"Армия - хорошая школа жизни, но лучше проходить ее заочно", - гласит народная мудрость, но не получилось. И попал я в "солнечный Гайджунай", как называли его мы, или Гуджёняй, как его зовут литовцы. "Кто прошел наш маленький Гайджунай, тому не страшен большой Бухенвальд" - гласила местная пословица. Там невдалеке от Каунаса среди лесов и полей располагалась учебная воздушно-десантная дивизия. Именно туда со второго курса эконмического факультета МГУ я загремел прямой наводкой. Моё сообщение, что ближайшие два года я буду исполнять обязанности механика-водителя БМД, родителей моих не вдохновило (как и мой уход в армию вцелом). Но служба механиком-водителем их не вдохновила особенно. Они решили, что я должен быть связистом. И не только решили, но самое страшное, они начали действовать. Но об этом разговор будет дальше...
Вообще-то мое попадание в армию, а тем более в десантные войска было сплошным недоразумением. Так же, как я не был приспособлен к армии, так и армия не была приспособлена для меня.
Задумайтесь, как вы представляете себе десантника - элиту советских вооруженных сил. Вы можете его представить маленьким и упитанным мужчиной? Что не можете?.. А военком смог! Он сумел разглядеть, что где-то в глубине под складками жира во мне скрывается десантник. Не знаю, как ему удалось доказать это окружающим, потому что сам я в себе десантника не видел и, главное, не чувствовал (честно как солдата вообще, не зависимо от рода войск). Это было ровно до того момента, как на мобилизационный пункт не приехали моряки. И, о чудо! Я прозрел! Со скоростью спринтера я побежал сдаваться прапорщику ВДВ, пока вторые не рассмотрели во мне моряка! Так как ни летать, ни плавать я не умел, то решил здраво: "Лучше два года в небе, чем три года в море".
И вот наш железнодорожный состав прибыл в пункт назначения, где юному дарованию, бросившему учебу в самом престижном ВУЗе страны, предстояло отбывать воинскую повинность или выполнять почетную обязанность (кому как больше нравится). Не буду описывать дорогу из центра столицы до сердца литовских лесов, где располагалась учебная дивизий ВДВ, мне эта дорога ничем не запомнилась. Но прибыв туда, мы попали на смотрины. В первый же день поглазеть на нас, а заодно оценить таланты молодого пополнения собрался весь местный бомонд (конечно кроме жен местных командиров). Кое-кому удалось удивить собравшихся своими спортивными достижениями. В результате часть из них была зачислена в Медсанбат (наиболее талантливые), а оставшиеся в разведроту. Я же, обладая замечательной фигурой Карлсона из знаменитого мультфильма, мог разве что продемонстрировать на перекладине упражнение под кодовым названием "сосиска".
Последним с новичками общался командир музыкальной роты. Капельмейстер оказался человеком вполне интеллигентным, а потому у нас с ним завязался разговор. Я ему сразу же сообщил, что мне медведь на ухо наступил, что из музыкальной школы был отчислен по окончании первого же года за изощренные издевательства над преподавательским составом, вынужденным слушать музыкальные произведения в моем исполнении. Свои вокальные данные описал словами отца, поставившего им окончательный диагноз: "Голос слабенький, зато противный!"
"А стихи читать можешь?" - не унимался капитан.
И я начал с "Гамлета" Пастернака:
"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку..."
Потом стал читать его же "Чудо":
"Он шел из Вифании в Ерусалим,
Заранее грустью предчувствий томим.
Колючий кустарник на круче был выжжен,
Над хижиной ближней не двигался дым,
Был воздух горяч, и камыш неподвижен,
И Мертвого моря покой недвижим..."
Потом читал, кажется, Есенина, Симонова... И это подействовало.
- Нам нужен чтец для выездных концертов и для конкурсов самодеятельности. Хочешь попробовать? - предложил капельмейстер.
- Конечно, хочу, - милостиво принял предложение я. Уже через две недели я читал со сцены стихи Константина Симонова и Мусы Джалиля.
Буквально за первую неделю дела в части у меня наладились. После обеда, когда у личного состава была самоподготовка, я отправлялся в библиотеку. Память была тренирована, а потому заучивание стихов занимала от силы минут пятнадцать, потом можно было спокойно читать романы. Вечером, когда сержанты оставались без офицеров и отрывались на "молодых", я сидел в Ленинской комнате и писал сержантам конспекты для политзанятий. Когда замполит впервые увидел у сержантов написанные мной конспекты, на глазах у него выступили слезы, а восторг он выразил, как умел... непечатными выражениями.
На загнивающем Западе много мифов о России. Один из них, что у нас много матом ругаются. Не понять им русской души, не понять! У нас матом не ругаются, мы на нем разговариваем! В какой еще стране могла родиться фраза "Нах...я дох...я нах...ярили, х...ярьте расх...яривайте на х...й!". Это же не фраза, это - песня, это - музыка, это - симфония! Слышишь эти слова, а в голове звучит: "Широка страна моя родная..." В этой фразе - шум леса, журчание рек, горечь полевых трав... Вот и замполит выражал восторг исключительно матерным образом, а потом объявил сержантам благодарность, по-брежневски облобызал их и понес конспекты показывать замполиту дивизии. Теперь работы мне прибавилось - пришлось писать конспекты не только сержантам, но и замполиту. Это были конспекты уже совсем другого уровня - каждый из них изобиловал цитатами классиков марксизма-ленинизма, выдержками из материалов последних партийных съездов и пленумов.
Кроме этого меня открылись еще два полезных для армейской жизни качества. Во-первых, я умел рифмовать слова. Именно, не писать стихи, а рифмовать слова, так как мои стихи годились только для внутреннего употребления (то есть для близких друзей). Но здесь мне достаточно было срифмовать "любовь - морковь" или "ботинок - полуботинок", чтобы получилось четверостишие, от которого меня тошнило, но сержанты с восторгом переписывали его письма и отсылали своим возлюбленным в качестве собственного опуса. Во-вторых, я знал огромное количество анекдотов. Поэтому, пока рота совершала героические марш-броски, я часами развлекал господ сержантов этими байками.
Капельмейстер по согласованию с замполитом дивизии обещал меня после "учебки" оставить здесь в постоянном составе поднимать дивизионную самодеятельность. Замполит во мне души не чаял. В общем, все шло относительно неплохо. К тому дню, когда меня вызвали в штаб дивизии, я успел даже уже поводить БМД (боевая машина десанта, кто не знает). И тут как гром, средь ясного дня, меня переводят в батальон связи. А батальон связи стоял отдельно. Он располагался не в Гайджунае, а самом Каунасе. Прощай постоянный состав, прощай самодеятельность.
Я бегу к капельмейстеру. Он - "Раз плюнуть". Бежит к замполиту дивизии. Замполит: "Не вопрос!", - и прямо направляется к командиру дивизии. Комдив: "Если вам нужен, берите. Какой приказ? Никакой приказ не подписывал, а если подписал, сейчас порву. Что не сделаешь ради коммунистического воспитания молодежи". Все трое к начальнику штаба. Командир дивизии: "Приказ давай!" "Какой приказ? - удивился начальник штаба. "Ну, по этому, как его, тра-та-та, ну, по Жукову". Начальник штаба дает команду порученцу. Через пять минут приказ лежит на столе. Все четверо смотрят на него круглыми глазами, при этом одновременно умудряются часто моргать. Еще через пару минут командира дивизии прорвало, и он разразился такой тирадой!
Когда я увидел капельмейстера, понял, что-то случилось. Может, война? Нет, не тянет. Может, кто-то умер? Возможно. Капельмейстер, интеллигентнейший человек, у которого должность и фамилия только пишутся по-разному, а звучат почти одинаково, был бледен как парашютный шелк, а изо рта против воли вырывалось что-то нецензурное. Такое состояние у человека я видел только два раза в жизни. Первый раз у капельмейстера, второй раз - у КГБэшника, курирующего наш факультет (об этом расскажу в другой главе).
Осторожно подхожу к капельмейстеру, вижу человек не в себе: "Ну, как, товарищ капитан?". А он в ответ: "Первый раз вижу, чтобы курсанта из одной части в другую внутри дивизии приказом по ВДВ переводили! Извини, приказ Маргелова отменить не могу!" Потом мы увиделись еще раз, но тогда уже был подписан приказ о распределении меня после учебки в Тульскую дивизию. Так я первый раз столкнулся с неведомой силой, которая невидимой рукой вела меня по службе. Скажем прямо, вмешалась она в этот раз совсем неудачно. Она влезла в мою жизнь, как медведь в посудную лавку. Вместо концертной деятельности мне пришлось тянуть лямку службы все два года. А жаль.
Самое веселое в этой истории, как меня отправили в батальон связи. Увидев приказ, в штабе сразу забегали, мне дали полчаса на сборы, а сами бросились готовить документы. По проездным документам доехал я до Каунаса, а куда деваться дальше не знаю - в документах только номер части указан, а адреса, естественно, нет, как нет и сопровождающего. А время уже идет к вечеру. Местные жители от меня шарахаются, а те, кто готов помочь, помочь не в состоянии. Тогда я отправился на поиски комендатуры. Отловив на улице кого-то из офицеров, я описал свое бедственное положение и сунул ему под нос документы. Взглянув на них, он лично взялся проводить меня до комендатуры. Когда дежурный по гарнизону прочитал документы, волосы у того под фуражкой зашевелились. Я рассказал ему в подробностях события сегодняшнего дня, опустив историю с капельмейстером, он осмотрел меня с ног до головы, и тихо произнес:
"Дурак ты, с этими документами ты мог бы и домой съездить, а потом через пару недель явиться в часть. Время твоего прибытия здесь не указано".
2
Второй раз я встретился с этой силой в зубоврачебном кабинете. Точнее она и затащила меня в этот кабинет. Началось все с того, что у меня выскочила пломба. На гражданке это не проблема, а в армии совсем другое дело. Я к старшине роты: "Товарищ прапорщик, мне к зубному врачу надо". Он посмотрел на меня как баран на новые ворота. "У меня пломба выпала", - уточнил я. Взгляд прапорщика не изменился. Я понял тщетность своих стараний. Правда, единожды мне удалось добраться до медсанбата, который, справедливости ради надо заметить, находился через дорогу от нашей части, но время оказалось не приёмное. Все свои мытарства я красочно описал в письме домой...
Прошло около месяца. Стою я, значит, в карауле в деревне Казандайкино (так в простонародье именовалась гауптвахта Тульского гарнизона), охраняю арестованных, чтоб не разбежались. Приходит начальник караула. "Жуков, как сменишься с поста, сдай оружие и к коменданту гарнизона". Я судорожно начинаю вспоминать все свои грехи, весть о которых могла бы меня прославить на весь гарнизон, и к своему удивлению таковых не нахожу. Нет, конечно, я не был безгрешен, но не до такого же уровня. Это меня немного успокаивает. Во-вторых, это был не первый вызов меня к коменданту. Первый произошел немногим месяца ранее...
Начну с того, что примерно через месяц после моего прибытия в Тулу меня посетили родители. Что такое сто восемьдесят верст для любящих свое единственное чадо предков. Приехать-то они приехали, но дальше начались мытарства. Часа два ушло на то, чтобы выписать мне увольнительную... И повезло, что выписали!
Для чего я это сказал? А вот для чего!
Стою я опять же в гарнизонном карауле... В тот день я был выводным (это тот, кто арестованных на работы сопровождает). Должность неприятная. Если ты мужик нормальный, то губарям сигареты дашь, посидишь с ними покуришь, да еще в магазин кого-нибудь за мороженым отпустишь, можешь разделить камеру со своими подопечными. А если будешь сволочью, так сам себя уважать перестанешь. Этот вариант мной даже не рассматривался.
Подходит начальник караула: "Жуков, иди комендант вызывает". Я ему: "Он вызывает выводного или Жукова?". "Жукова!" - уточняет он. Тогда мне действительно поплохело. Захожу в комендатуру на трясущихся ногах, поднимаюсь на второй этаж, стучу в дверь: "Разрешите войти". Мне в ответ: "Жуков? Заходи!" Зашел. Смотрю, напротив коменданта в кресле развалился дядя Олег - друг моих родителей. Он, оказывается, от Министерства обороны приехал тульские оружейные заводы проверять. Поцеловались мы с дядей Олегом, а комендант мне: "Как сменишься с караула, бегом в штаб батальона, там тебя увольнительная ждет". Прихожу в штаб, а начальник штаба спрашивает: "Тебе увольнительную на сколько дней выписывать?"
Поэтому я второй раз заходил в кабинет к коменданту более уверенно, хотя начало разговора меня несколько озадачило:
"Товарищ подполковник, рядовой Жуков по вашему приказанию прибыл!"
"Значит так, рядовой. Сдай оружие начальнику караула... - начал он. Эта фраза мне очень не понравилась. Но услышав продолжение, я выдохнул спокойно, - и отправляйся в медсанбат зубы лечить".
В медсанбате дежурный по части, услышав мою фамилию, лично проводил меня до кабинета, где ждал заведующий стоматологическим отделением. И вы знаете, мне так зубы не лечили даже на гражданке, хотя посещал я только платных врачей той же национальности. Я даже не почувствовал, как он сверлил, хотя в то время обезболивание при пломбировании никто не делал.
Из кабинета я вышел довольный и тут же уперся в огромную фигуру командира медсанбата.
"Ну, как?" - поинтересовался подполковник.
"Большое спасибо, все отлично!" - ответил я.
После этого случая большинство офицеров в части стали смотреть на меня как-то странно. Только до командира роты так и не дошло, что со мной лучше не связываться. Поэтому третий случай связан непосредственно с ним.
3
В третий раз эту вселенскую неведомую силу я вызвал уже вполне сознательно, как якутский шаман вызывает духов охоты или рыбалки.
Уже к концу первого года службы у меня с ротным сложились отвратительные отношения. И хотя апогей нашего противостояния был еще впереди, у капитана в душе уже зародилась гадкая мыслишка избавиться от меня. Отправить меня домой он естественно не хотел, да это было не в его силах, поэтому ему представлялся правильным только один путь - отправить меня на БАМ.
Что такое БАМ?
Любой военнослужащий нашего батальона скажет без запинки: "Бакетин Александр Михайлович". Нет. К гнусным помыслам ротного наш комбат, этот в высшей степени порядочный человек и образец русского офицера, не имеет.
Отлично! Молодежь вряд ли знает, а люди моего поколения скажут: "Байкало-Амурская магистраль". Возможно, но не точно. То есть, уже теплее. Направление почти правильное!
Ответ прост: БАМ - это просто три буквы без всякой расшифровки. Туда посылают, и некоторые оттуда возвращаются. Ну, возвращаются почти все, кто доберется до финиша, но до финиша добираются не все, некоторые по пути соскакивают. Я, слава Богу, туда даже не двинулся. БАМом у нас называли пожарные части, специализирующиеся на тушении лесных пожаров в бескрайней тайге, расположенной в нашей бескрайней Сибири.
Когда мне донесли о подлых замыслах ротного, я бросился к телефону... прыгать на парашюте на горящую тайгу в мои жизненные планы не входило. Но через некоторое время эти разговоры затихли.
Нет люди у нас просто странные, совсем не понимают намеков. Им надо все прямо в лоб. Истории с вылеченным зубом командиру роты показалось недостаточно. Лишь через несколько недель я узнал о звонке из штаба ВДВ. Мне рассказал о нем телефонист, дежуривший на коммутаторе. Когда с "Катета" потребовали капитана Мануйлова, он не мог удержаться, чтобы не подслушать. Кто говорил со стороны Катета, он не знал, лишь слышал голос. В его пересказе разговор выглядел так:
"Капитан!"
"Слушаю, товарищ полковник".
"Ты Жукова собираешься на БАМ отправить?"
Дальше следовали невнятные объяснения капитана.
"Так знай, если Жуков туда поедет, ты поедешь за ним. Подумай, капитан".
После это разговора ко мне подходили некоторые офицеры и пытались дознаться, кем мне приходился Жуков. А я честно отвечал, что Жуков был моим дедом. Они ведь не уточняли, какого Жукова они имеют в виду. А я этого тоже не уточнял. Так в их сознании я являлся внуком великого маршала.
Лишь вернувшись домой, я узнал, что этой силой являлся друг дяди Олега, который являлся в то время адъютантом Маргелова. Вы представляете, что должен был думать капитан, когда ему звонил адъютант командующего.