2

В больницу мы приехали уже после 5 часов дня. В Боровске нет нейрохирургического отделения, травма оказалась переполнена, его привезли в неврологию. Мамы не было. Дежурный врач, Ефим Федорович удивился, увидев меня и услышав всю историю, с неуместной иронией, заметил:

- Да-а, Мила, ты молодец. У нас тут своих проблем полно.

-А что, я, по-вашему, должна была оставить его умирать.

Он вздохнул, развел руками и подвинул ко мне телефон:

- Звони матери.

Хоть бы она была уже дома. После двух гудков мама сняла трубку.

- Мама это я, звоню из больницы, из твоего отделения...

- Что случилось? - напряженно спросила мама.

- Я тут к Васе Смирнову зашла, а он, кажется, в коме.

- Мила, какой Вася, какая кома? Что ты плетешь. Объясни нормально.

- Я и объясняю. Я вызвала скорую, его привезли к тебе в отделение, а Ефим Федорович не знает что ему делать, - сказала я, протягивая Ефиму трубку.

- Соня... Да, да, хорошо. Похоже... Я понял.

Он нажал отбой.

- Что? - с нетерпением спросила я.

- В реанимацию. Мама скоро приедет. А пока я сам его посмотрю.

- Можно с вами?

- Ни в коем случае. Сиди в кабинете и жди мать.

Он вышел, а я села возле окна и стала смотреть на сосны. Что мне сказать маме? Что я пошла в дом к совершенно незнакомому человеку, из любопытства. Там я увидела умирающего художника, который, похоже, никому не нужен. Человека, которого я когда-то видела, и который втайне восхитил меня. И не было ни единой души, способной позаботиться о нем. Самой мне было невдомек, почему я пожалела его. Я, которой никогда никого не было жалко, я, которую единственное что интересовало так это шмотки, деньги, внешняя красота и личная экзальтированность... Если бы он не закричал, стала бы я звонить в скорую, смогла бы я ради удобства, чтобы жить без проблем, бросить его умирать на старой кровати? Почему-то на этот раз я иначе не могла. Может я за этим и поехала в Боровск? Этот странный, неприкаянный город меня чем-то всегда притягивал.

Мама заглянула в кабинет. Как всегда быстрая, одела халат, вымыла руки и почти бегом в реанимацию.

- Накинь, пошли со мной, - она бросила мне на ходу халат.

Реанимация находилась в конце коридора. Маленькая палата на одну койку, посередине высокая ортопедическая кровать, на которой неподвижно лежал Василий. У него изо рта уже торчала какая-то трубка.

Мама с Ефимом Федоровичем переговаривались, ощупывали и осматривали его.

- Мила, сколько времени он пролежал дома?

- Я не знаю?

- Правда, что он выпрыгнул с высоты.

- Говорят.

- Почему к нему сразу не вызывали Скорую.

- Отец вроде бы не хотел.

Мама начала злиться на мои пространные ответы.

- Ты что-нибудь точно знаешь.

- Да, при мне он вдруг закричал, открыл глаза, махал левой рукой.

Мама с Ефимом переглянулись.

- Можно поподробнее...

- Я пришла, а он вдруг закричал. Глаза открыл, и правый глаз у него съехал.

- Как съехал,- заинтересовался Ефим Федорович.

- Как-то вбок, к виску. А левый нормальный.

Мама вызвала единственного в больнице нейрохирурга. Он, бросив ужин, на ходу вытирая губы платком, примчался по маминой просьбе. Я поняла, что все очень серьезно. Они долго обсуждали, осматривали Васю. Светили в глаза фонариками, кололи в ноги и руки иголками, и я видела как он хоть слабо, но отдергивал их. Потом прикатили аппараты, делали какое-то КТ, а я стояла и смотрела на него. Точно ли это он? Я вглядывалась и не видела в этом избитом, израненном, опухшем, обритом, похожим на бомжа человеке того, кого так хотела увидеть все эти пять лет. И все же это был он. Странно все как... Если бы такого типа я увидела где-нибудь на улице, то и не подумала бы помочь, постаралась как можно быстрее пройти мимо. А тут я завороженно стояла и смотрела, как медсестра обмыв кровь, длинной, кривой иглой прокалывала тонкую кожу ни голове и, подцепляя, втыкала вновь. По живому так нельзя. Мне показалось, что он уже никогда не откроет глаза и ничего не скажет, не возьмет в руку кисть... Но на одном из приборов бежала неровная полоска его пульса, значит, он жив и возможно в ближайшее время придет в себя. И что тогда?

Я приду, знаю что теперь не смогу оставить его. Приду и скажу: я спасла тебя и теперь ты мой. Да ни в жизни. Я провалюсь от стыда. Он выздоровеет, выпишется из больницы и никогда обо мне не узнает. Нет, так я тоже не хочу. У меня только один выход.

- Идем, мать Тереза. - Мама пошла к себе в кабинет. Я, мельком взглянув на художника, пошла за ней.

На маминой старой шестерке мы поехали домой.

- Мама, он поправится?- у меня было много вопросов.

- Я пока ничего не могу сказать. У него перелом основания костей черепа. Это по данным краниограммы. Внутренней гематомы нет, но мы боимся таких тяжелейших инфекций как менингит или абсцесс головного мозга. Он слишком долго был без медицинской помощи.

- Но он придет в себя? - я не унималась.

Мама мне не ответила.

-Ты знаешь, я должна бы сообщить в милицию о происшедшем. - Мама знала, о чем говорила.

- Не надо, не делай этого.

- Ну каков подлец, Васька. Если бы ты не была замешана во все это, я бы на него такую бумагу накатала.

- При чем здесь Вася. По-моему у нас за самоубийство не сажают.

- Да я не про сына, я про отца. Он же его обрек на страшную смерть. Умышленно...

- Он в коме?

- Да, но он жив. Если бы не ты, он бы умер.

- Подожди, так ты знаешь его родителей.

- Боровск, город маленький. Я тут в больнице 20 лет работаю. Мать Васи умерла у нас в больнице, лет 18 назад. Я тогда только пришла. У нее сердце, а она родила, сердца после на 7 лет и хватило.

- Значит, он вырос с отцом.

- Вырос, - мама старательно выкручивала руль подъезжая к дому.

Дома я должна была позвонить подруге Светке, но у меня не было сил. Я закрылась в комнате и думала, думала, как это сказать маме.

Но чем дольше обдумываешь действие, тем меньше вероятность, что его совершишь.

Я вышла из комнаты. Мама сидела на кухне, читала.

- Мам, я не нашла работу.

Мама посмотрела на меня,

- Поищи еще.

- Да я хотела спросить у тебя. Может в больнице есть место.

- Я уже узнавала, художники им не нужны. Сейчас все на компьтере.

-Да нет, я не в этом смысле. Возьми меня в свое отделение санитаркой.

Я увидела, как у мамы округлились и застыли глаза. Лицо покраснело. Она встала, резко захлопнула книгу.

- Я не успеваю за твоими фантазиями. Сегодня ты хочешь одно, завтра второе, а послезавтра третье.

Мама начала нервно ходить по кухне.

- После школы тебе предлагалось идти в медицинский, но ты уперлась, хочу в художники. Теперь то что?

- Но мам, - проблеяла я.- только годик, а потом устроюсь куда-нибудь.

- Да надо мной вся больница смеяться будет.

Она села напротив меня и в упор посмотрела.

- Или ты решила и дальше играть в Мать Терезу?

Что тут скажешь, кроме правды?

- Я хочу быть в больнице, - твердо сказала я и опустила глаза.

- Мила, если даже я соглашусь, то ты должна понимать, что сидеть только с ним ты не сможешь. Тебе продеться мыть полы, банки для анализов, выносить утки, убирать блевоту за алкашами и делать много другой тяжелой и грязной работы. Это - неврология.

-Я понимаю.

Мать подскочила и заорала:

- А я не хочу, чтобы моя дочь этим занималась.

На этом она выбежала с кухни, и громко хлопнув дверью, закрылась в своей комнате.

Я легла спать, но уснуть никак не могла. Я чувствовала плотью, что вдруг изменилась. Как будто у меня отрубили какой-то лишний орган. Палец, например. Отрубили, перевязали кровоток, зашили рану Но он, этот орган-палец мне мешал. И вроде больно, но как-то легко. Что это у меня отрубили? Саморефлексия не давала ответа на вопрос, в какой момент я почувствовала, что ради того, чтобы быть где-то ближе к этому странному человеку, я готова на большее, чем даже могла предположить. Куда-то вдруг делась моя физически ощущаемая гордость. Могла ли та, вчерашняя, Мила представить, что захочет пойти работать санитаркой и все ради... Да в общем-то без определенной цели. Он ведь может и умереть. Чертова реалистка.