Аннотация: Увидеть жизнь такой, какой она могла бы быть, если...
"Ваш рот - сплошное целованье..."
Кацо приглядывался к этой женщине и тревожные складки собирались на его лбу. Что-то беспокоило его при виде увядающей крашеной блондинки небольшого роста, что-то притягивало его взгляд.
Парень, совсем ещё зелёный пацан, выше её чуть не на голову, нежно обнимал за плечи. Сын? Совсем не похож. Волосы тёмные, и какие-то лохматые, сходства никакого. Что-то ей говорит, взгляд тёплый, ласковый. Она улыбнулась, и, как разряд тока, Кацо пронзило воспоминание: нежная маленькая девочка, белокурая, улыбчивая, смотрит на него, и говорит что-то вроде "ваш рот - сплошное целованье". Нет, как-то не так, как-то по-другому это звучало. Но память подводит Кацо, не хочет точно подсказать строку из когда-то очаровавшего его стихотворенья.
- Митька! - голос сварливый и раздраженный. - Поехали уже!
Это жена. Она, как всегда, недовольна. И этим будит глухое раздражение. И Кацо, не удержавшись, тихо матерится, лелея мечту, чтобы Ленка заткнулась раз и навсегда.
+++
Весь оставшийся день его преследуют эти слова: "Ваш рот - сплошное целованье". И мука от невозможности вспомнить правильно, и мысли, и воспоминания. Вот проводы друга в армию, веселая гулянка, слёзы тёти Кати, провожающей старшего в армию. А он, тогда ещё Молодой Кацо (а какое прозвище подойдёт лучше, если фамилия у человека Каценко?) лучший друг Кости, пьяно льющий слёзы у него на груди.
- Б-братуха! В-возвращайся!
Вскоре, через месяц примерно, он сам выслушивал варнякающих друзей, клянущихся в вечной дружбе уже на собственных проводах, сам был немного взволнован и подавлен предстоящей переменой в жизни.
А между этими двумя проводами - нежная маленькая девочка, белокурая, улыбчивая, смотрит на него, и что-то такое говорит... "ваш рот - сплошное целованье". Алёна, Леночка. Костина двоюродная сестра.
В то лето, когда их с Костиком забрали в армию, она приехала к тете Кате немного скрасить её грусть во внезапно опустевшем доме - зимой Екатерина Павловна осталась вдовой, а поздней весной забрали в армию старшего сына.
Алёнушка, Алёнка... Смешная городская девчонка, сыплющая стихами, распевающая песенки под гитару, которую ей приволок Вовчик, мелкий пацан из их компании, когда узнал, что она умеет играть. Гитара была не ахти, струны старые, растянутые, всё время требовали подстройки, но песенки были и смешные, и грусные. Ещё она знала много романсов, которые им, парням, не нравились.
Они тогда небольшой компанией - Малой Кацо, Вовчик и Петруха - приезжали к теть Катиной калитке с гитарой, Алёнка выходила к ним и они весь вечер пели и смеялись. У неё получалось лучше всех. Ещё бы, она городская, чем им там заниматься? Сплошное безделье, вот и научилась играть.
Они с парнями тоже понемногу могли, но не так ловко. Да и соседка из двора напротив теть Катиного громко возмущалась, когда они, не желая слушать романсы, отбирали у Алёнки гитару и начинали наигрывать что-то своё, современное. Баба требовала, чтобы они вернули девчонке гитару, а не то грозилась, что погонит их метлой. И они смеялись в голос, что не очень-то боясь старой бабы, но инструмент отдавали. У неё действительно получалось лучше, хоть и пела она всякие глупости.
Иногда он приезжал пораньше, чтобы посидеть с ней пока не появлялись Вовка с Петькой. Тогда он старался рассказать ей что-то смешное, потому что она здорово смеялась. Часто Алёнка рассказывала какие-нибудь стихи - она занималась в театральной студии и там они много всякой ерунды декламировали с выражением. Малой Кацо считал, что театральная студия - это чепуха, безделье. Но из Алёнкиных слов получалось, что это серьёзное занятие.
Кацо слушал её, улыбался, кивал, как будто соглашался, но про себя ухмылялся - тоже мне актрисочка! Хотя стихи она здорово говорила, не так, как в школе они на литературе - отбарабанят лишь бы что-нибудь, да и хватит, пусть русичка вообще порадуется, что они что-то выучили.
Но когда однажды Алёна, слушая какую-то его байку, легонько улыбалась и рассматривала его лицо и сухощавую крепкую фигуру человека, привыкшего к физическим нагрузкам, он спросил, ухмыляясь и не без рисовки:
- Что, нравлюсь?
- Ты немного похож на Юрия Завадского. Ну помнишь у Цветаевой ещё стих такой был о нём.
Ваш нежный рот - сплошное целованье...
- И это все, и я совсем как нищий.
Кто я теперь? - Единая? - Нет, тыща!
Завоеватель? - Нет, завоеванье!
Любовь ли это - или любованье,
Пера причуда - иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину -
Иль чуточку притворства - по призванью...
- Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк - ах! - не все равно ли,
Как назовут сие уста - доколе
Ваш нежный рот - сплошное целованье!
Всего стиха он, конечно, не запомнил, но вот это, что его резануло и взорвало "...ваш нежный рот - сплошное целованье!", впечаталось намертво. Он смотрел на Алёнку, и его и до этого довольно нецеломудренные мысли в отношении неё просто сошли с ума - захотелось схватить, смять её прямо здесь на лавочке, терзать ей рот и тискать, давить, мять всё, до чего дотянется рука. Кацо еле-еле перевёл дыхание. Хорошо и то, что он сидел, закинув ногу на ногу, и можно было всё скрыть. Но в душе он клял Алёну с её актёрством, себя за то, что приехал, когда светло, да ещё и один припёрся, друзей зато, что заняты и не нагрянули прямо сейчас, внезапно, и не пришли на помощь в этой трудной ситуации.
А Алёнка, рассказав такой провокационный стих, как ни в чём не бывало, мечтательно прищурившись, смотрела вдаль и снова легонько улыбалась.
- Н-не знаю такого стиха, - проблеял Кацо.
- Стихотворения. Не стиха. Стихи дети Деду Морозу рассказывают, - с укоризной глянула она на парня. - Ты похож на Завадского. Он режиссёром был, актёром. И просто очень красивым мужчиной.
Кацо недолго поразмышлял и вновь расплылся в сладкой улыбке.
- Так я красивый?
- Красивый, красивый, - покачала девчонка головой и, скрыв улыбку, поджала губы, всем видом подчёркивая его не взрослость. Малой Кацо, однао, уже сделал сделал для себя выводы.
К нему на проводы она не обещала прийти.
- Кто я тебе? Двоюродная сестра друга, ушедшего в армию. Нет, не проси, не пойду. Я там никого не знаю, а потом всё ещё понапиваются... Не хочу.
Расчет был как раз на то, что и она тоже немного пригубит и напоследок что-то случится. Но раз так, то Кацо решил провернуть свою авантюру ровно накануне проводов. Жаль, конечно, пришлось поссориться с Вовкой. Тот, видимо, запал на девчонку, но Кацо надавил на мелкого, и запретил ему не только предупреждать Алёну, но и вообще о ней думать.
Алёнка вышла к нему за калитку и кинулась было обратно - включить свет, но Кацо, которому свет был ни к чему, задержал её:
- Не надо, смотри какие звёзды! - они одновременно подняли лица к небу. И Алёнка уселась на лавку возле калитки. Слово за слово, поболтали, посмеялись. Девчонка рассказала, что пришло письмо от Кости, он писал, что в учебке и всё нормально, и тетя Катя радовалась до слёз. Наверное, поедет на присягу. Кацо слушал, всё выгадывая момент, и наконец сказал:
- Поехали со мной в посадку.
- Зачем? - удивилась Алёнка.
- Ну как зачем? Я же красивый, ты сама говорила, - понизил он голос до шепота. Ему не хотелось, чтобы что-нибудь услышали соседи, но получилось ещё и соблазнительно так, с хрипотцой и придыханием. Алёнка молча покрутила головой - нет, не поеду.
- Я с собой коврик взял, вина у мамки в погребе отлил. Поехали! - шептал он горячо прямо ей в лицо. А она, немного отстраняясь, только немножко улыбалась и отрицательно качала головой. Кацо не выдержал, обнял, нашел своими губами её, стал целовать. Она выворачивалась, отталкивала, но молчала.
- Ну что ж ты ломаешься?! - воскликнул он полушепотом, в каком-то отчаянии опуская руки. - А как же "твой рот - сплошное целованье"?
- Цветаева его любила платонически, - отодвинулась от него Алёнка, встала и ушла, плотно затворив за собой калитку.
Да причем тут Цветаева?! С досады Кацо пнул калитку ногой, и та отозвалась металлическим гулом. Он сел на мотоцикл и помчался сквозь пахнущую теплом и травами ночь вокруг села, и лишь сделав два круга и немного успокоившись, вернулся домой.
Он долго не мог уснуть, всё думал о том, что может не стоило так с Алёнкой - резко и грубо? Актрисочка всё таки, городская, нежный цветочек. А потом махнул рукой с насмешкой: может, ещё и жениться на ней нужно? Прямо сегодня? Ха. Ха.
Он видел её пару раз после этого. Однажды года через три-четыре после того, как вернулся из армии. Она стояла с тёть Катей на базаре возле каких-то полотенец и постельного белья и слушала разговор женщин с какой-то тонкой созерцательной улыбкой. Кацо недавно развелся с первой женой, и насобирав впечатлений о бабах своего и ближайших сёл, жил у своей будущей второй жены, и с превосходством бывалого человека хмыкнул, глядя на явно холостую девицу, которую выдавали причёска, яркий маникюр и высоченные каблуки, совершенно нелепо смотревшиеся в полувытоптанной пыльной траве сельского базара. Он даже не поздоровался с ней, сделал вид, что не узнал. Только теть Кате кивнул и прошёл мимо.
Был ещё один раз, позже. И он, увидев её тогда в толпе гостей на свадьбе младшего Костиного брата, не узнал даже - большой толстый сильно беременный колобок. И только кто-то из толпы толкнул его в бок - гляди-ка, Алёна. Он тогда, помнится, порадовался, что не связался с ней когда-то раньше - не любил он толстых баб. Сам был худой и жену выбрал подтянутую, стройную, не посмотрел, что она его на два года старше и уже с дитём. Зато тонкая, как тростинка, да в хозяйстве, как бульдог - за что возьмётся, всё вытянет. Злая немного, но кто ж без недостатков.
И вот теперь увидел снова, на дне рождения тети Кати. Ей в эту весну стукнуло семьдесят, кругом цвела сирень и бульдонеш, пахло одуряющее, и вся многочисленная родня приезжала к ней по очереди чуть не целую неделю, все поздравляли и уезжали, кто-то оставался на день-другой. Суета, карусель, шум, толкотня...
Он, Кацо, тоже заехал в обеденный перерыв поздравить. Мать ему что-то завернула в качестве подарка, он даже не взглянул. И тут вновь увидел её, Алёну. И снова не признал. А когда вспомнил, всплыла, как выстрелила, та строчка "...Ваш рот - сплошное целованье!".
Кацо думал о том, что она не так уж плохо выглядит для своих лет. И даже постройнее его когда-то тоненькой жены, которая в последние годы как-то расплылась, став похожей на копну.
А парнишка, что обнимал Алёну за плечи, обернулся на детский крик. К ним бежали двое мальчишек одного роста и, похоже, одного возраста. Близнецы, что ли? Они неслись с воплями "Мама! Мама! А он... Это не правда! Это не я!" прямо на неё. Парень прикрыл собой женщину, расставив руки, и громко приказал:
- А ну тихо! Не бежать! А то маму с ног собьёте! Не орать! Нечего сваливать друг на друга.
Стоявший рядом Костик спросил:
- Помнишь её, Кацо? Это ж Алёнка, сеструха моя. Представляешь, ещё одного ждут! Вот чудаки, троих им мало!
Кацо шокировано замер. Сколько же ей лет? Он стал нервно считать и пересчитывать, и всё сбивался и сбивался. Получалось что-то после сорока. Сорок два или сорок три. И беременная. А у него своих так не появилось. Зато внук уже есть, Ленкина дочка родила гада два назад.
И тут наконец он вспомнил то слово, которого так не доставало строчке: "...ваш нежный рот - сплошное целованье!" Да, нежный. Она его считала нежным. Какая глупость!
Ленка так не считала. Да и первая жена, Ирка, всё упрекала, что он мало любит её, из-за того и развелись, хорошо, детей не успели норожать. А Ленка уже и не стала. "Старая я. И дочка вон тебе, сразу готовая. Да и попробуй, прокорми их сейчас". Он и не возражал сначала - все эти ночи без сна, пеленки, памперсы не были его мечтой. А потом...
Ленкина дочка, конечно, была уже готовая - никаких тебе токсикозов, капризов беременной бабы, пелёнок; детский сад и почти сразу - школа, редко болела и как-то не напрягала. Но только не его она. И хоть девчонка никогда не раздражала его, а он её не обижал, не чувствовал он в ней своего продолжениея, не воспринимал своей, не видел в ней наследницы всего, что нажили и построили его родители, дед с бабкой...
Всё чаще он задумывался об этом, всё чаще замыкался от того, что не видел выхода из этого узкого, как ход крота, коридора жизни: тяжелая работа без смысла, опостылевшая брюзжащая жена, чужой ребенок.
А Алёнка своему мужу вон, троих сыновей нарожала, троих наследников. И ещё одного, наверное, родит. И как будто её и не волнует, старая она или нет, прокормят они ещё одного или не прокормят.
Высокий парень заговорил с таким же лохматым высоким мужиком. Отец, наверное, вон как похожи. Алёнкин муж, значит. А мог бы этот пацан на него так же походить, а значит, и на деда, Старика Кацо...
И почему-то так ярко представилось, будто кадры из фильма, как всё это могло бы происходить во дворе его дома, того, что так долго строили его родители. Старший сын обнял бы Алёну за плечи и воспитывал бы близнецов, а те также шумели бы, что-то доказывая. Из окна выглянул бы довольный, улыбающийся отец, Старик Кацо. И так похожи они могли бы быть со старшим внуком, и так радовался бы он этому детскому шуму, и внукам был бы рад. Внукам... Внезапно больно закололо за грудиной и перехватило дыхание.
Кацо передохнул боль раз, другой, снова посмотрел в ту сторону, где стояла его несостоявшаяся семья. Это его могла бы целовать Алёна, ему рожать сыновей и ему петь песни под гитару, пускай бы и глупые романсы...
Какой же он дурак! "...Ваш нежный рот - сплошное целованье!"