Я всегда был не прочь пострадать по какому-нибудь поводу, но в те, далекие теперь годы, романтические настроения уверенно одерживали победу над всеми остальными.
В то лето я работал с приятелем в бухте Гамова. Мы мокли и мерзли в брезентовой палатке два месяца, пока на смену дождям и туманам не пришел тайфун. Когда ветер начал валить деревья, мы похватали свои рюкзаки и переселились в здание лаборатории. В корпусе, построенном пленными немцами, были метровые стены, через которые шум урагана проникал мало. Мы с удовольствием приоткрывали дверь и любовались водоворотом воды, воздуха и пыли, который носился по склонам сопки.
Прошло несколько дней, тайфун ушел, и настали восхитительные дни солнца и мягкого тепла наступающей осени. По вечерам розовые и сиреневые тени окутывали скалы и деревья, а темными, звездными ночами на вершинах сопок свистели олени. Работа была почти закончена. Сидя на деревянном настиле, мы вспоминали недавние события. Как погружались с местными водолазами на большую глубину, как хотели подраться, но не подрались; как заразились энтузиазмом приезжего энтомолога и принялись ловить махаонов;  как с двумя замужними дамами носились по всему полуострову, спасаясь от разъяренного мужа; как устраивали танцы для пограничников; как добывали аппаратуру для Саши Суханова, покорившего публику своей "Зеленой каретой". Все это стало прошлым, "зеленая карета" уехала, да и нам пришла пора подумать о возвращении.
Мой приятель все чаще куда-то уходил, а я оставался валяться на настиле, предаваясь сладким и неопределенным мечтам. Но однажды под вечер я собрал мешок с ныряльными принадлежностями и отправился через перешеек к открытому океану. Через час я достиг наивысшей точки. Вокруг шелестела трава, убегающая к высокому, обрывистому берегу. Несколько одиноких сосен уже запустили в нее свои длинные тени. Далеко на востоке, у горизонта толпились острова Фуругельма.  Я нашел тропинку на склоне и спустился к воде.
К слову, путешествовать в тех местах в одиночку весьма опасно. Местами скалы обрываются прямо в море. Путь часто преграждают валуны, покрытые скользкими водорослями. А прибой норовит закрутить и толкнуть на камни.  Я боялся, но это был какой-то приятный страх, когда ощущение своей силы перевешивает осознаваемый риск.
Я не спеша пробирался вдоль берега, иногда погружаясь и собирая на дне разных животных. Карабкаясь по валунам, я напевал песенки из Bee Gees, представляя себя далеко, на Большом Барьерном Рифе. Привычка мечтать, пришедшая из детства.  Даже  совсем маленьким я с наслаждением переносил себя в воображаемые места, вел воображаемые разговоры, совершал смелые поступки...
Начинало темнеть, и я стал искать выход на берег. Никаких тропинок или ущелий, по которым можно было бы выбраться, я не заметил. Передо мной был плоский камень, над которым нависал высокий, около восьми метров берег. Я поднялся на камень, привязал сумку к поясу и медленно начал подъем. Поначалу все шло неплохо: мне удавалось находить выступы и,  прижимаясь всем телом к скале, продвигаться вверх. Но когда осталось метра два, прочный камень сменился ползучей осыпью. Несколько раз я пытался зацепиться за что-нибудь, но тщетно. К тому же мокрая тяжелая сумка тащила меня вниз. Я прекратил движения и замер.
Ничего в мире не изменилось. Где-то наверху пели птицы, розовело и темнело небо. Море по-прежнему шевелилось под камнями. Мое сердце неслышно колотилось о землю, а в щеку впились острые мелкие камушки. Странное возбуждение овладело мной. Не страх и не растерянность, а именно возбуждение от поиска выхода в безнадежной ситуации. О спуске не могло быть и речи: одно неверное движение, и сорвешься вниз. Кричать? Никто не услышит. Лежать? Глупо.
И все же минут десять я пролежал. В голове не было ни прошлого, ни будущего, никаких мыслей о близких или друзьях, никаких сомнений и переживаний. Я просто лежал и собирал силы для подъема. Я пытался слушать землю, смотрел в море и ждал, когда придет решение.
Когда солнце опустилось за горизонт, небо стало сиреневым. Осторожными движениями я начал сметать верхний слой камней, пока не удалось добраться до надежной, твердой поверхности. Потом, сантиметр за сантиметром, я пополз вверх, обнимая землю так, как потом обнимал любимую женщину. Через метр наклон уменьшился, и подъем пошел быстрее.
...Наверху гулял ветерок. Я уселся лицом к морю, свесил ноги над обрывом и засмеялся.
Я был счастлив.

***

Прошло несколько лет. Жизнь шла своим чередом и потихоньку наполнялась опытом.
Как и раньше, страсть вторгалась время от времени в осмысленный ход вещей, унося в другое измерение и неизменно оставляя после себя боль и стыд. Но в тот год все как-то успокоилось, мои желания рассыпались десятком всевозможных увлечений, давая передышку от нерешенных проблем.
...Мы приехали в Опеченский Посад после обеда в последний день апреля. Собрав байдарки, наскоро перекусили и отправились в первый переход. Мста несла наши лодки на запад, в сторону каньона, за которым нас ожидало главное препятствие - "лестница".
Через час мы вошли в горло каньона и увидели большую стоянку на правом берегу, где полсотни экипажей уже расположились на ночлег. Мы причалили, поставили палатки и поднялись на утес, с которого был хорошо виден изгиб реки. Лодки, катамараны, плоты вереницей проходили внизу по бурлящим порогам. Некоторые суденышки переворачивались, люди с криком падали в воду, стараясь уцепиться за что-нибудь плавучее. Мы наблюдали, как перевернутую байдарку с двумя пассажирами прибило к противоположному отвесному берегу. Женщине удалось забраться на камни, а ее спутник остался в воде, чтобы удержать лодку. Они так и сидели, пока мы пили водку, слушали Шевчука и прикидывали план на завтрашний день.
В сумерках к лагерю пристали две лодки с обнаженными до пояса парнями, которые, весело матерясь, выскочили на берег, выпили, покрутились у костров и укатили дальше.
Стоянка немного погудела гитарами, посушилась, поела и легла спать.
Первомайское утро выдалось серым, но ближе к полудню в небе появились голубые окошки. Бурая мстинская водица мчалась со скоростью 15 километров в час (нам удалось это вычислить, бросив в реку щепку и гонясь за ней по берегу с секундомером в руке).
Итак, нас было четверо. Два Сергея на "Салюте" и я с Геной на "Таймене". Мы высадились на левом берегу метров за триста до места, где река распадалась на два рукава обнимающие полузатопленный, заросший кустами остров. Правый рукав представлял собой обычную протоку, зато левый был почти полностью перегорожен "лестницей", этакой природной стенкой, попадая в которую поток воды взлетал вверх и затем скатывался назад навстречу течению. Эта самая "лестница" и была главным магнитом, притягивающим любителей острых ощущений. Что-то вроде аттракциона. Напротив "лестницы" толпилась публика, следящая за смельчаками, которые направляли свои лодки прямо в центр порога. На наших глазах перевернулся катамаран и несколько байдарок. И люди, и лодки на какое-то время исчезали под водой, а потом всплывали уже позади "лестницы". Честно говоря, мне, привыкшему, к неторопливым походам по тихим речкам, где небольшие переходы чередовались с длинными стоянками, загоранием на песочке, обстоятельными обедами и развлечениями вроде игры в тарелку, все это не очень нравилось. "Хорошо бы обойтись без этой "лестницы", - думал я.
Однако, отступать было поздно. Оба Сергея уселись в "Салют" и пошли на "лестницу". Мы отпустили их немного и двинулись следом. По-видимому, мы слишком отошли от берега, и нас стало затягивать в правый рукав. Вместо того, чтобы покориться течению, мы стали судорожно отгребать влево. Лодку развернуло кормой вперед и через несколько секунд затянуло под куст. Инстинктивно мы схватились за ветки и тут же перевернулись. Вися вниз головой в воде, я уперся ногами в днище, сорвал фартук, выпрыгнул, всплыл и ухватился за лодку. К счастью, Гена тоже сумел выбраться, зацепиться, и нас уже стремительно несло вниз по правому рукаву. Мы как будто были в поезде, из окна которого можно наблюдать мелькающий пейзаж, но решительно ничего нельзя сделать, чтобы изменить его движение. От ледяной воды не хотелось ни шевелиться, ни говорить. Через три минуты впереди показалась новая развилка. На этот раз совсем маленький затопленный островок, состоящий из трех сросшихся берез и пары кустиков. Я закричал, чтобы предупредить Гену, но было уже поздно. Лодка на всем ходу вбила его между берез, корму лодки заклинило, а нос стало отводить влево, на стремнину. Меня отбросило и, уже удаляясь, я увидел и услышал, как  река с треском крушит кильсон и стрингера, переломив байдарку в одной трети от кормы.
Меня уносило все дальше. Самодельный спасательный жилет, который я смастерил на глазок, не справлялся, и мне приходилось отчаянно грести руками, чтобы не захлебнуться.
Я пытался стащить тяжелые резиновые сапоги, взятые из комплекта химзащиты, но они были подвязаны веревками к ремню. Узлы намокли и затянулись. Я ничего не мог сделать. Да и надо ли было что-то делать, если вместо твердой земли по берегам были одни затопленные кусты, добравшись до которых можно было утонуть еще быстрее, чем на середине?
Я изрядно нахлебался, замерз и все чаще погружался в воду с головой. Я тонул. Не было никакого страха, только тоска от того, что жизнь заканчивается. Над головой темнело серо-голубое небо, под ним уходили вдаль деревянные черные дома, зеленый косогор, деревья, и, в самом низу, свинцовая, в белых барашках река. Я попросил прощения у родителей, жены, пожалел о детях, которых мы так и не родили, попрощался с друзьями, но... умереть на этот раз не получилось.
Неожиданно река круто повернула влево, и впереди, на правом, ближнем берегу я увидел крошечный выступ, свободный от кустов. Полминуты, минута - и я уже лежал на твердой земле, точнее в какой-то раскисшей слякоти. Время как будто остановилось. Память стерлась. Я плакал ни от чего.
Потом пришел страх. Я позвал Гену, а он не отозвался. Я кричал все сильней и сильней, поднялся на берег и бросился назад. Я даже не сообразил, что меня могло отнести на километр, и что, будь он даже жив, все равно не услышит на таком расстоянии.
А с Геной случилось вот что. Он таки застрял в тех трех березах и некоторое время смотрел на небо через воду, но, дернув как следует ногой и оставив кроссовку, вырвался и после короткого плавания оказался в прибрежных зарослях, из которых и вылез на берег.
Мне случалось позже радоваться друзьям, трепетать перед встречей с женщиной, наслаждаться удачным поступком, но всегда к этому примешивались какие-нибудь оценочные мысли, мешающие отдаться чувству полностью. Но тогда, на Мсте, когда я увидел живого Гену, была просто радость, радость в чистом виде, свободная от чего бы то ни было.  
Через две недели мы с Геной вернулись в деревушку, около которой тонули. Вода спала и текла неторопливо. Кое-где торчали обнажившиеся валуны. Свою байдарку с вещами мы так и не нашли, зато нашли лодку тех бравых парней, с которыми встретились на стоянке. Деревенские продали ее нам после изнурительных переговоров за литр спирта. Наверное, "Пройдоха" и сейчас пылится в нашем институтском складе.
А еще деревенские рассказали, что в этот сезон не погиб ни один человек, что бывает редко.