Дело было в начале 2000-ых. Я обошёл почти весь район третьего юго-востока, срывая квитки с телефонами на остановочных комплексах и столбах. Под мышкой, шелестя тонкими крыльями, ютилась самая популярная в то время газета "Всё для вас" и пакет с документами. На каждом втором клочке грязной бумаги обещали астрономические суммы: "Работа в офисе...", "Разносчик конфискованного товара", и уж совсем подозрительной мне показалась приписка к одному из них: "...руководитель - женщина". В подкаблучники я не стремился, да и аферистом быть не хотел, а уж просиживать штаны в офисе - и подавно. Но тех, кто это заботливо клеил, не волновало. Потому и негодовал, вымещая злобу на бетонном гиганте. Ко мне метнулись, теряя головные уборы, стражи порядка. Пришлось отпираться, так, мол, и так, служил в горячей точке, воевал за родину, за идею, а вернулся домой и понял - бороться нужно с предрассудками. "Почему меня не берут на работу? Если лысый - то крайний? И главное, морщат твердолобые башни, фырчат, точно кони, и мелят: "Вы нам не подходите". Колючий взгляд законников постепенно теплел, я чувствовал - они меня понимают и в глубине чёрствой души даже жалеют, но боятся в этом признаться. И лучшее, что они могут - меня отпустить. И отпустили, пожелав удачи в хождении по сорокоградусной жаре.
Асфальт, казалось, плавится под ногами. Заглушая гудки машин и ропот людей, чьи голоса сливались в шумный вихрь, громыхал размеренно трактор, разбивая дорожное полотно, с тем, чтобы узнать, где и по какой причине лопнули трубы. Бородачи в жилетках и касках, разжигая друг друга горячими, колкими словами, давали советы чумазому трактористу:
− Ты зачем так копнул? Теперь всю Николашку затопит! Иди, лучше глуши свою рухлядь и дуй к нам с молотком. Будем вколачивать чопик и, как манны небесной, ждать сварщиков. Ты в курсе, что они третий день не выходят?
− Нее...
− Не некай, а давай инструмент. Как хлещет, твою же дивизию! - рабочий, теряя каску, топтался в яме, меся грязь болотными сапогами. - Ноги уже промочил. Степаныч!
Косматый мужик осторожно подсел к озерцу.
− Ты прямо как на рыбалке. Только удочки не хватает. Дай руку! Да ёшкин−матрёшкин, зачем чумазую тянешь?!
Над острословами колыхалась туча копоти и пыли. Движимая слабым удушливым ветерком, она плыла в мою сторону. Я продолжал разбирать объявления.
Трудно сказать, какое занятие меня бы устроило. Матери главное - хоть какие-то деньги, а отец, променявший профессию художника на маляра, призывал не бояться тяжёлой работы, пробовать себя в любом деле. И не забывать, какую профессию выбрал. По образованию я - связист, проходил практику в районе БСМП, и навидался тамошних персонажей.
Один был рослый, сухой, как доска, но с живыми пытливыми глазками. Всё просил налить ему красненькой - то бишь, едкой горилки на травах. На правах новичка полагалось за ней метнуться кабанчиком. Мой отказ вызывал у оглобли недоумение, но остальные, в общем-то, понимали - пить на рабочем месте воспрещалось. Как и зарабатывать на негодных обрезках кабелей - их обжигали и тайком сдавали в цветмет. "К нам пойдёшь?" − спрашивал его коллега, тучный связист, пыхтя сигаретой. Я, глядя на его грушевидную фигуру, прикидывал, каким образом он проникает в колодцы и крутит там телефонные провода, но спросить стеснялся. "Всё может быть!" − отвечал я уклончиво. Третий, чуть старше меня с оттопыренной губой пристальным взглядом щупал и взвешивал, точно отработанный материал и как будто прикидывал: "Куда можно сдать?". "Сам по жизни чем занимаешься?" − качнулся в мою сторону он. "Пока что учусь". "А закончишь...?" − не отставал от него "грушевидный". "Буду искать работу по душе". "За такую не станут нормально платить...". "Тогда начну горбатиться за идею" − шутил я, краснея. "Идейный, значит", − вздыхал великан, посылая толстяка за "красненькой". И пока его ждали, он продолжал: "Раньше брали людей согласно профессии, ныне - изворотливых, хитрых и с весомыми связями.
Что-то из этого встречалось и в бытность СССР, но значительно реже. Я смутно помню то славное время. Оттого и тянет иной раз пройти по АЗХО, где исправно трудились родители.
Тут и там остались следы от станков, кое-где даже − плакаты с воззваниями к трудовому народу. Ветер трепал их рваные, изрядно пощипанные временем края, постепенно стирая то, что ценилось превыше всего: люди, специалисты своего дела и их багаж знаний, он бережно передавался молодым и неопытным. А сейчас, если что и оставалось в наследство, так это байки о лёгкой наживе.
Больше всего их собралось, по-моему, у охраны - я заглянул в их кибитку, но там меня встретили голые стены, зашарканный стол и кровать с резиновой палкой, от безделья поросшей мхом пыли. На тумбе парил пластмассовый чайник и мерно, как маятник старинных часов, раскачивались наручники на ржавом гвозде.
− А ну, мил человек, посторонись, а лучше выйди и, как положено, стукни по дверце. Это тебе не завод, где всё уже вынесли - там ты можешь гулять скока угодно, − отметил охранник в очках, сдвинутых на нос. Он кряжистым шагом вошёл в помещение и плюхнулся на кровать. Лицо у него было красное, потное и довольное.
− Совсем ничего не осталось? - взявшись за скобу двери с намерением выйти под палящее солнце, спросил я, забыв о причине визита.
− От вас, шалопаев, даже трубу колючей проволокой окружили, не говоря уж о пожарных лестницах. А ты, выходит, из них? - осведомился охранник, запуская пятерню под кровать.
На улице враждебно взвыл перфоратор - рабочие разбирали стены предприятия для парковочной зоны. Я отвлёкся на шум и не заметил, как охранник подкрался, держа палку на изготовке. Вряд ли он намеривался смахнуть пыль с неё путём дробной партии по моей черепушке, а вот напугать - это да. Большинство на такое способны.
− Я узнал тебя. Ты тут шляешься с прошлого года!
− Но, ведь, это не запрещено...
Тупо хлястнул удар, от неожиданности я пригнулся и вылетел из сторожки. Встретив колючий взгляд прищуренных глаз я, обрывая речь стража с тяжёлой, квадратной фигурой, запинаясь, спросил:
− Вы не знали, случаем, Шведовых?
− Художников что ли? - убирая пласты отслоившейся краски с дверного косяка, куда и пришёлся удар, уточнил подслеповатый увалень. - Я с ними рука об руку крутился, пока за пьянку не выперли. Меня дядей Ваней зовут. А ты их сынок?
Видя растерянность оппонента, я усмехнулся.
− Непутёвый, небось, говорят? - и, не давая мне вставить слово, продолжил: отправляйся на ТРЗ - там они тоже ишачили. Заодно и работу найдёшь - я узнавал - там как раз набирают.
***
Тепловозо-ремонтный завод заметно преобразился. Появились новые корпуса, территория выглядела чисто, и работяги старались напустить на себя важный вид. С неохотой отрываясь от сотовых телефонов, они с недоумением косились, когда я рисовал им реалии прошлого.
Я хорошо помнил чёрный от сажи завод. В дымном воздухе ревел заунывно гудок, созывая из серых пятиэтажных домов людей в промасленных комбинезонах. Они шли по разбитой дороге, сонно ругаясь. Навстречу им плыла возня тяжёлых машин и ворчание пара. Из цехов раздавался грохот и стон усталых машин. Отовсюду шипело, парило и завывало. Голоса рабочих тонули в гудении высоко задратых рельс, по которым, подхватив многотонные ноши, летали страшного вида краны. Крановщицам, зачастую пышным, но симпатичным особам раздражённо кричали: "Куда?! Вира давай до токарного!". А они им, высунув голову из будки: "Чем кричать на меня с голым задом, ты бы, дружок, штаны подтянул!". "А я не стесняюсь!" − летело в ответ. С соседних участков выходили нескладные тени. Они смеялись хрипло и тяжело, и хотя в их смехе чувствовалось напряжение, они были счастливы оставаться при деле. Подобные шутливые стачки помогали разрядить обстановку и сбросить балласт унылой подёнщины.
Всё это я почерпнул, будучи семилетним мальчишкой. В детстве меня бабушка часто брала с собой на завод. Она оставляла меня около инструментального цеха, где я с любопытством исследовал старый передвижной кран. Однажды мне посчастливилось найти около крана пластины, похожие на пятикопеечные монеты. Толстые, чуть красноватые медяки приходилось выкапывать палкой, а потом заботливо очищать папиной кисточкой.
За лето я натаскал домой килограммов пять этих монет. И вот однажды, когда я их бережно перебирал, меня застали родители.
- Ты вынес всё это без спроса? - спросил отец, закатывая рукава рубашки и высвобождая из брюк ремень. Я уже понял, что наказания не избежать, поэтому решил рассказать ему правду:
- Бабушка разрешила мне взять пару монеток.
- А остальные?
Я стыдливо опустил глаза.
- Ты что?.. Украл их? - продолжил отец грозным тоном.
- Взял поиграть... Ненадолго.
- Раз так, - отец нехотя опустил ремень, - завра же отнесёшь их назад.
Больше я старался не брать что-то без спроса. Для меня это стало своего рода табу. Бабушка переговорила с начальником электромашинного цеха, и меня взяли в качестве ученика - перематывать тепловозные генераторы я тогда не умел, да и само слово "генератор" ни о чём не говорило. На участке, куда меня определили, главным считался Хасан. Человек он был энергичный, с чувством юмора. Эти качества помогали ему на руководящей должности, и никто не мог сказать, что он плохо выполняет работу. Но мне он не нравился. Каждые выходные под его руководством с завода тайно выносили цветной металл. На первой же встрече меня просветили, что я вправе принимать в этом участие. После вежливого "нет" Хасан спросил меня, почему отказываюсь от лишнего приработка. Рассказывать ему давнюю историю с медными монетами мне не хотелось. Я сослался на веру - мол, верующие никогда не крадут. Для убедительности показал бригадиру серебряный крест.
На что Хасан, нахмурив брови, ответил:
- Не стоит отделяться от коллектива. Ты теперь такой же, как мы - простой работяга. Мы не воруем, а всего-навсего, забираем свои премиальные, которые перестали платить. Бывает, играем в карты на деньги и пьём, но только чтобы приободриться. Ты пока новенький, многого не понимаешь. Смотри, матери не проболтайся, я знаю, она работает у тебя тут художником в соседнем корпусе. Главное - не отлынивай от работы, не спи за станком и всё будет нормально. Если что не понятно, то спрашивай. Ладно, хватит уже лясы чесать, помоги нам обработать этого "малыша" − Хасан имел в виду крохотный генератор, из которого торчали медные концы секций. - На вот зубило и молоток, срубай медь под корень, да осторожнее! А я пока подстелю целлофан.
Со временем воровство на заводе переросло в эпидемию. Некоторых рабочих задерживали на КПП и сдавали в милицию. Но, несмотря на это, бригадир не прекращал меня убеждать в том, что он, как и другие, забирает своё. "Ты просто обязан присоединиться к нам. Участились проверки, а ты пока только "зритель". Пора выбрать, на чьей ты стороне.
И я выбрал после колкого замечания девушки.
Мы с ней как-то гуляли по торговому центру, и она жаловалась на мои вечно грязные шершавые руки. Я оправдывался, дескать, не хватает терпенья отмыть, а если и отмываю, глаже они не становятся. В дверях парфюмерного отдела стоял рослый парень в белой рубашке. Вокруг него порхали миловидные девушки-продавцы. Из отдела шёл приятный цветочный аромат. Моя девушка, мечтательно глядя на этого парня, приостановилась и, жадно глотая воздух, заметила:
− Вот где тебе нужно работать. На заводе платят побольше, но юноша - чистенький и опрятный, да и руки, − она сделала на этом слове акцент и сверкнула глазами, − у него без следов мазута. Сходи, узнай, может, ему нужны сменщики? А то я не выдержу и брошу тебя!
И ведь бросила, пока я сдавал экзамены и проходил медкомиссию. Нетерпеливая была дама, своенравная, но зато очень красивая - прохожие шеи сворачивали.
− С красавицами всегда так, − успокаивала мама, останавливаясь глазами на моём гладковыбритом лице - она привыкла к бороде и усам, и даже, наверное, к запаху пота и тому, что с завода я приходил не всегда чистым и трезвым. А теперь я стоял перед зеркалом и красовался в белой рубашке, а она сокрушалась, − И дня без ругачки не проходило! Я рада, что ты с ней расстался. На заводе окреп и возмужал, если б не пьянки и воровство... Умаялась я писать тех, кто проштрафился. Всё ждала, принесут списки, а тама - сынок мой. А как уставал ты...?
Обняв плечи матери, я уверял:
− Теперь буду приходить домой вовремя. От меня будет пахнуть духами, а не заводским спиртом, маслом и бог знает чем.
− Так то оно так. Но стоять придётся часами! Да и тревожно, боязно - крутить руки ворюгам и сдавать в милицию. А потом, если их сразу то выпустят, как им будешь смотреть в глаза?
Она как в воду глядела. На второй день дежурства в парфюмерный отдел заявился Хасан, волосатый, угрюмый, с маленькими хитрыми глазами, они смотрели из-под густых бровей с осуждением. Он взял с одной из полок женский парфюм и, спрятав под полой футболки, направился к выходу. Я как раз объяснял продавцам, что бояться Хасана не стоит:
− Он - мой знакомый. Мы вместе работали.
− А ну, пропусти, − Хасан грубо толкнул меня, и я почувствовал в нём дикую силу - она бросала мне вызов.
− Постой...
− Чего тебе? - бригадир полуобернулся, белая ткань футболки натянулась, и я увидел квадратные контуры на его животе.
− Ты, кажется... − настало время проявить себя в новом качестве - доказать, что я из тех, кто борется за правое дело, но ситуация могла пойти стремительно под откос. Руки у Хасана напряглись, спина выпрямилась. Его лицо в обрамлении чёрной бороды и волосатые жилистые руки внушали всем страх: посетителям, продавцам и даже директрисе. Уж она наведалась всякого сброду. - Ты, кажется... − повторил я и снова осёкся, встретив в его глазах праведный гнев, − не заплатил?
− Верно! − Буркнул Хасан и достал упаковку "Шанеля".
А пока он расплачивался, я смотрел за ним, стараясь понять из чего он всё − таки слеплен. В этот раз он брал уже не то, что ему причиталось по праву, чужое. Воровство затуманило разум. Всё, что плохо лежало, стало своим, но в тот день я зорко смотрел за тем, чтобы оно размещалось как следует. За это мне дали премию и мне не пришлось обманывать своё сердце. Ведь я сделал свой выбор. А правильный или нет - пусть судят другие.