно он необычный - плоский, широкий...
  - Ну хорошо, только в Марию не кидай, ведь ты же не считаешь себя безгрешным, а, Симон?
  - Так как Мария я не грешил, а кидать в неё и не собирался вовсе. Так просто поднял камень.
  - Ну ладно, ладно, договорились. Просто ты любишь камни, вот и все. Петр.
  - Что?
  - Я говорю - Петр. Камень. Тебе бы подошло имя Пётр.
  - А я и не против. Можете меня так звать. "Только камень не выброшу. Мало ли, кого встретим..."
  * * *
  - Учитель, помнишь, ты сказал Иоанну, что если тебя ударили по одной щеке, надо подставить вторую? Зачем?
  - Смирением, Иаков, скорее уймешь злобу, чем ответной злобой. Надо творить добро не только тем, кто к тебе добр, но и тем, кто зол. Только тогда зло не станет множиться.
  - Разве само по себе зло множится?
  - Зло причиняется не только по умыслу людей, но и по случайности. Добро же приходит лишь от людей. Если его не множить, если зло не уменьшать, то зло будет расти, а добро таять. Поэтому делитесь всем, что имеешь. Прежде, чем воспользоваться сокровищами, что тебе открылись, сообщи о них людям. Пусть и они пользуются.
  - Как же они придут и заберут всё - и не останется тому, кто сокровище открыл?
  - Я не о земных благах веду речь, Филипп, а о духовных. Чем их больше раздашь, тем богаче останешься.
  - Не понятны слова твои, учитель.
  - Вот ежели ты, Варфаламей, сказал радостную весть другим людям - она и их порадует, ведь так? Но и от тебя не убудет же при этом.
  - Кто же скрывает радостную весть, когда она приходит. Только не много их - вестей-то радостных.
  - Потому немного, что охотно делимся мы лишь тем, что легко далось нам. А что дается с трудом - тем мы делиться не желаем.
  - Как же отдавать то, что трудом далось?
  - Не следует держать возле себя для себя одного только то, что имеешь - отдай другим. Не только сокровище души, но и прочим хорошим также делиться надо.
  - Не пойму, учитель. Как можно делиться, если самому не хватает?
  - Если все делиться станут, так хватит всем с избытком.
  - Откуда же оно возьмется?
  - Когда каждый станет отдавать, что имеет, деля поровну между нуждающимися, так и у всех будет сверх того, что надо.
  - Не могу спорить, но и согласиться трудно.
  - Экий ты, Фома... Вот у вас сейчас что есть на ужин?
  - Пять хлебов и рыб несколько.
  - Сильно ли вы голодны?
  - И терпеть можно, но и поели бы с удовольствием.
  - Значит, можете вы поделиться. Вот я переломил всё, что есть у нас - разделил и раздал вам - кому нужнее, ибо я не голоден. Вы же поступите так как я - делите всё и давайте тем, кто сильнее вас нуждается. И все так поступайте. Кто меня слышит, кто верует мне - все делите всё, что есть у вас и между всеми делите.
  - Учитель, людей много собралось. Все мы тебе верим, все слушаем со вниманием.
  - Так и поступайте, как я говорю.
   * * *
  - Учитель, у всех есть что поесть, все сыты, от кусков отказываются, а у нас ещё хлебов и рыб двенадцать корзин.
  - Точно ли все сыты, Матфей? Не забыли ли кого?
  - Все - от старого до малого, и не довольных не осталось.
  - Видите ли теперь, что творя добро и не требуя взамен ничего, вы можете умножить его, тогда как и со злом также - коли каждый из вас ударит другого, то и не останется небитого среди вас?
  - Видим и веруем великой силе твоей учитель.
  - В себя призываю вас верить. И тебя, Иаков, и тебя, Иуда, все в себя верьте. Творите добро вокруг себя и будете великими. Кто не будет стремиться в первые, тот и будет первым среди всех, а кто станет стремиться надо всеми возвыситься, тот низко пасть может.
  - Правду ты говоришь, учитель. Веруем тебе.
  - Коли верите, то хорошо, да если и поняли ещё - так и того лучше.
   * * *
  - Симон, как же это было - пять хлебов ломали, а наломали целую прорву, да ещё и осталось двенадцать корзин провианта?
  - А ты так и не понял, Фома?
  - Нет!
  - Да потому, что он их благословил прежде. Я своими глазами видел. Рукой эдак повёл в задумчивости...
  - Чудеса!!!
  - А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
  - Надо бы это записать, да людям после сказывать.
   * * *
  - Если каждый из вас научит других двенадцать, а те - каждый по двенадцати и так по много раз, то ученье наше распространится всюду, где сердца не окаменели, не только в этих землях, но и в тех, что далеко.
  - Вся земля наполнится последователями твоими, Иисусе, кроме тех земель, что отделены водой?
  - И на острова дойдёт учение - ведь и туда же люди плавают. И за океаном также есть земли, и туда дойдет учение, если каждый станет учить многих.
  - Как же за океанами земли? Разве океан не бесконечен?
  - Океан велик, да, но и за ним земли есть такие же большие, как те, на которых мы.
  - Что же людей оттуда мы не встречаем никогда, и сами туда не ходим? Видно непреодолим океан?
  - Если построить большие корабли, то и океан переплыть можно. Есть и другой путь, но и он не легче.
  - Что же это за путь, Учитель?
  - По северному морю в иные времена можно идти.
  - По морю - идти?
  - Вода в некоторых местах иногда становится крепче, чем твердь земная, а в иных она всегда такова. Когда наступает холодное время, то прежде бури усиливаются, вода становится холодной, но потом успокаивается и застывает. После этого по ней можно идти пешком или в упряжи ехать.
  - И ты бы мог идти по воде, как по земле?
  - Я не только мог бы, но и ходил не раз по застывшей воде. Да и вы бы могли... Если бы только поверили мне, так многое вы могли бы. Но вам трудно поверить...
  - Учитель, мы верим! Разве есть среди нас - кто не верит?
  - Я - верую.
  - Я - тоже верую, Учитель!
  - И я. Все верим. Ты - наш Учитель, а мы - ученики твои. Веруем каждому слову!
  - Дивные, однако, дела бывают, Учитель.
  - Да, Иаков, бывают такие на свете дела, о которых и рассказать невозможно неподготовленному человеку.
  - Мы понимаем, учитель. Мы не готовы. Но мы будем готовиться. Мы будем лучшими твоими учениками, и нам откроются тайны небесные, морские и земные.
  - Всего я не успею вам сказать, но не столь важно узнать, что вокруг нас, сколь важно понять, что в нас. Себя надо изучать, душу свою понять и не загубить. Ведь что толку для тебя, если ты спасешь руку, но потеряешь душу? Если рука твоя творит зло - лучше бы тебе не иметь руки. Если глаз твой соблазняет тебя на дурное - лучше бы не видел он ничего. Для добрых дел люди должны жить, душу сваю беречь от зла.
  - И тогда будет всем счастье?
  - Да, только тогда и будет, Филипп. Только тем приблизить можно счастливую жизнь, что радеть о ближних, и помнить об этом всегда.
  - А каковы главные заветы?
  - Не убивать никого, и не желать зла никому - это важное. Возлюбить ближнего самого как самого себя. И другое есть многое, но без этого - просто беда. Пока люди не прекратят убивать других людей, счастья не наступит.
  - Истинно ты говоришь, Учитель! Как верно!
  - Раз ты согласен со мной, значит не далеко ты уже от того, чтобы и самому учителем стать.
  - А что надо сделать, чтобы всеобщее счастье наступило?
  - Каждому надо перестать желать личных выгод, а стремиться к общему благу. Если есть у тебя дом, а у другого - нет, пусти его жить к себе. Если есть еды много, а другой голодает - поделись с ним. Каждый должен не о себе думать, а обо всех.
  - Мы-то на такое согласны. Но все - согласятся ли? Кто много имеет, тому трудно решиться отдать своё всё другим.
  - Прав ты, Петр. Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому стать добрым и щедрым. Скорее нищие поделятся последним, чем богатые. Также дети легче воспримут доброе слово, так что дети могут стать счастливыми, и в рай войти уже при этой жизни. И из вас многие, что стоят тут уже в этой жизни могут увидеть результаты усилий своих и вкусить плодов от доброты и нового завета.
  - А другая жизнь существует?
  - Другая жизнь существует, но, к сожалению, не для всех она дана. Чем скорее станут жить все по добру, тем раньше наступят те времена, что каждому дана будет новая жизнь, и она может стать вечной.
  - А злым не дана будет новая жизнь, Учитель?
  - Злым?.. Нет, злым не дана будет новая жизнь, злых не должно остаться к тому времени.
  - Как хорошо все, что ты говоришь, Учитель!
  - Да ещё бы вы поняли меня в полной мере - так было бы лучше. Но я и сам не знаю, как объяснить вам, ибо и я сам не все знаю.
  - А тот, кто послал тебя - он знает все?
  - Кто послал меня, конечно, знает много больше. Но это трудно объяснить... По сути я сам послал себя... Так уж сложилось.
  - Ты не таков. Как все мы. Ты - бог?
  - Я происхождением отличаюсь от вас, но я - сын человеческий. Хотя дух у меня иной, не земной.
  - Небесный?
  - Можно и так сказать. Хм... Небесный...
   * * *
  - Симон, как же это возможно - ходить по воде аки посуху?
  - А ты так и не понял, Фома?
  - Нет!
  - Да потому, что он прежде дунул на воду и велел ей не волноваться и стать подобной тверди земной.
  - Чудеса!!!
  - А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
  - Надо бы это записать, да людям после сказывать.
   * * *
  - Учитель, скажи, как ты вернул меня к жизни? Ведь я помню - из меня столько крови вышло. Я должен был умереть.
  - Но ты ещё не умер. Я кое-что знаю. В тебе ещё достаточно было крови. Раньше наступает обморок, а лишь затем - смерть. Ты так желал покончить со своей жизнью, что я не смог бы спорить с собой. Я просто помог тебе забыться - есть такие жилки на теле человека, что коли их передавить, то человек потеряет сознание. После этого я спокойно забинтовал тебе руки и давал тебе питье и иные лекарства, пока ты и не помнил, что с тобой происходило.
  - Значит, человека умершего можно воскресить?
  - Не всякую смерть можно побороть, но то, что часто выглядит, как смерть, иногда и не смерть. Бывают такие болезни, которые лечатся без лекарств, хотя кажутся неизлечимыми. Бывают и такие виды смерти, от которых человека можно вернуть к жизни.
  - И ты многих можешь воскресить?
  - Если услышишь где, что человек только что умер, и меня успеешь привести, может быть мне и удастся этого человека оживить.
  - Как же это?
  - Если, например, захлебнулся человек только что и лежит, не дышит...
  - Ну такой, уж точно, не встанет на ноги!
  - Сам не встанет, но если ему помочь...
  - Приподнять?
  - Да прежде надо вылить воду, что в него вошла, а также вдуть воздух, да и если сердце остановилось, так и на грудь давить, но не так, чтобы ребра сломать, а понемногу и часто.
  - А зачем дуть? Чтобы вдохнуть в него жизнь заново?
  - Ну, вроде того - чтобы начал дышать.
  - И ты сможешь оживить утопленника, Учитель?
  - Попытаюсь каждый раз, а иной раз и получится. Если сразу его вытащат - точно получится.
  - И удавленника?
  - Если сразу как только перестал дышать - так и удавленника оживить можно.
  - Чудно!
  - Если поверите мне и научитесь, то и вы сможете то же делать.
   * * *
  - Симон, как же это возможно - оживить покойника?
  - А ты опять не понял, Фома?
  - Нет!
  - Да ведь сказал же он - дунуть надо ему лишь - и вдохнуть душу заново.
  - Чудеса!!!
  - А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
  - Надо бы это записать, да людям после сказывать.
   * * *
  - Учитель, значит, верно, что ты - посланец Господа, что нас спасет?
  - Просите вы Спасителя себе, Мессию, Христа... Каждый из вас должен сказать себе: я - Христос. Я и есть спаситель.
  - Ты - Христос, ты и есть - Спаситель...
  - Да не я, Андрей, а каждый из вас должен понимать про себя: "Я - Христос. Кто, как не я спасет людей?"
  - Никто кроме!
  - В каждом должен быть Спаситель внутри, и если в каждом прибудет Христос - тогда все и спасутся.
  - Пребудь же в нас.
  - Почему ждете вы, что кто-то другой спасет вас?
  - В чем же спасение?
  - Спастись от зла в себе должен каждый. Для сына человеческого всё, что есть ценного на земле - это любовь ближних. Если этого нет - что заменит это? Никакие богатства мира не принесут счастья человеку, которого никто не любит. Что толку приобрести вещь, или много вещей, когда ради этого теряешь любовь и дружбу человека? Сколько сил мы тратим на то, чтобы добыть себе пропитание - но разве хлебом единым жив человек? Разве голодный человек в окружении друзей не более счастлив, нежели сытый в кругу врагов? А если он для своей сытости обездолил кого-то разве не получил он врагов себе от этого? Если ты отнимаешь - так ты легко приобретаешь врага себе. Но если раздаешь, то не значит, что приобретешь друга. И давая, обидеть можно. Один обидится, что дал мало, другой - что дал много, а пуще обидятся на то, что другому дал больше того, что этому и тому. Для того, чтобы тебя любили, недостаточно быть справедливым или щедрым, для того же, чтобы возненавидели достаточно только быть скаредным и несправедливым. Так я говорю вам: истинно душу легче потерять, чем спасти, а тому, кто богат жалко богатства своего сильнее, нежели дружбы, ибо сладости дружбы и искренней любви он не ведает, а кто в его друзьях был - то многие по расчету. Богатства же своего он не пожелает лишиться ради дружбы. Не вкусить богатому небесного блаженства, которое состоит в примирении души со всеми.
  - Как же голодный может быть счастливее сытого?
  - Не хлебом единым человек жив.
  - Значит, надо думать о душе и не думать о хлебе?
  - Так, да. О душе надо заботиться, чем о еде. Мудрость людей в себе собирать и следовать ей.
  - Заветы древних исполнять?
  - Заветы - это законы, к которым люди пришли ценой страданий. То что мудростью многих людей добыто, ценно и в единый миг это отменять нельзя.
  - Учитель, почему же ты не омываешь рук водой? Ведь ты прикасался к прокаженному? По завету ты должен очиститься водой, иначе и в город нельзя входить!
  - Воды не достаточно, Иаков. К тому же тут такая вода, что она не очищает, а напротив добавит нечистоты моим рукам. Лучше я протру руки уксусом.
  - Но ведь обычай предписывает омывать или хотя бы опрыскивать руки водой, а без этого ты не можешь считаться чистым.
  - Обычай придумали люди мудрые, а исполняют его не всегда с толком. Порой уж лучше бы и не было хорошего обычая, чем его иметь, да не к месту применить.
  - Ты говоришь загадками, Учитель.
  - Нет, я говорю просто, но чтобы пояснить, надо привести пример.
  - Так приведи.
  - В Риме есть запрет предавать смертной казни девственницу. Его ввели из сочувствия невинной душе, из уважения к чистоте её. Этот обычай стал таким непреложным, что забыли об истоках его. И вот приговорили к казни одного человека и всю его семью, а у него были две дочери, девственницы.
  - Как же поступили римляне?
  - В этом всё и дело, Симон. Палач на глазах у публики совершил насилие над этими девочками, после чего их казнили.
  - Разве это не справедливо?
  - Не вижу в этом справедливости, Фаддей. Вместо уважения - дополнительное оскорбление и страдание.
  - Лучше ли было им умирать невинными? Как знать? Кто может судить законы? Они были правы, что не нарушили обычаев.
  - Они не были правы, Фаддей. Девочек надо было отпустить. Я уже не говорю, что семья не должна отвечать на отца...
  - Не понятно ты говоришь, учитель, но святость твоих слов я чувствую.
  - Иоанн, надо отвергать те обычаи, которые наносят вред. Соблюдать бездумно вреднее, чем не соблюдать вовсе. Доброе начало этих законов убито чрезмерным рвением в их применении.
  - Не понимаю.
  - Закон, даже хороший, не должен быть сильнее людей. Закон должен соблюдаться, это - добро. Но и добро в слишком больших дозах может стать злом.
  - Как понимать, что добро может стать злом? Может ли и зло стать добром?
  - И во зле иногда теплится добро. Знаешь, зачем дают уксус приговоренным к смертной казни?
  - Чтобы облегчить боль.
  - Правильно. Туда также добавляют желчь. Но для чего придумали казнь? Разве не для того, чтобы не только смертью, но и болью наказать преступника и устрашить тех, кто вздумает ему последовать?
  - Да, для этого.
  - Так и в стремлении причинить боль люди бывают иногда добры, вопреки поставленной цели. Даже в палачах есть доброта, её надо разглядеть и пробудить, развивать.
  - Скажи, учитель - если доброго чего-то слишком много, то как оно всё же может из доброго стать злым, а злого если мало, то оно уже и не такое зло?
  - Всему должна быть мера.
  - Разве и доброе может быть слишком?
  - Чем запиваешь ты еду свою?
  - Как и все - уксусом.
  - То есть уксусом зовешь ты кислое вино.
  - И все так его зовут.
  - Вкусным ты его находишь?
  - Да. Его приятнее пить, чем воду.
  - Если этот уксус не был бы разбавлен водой, ты бы смог его пить?
  - Нет, от такого питья и зубы ломит.
  - Видишь - добрый напиток становится злым в большом соотношении к воде взятый.
  - Вижу, правда твоя мне понятна стала. Но как же зло - в малом количестве и оно может быть добром?
  - Тот же уксус разве тебя не убеждает и в этом? Знаешь ли ты, что и ядами змеи лечить человека можно?
  - Нет, не ведаю.
  - Верь мне - это так. Есть и травы такие, что в большом количестве соки их ядовиты для человека и пить их означает верную смерть. Но в малых количествах если их разбавить в воде то они снимают боль.
  - Вовсе снимают?
  - Есть такие, что и вовсе. Не будешь ты чувствовать, даже если и зуб тебе станут рвать.
  - Вот бы и мне такой травы.
  - Я научу тебя готовить такие настойки, Иаков.
  - А меня?
  - И тебя, Иуда. Всех научу.
  - Такой уксус если всегда пить, так и можно вовсе боли не бояться!
  - Его нельзя пить всегда. Это вредно. Ты перестанешь чувствовать себя, ты станешь болеть и наконец не сможешь жить без такого питья. Его нельзя пить помногу. Если выпьешь много сразу, то наступит временная лихорадка, как будто ты умер. И лишь по прошествии времени ты придешь в сознание.
  - Дивные вещи ты рассказываешь, Учитель.
   * * *
  - Иуда, что в сумке у тебя, что ты носишь её с собою всюду?
  - Тут свитки, которые принадлежали Захарии, отцу Иоанна.
  - Что в них?
  - Отрывки разных разговоров и речей записаны.
  - Почитай что-нибудь.
  - Вот, например, называется "Послание".
  - Читай.
   ПОСЛАНИЕ.
  "Наконец-то, ты будешь в моей власти, гордая царица! Что только не претерпел я ради этого дня! Послушай, Клеопатра, весть о тебе дошла до меня давно. Мог ли я остаться равнодушным к славе о твоей красоте, о твоем уме и о твоей страстности? В тебе соединились три очарования женщины, я желаю на тебя взглянуть! Заранее знаю, что мне этого будет мало. Я желаю обладать тобой!.. Ради тебя я готов был покорить заново твою страну, и я пошел на это. Да, внешний повод был достаточно серьезный - Египет отбился от рук, перестал исправно платить подать. А виновата в этом ты! Нам не нужны распри, которые затеяла ты со своим братом и мужем Птолемеем - забыли вы что ли оба, что ваша династия поставлена к власти Александром? Предок ваш был у него простым полководцем, а вы уж вздумали не подчиняться? Ну так ты покоришься мне - мои войска заставят гордую Египетскую царицу признать Рим. Но не этого я желаю. Я хочу, чтобы красавица Клеопатра покорилась мужчине Юлию.
  Да, мне нужна твоя любовь. Я так одинок в своей славе. Город мой славит меня, как человека великого, женщины покоряются мне, но любят ли они меня? Жена моя холодна со мной - у неё один расчет только быть моей, и я это чувствую. Куртизанки мне не нужны - нет для мужчины зрелого в том радости, чтобы усладить женщину, которой профессия услаждать мужчин - все их слова, все жесты - наиграны. Все они похожи одна на другую, и нет в них души... А такой женщины, которая поняла бы меня и полюбила, я не встречал.
  Годы мои идут. Александр владел уже всем миром в том возрасте, когда я не имел ещё даже надежды стать консулом. И вот теперь я велик - я первый в Риме, но нету счастья у меня - я чувствую, что годы мои клонятся к закату. Но я не сдамся! Если я так поздно достиг славы - чтобы её приумножить, я должен пережить своих врагов! Я буду жить долго, и так же, как вырвал я Рим из рук Помпея, так и молодость свою я вырву из рук судьбы!
  Что дает молодость? Свежесть чувств - вот что. Одно питает другое. Чтобы быть молодым, надо иметь в сердце любовь. Кого мне любить? Жена моя холодна. Её холодность убивает мои чувства, а коли бы и была она немного более горяча - сама мысль, что я должен возлежать с ней из обязанностей супруга, уже способна отравить радости любви.
  Возраст мой дает о себе знать. Волосы на голове выпали. Так что ж? Я добился права носить постоянно лавровый венок! Сенат даровал это право как признание особых заслуг. Кто теперь видит голый череп мой? Так я буду отвоевывать свои годы у судьбы, и никто не встанет у меня на пути.
  Послушай, Клеопатра, не верь тому, что я говорю - все ложь. Не в этом причина. Просто я люблю тебя - я вожделею о тебе. Я хочу ласкать твое прелестное тело, я хочу испить влагу твоих ароматных губ, я хочу глядеть в твои глаза с самого близкого расстояния, когда кроме глаз ничего не видно - одна душа! Я хочу, чтобы и ты забыла обо всех, чтобы отрешилась от слуха и зрения, и лишь страсть владела тобой в моих объятиях. Я люблю тебя. Нету в этом логики. И не надо. Я мог бы приказать, я мог бы заставить тебя явиться предо мной как рабыне, ведь я - твой победитель, но я молю тебя - приди ко мне, будь моей, нет у меня иных желаний, иных устремлений в жизни, кроме того, как забыться в твоих объятьях, упоиться твоими ласками!
  Это мое послание к тебе, Клеопатра. Ты его не прочтешь, потому, что я его не напишу, всего лишь мысли - в мыслях я тебя молю, приди ко мне."
  И тут двери дворца отворились и ординарец, склонив почтительно голову, спросил: "Цезарь, раб доставил тебе послание от Клеопатры. Прикажешь впустить его?"
  Юлий гордо выпрямился и надменно произнес: "Пусть войдет".
  В распахнутые настежь двери вошел нагой египтянин, на плече которого лежал свернутый ковер, с виду очень роскошный. Раб бережно положил ковер и, подхватив брошенный ему кошелёк, кошачьей походкой выбежал вон. Когда ординарец удалился, Юлий неспешно развернул ковер, разглядывая диковинные узоры. Но едва лишь ковер развернулся, из него выскользнула удивительно стройная и грациозная девушка, красавица, каких Юлий не видывал, смуглая, полуобнаженная, молодая, и по характерной раскраске ладоней и лица Юлий с восхищением узнал египетскую царицу Клеопатру.
  
   * * *
  - Зачем записывать, что между другими людьми было? Ведь их уже нет на земле. Нам-то какое дело до них?
  - Это - дела людские, они всегда повторяются. Кто не знает о других ничего, тот сам должен испить чашу ошибок своих. Кто о других людях судит, у того и мудрости прибавляется. О тех, кто вокруг тебя, судить не пристало - либо оскорбишь ненароком, либо возвысишь не по заслугам. О живых лучше молчать. Не судите и не судимы будете. А о тех, кто ушел, судить надо, мертвому чрезмерная похвала не повредит, а виноватого осудить надо не для него - ему ничто не сделается, а для себя и для тех, кто после нас будет. Если не задумываться об ошибках, то мудрым не стать.
  - Какие же ошибки тут описаны?
  - Не только ошибки, Иаков. История людей - история страстей. Может быть, Захария собирал записи о сильных страстях, которые творили историю. Он был мудр, раз читал это.
  - Кто же написал это? Откуда было ему знать, что думал этот Юлий? Может быть тут все неправда?
  - Какая разница? Если он написал правдиво, так это правда. Если он описал те чувства, которые могли бы быть, и так верно, что им веришь, значит это правда. А если бы написал он о событиях, которые были в действительности, но с искажениями, с преувеличениями, так это было бы и неправда.
  - Как это - в неправде - правда, а в правде - неправда.
  - Истинно говорю вам: самая большая в мире ложь состоит из большого количества правды с малой частью неправды. Ибо она, опираясь на неопровержимое, дает такую трактовку истине, что она злее и вреднее любой лжи. Иной же вымысел так раскрывает душу человека, что нету ничего правдивее его.
  - Чудно ты говоришь, Учитель, но слушать тебя можно бесконечно.
  - Если бы ещё мне знать, что я правильно понят... Иуда, почитай ещё что-нибудь.
  ШУТКА
  - Александр, вот ты и дошел до великой реки. Река широкая, как море и стремительная, как ветер. Что ж дальше? Переправляться ли через неё? ... Я знаю, насколько это затянется... и чем это кончится. Эти края даются мне не легко, но тем сильнее моя воля. Когда трудности меня останавливали? Перейдя через пустыни я потерял четыре пятых своей армии... Вздор! Кто отстал, тот было слаб, а о них нечего жалеть. Я же дошел! Из тех, кто вынес тяготы походов, каждый дорог мне как тысяча таких, кто не дошли! ... Так что же - вплавь? Что там за земли? Нужны ли они мне? Если бы хоть один из моих солдат предложил повернуть назад - я бы двинулся вперёд и только вперед. Но они молчат. Они не боятся воды. Если я прикажу - они бросятся в огонь, что им - вода? Кроме отваги нужно еще не забывать и о мудрости. Что бы ты сказал, учитель, если бы был со мной сейчас? Знаю, Аристотель ты скажешь, что мне не нужны эти земли, что сейчас самый удобный повод повернуть назад. Я тебя порой слушаюсь даже теперь, когда тебя нет со мной, но не всегда. Последний раз я внял не тебе, но душа твоя дала мне совет...Этот царек был изрядный шутник. Я вызвал его на бой, а он - ловко же он уклонился. Каков был ответ его! Александр, я не враг тебе, - он сказал, - если мы равны, давай брататься, если я богаче тебя, я с удовольствием поделюсь с тобой, тем, чего ты не имеешь, если же ты богаче меня, я готов принять от тебя то, что ты предложишь... От такой наглости я расхохотался... Равный! - Он равный мне, вы слышали? Нет, он даже богаче меня, вот так! Ах вот в чем дело - он видите ли согласен принять от меня подарки, так что нет причин для вражды? Что хотел сделать Александр? Да то самое, что приходит на ум - раз ты меня так рассмешил, так и сделаю тебя своим шутом! А ты, Аристотель, явился ко мне и сказал - завоеватель делает так, как хочет, освободитель - так, как того требует справедливость, а великий человек в поступках неподражаем. Ты хочешь сделать его шутом - так поступил бы завоеватель. Справедливо оставить его в покое. Но ты, Александр, подаришь ему сокровищ из своих трофеев, потому что ты должен быть велик... Я не жалею, что послушался тебя, учитель. Так что же делать теперь? Знаю, что ты скажешь. Переправляться через эту реку - безрассудно. Лучше повернуть назад... А если вода схлынет? Ведь реки порой мелеют. Что если с того берега явятся чужеземцы и начнут грабить мои новые земли? Я должен показать им зубы, чтобы не получить удара в брюхо!.. Уйти, оставив часть войск для охраны границ - значит ослабить себя. Да и не для того эти люди шли за мной, чтобы караулить на берегу реки. Мои люди - воины, а не сторожа. Я должен сделать так, чтобы быть уверенным, что отсюда мне ничего не грозит. Что же ты присоветуешь мне, учитель?
   * * *
  - Послушайте, что рассказывает этот рыбак!
  - Чудеса!
  - Что ты знаешь? Говори.
  - Я плавал на лодке на тот берег!
  - Ведь на том берегу были какие-то сражения, там стояли войска! Как же ты отважился туда плыть? Тебя не тронули?
  - Войска ушли. Я лишь хотел посмотреть - не осталось ли чего от них. Я бедный человек, и для меня поломанный клинок - большое богатство.
  - Так-так. Что же ты там нашел? Покажи свои находки.
  - Я ничего не привез - мне нечего было взять, к тому же я поспешил удалиться, пока не поздно.
  - Что же там было?
  - Люди, которые туда приходили - великаны! Я видел там сандалии, ступни которых длиннее моей вытянутой руки, господин! И эти сандалии стоптаны, потому и брошены. Я видел шлем, в котором человек мог бы уместиться целиком. Этот шлем пробит, и потому брошен. Я видел меч, выше моего роста, и он затупился, потому его оставили. У этих великанов и кони были великанские - я видел огромное седло, и оно порвано, потому его оставили. Я видел повсюду следы от ног, подобных тем, что носили эту огромные сандалии!
  - Ты сошел с ума, рыбак.
  - Если бы это было так!
  - Завтра ты отвезешь на лодке двоих моих людей, и покажешь им то, о чем рассказываешь. Если ты солгал, я сожгу твой дом. Если сказал правду - я не трону твой дом и дам тебе золотой.
  - Милости твои неисчислимы! Благодарю тебя, судьба! Моему дому ничто не грозит, ибо я не солгал.
   * * *
  - О каких страстях тут говорится, Учитель?
  - О многих, Матфей. Для чего Александр покорял народы? Для того, чтобы возвыситься. А чем он велик? Только не этим. Вот и сам он понимает, что тем, что отказался от завоеваний царства, в котором умный правитель, да ещё и поделился богатством своим - этим поступком он велик. Хитростью своей он велик - вместо войны он обезопасил себя от нападения.
  - Разве он не во всем был велик?
  - Во всем человек велик бывает крайне редко, если и бывает когда-нибудь. Величие души не в том, чтобы не ошибаться, а в том. Чтобы из ошибок своих извлекать для себя урок и впредь уж не повторять. Посмотри, Иуда. Нет ли так ещё про Александра чего-нибудь?
  - Вот на этом листке встречается его имя.
  - Читай.
  РИТОР
  - Этот кубок я хотел бы осушить за честь и славу македонцев. Гордые и непобедимые воины, вы стяжали славу за подвиги, сопоставимые с деяниями героев троянской войны, и потому достойны быть воспеты Гомером, если бы он дожил до наших дней. Боги покровительствуют вам, видя вашу силу и целеустремленность. Когда решил вас Александр вести через пустыни, на землю выпал дождь, если море будет на вашем пути - то и море отступит перед непобедимой армией Александра. Славны вы в ратном деле, но щедростью и благородством не менее славны. Разгромив Дария, вы не стали его преследовать, ибо не против Дария - человека вы сражались, а против Дария - царя. Когда же Бесс захватил и убил Дария, то за самоуправство он был предан казни, поскольку высшая справедливость выше дружбы. Тех, кто не оказывает сопротивления, вы не преследуете, а даже награждаете, ибо не смерть вы пришли сеять, а порядок, просвещенность и гармонию вы несете диким народам, дозволяя им существовать в виде части великой империи, и народы с радостью покоряются вам. Тех же, кто сражается до последнего, вы побеждаете, и истребляете беспощадно, чтобы знали все, что власть ваша пришла надолго, сила ваша непреодолима, и гораздо лучше подчиниться ей, чем противится. Мудрая эта политика позволила завоевать пол мира и другая половина ждет ваших войск и несомненно покорится и войдет в великую империю. Не ради богатых трофеев вы сражаетесь, а ради славы родной Македонии, и когда стали повозки ваши тяжелы от добытых богатств, так тяжелы, что замедлилось движение вашей армии из-за них, сожгли вы эти повозки вместе с поклажей и двинулись дальше налегке. Не богатства вам важны, а слава, не стяжательство двигало вами, а жажда подвигов. Умеете вы и покорить завоеванные народы не только силою оружия, но и силой разума. Царь ваш одинаково хорош и на македонском троне и на троне Дария, и в римских одеждах, и в греческих, и в мидийских. Умение воспринять и впитать лучшее в покоренных народах снискало Александру славу мудрого, укрепило власть империи над землями, которые принесли ей ваши победы. Вы - гордость Македонии, её цвет, надежда и опора нации! За вас, за ваши победы!
  - Легко воздавать хвалу тому, что полно достоинств. А смог бы ты, Каллесфен, своей речью умалить славу македонцев?
  - Куда ему! Тем только и славны риторы, что красиво излагают очевидные вещи! Обрамляют в рамку то, что и без рамки ценно!
  - Что ж ты молчишь? Не можешь возразить?
  - Мои слова не понравятся тебе, Александр...
  - ... Как не понравился бы мне пустой кубок! Не бахвалься, Каллесфен! Сядь и поешь, пока мы закончим серьезные разговоры, в которых мудрости побольше, чем в твоих здравицах. Когда мне понадобиться написать речь для завоеванных мной варваров, я пошлю за тобой.
  - Эй, виночерпий! Почему мой кубок пуст? Я хочу поднять его за ваш позор, македонцы!
  - Что он говорит? Да он обезумел! Александр, вели ему замолчать, он пьян!
  - Нет, пусть говорит.
  - Македонцы! Гордая армия! Непобедимая армия! Конечно, вы непобедимы, ведь и пустыню вы переходите после дождя, и берег морской - после отлива. Или это мудрость? Ну что же, если нерешительность называть мудростью... Много же вы были мудры, когда позволили Дарию бежать в то время, когда он уже почти был в ваших руках. Куда там! Вы набросились на его кибитку в поисках золота и драгоценностей, спешили ограбить завоеванного царя, а до него самого вам и дела не было! Мудро же вы поступили, позволив ему вторично собрать войско и двинуть его на вас! Кто знает, победили бы вы его, если бы не Бесс? Он-то за золотом не гнался - он окружил Дария и не успокоился, пока не прикончил в ратном поединке. И что же вы сделали со своим боевым товарищем? Привязали к согнутым соснам и отпустили веревки! Жестокая награда для того, кто делом доказал свою преданность! Врагов-то вы награждаете за предательство, ведь оно помогает вам вырвать победу, а друга за преданность наказали. Конечно, иначе бы ему досталась вся слава победителя, а так он - ослушник, а победители вы. Он жесток, он копьем убил сражающегося царя, а вы благородны, вы схватили человека, который и не думал сопротивляться, полагая, что находится среди друзей. Предательство врагов вам милей излишнего усердия друзей. Слава друзей вам встает поперек горла, потому что отнимает часть вашей славы. Зато уж не знаете вы пощады тем, кто боролся с вами, кто защищал свою землю, кто проявил отвагу в битве - тех вы казните из страха, что они отомстят, а чтобы не нашлось у них последователей, придумываете вы жестокие казни и устраиваете их публично. Вы и ваш предводитель рядитесь в одежды варваров и сами на варваров становитесь похожи! Видно земли здесь холоднее, даром, что движемся мы на юг! На родине вам хватало потрепанных плащей, а тут под тремя коврами возлежите во время пира? Что ж не удивительно, что сердца ваши замерзли. Что вас толкает вперед? Жажда подвигов? Отнимаете вы у побежденных то, что самим вам и не пристало и не нужно, а когда отяжелели от награбленного, сожгли повозки вместе с трофеями вместо того, чтобы оставить бедным. Куда вы идёте, зачем? Что несёте вы покоренным народам? Для того ли вам рожали ваши матери, чтобы вы стали трусливыми убийцами, несущими смерть во все концы света? Отцы ваши для того ли учили вас...
  - Замолчи! Хватит! Что ты мелешь?
  - Прости, Александр, я по приказу твоему упражняюсь в красноречии. Ты велел явить тебе искусство риторики...
  - Дерзкий! Ты полагаешь, что я стану это терпеть? В твоих словах больше ненависти к македонцам, чем искусства риторики!
  - Казнить его! Побить камнями! Привязать к коню и протащить по степи! Распять негодника!!!
  - Молчать! Прочь от него! Я ещё не решил, как его наказать, и без моего решения ни один волос не упадет с его головы... Послушай, Каллесфен, ты ведь не думаешь так, как говорил? Ты же пошутил?
  - Александр, я лишь приводил аргументы. Ты велел унизить македонцев - и я повиновался.
  - Ты слишком хорошо повиновался. Как смел ты возвысить голос против меня и моей гвардии? Видать, ты совсем отупел от вина! Благодари небо, что нынче праздник и я не расположен его омрачать. Ступай прочь, дерзкий, и горе тебе, если попадешься мне на глаза прежде, чем я пошлю за тобой!
  - Были люди и более великие чем ты, Александр, однако и они умерли...
  - Казнить его надо! Он, и его дядя, Аристотель, слишком дерзки стали.
  - Аристотель - мой учитель, не забывай об этом!.. Аристотель далеко, он многого не видит. Да, он виноват передо мной в том, но не в том, что осуждает меня, а в том, что правила, которым обучал меня, предал огласке, написав об этом книгу... Да и не о нем сейчас речь. Скажи-ка, есть ли правда в словах Каллесфена? Ты тоже так думаешь, как он?
  - Он дерзок и глуп. Его следует наказать, чтобы другим неповадно. И сам он будет виноват в своей участи, коли отважился дерзить богам, попирать славу великой гвардии и смущать своими речами умы молодых солдат!
  - Император, не слушай дурных советов. Не пристало воину расправляться с философами. Взять его под стражу - дело верное. Ну, а коли случится с ним какое-нибудь несчастье, так уж это не твоя вина.
  - Ну так я не желаю больше слышать его имя.
  - Воля твоя, Александр. Ты о нем больше не услышишь.
   ***
  - На днях письмо принесли мне... Аристотель... Интересуется, как его племянник, жив ли?
  - Великий император, он... после пира...
  - Что? Убит?
  - Умер... от ожиренья ... и от вшивой болезни.
  - Ну так и отпиши об этом Аристотелю.
   * * *
  - Как ты думаешь, Матфей, велик здесь Александр?
  - Уж и не знаю...
  - Думается мне, что не ради его славы здесь этот рассказ.
  - Разве не врага он прогнал?
  - Не только прогнал. Великому надо быть осторожным в словах. Слишком хорошо его подчас понимают.
  - Ведь тот обличал его!
  - Враг не тот, кто за вину упрекает, враг - кто за плохое хвалит, от достойного удерживает.
  - Прав ты, Учитель.
   * * *
  - Зачем, женщина, ты вылила на голову Учителю целую склянку мирра?
  - Оставь её, Иуда. Она выражает свои чувства, как может.
  - А тебе это нравится?! Разве подобает тебе поощрять поклонение себе? Разве не скромности ты нас учил?
  - Послушай, Иуда, ведь я хочу людей научить жить иначе. Но если я несу им учение, я должен быть им понятен. Значит на их языке я должен говорить с ними. А для этой женщины учение только тогда правильное, когда излагающий его в её глазах велик.
  - Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?
  - Видишь ли, друг мой, скромность предполагает умолчание о себе, о своих замыслах и чувствах. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.
  - Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?
  - Я бы и рад оставаться в тени, но я выбрал иной путь.
  - Разве не своим примером следует учить людей благородству души?
  - Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.
  - Для себя у тебя другая правда?
  - Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?
  - Да, речами ты не таков, как все мы.
  - Значит, и поступки у меня должны быть иными.
  - Ты хочешь, чтобы тебя называли богом?
  - Они уже называют меня так, прислушайся, Иуда.
  - И тебе это нравится?
  - Нет. Но я предпочел бы, чтобы они поклонялись доброму слову, а не звонкой монете, призыву к любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.
  - Не дорожишь своей душой?
  - Моя жизнь длинна и она не здесь вся - большая её часть осталась там.
  - Как тебя понимать?
  - Я пришел оттуда и туда бы я хотел уйти. Если бы это свершилось, многих из вас я хотел бы взять с собой, чтобы при этой жизни вы увидели истинное царство разума и справедливости.
  - Ты указываешь на небеса.
  - Куда же мне указывать? Я о том и говорю.
  - Ты говоришь загадками, ты позволяешь себя называть богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!
  - Не смею я её ругать. Я её благодарить должен - если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это даже лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.
  - Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!
  - Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.
  - Нет, погоди! Объясни мне - как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим - разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!
  - Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.
  - А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.
  - Когда я умру - что сделаете вы с телом моим. Иуда?
  - О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?
  - И все же - если бы я умер - ты бы пожалел мирра на мою голову?
  - Как ты мог такое помыслить, Учитель?
  - Говори!
  - Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти - мы же тебя так любим, Учитель!
  - Ну так вот что: когда я умру - не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти - она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым - мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.
  - Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она - легко он ей достался, и не за благое дело.
  - Успокойся, друг мой - тебе нужен поцелуй мой - иди же, я поцелую тебя!
  - Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться - точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.
  - Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда...
   * * *
  - Хочу, чтобы вы прочитали это. Петр, не прочтешь ли ты?
  - Может быть, Иуда?
  - Читай, Иуда.
  
  ВИНОГРАДНИК
  Царь ввел меня в чертоги свои. Он хотел, чтобы я ввела сестру свою. Есть у меня сестра, которая еще мала, и сосцов нет у нее; что делать нам с сестрою нашей, когда будут свататься за нее? Рыжая она - в мать, а не в отца, ибо отец у нас один - Сулам, знатный человек при дворе царя Соломона. Что же ты, царь не смотришь на будущую жену свою, что ты впился взглядом в меня - сестру жены твоей перед богом? Черна я, кожа моя смугла. Воспитывала для тебя, о, царь, я сестру свою. Цветет она, как виноград, желанна для всякого мужчины, хотя и юна годами и не созрела ещё для любви - сосцы её не видны, и хрупки и тонки её ручки, и личико бело, а власы - чистый пурпур. В мать она пошла, не в отца, а отец у нас один. Сестра моя, невеста тебе - она запертый сад, запечатанный источник. Для неё только ты и рассадники твои - сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами.
   Сыновья матери моей поставили меня охранять её ото всякого - разгневаны они на меня, что своего собственного виноградника я не уберегла. Любил меня пастушок, о царь, такою любовью, что не смогла я устоять и пустила его в сады мои. Другие кричали, что зелен мой виноград, и никто на него не позарится, а я отвечала им - не про вас мой сад, а вы - лисы в винограднике, что не дано вам, то проклято вами. Он один, о царь, тот, кто среди других юношей подобен яблоне среди лесных деревьев - он только и полюбил меня, когда все смеялись. А когда и я его полюбила, не смогла я устоять, о царь, и раскрыла для него виноградник свой, и он, словно коварный лис проник в меня, а руки его - как лисенята, меня всю обшарили и обыскали, и нет зла у меня на него, о царь. Пусть снова придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
  Что же ты не смотришь на невесту свою, тебе уготованную, о царь, к чему ты простираешь руки свои ко мне - я не чиста, кожа моя смугла, о царь, не смущай мой покой. Шесть десятков цариц у тебя, о, царь, восемь десятков рабынь, и без числа наложниц - новая, царь, уготована тебе невеста - сестра моя златокудрая, к чему ты смущаешь покой мой взглядами из-под смоляных бровей? Среди гарема твоего ты как среди лилий, ты пастух своим овцам, мало ли тебе их? Как же ты поступил с сестрой моей, невестой тебе, о царь?
  К чему, о царь, даришь ты мне подвески золотые, с серебреными блестками, не лучше ль их подарить сестре моей, невесте твоей, о царь, как твое тело, умащенное мастями, ароматно и желанно, так же как имя твое смущает душу, так тело твое смущает мою плоть, позволь мне уйти, о царь.
  Сестры моей, невесты, мало тебе, о царь, ты и меня ввел в кущи свои. Пришел ты в сад ко мне, как и к сестре моей, невесте, мой сад - твой сад. Набрал мирры твоей с ароматами твоими, поел сотов твоих с медом твоим, напился вина твоего с молоком твоим, мой сад - твой сад. Насладился царь возлюбленной своей, сестрой своей невесты, и предложил её друзьям своим. Ешьте друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные. Вот и друзья царя навалились на меня, и самый мерзкий из них ко мне обращается: жительница садов, товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его. Как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Не отталкивай меня своими чудесными ногами, дай и мне испить из чаши твоей, дай и мне вкусить винограда твоего из садов твоих!
  Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник сторожам; каждый должен был доставлять за плоды его тысячу серебренников. Тысяча пусть тебе, Соломон, а двести - стерегущим плоды его. Сады свои доверяет царь сторожить евнухам. Руки их - бесстыжие лисинята. А мой виноградник был у меня при себе, теперь и он твой. Отчего же ты, о царь, отдаешь меня друзьям своим?
  Царь не пускает меня, к милому мне нельзя, где же ты? О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! Тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы. Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих.
  Милый мой, ты подобен молодому оленю, или самцу серны, скачущему по горам, где искать мне тебя, ибо решилась я уйти из дома сыновей матери моей. Идти ли мне по следу коз твоих, найду ли я тебя, или товарищи твои встретят меня и посмеются надо мной?
  Царь подарил мне подвески золотые - спрячу их в одежду свою от глаз подальше, ты подарил мне букетик мирры - спрячу на сердце своем между грудей, ближе этого букетика нет у меня ничего. Положи меня как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка как смерть, любовь; люта, как преисподня, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она - пламень весьма сильный. Запечатай сердце свое мной и не открывай его ни для кого - люби только меня и я буду только твоя. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто дал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением. Тебя люблю, пастушок мой, а не царя.
  Царь разгневан на тебя, милый, за то, что первым ты тронул меня, беги же, олень мой, беги по горам, по долам, чтоб не догнали тебя. Царь кричал - ловите лис и лисенят, что таскают плоды из моего виноградника - и несите ко мне! Беги же скорей, о, любимый, приду к тебе вечером и трава нам будет постелью, кипарисы - стенами в доме нашем, а небо голубое и сосны - крышей.
  Не будите её, она спит, левая рука под её головой, правою я обнимаю её стан. Она спит, а сердце её не дремлет. Ей снится, что со мной она, а царь пришел требовать её к себе. Он кричит, отвори, любимая, я пришел, чтобы тебя любить - как же я отворю, говорит она, ноги мои я помыла и пачкать не смею, хитон мой я сняла и не могу выйти к тебе. Царь взбешен - если не пустишь меня, я велю казнить милого твоего, и велит ломать двери стражникам, нет, царь, бегу, не ломай двери, не ходи сюда, я сама к тебе выйду - вскочила, вышла, а царя и след простыл. Не спит сердце, а сама - спит или нет - не будите милую, левая рука моя под головой её, а правой обнимаю её стан.
  Нету милого - ни в горах, ни в поле, пропал. Где же искать его? Пойду я к царю - прости, о царь, даруй жизнь пастушку моему, я всю себя тебе отдам за него - стражники у ворот смеялись и избили меня, сорвали мой хитон - тебе ли ко царю - видишь, он с молодой невестой в новом одре носильном едет - прочь ступай. Царь увидел меня - призвал к себе, на невесту не глядит - ты, вторая дочь Сулама, с тобой сегодня свадьбу праздновать буду. Чтобы ног тебе не пачкать - вот тебе сандалии, золотом обшитые, мой подарочек.
  Как прекрасна ты, дщерь именитого Сулама, в сандалиях золотых, остановись, Суламита, дай взглянуть на тебя! Царь тебя избрал в жены - ты нынче самая красивая и всегда будешь первой среди дочерей Иерусалимских!
  Царь твоя я вся, только прости, прости моего возлюбленного пастушка моего милого отпусти ты на волю. Смеётся царь - и не знаю никакого пастушка! Ушел он по делам своим, а я одна осталась - стражники зорко охраняют меня - знаком мне этот стражник молодой - кто он - милый мой, как ты явился сюда, как смел? Иди скорее, получи меня - царю отдам я тысячу, тебе двести, царю принадлежу по его праву, тебе - по своему сердцу.
  Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических. Идут сюда стражники, беги, о милый, беги через горы и скалы, спасай любовь нашу!!!
  * * *
  - Это рассказ о преступной любви, Учитель?
  - Любовь не бывает преступной.
  - Но нельзя же любить всякого?
  - Любить надо всякого.
  - Даже врага?
  - Откуда возьмутся враги у того, кто всех любит?
  - Как возлюбить всякого, Учитель, когда не всякий достоин любви?
  - Разве можно быть достойным или не достойным любви?
  - А как же! Если человек плох, так любить его нельзя. Только хорошего человека любят.
  - Так ли, Петр? Любовь - не награда за благое. Любовь - дар.
  - Так плохого можно одарить наравне с хорошим? Разве это справедливо?
  - Что есть справедливость? Это лишь награда. Хорошее за хорошее, плохое за плохое - если это справедливо, так любой судья справедлив к последнему разбойнику. Такое отношение любовью не назовешь.
  - Да уж, какая любовь!
  - Коли о любви говорить, так она и недостойного возвышает, любить - значит видеть только хорошее, прощать плохое.
  - Не испортит ли людей такая любовь?
  - Может испортить, ты прав, Иуда. Поэтому за плохие дела не следует хвалить. Любовь тогда высока, когда она человека возвышает, то есть делает лучше. Если за злое хвалить, то поощрять к новой злобе - такая любовь развращает того, кого любят. Любовь должна уметь указать на недостатки, но указать так, чтобы человека не унизить, а ободрить, на лучшие поступки направить. Но у каждого человека бывают недостатки характера, каждый совершает поступки, которые себе потом в вину ставит. Если любишь человека, то прощаешь ему недостатки характера, хотя, не все и не всегда недостатки прощать можно.
  - Разве любовь может быть кому-нибудь что-нибудь должна?
  - Настоящая любовь всегда должна сама себе многое.
  - Ну да, ты имеешь в виду, что супруги должны любить друг друга и жить вместе.
  - Как раз этого я не говорил. Люди должны жить с теми, кто им дорог, супругами должны становиться люди, которые жить друг без друга не могут. Но если они ошиблись, если они приносят друг другу лишь несчастья, то беда это для всех - и для них, и для детей. Лучше бы им было не жениться.
  - Как же тогда поступать? Жить порознь? Разве угодное это дело - оставить супругу и завести новую?
  - Нет, это дело не угодное. Новую супругу заводить не следует тому, кто один раз не смог дать счастья своей избраннице. Зачем же несчастья множить? Но и жить счастливо без любви не получится. Только тому мужу, кто, живя с женой, украшает и обогащает её жизнь, дается право жить вместе с ней. То же и о жене скажу.
  - Значит любить надо по обязанности, коли женился?
  - Опять не то! Любить не прикажешь, Иуда.
  - Значит любить не обязательно?
  - И этого я не говорил. Просто по обязанности это не приходит и не за заслуги истинная любовь, хотя любовь надо стремиться заслужить.
  - Как же заслужить, коли она не за заслуги?
  - А вот понимай, как хочешь.
  - А твою любовь как заслужить?
  - Разве я не люблю тебя, Иуда?
  - Как всех?
  - Как всех вас.
  - Вот и ты меня не понимаешь, Учитель. Ну так скажи хотя бы - должен или не должен любить муж жену, а жена мужа?
  - Должен, должен. И жена должна.
  - Ты сказал.
  - Аминь.
  - А ты женишься когда-нибудь?
  - Не в том теперь цель моя, Иуда.
  - Всегда ли твоя цель будет в том, чтобы учить?
  - Это не от меня зависит, но от тех, кто выше меня.
  - Они твои повелители?
  - Нет, я им равный, но в их руках теперь судьба моя.
  - Не понимаю.
  - И это лучше для тебя и для меня, а если бы ты знал все, что знаю я, то и ты ничего не смог бы изменить, и легче бы тебе не стало.
  - Я чувствую, ты говоришь так, будто тебя ожидает жестокая мука, и ты знаешь об этом.
  - На муки я обречен своей судьбой, но лучше не думать об этом. Все кончается рано или поздно. Или я погибну навсегда, или воскресну в другом - хотя ни того, ни другого мне не понять.
  - Как же ты знаешь, что умнешь и не противишься этому?
  - Все уже свершилось и не отменить этого. Если бы мне знать. Что я погибну не напрасно, что другие спасутся - мне было бы легче идти той дорогой, которая мне выпала.
  - Ты наш спаситель, Христос, и мы верим в тебя.
  - Аминь. Лучше, чем спорить, почитай нам, Иуда, из записей Захарии.
  
  
  ЗАЩИТНИК
  "Великий Ареопаг! Сограждане! Вы собрались судить Аспазию, но все вы знаете, что главная причина в том, что жители славного города осуждают меня за связь с ней. Это не её, а меня вы судите, и вы правы. Моя вина лежит на ней, и случилось так, что я, выступая защитником, одновременно предстал перед вами как обвиняемый. Если осуждена будет она, то наказание, которые вы ей вынесете, я разделю с ней.
  Клевете Гермиппа против неё вы поверили, но не ей он враг, а мне. Разве Аспазии виновата, что я оставил жену ради неё? Но жен оставляли и оставляют, и за это никто никогда не осуждал жителей свободных Афин. Да, если бы я оставил жену ради другой афинянки, кто осмелился бы меня осуждать? А её? Почему к ней иные мерки? Значит, дело в том, кто она такая - моя Аспазия? Почему же к ней вы строже, чем к прочим?
  Она - это только она, она не такая как все, даже если бы жена моя была лучше - много лучше - ей все равно далеко до Аспазии и десять жен я бы оставил ради одной этой женщины.
  Наша связь предосудительна, говорите вы, поскольку Аспазия иностранка и не имеет права быть женой гражданина Афин. Закон не воспрещает ей быть моей наложницей, но сердце мое противится тому, чтобы обойтись с ней таким образом, поскольку для меня она больше, чем жена - она друг, она - моё второе я.
  Сегодня вы собрались, чтобы осудить её, мою Аспазию. За сводничество! За растление молодых девиц! За безверие! Разве эти слова подходят к ней? Разве о ней язык повернется сказать такое?
  Если бы она молча стояла тут, уже этого было бы достаточно, чтобы отвергнуть все обвинения! Она могла бы защитить себя лучше, чем я, лучше любого другого защитника, поскольку нет и не было в мире женщины, равной ей по уму, да и многих мужчин она превосходит талантами, к таким мужчинам я отношу и себя. Да, я не стесняюсь признать её первенство надо мной, поскольку истинное величие состоит не в том, чтобы отрицать чужое превосходство, а в том, чтобы признать его и принять с чистым сердцем. Но законы Афин не позволяют женщине выступать в Ареопаге.
  Я глубоко уважаю законы, и подчиняюсь им. Всё же я должен сказать, что законы писаны людьми, которые исходили из того, что знали они, из своего опыта, который, скопившись с годами, составил их мудрость. Сограждане, если бы вы, знали Аспазию так, как знаю её я, если бы выслушали её мнение о различных материях, если бы поговорили с ней хотя бы немного - вы бы сделали для неё исключение. Да, следовало не запретить Аспазии говорить перед форумом, а вменить ей это в обязанности, и не для защиты от обвинения, а для того, чтобы знать её мнение по каждому вопросу.
  Нам не привычно, что в прекрасном женском теле может заключаться великий дух, удивительная сила ума. Я и сам скажу: к речи женщины не пристало прислушиваться при принятии решений государственному мужу, каким являюсь я, чтобы голос сердца не заглушил голоса рассудка. Но с ней всё не так. С ней голос рассудка и голос сердца сливаются воедино. Разве плохо, что сердце одобряет то, что диктует разум?
  Вы говорите - она из куртизанок, потому, что у неё были верные друзья из мужчин, коих она удостаивала ласками, если они были достойными этого. Разве не вольна она в своем выборе? Ведь она - свободная жительница. Коли не посвящена она богам, то вправе распоряжаться собой. Если она приглашала в свой дом молодых девушек и они знакомились между собой и с юношами - кто усмотрел в этом сводничество? Разве она торговала их любовью? Разве они вступали в предосудительную связь по её совету? Свободные граждане знакомятся, обмениваются мнениями, обсуждают различные вопросы - разве не тем же самым занимаются все люди всегда и повсюду? Почему на рынке можно обсуждать цену на овощи, а у себя дома люди не вольны обсуждать красоту произведений искусства? Если ваятель может себе позволить запечатлеть красоту женского или мужского тела в камне, и на это смотрят - это никому не придет в голову осуждать. А если среди красивых женщин устраивается соревнование, кто более достоин позировать скульптору для его очередной статуи - это называют развратом? Сам Гермипп смотрел с вожделением на молодых девиц, кои являли свою красоту на строгий суд ценителей, видно он не от благих помыслов решил очернить это. Спросите его - что он делал на собрании ценителей искусств - в каком искусстве он, Гермипп, разбирается? В искусстве плести интриги и клеветать на порядочных людей - вот в чем!
  Конкурс красоты Гермипп назвал сводничеством и развратом. Тогда пусть он бросит свой вызов богиням, ибо они устроили нечто подобное перед простым пастухом Парисом!
  Да простят мне боги, как прощаю я Гермиппу его неразумение сего предмета.
  Аспазия чиста, она на собственные средства устраивает приемы, и лучше невозможно распорядиться деньгами. Она открыла салон, в котором принимает гостей для бесед, и это дело благое, поскольку из беседы рождаются мысли умные, в спорах они проверяются, побеждают мысли истинные, и из того развивается мудрость. Мудрость же мы в Афинах ценим высоко, ибо мудрость людей государственных дает основу мудрости законов, а правильные законы способствуют процветанию государства.
  Кто из вас усомнится в мудрости великого Сократа? А ведь он называет Аспазию своей "несравненной учительницей"! И он посещает её салон. Позвать ли его в свидетели, или достаточно будет моего слова? Так неужели я или кто иной настолько вознесется в своей гордыне, что откажется выслушивать того, кто учит Сократа?
  Вы знаете, что Анаксагор часто посещает салон Аспазии, где находит для себя мысли, которые черпает из её речей. Должен ли я пояснять, кто таков Анаксагор? Позвать ли и его?
  И его ученик, Еврипид, который также всем известен своим умом, но так же известен своей ненавистью ко всем женщинам - он делает для неё исключение, он преклоняется перед ней!
  Великий Зенон также посещает её и не только ради встреч с Анаксагором и Еврипидом, но больше ради самой Аспазии. То же скажу и о Протогоре.
  Врач Гиппократ, этот кудесник, который исцеляет безнадежно больных - и он преклоняется перед умом Аспазии.
  А ваятель Фидий? Его скульптуры украшают и это достойное место. Вспомните, как подозревал его народ Афин в бесчестности? Пришлось ему разрезать золотую тунику, в которую он одел статую богини Афродиты, чтобы все могли взвесить её и убедиться, что ни единой унции золота не оставил для себя великий мастер, все золото в точности было израсходовано на прекрасное одеяние богини. Сограждане, вспомните, в какой восторг повергло вас лицезрение обнаженного тела богини! Все забыли, что она - статуя, и смотрели, и не могли оторваться от этой красоты. Никто и не подозревал из вас, что под туникой скрывается мастерски сработанное прекрасное тело красивейшей из женщин. В едином порыве восторга все вы умоляли Фидия не скрывать больше этой красоты под золотым покрывалом, которое предложили Фидию оставить у себя в качестве награды за искусство. Фидий - мастер, гений, художник. Но ведь создатель этой красоты черпал свое вдохновение, глядя на мою Аспазию! Красота её тела родила красоту камня. И не только камня. Она - муза многих искусств.
  Прелестная мелизанка соединила в себе ум и красоту, она - совершенство! Кто из вас отказался бы разделить с ней жизнь? Она выбрала меня, и я этому рад несказанно, я оставил свою жену ради неё, но я не бросил детей, хотя оба уже скоро станут настолько взрослыми, что родительский дом будет им тесен.
  Если бы я оставил жену при себе, а Аспазию ввел в дом, как наложницу, закон не осуждал бы меня - Перикл имеет право на это, как и всякий другой гражданин Афин. Вы не знаете, но знаю я и скажу вам - Аспазия так любит меня, что согласилась бы на это, дабы не причинять мне неудобства. Но мог ли я предложить такую долю женщине, которую ставлю много выше себя?
  Сограждане! Много лет вы видели Аспазию подле меня и уважали её, как мою законную жену. Она была для меня радостью жизни, хранительницей домашнего очага, поверенной каждого дня и утешением в бедах. Без неё я не мыслю своей жизни. Она знает тайну речей, разглаживающих морщины, её любовь утешает всякое горе, её ласки опьяняют ум. Теперь же вы её судите. Значит, есть причины. Эта причина - я, Перикл. Не будь я Периклом, до моей жизни не было бы дела Великому Форуму.
  Я, Перикл, ваш стратег и ваш слуга - вы вправе судить не только её, но и меня самым строгим судом, и если бы меня вы собрались судить, вам было бы легче меня вопрошать, а мне было бы легче говорить. Горе моё в том, что суд идет над ней - над моей ненаглядной. Какое дело до неё вам, сограждане? Вы подозреваете её вредном влиянии на меня? Если бы и так - это моё дело, только моё. Коли я вам плох - судите меня! Про неё же скажу, что я не был бы Великим Периклом, как вы меня называете, если бы не она.
  Враги мои обвиняют её в ненужных расходах - на предметы роскоши. Может быть Фидию не надо было платить за его работу? Или дать ему мраморную глыбу похуже? А не думается ли вам, что его работы переживут нас всех и составят славу Афин? Ненужные расходы! Может быть Гиппократу предоставлены слишком большие средства для его опытов? Не эти ли исследования лежат в основе его знаний, которыми он пользуется, врачуя каждого из нас? Слишком хорошо покормили бедного философа, слишком украсили фасад дворца, слишком большую премию учредили победителю в состязаниях... Разве великое делается с оглядкой на расходы? Большая награда привлекает лучших, а лучшие составляют славу состязанию. Стремление к победе заставляет многих упражняться и в уме и в ловкости. Победителей мало, претендентов много - в этом я вижу славу Афин. Быть может, нас уже не будет, а имена Сократа, Фидия и Гиппократа останутся в памяти детей наших, внуков и их детей даже. Слишком большие расходы? Да ведь, давая деньги скульптору, мы не вывозим их из государства. А тот отдаст их земледельцу за плоды его труда, каменотесу за мрамор, расплатится за то и другое. Деньги эти многих побудят трудиться на благо родного города. Разве лучше было им лежать в казне? Хорошо, сограждане, раз я слишком много средств потратил на украшение Афин, я верну эти деньги в казну. Я внесу свои собственные средства. Но уж тогда на каждом воздвигнутом храме, на постаменте каждой статуи, на входе музея, библиотеки и театра я прикажу высечь надпись "Воздвигнуто на собственные средства Перикла" у пускай таковыми они и останутся на века, и пусть потомки нас рассудят. Согласны ли вы?...Ах, не согласны...Я так и думал.
  Враги мои обвиняют Аспазию в безверии. Разве человек без веры станет заказывать статую Зевса? А жертвовать свои средства на украшение храма Афины, хранительницы нашего города? А учреждать премию за лучшие сочинения на темы из жизни богов?
  Враги мои говорят, что я готов пожертвовать ради неё славой Афин. А я в ответ говорю, что не колеблясь пожертвую ради неё своей жизнью! Жизнью - да, честью - нет! Кто сможет упрекнуть меня в том, что я забыл свой долг? Где и когда я принес в жертву чему бы то ни было славу Афинам?
  Враги мои не терпят моего счастья. Зато я счастлив иметь их врагами. Да, я должен был быть справедливым, а справедливость всегда требует одного наградить, а другого наказать. Наказанные поднимают голос против меня, и я этим горжусь. Значит, не так сильно я наказал виновных, чтобы лишились они мужества, чтобы потеряли они право высказать свободно свое недовольство. Если бы я сокрушал врагов во прах - разве они остались бы на Афинской земле? Кто осмелился бы поднимать голос против Великого Перикла? А может быть я тем и велик, что не боюсь иметь могущественных врагов?
  В чем смогли бы вы упрекнуть Аспазию, будь она не женщина, а мужчина? Она была бы первой среди нас, и я рад был бы присягнуть ей на верность и послушание. Достойно ли упрекать её в том, что она - иностранка? Пора бы уж это забыть. Для неё Афины - первая и единственная Родина, ибо не была она счастлива в Милете, и никогда не вернется туда.
  А разве город наш не посвящен женщине - богине - Афине? И разве сама Афина не иностранка - ведь она родилась на Кипре.
  Непорочная дева Афина! К тебе призываю! Защити хотя бы ты мою Аспазию от несправедливых обвинений, ибо эти обвинения тяжелы, и наказанием за них бывает смерть, и как же можно представить себе такое в отношении моей Аспазии, о, Афина, ведь ты защитишь её? Ибо если не к тебе, то к кому же ещё взывать мне, и если ты её не защитишь, то кто? И что же остается Периклу, Великому Периклу, Несчастному Периклу, которому..."
  И тут слова застряли в горле у Перикла. Никто ещё до этого дня не видел, как Великий Стратег рыдал.
   * * *
  - Её оправдали?
  - Ну, разумеется, ведь мы все этого хотим.
  - Почему так резко обрываются эти притчи, Учитель?
  - Потому что это - не история, а литература. Тот, кто это писал, не мог знать всего, что здесь описано, он домысливал. События взяты из разных времен, а автор этих текстов, я думаю, один и тот же. Может быть, сам Захария написал эти диалоги. Если бы я когда-нибудь взялся за перо, я бы, наверное, воспользовался этой формой. Она легко читается, динамична, эмоциональна.
  - Учитель, ты будешь писать книгу?
  - Если это случится, то не раньше, чем я перестану быть тем, что я есть сейчас.
  - Как это ты так говоришь? Что же случится?
  - Я могу перестать быть сыном человеческим.
  - И стать посланником небес?
  - Да.
   * * *
  - Симон, что Учитель говорил про небеса?
  - А то, что он послан с неба, и на небо вознесется.
  - Кто же с небес может посылать?
  - Кто-кто? Да никто другой, кроме владыки небесного, господа нашего.
  - Господь посылает на землю человека? Я для чего?
  - Не человека, он же ясно сказал - не буду, дескать, сыном человеческим. Буду тем, кем был, говорит.
  - А кем же? Чьим сыном?
  - Знамо чьим. Божиим сыном он и был и будет, а человеческий сын он только на время.
  - Я и сам так думал, но боялся его спросить. Хорошо, что ты разъяснил.
  - А я-то что ж. Я бы сам тоже не догадался, но ведь он сам сказал. Никому другому не говорит это - скрывает. А нам открылся. Нас он отличает. Я вот знаешь что думаю? Он говорит, что, скоро на небеса вернется. Так и нас он заберет в блаженную и вечную жизнь, если захочет. Он же сказывал - многие из вас уже при этой жизни вкусят блаженства.
  - Так и говорил?
  - Да ты что - забыл? Ещё про детей говаривал, что им легче в рай войти.
  - Верно, вспомнил. Так и что?
  - А то. Он же сказал: "многие", да не сказал "все". А раз всех забрать не сможет, то возьмёт тех, кто из нас всех важнее. Вот меня, думаю, возьмет в любом случае.
  - Это почему ещё?
  - Видишь, я какой сообразительный, а тебе, Фома, всё разъяснять надо. Конечно, я ему больше нужен, чем ты.
  - Ну ты это, знаешь? Ты брось!
  - А вот ты у него спроси, кто важнее из нас, он тебе и сам подтвердит. И если кому доверит ключи от рая, так уж точно: не тебе, а мне.
  - Ну это мы ещё посмотрим!
  - И смотреть нечего.
  - Тихо! Молчи. Учитель идет.
  - О чем вы тут спорите, чада возлюбленные мои?
  - Скажи, учитель, кто важнее из нас?
  - Что это вам в голову пришло выяснять такое?
  - А коли ты на небо всех не возьмешь, так уж только самых главных. Вот и хотим знать судьбу свою.
  - И чему я только вас учил! Да разве ж в том спасение души, чтобы стать важнее других в вашем понимании?
  - А как же! Кто больше милости раздаст, тот и важнее! Кто умнее, да большее количество учеников привлечет - тот полезнее тебе, значит, он главнее среди прочих.
  - Чепуха! Если ты милостыню даешь, чтобы я тебя заметил, или кто другой - так это уже не от щедрости сердца твоего исходит, а от расчета. К выгоде своей ты будешь делиться с неимущими, в расчете на больший куш. Разве же это добрый поступок? Когда ты добро бескорыстно творишь, то пусть левая рука твоя не ведает, что сделала правая, пусть ты отдашь милостыньку и тотчас забудешь о ней. Кто имеет память долгую да слово хвастливое на свои благие поступки, тот щедр напоказ. Такие не дождутся блаженства ни на земле, ни вне её.
  - Как же возвыситься в святости?
  - Выше других будет тот, кто меньше прочих станет помышлять о том, чтобы возвыситься. Если хочешь быть первым среди щедрых, то забудь о себе, и помни о других. Кто ниже других ставит себя, тот на деле выше прочих. Кто же возвышает себя - унижен будет.
  - Верим тебе, Учитель, и слово твое вошло в нас.
  - Ну, хорошо, хоть бы уж вы меня поняли.
  * * *
  - Вот посмотрите - эта трава растет повсюду. И никто не знает, что из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.
  - Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.
  - Зачем, Андрей?
  - Мы могли бы облегчать людям страдания.
  - Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.
  - Ну а если человеку очень больно?
  - Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану вычищать от грязи. Только его надо сильно разводить в уксусе. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.
  - Учитель, мы будем применять это средство осторожно.
  - Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.
  - Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.
  - Слушаете всякий раз. Да не всякий раз понимаете, что я говорю. Ладно, ведь это я сам виноват, когда меня не понимают. Надо бы мне научиться объяснять, что хотел втолковать.
  - Мы понимаем, Учитель. Не вини себя, мы сами будем впредь внимательнее слушать благую весть от тебя.
  - Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей, которых ещё можно оживить, и как отличить тех от прочих. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.
  - Чудные дела!
  * * *
  - Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?
  - У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?
  - Так просто.
  * * *
  - В садах Гефсимании мы будем отдыхать нынче вечером, чада мои.
  - Почему в садах, Учитель?
  - Ибо сады - это прекраснейшее место для обретения гармонии духа и тела. Вот, кстати, и про сад Семирамиды почитаем.
  * * *
  САДЫ ВАВИЛОНА
  - Шаммурамат...
  - Что, мой повелитель?
  - Я только хотел, чтобы ты повернулась. Мне нравится смотреть на твое лицо. Меня очаровывает твой взгляд. Ты божественно красива.
  - Ты меня смущаешь, мой повелитель.
  - Не зови меня повелителем, это ты - моя царица, а я твой раб.
  - Ты слишком добр, о господин мой.
  - Мой народ так не считает.
  - Твой народ знает царя Навахудоноссора, а я знаю моего господина.
  - Почему ты называешь меня господином? Ведь ты - мидийская принцесса, ты - моя жена, царица!
  - Я - твоя раба, а ты мой господин. Тебе нравится называть меня Шаммурамат, и это стало моим именем. Я забыла другие имена, хотя я не знаю этого имени, оно стало моим.
  - Шаммурамат... Так звали одну богиню. Она жила на земле давно - сто поколений ушло после неё, но люди они помнят её, потому что она была прекрасна. Она была прекрасна как ты. Она родилась в горах и голубицы вскормили её своим молоком. Она была неразлучна с природой, и она была прекрасней всего, что есть на земле. Самые белые жемчужины были черны рядом с её зубами. Самые пурпурные розы были бледны рядом с её губами. Самые чистые бриллианты были мутны радом с её глазами. Самый тонкий бархат был груб радом с её кожей. Такова и ты, моя Шаммурамат.
  - Твоя любовь заменяет тебе зрение, о, мой царь, но я рада твоим словам. Мне бы хотелось, чтобы моя краса всегда радовала твой взор, но вот у меня уже появилась одна морщинка, а скоро их будет много. Скоро стану я не так мила, и ты возьмешь себе новую жену - молодую и красивую.
  - Не бывать этому! Ты и только ты будешь всегда моей царицей!
  - Глаза мои скоро не будут так ярко блестеть, слезы, которые я лью по тебе, когда ты покидаешь меня, о мой царь, они выпьют мой взор и состарят кожу на моих щеках.
  - Ну так я больше не покину тебя.
  - Ты молод, полон энергии, тебе не сидится на месте, а я жду тебя во дворце и буду вечно ждать и всегда радоваться твоему возвращению, хоть на день, хоть на час, хоть на миг.
  - Не укоряй меня, что покидаю тебя иногда - так много на свете есть диковинного, все я хочу увидеть, все познать, о и жизни не хватит на это. Мои войска приносят мне победы, я покоряю новые земли, растет мое царство, возрастает и могущество. И нет двух одинаковых мест. Я сам хочу везде побывать, все увидеть.
  - Ты так много ездил. Расскажи мне о дальних землях. Какие там люди, какие города, леса, горы?
  - Знаешь ли ты, какие в мире диковинные есть растения! Одни цветут белыми чашами в человеческий рост, другие приносят плоды величиной с младенца, третьи вьются длинной веревкой без конца и края, а четвертые растут на деревьях, а корнями свисают вниз и из воздуха берут себе питание и влагу. Одни цветут на рассвете, другие - на закате, есть такие, что цветут ночью, а иные - лишь в особые дни или особые годы. Знаешь ли ты какие в мире диковинные существуют животные? Бывают на свете звери высотой выше верблюдов, а весом - как две дюжины лошадей, а вместо носа у них огромная змея, уши как опахала, ноги как колонны. Есть и такие кони на свете, у коих ноги как стволы деревьев, а шея такая, что голова достает до небес. И такие собаки есть, что летают по ночам, а днем спят, повиснув на деревьях вниз головой, и такие кошки, что большие, как львы, раскраски диковинной и силы неимоверной!
  - Ах, царь мой, сколько видал ты в своих походах чудес дивных!
  - Я видел, так и ты увидишь! И не только увидишь, но и будешь иметь ты их в своем саду, который я для тебя построю!
  ***
  - Хочу я, чтобы в моей столице, в Вавилоне, в самом его центре построен был сад невиданный. Чтобы было в нем пять этажей, и на каждом чтобы росли деревья диковинные, со всего свету привезенные, чтобы текли ручьи прохладные по руслам каменистым, чтобы звери к ручьям и озерам на водопой выходили и человека чтобы не боялись, а звери - диковинные, с разных стран света привезенные, и чтобы не было одинаковых деревьев больше пяти, и не было одинаковых зверей больше пары, но чтоб не было на свете такого дерева, цветка или животного, какого бы не было в саду моем. Сроку вам даю полгода, кликнуть мастеров со всего царства и представить мне макет того сада, вырезанный их белого камня, а коли мне тот сад понравится, то награжу и назначу главным строителем того, что его создаст, а коли не ни один макет мне не понравится, так буду я сердит, а уж каков я в гневе бываю, так вы это знаете.
  ***
  - Геродот, почему ты называешь сады Вавилона чудом, и ни слова не говоришь о Вавилонском зикурате?
  - О котором зикурате ты говоришь? Их там несколько, а чудо бывает лишь однажды.
  - Но самая большая башня Вавилона - разве она не величественна?
  - Великая - да. Но чудо ли? Её построили люди, и если люди захотят, они построят ещё одну такую же, а может быть и больше.
  - Но ведь и сады построили люди.
  - Нет, сады построили боги. Что ты удивляешься? Ты думаешь, Геродот сошел с ума? Нет, это ты - сумасшедший, что пытаешься изучить чудеса света по моим записям. Если хочешь познать мудрость - поезжай и посмотри сам, а после скажешь, люди построили этот сад, или боги.
  ***
  - Геродот был прав! Этот сад - творение богов!
  ***
  - Великий Александр, чем прикажешь служить тебе?
  - Послушай, Лео, мне кажется, я скоро умру.
  - Ты утомился, император. Ты - бог, ты не умрешь, разве боги умирают?
  - Нет, я умру, хоть я и бог. Конечно, я попаду на Олимп, все так говорят. А кто не верит всем - тот глупец. Но прежде я умру. А мне так не хочется умирать. Силы покидают меня, а столько еще надо сделать. Сын мой - справится ли он с такой большой империей, какую я оставляю ему? Обо многом я подумал, многое преуспел, а вот о наследнике не позаботился. И вот я тут, среди жары этого душного города... Вавилон мстит мне. Ты слышишь, Лео, я виноват перед ним. Я хотел ему славы, я приказал разрушить остатки Башни, расчистить площадку и возвести новую башню, ещё выше и красивее, но я не успел, отвлекся, забыл. Вчера я увидел пустую площадь и вспомнил.
  - Великий Александр, прикажи, и башня будет построена!
  - Поздно, ни к чему. Живой Александр уже не успеет подняться к богам Олимпа, а мертвый итак скоро предстанет перед ними. Лео, мне душно, я задыхаюсь. Вавилон мстит мне за поругание. Много городов я разрушил и отстроил заново, много храмов сравнял с землёй, но всегда я был прав, Лео! Я наказывал непокорных, я изгонял идолопоклонство, я уничтожал дикость и невежество, я заставлял народы трепетать пред моим именем и отвращал их от их заблуждений, нес им истинную веру, я приводил их в лоно богов Олимпа, нашим богам я посвящал свои победы. Но башню я разрушил не со зла, Лео! Я хотел её заново отстроить, ещё выше, ещё краше!.. Посмотри, что получилось. Десять лет пустует это место, с тех пор, как я покорил этот город и покинул его, на этой площади, здесь, где стояла башня - пустота. Даже люди не ходят тут. Они обходят стороной это место. Только вороны осмеливаются садиться сюда. Ворон - гордая птица. Но когда я приближался к Вавилону в этот раз, ты помнишь, Лео, живые вороны клевали мертвых. Такого никто не видывал, не к добру это. Не в добрый час я вернулся в Вавилон. Этот город душит меня. Все, что я хотел разрушить - мне удавалось, но то, что я решил построить, не удалось, и Вавилон мне мстит. Я задыхаюсь.
  - Великий Александр, позволь перенести тебя в прохладное место?
  - Да, Лео, прохлады - вот чего я хочу. Но где ты найдешь прохладу в этой духоте? Жарко... Люди сходят с ума от жары, даже звери сходят с ума. Моего любимого льва лягнул осёл, и лев умер. Дурное предзнаменование, Лео, я умру.
  - Государь, это предзнаменование не о тебе. Умру я, ведь меня зовут Лео. Прикажи меня убить, исполни волю богов - а ты будешь жить вечно.
  - Пожалуй... Нет, вздор! Ты не лев, Лео, а кроме того ... Ты помнишь - печень у жертвенного животного была поражена! Вот и другое знамение.
  - Это жрец виновен, прикажи его убить.
  - Я бы так и сделал, но жреца звали Пифагор, и я подумал, возможно он тоже философ, как и тот, другой? Одного философа я уже казнил, а ведь он был родня Аристотелю.
  - И Аристотель был так же горд. Философы не преклоняют головы перед царями, они не чтут даже богов! А тот не почитал тебя, который и царь и бог!
  - Я - бог, ты прав. Пятого дня на пиру я пил из чаши Геракла. Но, Лео, когда я поднял кубок, я почувствовал резкую боль в спине.
  - Это старые раны, император и жара. Прикажи перенести тебя в сад.
  - Да, я задыхаюсь. В сады, пусть перенесут меня в сады царицы Шаммурамат!.. Скорей!
  ***
  - Боги, вы сжалились надо мной! Вавилон меня прощает! Как здесь хорошо! Какой я был глупец, что стремился куда-то! На востоке меня называли Аль Искандер, и верили, что это чело мое, а не шлем блестит как золото, и рога на моем шлеме - это мои рога. Они называли меня богом, и я им верил. Тех, кто не верил, что я - бог, я заставил поверить. Я покорил все народы, до которых смогла дойти моя армия, и если бы было, куда идти, я пошел бы дальше! Но нигде мне не было так хорошо, как здесь. Такая прохлада, и аромат цветов... Они напоминают мне родную Македонию. Зачем я покинул её? А зачем покорял мир? Не лучше ли было провести всю жизнь в этих садах? Диоген посмеялся надо мной, я его спросил: "Чего ты хочешь? Я могу выполнить любое твое желание!", а он ответил: "Посторонись и не заслоняй мне солнце!". А теперь и у меня было лишь одно желание, чтобы эти прекрасные деревья спрятали меня от солнца. Значит, солнце - сильнее меня, хоть я и бог? Не оно ли помутило мне разум, и я забыл о башне? Солнце, ты испугалось, что я доберусь до тебя и покорю тебя своей силой? Нет, нет, мне не нужно солнца. Я не хочу солнца. Я хочу остаться в этом саду навсегда...
   ***
  - Великий Александр, прибыли гонцы от наместника Эфиопии.
  - ...
  - Великий император!..
  - ...
  - Тихо, Император спит...
  - ...
  - Император умер.
  
  * * *
  - Учитель, почему в Иудее три власти?
  - Ты имеешь в виду власть Цезаря, власть Тетрарха и власть церкви?
  - Да.
  - По сути есть одна власть - власть Рима, которую осуществляет прокуратор Египта Понтий Пилат. Он - глаза и уши Цезаря, а также его карающий меч. Но самое главное, он - кошелек Цезаря. Он собирает дань и отсылает её в Рим. Первосвященники и Тетрарх прислушиваются к Риму и не идут ему наперекор. Все они хотят одного и того же.
  - И это хорошо, учитель, ведь так? Как же было бы разобраться нам, кого слушать, если бы они все требовали разное?
  - Они хотят одного и того же для себя, Симон, и когда они требуют одного и того же, людям не легче.
  - Как это, Учитель?
  - Все они хотят сласти и богатства, все требуют подчинения и денег.
  - Всем нужны деньги, да где же их взять? И как их сберечь?
  - Сберегать не надо. Сегодня ты поделишься последним, завтра с тобой кто-нибудь. Так все и будут сыты. Если ты сегодня не отдашь монету нищему, завтра придет сборщик налогов и отберет её у тебя.
  - Но если я не сберегу монету, сборщик налогов отнимет у меня что-нибудь другое.
  - Душу-то он отнять у тебя не сможет.
  - Кому же отдать? Если монета одна, то кому её отдать - сборщикам или священникам?
  - Сборщики от имени кого приходят?
  - От имени Цезаря.
  - А священники для кого просят?
  - Для бога.
  - А чей портрет на монете нарисован?
  - Цезаря.
  - Вот и отдайте Цезарю - цезарево, а Богу оставьте божье.
  - А богово - это что?
  - Где ты видишь портрет Бога?
  - Разве я его где-то вижу?
  - Посмотри на себя, Симон. Сам человек по чьему образу и подобию сотворен?
  - По божескому.
  - Стало быть монета для Цезаря, а душа человека - для бога.
  - Цезарю деньги, а богу - себя?
  - Да. Уж это лучше, чем богу кидать монеты, а душу отдать Цезарю. Но если захочешь отдать и деньги богу, отдай их первому нищему человеку, и считай, что отдал их богу.
  - Как же от нищего деньги попадут к богу?
  - А если бы ты был бог, и видел, что человек нуждается, неужели бы ты не помог ему? Ведь тот кто нуждается, видимо, чаще вспоминает бога, ибо больше ему надеяться не на кого.
  - Если бы я был богом, я бы нищим помогал, уж это точно.
  - Ну так деньги, что ты хочешь отдать богу, неси сразу нищим, ведь это все равно их конечная цель.
  - Как же ты прав, учитель!
  - А к тому же, Симон, если человек сотворен по образу Божьему, то человек похож на Бога, а Бог похож на человека. И если Бог ходит среди вас, то вы его не узнаете. Как тогда ты можешь быть уверен, когда перед тобой человек, что ты не Бога видишь?
  - Ты прав и в этом деле!
  - Тут в сумке Захарии как раз был рассказ о деньгах. О золоте. Вот он.
   * * *
   ТЕЛЕЦ
  - Послушай, Аарон, люди ропщут. Вторая неделя пошла, как ждем возвращения Моисея с горы, одни говорят - он ушел советоваться с Господом, иные сказывают - потерял он дорогу нашу и хочет искать путей с вершины, чтобы осмотреться, а есть и такие, что говорят, не вернется он, бросил нас, а сам ушел дорогой горной туда, где есть пища, питье и кров. Люди от праздности стали жестокосердны, а голод их делает подобным зверям. Еду они выменивают на одежду, одежду на золотые украшения, а золото и серебро выигрывают в кости, а иные так отбирают силой или угрозами. Сила стала важнее рассудка, милосердие неведомо, слабые и убогие голодают, дети не видят ни еды, ни питья и никто не внемлет матерям, взывающим к щедрости и справедливости. Того и гляди, возьмутся за оружие, и тогда горе нам.
  - Следует собрать все оружие и раздать верным людям нашим - скажешь, что в окрестностях видели следы барса, люди будут в охране поочередно бодрствовать. Также начнем делить еду и одежду - поровну, детям особо, женщинам также свою долю определим, мужчинам - иную. Кто в охране стоять будет - двойную тому долю выдавать будешь. Собрать также велишь все золото, монеты, украшения, серьги золотые и серебряные, речь я держать буду перед старостами от каждого обоза, ты же не объясняй ничего - вели собрать всё злато и свезешь ко шатру моему.
  - Аарон, оружие иные сдали, иные воспротивились - сами вызвались стражами быть, также и с золотом, иные не хотят отдавать, ибо не веруют тебе, как Моисею верили. Нету, говорят, такого знаку от Моисея, чтобы золото сдавать.
  - Много собрал ты золота?
  - Аарон, помнишь, убили охотники наши серну с теленком её? Телёнок в глине увяз, лежал наполовину замытый, а серна не отходила от него. Ту яма, что от теленка осталась - всю её заполнить можно этим золотом.
  - Ну так вели расплавить все злато и лейте в эту яму, сколько войдет, а после остудить, достать и поставить у шатра моего. Я говорить буду.
  - Сыны Израилевы! Видите этого теленка? Он из золота, да головы у него нет. Так и вы без Моисея - не ведаете, что творите, не знаете, куда идете. Ждать будем Моисея, ибо он один нас вывел из плена ненавистного. Сколько надо будет, столько и будем ждать. И покуда мы без головы остаемся, в путь не тронемся.
  - Аарон, люди принесли тебе золото свое, что укрыли от тебя. Просят, чтобы голову ты отлил тельцу золотому, нету сил, говорят, стоять и ждать - лучше, говорят, в пути погибнуть, чем в пустыне у горы сгинуть от голода и хлада.
  - Что ж, лучше безвредным заниматься, чем худое творить. Пусть их, сделаем им тельца. Ты, Авраам, кажется, был мастером золотых дел. Ночь тебе даю, чтобы ты к тельцу золотому голову отлил, и поправил то, что надо, чтобы он о четырех ногах был и с головой, как полагается. Отвлечем сынов Израилевых от разврата и грабежей.
  - Вот вам теленок - целый и с головой. Сыны Израилевы, так и мы будем с Моисеем - ждать его надобно, не долго уже.
  - Аарон, люди умом тронулись. Тельца золотого на трон возвели, курят дымы ему, и жертвы приносят, просят его вывести их из пустыни. Идти надо в гору к Моисею, звать его скорей, нельзя медлить.
  - Моисей, наконец, дождались мы тебя, поспеши ко всем! Нет, не вопли это и не плачь. Не хоронят никого и не празднуют. То песни языческие, поклоняются люди тельцу золотому, что я сделал для них - как бы мне ещё было отвратить их от распутства и грабежей - собрать я мог их золото, а удержать не мог, вот и решился слить всё воедино, чтобы никто не мог забрать каждый своё.
  - Вот вы каковы, сыны Израилевы! Больно смотреть на вас. Как? Вы из плена бежавши столько злата на себе несли через пустыни и горы - от одного плена бежали, а другую неволю на себе волокли! Чем работать не взяли вы, книги побросали, а золото несли на себе. Кого из вас накормит золото в пустыне? Или напоит оно вас? Безумцы, вот он - бог ваш, ему и поклоняйтесь! Безумен и я - хотел избавить от рабства вас, а вы своего господина на себе носите. Сей же час в огонь этого идола - расплавить и в воду слить! Пейте, пейте все и скажите - вкуснее вам стала вода оттого, что бог ваш в ней? Пейте все, ешьте вашего бога, накормит вас он? Я нашел вам путь, мне открылась дорога, да только по ней ли вам идти? Любите вашего кумира, коли вам он дорог, только с ним ни в каких местах не найдете вы свободы!
  * * *
  - Они спят, а мне не спится. Предчувствую недоброе. Затмение близится. Затмение солнца. И не только его...
  * * *
  ПРОРОК
  Он просился ко мне, но я ему отказал. С какой стати давать ему приют? Кто он мне? Нет, этим я сыт по горло. Пустил я к себе детство - унесло оно моих забавы. Пустил я юность - унесла она у меня веру в справедливость, лишила покоя, возбудила страсть к переменам. Пустил мудрость, и лишила она меня уважения к себе - показала тщетность усилий и вред, наносимый мной из-за гордыни моей. А теперь еще и пророка мне пустить? Прогнал прочь его, дабы оставил меня со своим. И проклял он меня - обрек на вечные скитания. И с тех пор дух мой скитается по горам и долам, во все страны заглядывал я, во все времена, и на планетах я духом своим побывал, и в прошлое смотрел, и в будущее, но не нашел я покоя, ибо нет его, и не нашел я гармонии, ибо нет и её ...
  * * *
  
  - Учитель, против тебя злоумышляют! Я слышал, что Каиафа и Анна посылают стражников, чтобы разыскать тебя.
  - Зачем же искать того, кто не прячется?
  - Они хотят схватить тебя тайно, когда поблизости от тебя нет друзей.
  - Ну так долго же они будут искать случая. Я всюду окружен друзьями, разве не так? Уж если они пожелали избавиться от меня, им придется хватать меня на виду у сотен людей.
  - Они же могут застать тебя в каком-нибудь доме, где ты ночуешь.
  - Сейчас тепло, Петр, и мы ночуем под открытым небом.
  - Если же они схватят тебя, мы будем сражаться и все погибнем за тебя, Учитель!
  - Нет, Петр, вы не сделаете этого. Я не хочу, чтобы меня защищали ценой собственной жизни.
  - Учитель, без тебя наша жизнь нам не дорога.
  - Петр, значит ли, что тебе не дороги те истины, которые мы вместе открывали?
  - Учитель, как ты можешь так говорить? Твоё слово свято для нас, твоё учение вошло в нас!
  - Так несите его людям, ибо не только для вас мое слово, но и для многих других. Если каждый расскажет другим двенадцати благую весть, а те - ещё каждый двенадцати, и так далее то тысячи тысяч людей услышат доброе слово. А если мы все погибнем, то каков итог? Ради чего я вас учил? Разве для того, чтобы вы сражались?
  - Учитель, если так случится, что же нам - стоять и смотреть, как стражники хватают тебя?
  - Именно, стоять и смотреть, что же вы сможете сделать? А если вас станут обвинять в дружбе со мной, то отречетесь и уйдете с миром, для того, чтобы в другом месте проповедовать мои слова.
  - Никогда! Нет, Учитель, я не смогу отречься от тебя!
  - А я говорю, что отречешься, и коли случится так, что схватят меня нынче вечером, то ещё до того, как пропоют петухи, отречешься хоть и трижды пришлось бы поклясться о том, что не знакомы мы. Ибо мне важнее, чтобы вы были живы и помнили слово мое, чем чтобы погибли, как Иоанн.
  - Учитель, не тому ты нас учил и не дело ты говоришь!
  - Молчи, Иуда!
  - Нет, я молчать не буду! Ты хочешь сделать из нас предателей? Ты видишь в нас предателей, хотя никто из нас тебя не предал!
  - Слова мои я и тебе повторю - если на то пойдет, то и ты меня предашь, но жизнь свою спасешь.
  - Никогда! Я свою жизнь отдам за тебя, если потребуется!
  - Ну, так значит, не тому я вас учил, и не верно вы меня поняли. Вы сотворили себе кумира из меня, сына человеческого! Даже ложные чудеса устраивали, чтобы у меня больше было учеников. Думаешь. Иуда, я не догадался, что дочь старейшины синагоги была опоена тем зельем, которое я научил вас изготовлять? Я привел её в чувство, а вы возвестили, что я воскресил её из мертвых! Этому ли я вас учил? Учил ли я вас обманом ловить души и сердца людей?
  - Она сама виновата! Она украла у меня бутыль и пила из неё.
  - Вы должны были следить за тем, что приготовили и не допускать, чтобы непосвященные пользовались им. А если бы она умерла? Грех этот был бы на твоей совести и на моей также.
  - Нет, не грех это - воровке отравиться тем, что она украла - сама она и была бы виновата.
  - О чем ты говоришь? Дочь старейшины - воровка? Уж верно, она решила, что это волшебное лекарство. Может быть она сочла его эликсиром красоты? Не ты ли её в этом убедил?
  - С чего ты это взял?
  - Отвечай, Иуда. Обманывал за моей спиной людей? Говорил, что я - Бог?
  - Я не обманывал. Ты и есть - Бог. Ты видишь меня насквозь.
  - Не совсем насквозь, но кое-что вижу.
  - Так ты все-таки расстегивал одежду?
  - Успокойся, Иуда, подойди и поцелуй меня.
  - Ты надо мной издеваешься? Ты не хочешь быть со мной богом, не хочешь быть человеком, ты не желаешь быть мужчиной, ты стоишь надо всеми нами, и опускаешься ниже каждого из нас! Ты прислуживаешь последнему нищему, и бросаешь вызов царям и первосвященникам! Ты возносишься душой к светлым небесам и повергаешь нас во тьму своими загадками! Ты призываешь нас любить своих врагов и требуешь, чтобы мы предали тебя? Что если я послушаюсь и пойду, открою Каиафе место твоего пребывания? Почему ты играешь нами как кошка мышатами, ничего не говоришь до конца? Если ты сам сказал, что пришел с небес, почему ты запрещаешь мне рассказывать, что ты бог?
  - Послушай...
  - Я слушаю всю жизнь!!! Я все время кого-то слушаю, я кого-то люблю, я все время за кем-то иду, сначала это был брат, Иоанн, теперь это ты, завтра тебя убьют и мне опять нельзя будет умереть?!? И я буду слушать кого-то другого? Кого из них? Петра? Иакова? Кого ещё мне придется снова полюбить, чтобы затем потерять и отрекаться от него? Хватит!!! Я больше так не могу!!! Если миру суждено погибнуть, пусть он погибнет сегодня! Если тебя должны схватить - пусть схватят сегодня. Я не могу жить в страхе за тебя! Я помню голову Иоанна! Если так будет продолжаться, я ... Я...
  - Иуда!
  - Нет!!! Прочь!!! Хватит.
  - Ты гонишь нас?
  - Нет, оставайтесь. Уйду я. А вы - пируйте, если вам идет в горло кусок.
  * * *
  - Святейший Каиафа я видел одного из тех, кто был с этим человеком, и он шел в совершенном одиночестве.
  - Святейший Анна, это добрый знак. В их рядах смятение. Скоро мы схватим его. Как зовут того, что ты видел?
  - Иуда. Я отправил стражников, чтобы они следовали за этим малым.
  - Много ли стражников ты отправил, святейший Анна?
  - Достаточно Святейший Каиафа.
  - Долго ли они будут ходить за ним? Вдруг он и вовсе не воротится к своему учителю?
  - Нет, им не долго ходить. Я подослал ловкого человека, который вручил Иуде денег и попросил передать их учителю для раздачи милостыни нищим. Он обещал передать. Так что скоро он пойдет туда, где они отдыхают вечером, без свидетелей, где-нибудь в укромном месте, вдали от толпы. Там его и схватят. А остальных перебьют, поскольку они же ведь окажут сопротивление.
  - Святейший Анна, ты мудр и находчив. Много ли ты передал ему денег?
  - Тридцать серебряников.
  - Никогда ещё деньги не были потрачены с большим толком, чем эти.
  * * *
  - Учитель, прости меня, позволь я тебя поцелую?
  - Что тебя возвратило ко мне, Иуда?
  - Тридцать серебряников.
  - Это - цена твоего поцелуя, Иуда?
  - Нет, это повод, а причина в том, что я люблю тебя.
  - Оглянись, за тобой идут стражники. Они тоже пришли проявить ко мне любовь?
  - Я не знаю, кто их привел.
  - Так это и есть Иисус? Отлично. Схватить его!
  - Что происходит? Отпустите его! В чем дело? Кто вы такие?
  - Иуда, тридцать серебряников можешь оставить себе. Святейший Анна дарит тебе их.
  - Я не желаю подарков от первосвященника! Отпустите его!
  - Учитель, мы будем сражаться за тебя!
  - Учитель, мы не дадим арестовать тебя!
  - Уберите клинки, стражники, они не будут сражаться с вами! Чада мои, оставьте, всё уже предрешено. Ничего не изменить. Если Анна и Каиафа так желают меня услышать, что посылают за мной такой отряд, мой долг пойти и встретиться с ними.
  - Иуда, как ты мог?
  - Забирай свои кровавые деньги и уходи прочь!
  * * *
  - Святейший, вот мы привели к тебе богохульника, нарушителя заветов божьих и законов людских. К тебе взываем и требуем суда над ним.
  - В чем же вина его перед вами?
  - Вот он говорил - если сын человеческий пожелает, то в три дня разрушит храм, что руками сотворен, и в три дня может создать храм нерукотворный.
  - Кто же такое сможет сделать?
  - Он про себя похвалялся! Все слышали, что себя он часто называет сыном человеческим.
  - Это и вся вина его? Этого недостаточно. Пустая похвальба.
  - Святейший, он смущает умы наши речами своими. Многих он с истинного пути увел за собой! Вели ему установить казнь, дабы прекратить смуту и отвратить прочих от подражания ему!
  - Всякого хвастуна казнить? Да к тому же он молчит. Испугался, устыдился уже. Отпустите его, он больше не станет докучать вам.
  - Святейший, он молчит из презрения к нам. Вели его допросить, пусть сам о себе скажет!
  - Ответь, ты ли Иисус, которого называют Христос?
  - Да, отвечай Первосвященнику. Ты ли - сын Благословенного?
  - Да, меня так называют. Не я сам себя назвал, а мать моя нарекла меня так, помня то, что предшествовало моему рождению.
  - Так ты дерзаешь утверждать, что рождение твое было ознаменовано знамениями небес?
  - Это твои слова, а не мои.
  - Вы слышали богохульство из уст его?
  - Святейший, зачем нужны нам обвинители, когда сам себя он богоравным нарекает?
  - Да уж дерзок!
  - Казнить его! Виновен и сам признается! Смерти предать!
  - Бить его!
  - Вот на тебя - тьфу! Ну-ка, предреки, что с тобой станется, лжепророк!
  - Смерть! Смерть нечестивцу!
  - Несчастные, вы свою душу губите сильнее, чем мою. Да простится вам и не породит ваша злоба большее зло... "Эти люди из слов человека строят смертный приговор ему, а законах писано, что и за дела преступные не предавать казни. Молчать среде них почту за лучшее. Только безумцы могут обвинение строить на словах обвиняемого. Во вселенной разумной же такого нет нигде..."
  * * *
  - А ведь и тебя мы видели рядом с Иисусом Назарянином, которого схватили и повели к господину моему Первосвященнику на суд!
  - Знать не знаю, о чем ты говоришь, почтенная женщина. Твое дело прислуживать Святейшему, а не по сторонам пялиться.
  - Люди, посмотрите, ведь я верно говорю - он один из них! Этот был с тем, кого они называли царем и мессией, их ведь его теперь повели судить!
  - Ну что ты суешь не в свое дело свой нос, вот привязалась! Ступай по своим делам и оставь меня.
  - Да, точно ты говоришь - это он. Что же ты споришь?
  - Она права, ведь ты - галилеянин, и ты был с ними. Да и говор твой похож.
  - Да я клянусь, что я не земляк ему! Что вы ко мне прицепились! Отпустите меня! Прочь!
  - А может быть, и правда - не он. Мало ли оборванцев, похожих друг на друга! Отпустите его. Посмотрим лучше, что станет с тем.
  - Вот уж и рассвет. Петухи поют.
  - Ступай парень подобру-поздорову отсюда, пока у этой старухи не добавилось поддержки от других, кто признал тебя. Я-то тебя не выдам, хоть и узнал. Мое дело - сторона, но мой тебе совет: держись подальше от этих дел, а не то так и тебя схватят... Что молчишь? Ну и взгляд у тебя... Что это с тобой? Неужто так испугался?
  - Он прав! Он прав был! Не успели петухи пропеть, как я трижды отрекся от него! Откуда же он знал?
  * * *
  - Ну, сказывай. Ты и есть тот, кто называл себя Царем Иудейским?
  - Это твои слова, а не мои.
  - А твои слова каковы же? Ты - Христос? Мессия? Пророк? Сын божий? Сын человеческий? Что ты молчишь? Говори!!! Кто ты на самом деле? Да говори же, ты что - язык проглотил?
  - ...
  - Почему он молчит? Эй, встряхните его! Да понимаешь ли ты, кто перед тобой? Тебе что - настолько безразлична твоя судьба? Я готов выслушать твои слова, и если они возвели напрасное - я разберу дело и решу, кому что следует воздать.
  - ...
  - Да он сумасшедший или глупец! Я же спрашиваю тебя, Иисус, за что они тебя схватили? В чем твоя вина?
  - ...
  - Послушайте, что вам сдался этот безумец? Нынче праздник, и я обещал отпустить одного осужденного. Вот этот, мне кажется, как раз подходит для этого. Пошутили и будет - отпустите его, пусть идет. Он уж не станет смущать вас. Он будет молчать, вы же видите, он язык проглотил. Так или не так, Иисус?
  - Пилат, вели его распять!
  - Распни его, Пилат! Он молчит из гордости! Он не уважает власть Рима, разве ты не видишь?
  - Распять его! На кресте распять!
  - Да за что же его распять? Какое он преступление совершил? Ведь это ваш человек! Эй, Иисус, это - твои подданные, ты ведь их царь, не так ли? Что-то не больно они почтительны к тебе!
  - Распять его! Это не наш царь! Наш царь - Ирод Антипа Сосипатр, Великий Тетрарх Иудеи!
  - Ну, что скажешь на это, Иисус? Так и будешь молчать? Да говори же ты!!!
  - ...
  - Распять его! Распять! Распять, распять, распять!!!
  - Бичевать его и довольно за вину его. Эй, стража. Всыпать ему, чтобы язык развязал. Ну, иудеи, смотрите, как сечь будут вашего царя...
  * * *
  - Каков же упрямец! Я бы подумал, что он и говорить не может, кабы не знал, что за слова его сюда привели. Хватит!!! Довольно! Разошлись - скоро уже и мяса на спине не останется! Так сечёте, что кровь брызжет! Уже и до меня капли долетают. Вот и на руке капля. Капля его крови на моей руке. Одна только капля. А как неприятно. Обтереть... Ну, что, угомонились вы? Отпустим его теперь?
  - Смерть! Распять! Казнить!
  - Распни его, Пилат!
  - Да вы что, ополоумели? Как однако легко требовать смерти, когда не от тебя зависит решить это дело... И как тяжело отправить на смерть того, к кому не питаешь ненависти, когда лишь от тебя зависит - жить ему или умереть...
  - Распни! Распни!
  - Так вы не хотите, чтобы я его помиловал?..
  - Распни!
  - Распять?.. "В самом деле, с чего бы им хотеть его прощения, когда они же его и притащили сюда. И зачем я вмешиваюсь в дела этого народа? Лишь бы платили подати, да не покушались на власть Рима. А здесь бунтом и не пахнет. Пожалуй, они даже слишком покорны - просят меня разрешить наказать своего смутьяна. Сами пристукнули бы где-нибудь, да и все дела. Нет, подавай им публичную казнь, да чтобы её одобрил сам прокуратор Понтий Пилат. И чтобы его кровь на его руках. Кровь ну руке... Где-то это было уже. Ах, да, на меня же капнуло... Эй, подать мне воды для омовения рук. Ну, что уставился? Я кому сказал? Воды! Да, я умываю руки. Одобрения моего вы не дождетесь. С чего бы мне одобрять ваши зверства? Вот если бы он призывал против Рима... но он же не призывал? Нет. Так с чего бы мне вникать в их частное дело? Это дело их. Раз они хотят - значит, есть за что. Не может же такая большая толпа людей ошибаться. Может быть, он и вправду нарушил их законы, какое-нибудь табу... Может быть. Да. Вполне. Возможно, что преступление его в их глазах так велико, что они страшатся его назвать, не желают быть сопричастными к его делам... Нужно ли мне знать? Конечно, нет. Всё, решено, я умываю руки. Крови его не будет на моих руках, но и препятствовать я им не буду".
  - Распни! Распни! Распни!
  - Эй, вы там, хватит! Хватит орать, я говорю. Прочь его от меня - уведите к Ироду, и чтобы я больше его не видел и не слышал о нем! С меня довольно. Такой день испортили. А ведь ещё и праздник. Прочь его - увести. "И не хотелось отпускать разбойника Варравву, а уж лучше им уступить сегодня... Вот уж, кто, действительно, опасен для порядка, а, значит, и для власти Рима. С разбоя начинается непослушание власти, а дальше - больше. Ну ничего, мы его перед этим угостим винцом из той бутили, что мне для лучших друзей приготовил один почтенный химик... Вот он и пойдет себе на свободу, а там, глядишь, дня через два, и одним разбойником меньше станет. И народ пусть смотрит - вот она какова власть прокуратора - справедливая и милостивая. Хотите простить разбойника - нате вам, хотите казнить святотатца - да на здоровье. Сегодня ради праздничка уж по-вашему поступлю, а с завтрашнего дня уж опять по-нашему. Ну вот, и настроение улучшилось. Вот и славненько... А теперь пойти, вздремнуть, пока за пиршественный стол не приспеет садиться".
  * * *
  - Иисус, сын Иосифа, называющий себя Христом и Царем Иудейским, за то, что призывал к мятежу против власти Тетрарха Ирода, призывал к неповиновению святой церкви, клеветал на первосвященников Каиафу и Анна, оскорбил Прокуратора Понтия Пилата пренебрежением и не отвечал не его вопросы, а также за то, что опрокинул лавки менял и товары купцов разбросал по храму, говоря, что не для того построен храм, и за прочие преступления ты приговорен к распятию на кресте до смерти, и приговор этот будет сейчас исполнен. Тебе даровано право поцеловать детей, обнять жену и выпить уксус с добавлением полыни и желчи для притупления боли. Желаешь ли ты воспользоваться дарованным правом?
  - Жены у меня нет, дети же мои - все вы, не хватит моей жизни всех поцеловать. От уксуса я отказываюсь. Нет такого уксуса, что смирил бы боль моей души.
  - Начинайте.
  * * *
  - Иисус, ну посмотри же на меня! Ну как до тебя докричаться! Господи! За что же такие муки? Иисус!!! Нет, не слышит. Выпей уксус! Это Иаков приготовил тебе по твоему рецепту. Боже, за что он терпит такие муки, для чего это страдание! Ну читай по губам моим, что я тебе говорю! Нет, потом заливает ему глаза, уж он не видит никого, и не различает лиц в толпе. Как же мне пробиться к нему? Иисус, это я, твоя Мария. Хоть бы ты сказал, что я - жена твоя. Ты бы поцеловал меня, а я бы шепнула - "пей!" - и ты бы не страдал так. Нет, ты не хотел мной рисковать. Я понимаю, ты не осмелился им указать меня, даже и сейчас ты отводишь глаза, чтобы они не проследили за твоим взглядом и не схватили меня. Ну почему же ты не смотришь? Да оботрите же пот с него! Если бы ты знал!!! Ида повесилась. Ни какая она не была не Иуда. Ида, сестра Иаонна. Она тебя любила, а ты не понимал её. Господи, да что же это делается на свете? Иду мы спасли, буквально из петли вытащили. Если бы ты не научил нас оживлять, то не смогли бы спасти. Это ты спас её. Да утрите же ему пот!!! Ну смотри на меня, ведь это я, Мария-Магдалина, "сестра твоя, невеста"!
  - Вы слышали? Он просит пить! Дайте ему уксус!
  - Нет, он не просил.
  - Я слышала!!! Он просил!!! Дайте же ради всего святого ему уксус из этой бутыли!
  - Как же мы дадим?
  - Губку смочите и на копье дайте ему!
  - Дать-то можно, да станет ли пить? Он же отказался...
  - Дайте, умоляю, он станет!
  - Дадим, ладно уж. "Ну вот, теперь напьется и дольше ещё умирать будет, а ты сиди тут, сторожи на жарище... Без питья, пожалуй, раньше бы освободил нас от себя..."
  * * *
  - Смотрите, он неподвижен. Умер?
  - Куда там - прикидывается. Только что пил.
  - Да не прикидывается - уж и не дышит.
  - А я вот его сейчас копьем кольну, так и задышит, и закричит.
  - Попробуй.
  - Правда, молчит. Надо же - умер.
  - Да и вовремя - смотри, какие тучи надвигаются, сейчас гроза будет.
  - Да, идти-то далеко.
  * * *
  - Великий Прокуратор Понтий Пилат извещает о том, что он прощает смутьяна и преступника Иисуса из Назарея и разрешает снять его с креста.
  - Это он нарочно ждал, пока он умрет!
  - Молчи, женщина, как бы Прокуратор не передумал.
  - Слава Великому и Милостивейшему Прокуратору Понтию Пилату!
  * * *
  - Где я?
  - Жив! Жив!
  - Что случилось?
  - Это я, Мария, и Иаков тут. И Петр, и Андрей, и все... и Ида.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"