|
Недавно мы в очередной раз перебрались в район посветлее, к школе получше и центру русскоязычного поселения поближе. Моя замечательная подруга Люська всячески участвовала в поисках квартиры и приговаривала:
-- Вам нужно найти место, откуда последние черные сойдут, а не откуда сойдут все, кроме них. Но! Черные или хотя бы испанцы там должны быть обязательно, а то квартира будет безумно дорогая.
В конце концов мы переехали. Действительно в нашем городке можно было найти и черных, и испанцев, и даже китайцев... Если искать. А если не искать, то выбор был очень скромный: русскоязычное и еврейское население. Последние не говорили по-русски вообще, а на английский переходили в случае крайней необходимости. Честно говоря, соседей лучше сложно было себе представить.
Улица была удивительно тихой. Осенним солнечным утром, прихватив кофе и бутерброд, я отправилась завтракать на ступеньки перед домом. По субботам разносили почту и я надеялась, что газета меня уже ждет. Но желтого кулечка на крыльце еще не было. И Люськи не было. Она уехала "в израиловку наводить связи и нервировать межпуху до нескучания".
Почту разносила крупная черная тетка. Увидев ее в начале улицы, я уселась на coгретые солнцем ступеньки. Почтальёнша раскладывала письма по ящикам у дороги, а газеты и прочую чепуху запускала к дверям домов тарелочкой. Я сидела и думала: швырнет или не швырнет?
Тетка не запустила в меня газетами. Напротив, пожелав доброго утра, заметила, что погода замечательная и хоть бы еще пару недель подержалась... Наконец, извинилась и спросила, не из нашей ли это квартиры регулярно слышно пианино. Я удивилась, что такой крошечный инструмент можно услышать с улицы, но признала, что вполне возможно. Тетка разулыбалась, объяснила, что живет в полуподвальной квартире почти под нами. Узнав, что играет у нее на голове ребенок, попросилась наведаться вечером. Я подтвердила, что приглашаю.
Черную соседку звали Дженни. Bечером oна нерешительно постучала в двери, ведущие на задний дворик, долго извинялась, что напросилась, да еще и внука с собой привела. Очень худенький мальчик лет восьми на вид прятался за большой бабушкой. Моя дочь тут же бросила телевизор и пошла знакомиться, загнав мальчишку за спину бабушки окончательно.
Дженни принесла пирожные к чаю и полупрозрачную тоненькую папку. Пирожные сразу же уехали на середину стола, а папку женщина продолжала прижимать к себе.
Мальчик только по сравнению с бабушкой выглядел маленьким. Будучи на год младше Юльки, он оказался почти на голову выше. Бабушка вытащила его из-за спины на середину кухни и поскорее представила, пока он не спрятался понадежнее. Звали внука Робертом. Юлька топталась на пороге кухни, не решив, чего бы такого предпринять.
Дженни ей здорово помогла:
-- Это ты играешь Джоплина? -- Юлька неуверенно кивнула.
-- Я еще учу. Он неконцертного качества.
-- Ты очень хорошо его играешь. -- Юлька наклонила голову пониже, скрывая довольную мордочку, a Дженни продолжала:
-- У меня здесь есть очень простые ноты. Почти как джаз. Посмотри.
Дженни достала из папки листики и протянула Юльке.
-- Можешь почитать?
Юлька по-ученически поводила рукой в воздухе и разулыбалась:
-- Kак Happy Birthday получается.
-- А сыграть?
Юлька кивнула и пошла к инструменту. Бабушка Дженни, по-рязански взявши себя за бока, грозно глянула на внука. Наверное, она бы велела ему пойти за Юлькой, если б та сама за ним не вернулась. Юлька вцепилась Роберту в рукав и потянула его в комнату, а тот, опасаясь грозного вида бабушки, не очень сопротивлялся.
Дети колотили по клавишам простенький джаз, а мы пили чай с домашними пирожными, оказавшимися дальними родственниками нашего пирожного-картошки. Дженни похлопывала ладонью по столу в такт музыке и, отвернувшись, вытирала слезы салфеткой. Я думала, что внук сочинил Happy Birthday Little Jazz, и бабушке до слез приятно. Когда дети заиграли уже совсем складно, Дженни громко захлопала и крикнула, что они большие молодцы. Потом вытерла слезы, сложила салфетку самолетиком и стала рассказывать:
-- В двадцать три года я развелась с мужем, и осталась одна с двумя детьми. Я знала, что он пробовал наркотики, но кто их не пробовал? Я не пробовалa? Я -- исключение. Мои дети не пробовали. Я уехала с ними в New Jersey сразу, как развелась. В общем, не знаю, как это случилось, а только он меня не слушал, кричал, что все под контролем... Через полтора года после развода он умер. Замерз под домом. Все контролировал. Я работала на почте и стирала. Потом, когда дети немножко подросли, пошла учиться.
-- Старшая дочь -- умничка, школу закончила хорошо, получила стипендию и пошла в колледж. Влюбилась, родила Роберта, а замуж выходить не стала. Взяла в долг денег. Подрабатывает. Доучивается на врача. Она сильная, ей виднее... чем могу, помогаю.
-- А сын... Это он мне на день рождения когда-то написал. Ему было восемь. Младший был очень талантливый. Учеба ему не особенно давалась. Он играл. Бэнд джазовый собрал... Я тогда начала работать учительницей в младшей школе и деньги на его колледж нужно было брать в долг. Я не знаю, почему он решил, что если я возьму денег в долг, то это для него унизительно, но он так решил... И пошел зарабатывать деньги в армию...
Я почувствовала неладное. У нас перед домом на дереве болталась печальная желтая ленточка и несложно было предположить, чем закончится история Дженни. Действительно, сын ее сначала пропал без вести, а через два месяца подтвердилось, что погиб.
Но Дженни пришла не за тем, чтобы пожаловаться на правительство и не за тем, чтоб обругать сына за глупые надежды на мирную службу отечеству. Хотя и то и другое она проделала. Ей тяжело было думать, что ее ребенок мог представить, как убивать людей за деньги пусть даже на колледж. С ее точки зрения на то был Б-г. Почему нужно защищать семью, она понимала. То, что называется политикой, Дженни отрицала, как нечто недостойное, насквозь порочное и глубоко грешное, кому-то нужное и для всех вокруг гибельное. Дженни yтешала себя мыслью, что ее сын так до конца и не понял, во что вляпался. Винила во всем она, конечно, себя: не досмотрела, не досказала, не доучила.
Страх за судьбу маленького Роберта, очень похожего на недавно погибшего сына, привел бабушку к новым соседям. Она хотела крепко-накрепко привязать внука к какому-нибудь ремеслу до того, как у него возникнут мысли о деньгах на колледж. Дженни пришла узнать, сколько стоят уроки музыки и где найти толкового учителя, хорошо, если русского. Она слышала, что русские дети не занимаются частным образом со школьными учителями музыки, потому что среди эмигрантов попадаются музыканты с образованием поосновательнее. Телефоном и адресом я могла поделиться без пирожных и рассказа... Поэтому, пришлось предложить познакомить Дженни и Роберта с учителем лично. Договорились, что в следующую субботу вместе поедем на смотрины.
* * *
В воскресенье утром вернулась из израиловки жутко вымотанная Люська и потащила всех вечером в парк:
-- Последнее тепло, а вы по углам попрятались. Дышать надо.
Юлька тут же разболтала, что к нам приходили соседи снизу и просили поиграть. Люська не очень внимательно слушала, спросила только:
-- Им же музыка не мешает?
-- Да нет же, нет, -- завозражала Юлька, -- Наоборот...
-- Ну и хорошо, пусть живут, -- миролюбиво махнула рукой Люська.
Еще через некоторое время она спросила, что решили делать с Робертом, и одобрила планы с русским учителем музыки.
* * *
И все бы обошлось тихо и замечательно, если бы счастливый Роберт не поделился заветной для него новостью со школьной учительницей пения. Последняя решила принять участие в судьбе мальчика. Достойная матрона позвонила маме Роберта на работу, сказала, что обнаружила у мальчика талант. Более того, она знает, что с этим делать, и даже знает, где. Совсем недалеко есть настоящая музыкальная школа для таких замечательных детей. И школа не частная, хоть и необычная. Вот туда Роберту и надо попасть во что бы то ни стало. То же самое учительница музыки сообщила и бабушке. Поздним вечером в среду, когда мы с Люськой вычитывали какую-то статью, в заднюю дверь осторожно постучали. Люська сказала, что это очень кстати, потому что соображать уже было совсем некуда.
Дженни пришла рассказать новости и подтвердить, что в субботу они пойдут к русскому учителю, но будут, наверное, менять школу.
Из комнаты выползла coнная Люська. Извинившись за присутствие и потрепанный вид, бухнула чайник, уже пошла обратно и вдруг вернулась:
-- Какую школу менять?
-- Обычную на музыкальную, -- ответила Дженни.
-- Зачем менять? -- продолжала не понимать Люська.
-- Потому что есть Music Public School в Нюарке для талантливых детей, -- повторила для Люськи бабушка Дженни.
-- Где? -- захрипела от усталости Люська, -- в Нюарке?
Я закивала, пытаясь поймать ее руку и сжать покрепче. Ничего у меня не получилось.
-- Для каких детей? Т-xалантливых? -- дальше Люська выругалась, чтоб Дженни не поняла, -- Для талантливых детей есть пре-колледж в Juilliard или в Manhattan School. Что вы мне голову морочите?
Напугать и без того не очень уверенную в правильности происходящего бабушку, было несложно. Дженни поспешно извинилась за поздний визит и попрощалась с Люськой. Остановившись в дверях, тихонько сказала, что Нюарк ее пугает, а в пре-колледж Rоберта не возьмут -- он не подготовлен. Но Люська ее услышала и из кухни заорала, что готовиться надо, а не ерундой заниматься. И не в этом году, так в следующем. А в этом году надо в идти на детские классы в Монтклэирский Университет. Там у них совсем лягушатник есть.
Я подумала, что только эмигранты в первом и втором поколениях могут общаться на таких тонах и восприниматься правильно... в местах, где эмигрантов много и к ним привыкли.
Бабушка ушла. Нам оставалось добить страниц десять. Люська проснулась от перемены занятий и работала быстро. Статья, наконец, закончилась и Люська опять завелась:
-- Public Music School? Да вы все тут порёхались? У него дядя на войне погиб! Дрябаная страна продажных ...! Пусть заплатят с процентов. В Public School всех примут. А у него способности. Хочет играть, пусть вкалывает. И наседки пусть побегают. Ничего, унизятся лишний раз черную рожу показать и белым по больному мозолю потоптаться. На то это и Америка.
Люська, почитывая классы по биохимии в университете, белый мозоль этот остро чувствовала по нескольку раз на семестер.
-- У тебя есть телефончик школьной мyзыкантши? -- передохнув, спросила Люська.
-- Наверное, только я тебе его не дам. Поздно уже.
-- Не волнуйся, я завтра звякну.
-- Не дам.
-- Она белая?
-- Неважно. Не лезь.
-- Да что я его на интернете не найду?
-- Там три учителя музыки.
-- Ничего, всем и позвоню. Пусть побегают.
-- Тебе делать нечего?
-- А и правда. У тебя золотая голова: принципал в школе один. И тоже все забегают. Еще быстрее. -- разошлась Люська ,-- Квартиры подорожают. Для тебя стараюсь.
-- Они не переедут, сюда школьный автобус будет приезжать из Нюаркa. Мы в двухчасовой зоне.
Но Люська не унималась. Статья была длинной и монотонной, чужой и не особенно блестящей. Так что шум в общем-то можно было объяснить.
-- Тоже мне, тростниковая интеллигенция: способного ребенка отсюда в Нюарк! Б-га своего не боятся... в университете их мальчик -- экспонат, а в Нюарке он кто?
-- Ну ты не знаешь, возьмут его туда или подумают.
Люська покрутила у виска пальцем:
-- Танечка, да ты что! Университет тебе за такое еще бы приплатил: они чер-ны-е! Ты не представляешь, как важно по этому поводу бумажку заполнить. Мальчик, конечно, не индеец. Придется что-то делать, чтоб на руках носили. Зато со способностями! А тут и шахматки, и ехать.
Отчего Люська так разошлась, я не знаю. Устала, наверное. И я еще раздражала спокойствием: отвела бы их к учителю, там бы и поговорили. Конечно, она была права с университетом и, вероятно, со школьной учительницей музыки. На мой взгляд, последнюю следовало молча игнорировать, чтоб она не заблуждалась насчет ценности ее советов и место свое помнила.
-- Public School... Music, my holy ass, -- бурчала Люська, -- за бесплатно... доктор тронулся... За бесплатно он там читать разучится. Ты подъедь сама в Нюарк, послушай. B машине запертой!!! Рэпуют и толстыми задами водят! Какая музыка? Там никакого джаза десять лет как нет. Во всяком случае я не застала.
Я бывала в Нюарке. Однажды, на парах дотягивая домой, задумалась и съехала на пару выездов позже. Пару раз заблудилась в поисках дешевого магазина. Страшно не было, но двери заперла сразу, как только съехала с центральной улицы в чинухи. В другом месте я бы спросила, куда ехать, а здесь кружила по расходящейся по спирали, пока не увидела указатель выезда на хайвэй. В Нюарке итересно рассматривать только индустриальные развалины, если там пусто, да еще граффити на стенах заброшенных мастерских, домов, на бетоне прозрачно пустых заправок... я выучила карту города, прежде чем глазеть на уличное искусство в удовольствие.
В последние годы население Нюарка сильно поменялось. В заброшенных домах появились стекла и двери, а в музыкальной школе переполнилось отделение классической гитары. Конечно, название не совсем соответствует действительности, потому что гитара там звучит испанская. Нюарк по-прежнему беден, не смотря на множество офисов и гостинниц, университетский кампус и аэропорт поблизости. Обратив внимание на появление испаноговорящего населения, бизнес начал приводить в порядок дороги, строить гостинницы и занимать мастерские. Всем известно, что новопоселенцы работают. Только все происходит медленно и невозможно предположить, чем потепление закончится.
* * *
В школу Люська позвонила, спросила у секретарши, кто преподает пение и музыку в третьих классах. Потом она поговорила с учительницей и еще пару дней нехорошо поругивалась. Музыкантша клятвенно уверяла Люську, что желала мальчику только добра, что уже позвонила в музыкальную школу и договорилась о прослушивании, даже села писать рекомендательное письмо. Я не знаю, сдерживалась Люська или не утруждалась этикетом...
В это сложно поверить, но учительница могла говорить правду. Я спросила у Люськи, что делать с людьми, у которых в мыслях преступления не было, а только простота безграничная. Люська ответила.
Это первый и пока единственный известный мне случай участия Люськи в судьбе афро-американского ребенка. Здесь их мало.
Apr, 2004
TA
|