Дорогой Леночке посвящается. А так же Арсенину Л.Н.
Часть первая
Лучший друг.
1
Это все произошло именно тогда, на изломе эпох, в "лихие девяностые", когда огромная империя, поражавшая весь мир вокруг своим величием и славой, в одночасье рухнула, погребая под обломками тысячи ни в чем не повинных человеческих жизней, легко ломая как будто тонкие сухие соломины судьбы людей. Правду говорили великие китайцы - проклятие для человека жить в эпоху перемен. Но другой жизни у этих людей не было, как и не было другой родины.
За окном трамвая лежала зимняя Москва, сплетенная из сотен ярких играющих огней, - запорошенная снегом, она проносилась куда-то мимо, прочь, убегая от взгляда Владимира, прячась в темноту наступающего вечера. Полковник генерального штаба Владимир Иванович Родионов был один из ста пятидесяти миллионов проклятых, тех самых которых новый часто болеющий правитель теперь уже назвал россиянами, проживавшими эту страшную для России эпоху перемен.
Кто-то мог приспособиться к новой жизни, к дикому капитализму, в эру, которого и вступила наивная страна во главе с алчной элитой, но это был не он, не Родионов. Он не умел приспосабливаться, гнуться, изворачиваться, как другие более успешные, его природа была всегда одна - быть таким как есть. Это было не хорошо и не плохо, это было просто, так как есть и все. И ни чего более. Он был так устроен, и больше к этому добавить было нечего.
То, что еще вчера было государственным, всеобщим, теперь между собой делили наглые вороватые дельцы, уже примелькавшиеся на экранах телевизоров, откуда они с неподдельной искренностью профессиональных лгунов уверяли в своей честности доверчивый народ. Их все чаще называли олигархами. Олигархи присваивали себе все, что только можно - землю, власть, заводы, богатства, с радостью безнаказанного клептомана констатировали, что в стране, наконец, установились свобода и демократия. А на деле повсеместная вседозволенность и всеобщее попустительство.
А такие люди как Родионов, все больше, стояли в стороне, и свысока наблюдали за происходящим, не вмешиваясь никуда, не прикасаясь к политике, как будто брезгливо опасаясь, в ней испачкаться, или заразится от нее чем-то таким совсем уже неизлечимым и страшным. Может, это и было их жалким чистоплюйством, а может просто такой очевидной не способностью жить. Но он был тем, кем был всегда - офицером. И все то, для чего была предназначена лучшая по итогам второй мировой войны, славная Красная армия, было сдано без единого выстрела, пятой колонной власти ударившей ножом в спину его стране, которая оказалась беззащитной перед предательством зарвавшейся элиты. Армия эту войну не проиграла. Но она, молча, осталась вне политики. А вслед за всем этим жизнь миллионов людей сломалась, покатилась кубарем в новую неочевидную для них самих реальность.
Родионов увидел в трамвайное окно убегающий от него вдаль золотой купол храма, с вознесенным над ним крестом, уже гаснувший в вечернем мраке, и подумал, а куда же все-таки смотрит всемогущий господь бог? И видит ли он вообще этот мир? А может, его уже совсем и нет, или он позабыл, не то что бы о нем, о простом обычном человеке, но и вообще обо всем этом суетном мире? Он даже хотел перекреститься, но что-то незримо удержало его руку. Это было чувство какой-то внутренней неловкости. Или просто неверие в бога. Да полковник в его существовании все так же грешно сомневался. А рядом на Красной площади у кремлевской стены в мавзолее лежал так и не преданный земле могущественный вождь, который должен был быть определению " жив, жить и быть живее всех живых".
Владимир вспомнил, как совсем еще недавно осенью, он приходил в этот же самый храм по тихой аллее, усыпанной желтой листвой. Тогда стоял октябрь, был необыкновенно светлый и теплый день. Этот день казался особенным не таким как все другие дни этой осени. Сухие листья вырванными страницами ненаписанных книг шуршали под его ногами. Янтарный воздух лился вниз сквозь позолоченные кроны деревьев, потухая, курили и приятно пахли дымом костры в саду. И он увидел невдалеке храм, и что-то повлекло его туда. Внутри под раскрашенными сводами в приятном полумраке перед образами живыми дрожащими каплями огня горели свечи, и сам бог присутствовал незримо рядом.
А с икон всепонимающими взглядами, преисполненными любви и прощения на него смотрели святые старцы, печальный Иисус и добрая дева Мария. Все казалось таким родным и давно знакомым, что вообще было не понятно как можно не верить в бога? В пустынном храме все дышало, все жило этой непостижимой истинной верой выходящей за пределы разума и не требующей, поэтому никаких объяснений. И хотелось тоже беззаветно, так искренне, до слез, до самого дна души, наконец, уверовать, отбросив все пустые сомнения, прочь. Уверовать в чудо божьего промысла, и принять всем сердцем ту единственную данную богом жизнь такой, какая она есть, не торгуясь с судьбой, не выгадывая, покорившись ей как собственному предназначению и больше не прося о многом. Вера проникала в него, пропитывала своим светом его душу, наполняя без остатка, до самых краев какой-то невыразимой высокой и чистой любовью. И жизнь в свете этой любви принималась целиком легко, со всеми своими радостями и горем, тяготами и испытаниями. Вера смиряла мятежную душу перед богом. И ему обретшему тогда долгожданный душевный покой, так не хотелось уходить оттуда, и он еще долго сидел на скамье наедине с самим собой и богом, погруженный в плавное течение мыслей. И сейчас подумав об этом, он словно бы ощутил все это снова давно им забытое, но такое приятное прикосновение мягких теплых губ матери к своему лбу как когда-то давно в далеком детстве. "Это и есть любовь" - подумал он.
Но за окном была зима, и огромный баннер поздравлял "россиян с наступающим 1995 новым годом". А того волнующего запаха нового года как в детстве не ощущалось.
"Слово-то, какое россияне, были советскими людьми, русскими, мало- и великороссами, а вот и незаметно для самих себя стали россиянами", - думал полковник: "Это так как будто бы все вдруг разом превратились в хоббитов из популярных книг Толкиена. Новые времена требуют новых названий. Новые люди, которые вырастут в этой новой России, должны же быть кем-то тоже, советские люди были при коммунистах, русские при царях, а теперь вот и мы однажды проснулись россиянами. Кем мы станем завтра, если конечно снова проснемся?". А по слухам и, правда где-то на далеких окраинах города движимые модным увлечением, студенты и старшеклассники собирались в группы и играли в эту новую фентезийную эпопею из книг Толкиена, словно стараясь убежать от своей собственной тревожной реальности.
Волков ждал его на своем черном БМВ, на углу возле трамвайной остановки. Повалил крупными мокрыми хлопьями снег. Зажглись уличные фонари, бросая тени на дорогу. И в свете фонарей мелькающий снег менял мир вокруг, и тот утрачивал свою привычную реальность, превращаясь все больше в сказку из далекого детства. Было так тепло и хорошо, что полковника наполняла беззаботная радость.
Автомобиль, был аккуратно пристроен на обочине, а сам Волков в модном черном пальто, с непокрытой головой без шапки стоял рядом, сложив руки на груди как Мефистофель - он ждал своего товарища. Мотор машины был не выключен. Двигатель работал не слышно, из выхлопной трубы сзади шел едва заметный голубой дымок выхлопных газов, дворники метались, скользили туда-сюда по лобовому стеклу, очищая его от падающего снега. Волков наклонился, зачерпнул руками мокрого снега с земли, слепил ладонями его в снежок и шутливо запустил им в друга, снежок не долетев, упал, покатился по белому покрову дорожки и остановился у самых ног Родионова. Тот, как бы подыграв, ударил по нему носком сапога, и снежок разлетелся мокрыми брызгами в разные стороны.
2
Еще год назад Волков так же служил, как и Родионов в Главном оперативном управлении Генерального штаба, но из-за хронической нужды вызванной низкими зарплатами офицерского корпуса, уволился по собственному желанию и так же быстро в среде бывших военных нашел себя в каком-то дико крутом бизнесе. Было не понятно, чем он занимается, то он продавал цистернами нефть, то вагонами сахар и цемент, реже целыми составами продовольствие, а фургонами мебель. Откуда брались его деньги, и все эти фургоны, составы, цистерны? На все вопросы друга Волков лишь загадочно как привыкший обманывать своим искусством людей фокусник, улыбался и отвечал ему: что Родионову, - безнадежному русскому полковнику этого не понять уже никогда. В головном мозге, таких как Родионов, нет таких извилин. Он для этого не рожден, а, как известно рожденный ползать летать не может. И точка. На это Владимир обозвал его "ползающим сбитым летчиком" и они смеялись друг над другом от души.
Владимир Родионов жил на зарплату полковника, ставшую в девяностых годах очень даже скромной, а по-настоящему семью обеспечивала его жена врач-дерматолог, успешно работавшая в косметологии. Квартира, в центре Москвы, где проживал Родионов, была ее собственностью, и он с этим всем уже давно смирился. Единственный сын Игорь, в этом году окончил военное училище и, встав бравым офицером не по расчету, а по внутреннему своему убеждению, был теперь распределен в относительно недалекую Самару, командиром мотострелкового взвода, в чем отец не принял никакого участия, хотя, конечно же, мог. Просто у Родионовых в семье так было не принято. И традиции не нарушались. Отношения с женой были достаточно сложными, носили характер надолго затянувшейся хронической болезни, которая отличалась не излечимостью и кажется уже, переходила в свою терминальную фазу. Она упрекала его в том, что он мало зарабатывает, а армию не бросает, на, что в ответ сам Родионов ей примирительно говорил: вот когда он получит генерала, то сразу же уволится, не зря же он отслужил уже двадцать шесть лет в вооруженных силах?
Родионов был кадровый офицер. Он не представлял себе жизни без армии, этого сложного миллионного организма государства, со своими правилами, особенностью отношений, которые он за многие годы службы в совершенстве усвоил, впитал в себя. Это был его мир с детства. Его дед генерал-майор погиб в Севастополе в 1942 году, отец - генерал-лейтенант ГРУ бывший на заслуженной пенсии умер пару лет назад,. Тогда отец болезненно, как и многие другие переживал кошмарный для него распад страны, и однажды вышел из дома в магазин и не вернулся назад в свою маленькую квартиру в Санкт-Петербурге, его подвело больное сердце, прямо на улице случился инфаркт, от которого он через два дня и скончался в реанимации.
И с самого раннего детства как выходец семьи потомственных военных Родионов жил в атмосфере армии, военной службы, оружия, менявшихся гарнизонов. И теперь к сорока пяти ничего другого он не умел, и честно говоря, уметь не хотел. "Рожденный служить - работать не может!" - так говорила ему всегда жена.
Завершив обучение в Академии Генштаба в 1990 году, Родионов приказом министра обороны для прохождения дальнейшей воинской службы был распределен в его Главное оперативное управление. Ему полюбилась работа оператора, та группа, в которую он был назначен старшим офицером, непосредственно занималась кавказским направлением. После распада Союза им пришлось переделать массу документов, полностью пересмотреть план прикрытия данного участка федеральной границы. А с 93 года спутав все наработки стратегического планирования, в деятельность его группы вмешалась мятежная Чеченская республика. Генерал Джохар Дудаев, первый ее президент, опираясь на внутренние деструктивные силы, повел свой народ дорогой к независимости. Он уверял, что став хозяевами собственной нефти чеченцы, наконец, станут сказочно богаты, точно также как жители Саудовской Аравии. И если им больше не надо будет делиться с вечно голодными олигархами из Москвы, и даже унитаз в доме каждого чеченца будет сделан из чистого золота, - именно так разбогатеет свободолюбивый народ. Москва же заигрывала с Дудаевым, с территории Чечни были выведены все войсковые части, федеральная власть безвозмездно передала ему в руки большие количество техники и вооружения, закрывая глаза на страшные последствия этих действий. Ичкерия полностью вышла из-под управления центральной власти, от которой она решительно потребовала признания собственной независимости. А то, что стало происходить внутри самой республики, ни чем иным как кровавым беспределом назвать было нельзя. На руки населению попало оружие, расцвели бандитизм, насилие, похищения людей и работорговля. Распоясались слетевшие с катушек от вседозволенности националисты, они лихо проводили этнические чистки беззащитного населения, в результате которых десятки тысяч беззащитных людей погибло, пропало и бежало из Чечни. Полевые командиры, а по своей сути, уголовники, словно средневековые феодалы, собирали под свои знамена личные армии боевиков. И все это благородно прикрывалось лозунгом борьбы за свободу чеченского народа и зеленным знаменем ислама.
Из-за этих событий дежурства по управлению в последние полгода стали для Родионова и его сослуживцев сущим наказанием, длинные сводки из Чечни регулярно ложились им на стол, вызывая раздражение и головную боль. В них регулярно сообщалось, что бандиты грабят шедшие в Азербайджан поезда, похищаю и убивают людей. И вообще похищения людей и работорговля стали чрезвычайно доходным бизнесом и даже перекинулись на соседний Краснодарский край.
А к исходу 94 года терпение Российской власти наконец-то лопнуло, и президент, решил применить армию как последний аргумент для наведения порядка на этой неподконтрольной территории. В декабре этого же года режиму Дудаева был предъявлен окончательный ультиматум.
Но самого порядка не было не в подготовке, не в планировании этой военной операции, которая должна была начаться в последний месяц уходившего года. По мнению самого Родионова, впрочем, не знавшего детали, рассчитывалось на обычное шапкозакидательство. Бульдозер российской армии должен был раскатать в блин жалкие вооруженные силы непокорной республики. По слухам министр обороны уверял, что мог бы навести порядок в Чечне сам, буквально за два дня силами двух полков воздушно-десантных войск. Кто эта "банда басмачей" против его регулярных войск? Когда-то грозный Лаврентий Павлович Берия в годы войны, всего одной дивизией НКВД смог привести в чувство этот гордый народ и после отправить его в изгнание. Теперь эту депортацию чеченцы и припоминали федеральной власти в своем затянувшемся с ней бессмысленном диалоге. Говорили, что все попытки мирных переговоров и запугивания Дудаевского кабинета Москвой провалились. На каждое свое веское слово российские власти получали дерзкий контраргумент.
Да, мнения военных специалистов в оценке сложившейся на Северном Кавказе ситуации тогда разделились. Одни утверждали, что стоит только ввести регулярные войска в Грозный, а так же в другие более или менее крупные населенные пункты республики, как злобные горцы сами разбегутся в панике кто куда, и конституционный порядок будет тут же восстановлен. Что кстати, должно было произойти по их версии, под аплодисменты самих уже уставших от бандитского произвола жителей Чечни. Другие, осторожные заявляли, что по данным разведки, накопившая вооружение и заручившаяся помощью наемников из радикальных мусульманских стран, армия мятежной республики может, оказать достойное сопротивление регулярной армии. И применяя партизанскую тактику, чеченцы смогут вполне успешно бороться с российскими войсками, тем более опираясь на местное население, настроенное, весьма недоброжелательно к чужакам-федералам. Кроме того успешному ведению войны способствует труднодоступная горно-лесистая местность республики, сложность перекрытия границ, через которые отряды боевиков могут получать помощь.
А что же сам Грачев, имевший боевой опыт Афганистана, почему он считал быстрый успех очевидным? Не зря же, он как министр сам лично создал так называемые мобильные силы российской армии? Хотя под этим названием и скрывалось все то, что еще могло хотя бы как-то называться сухопутной армией, как шутили в генштабе "ездить и стрелять". Министр же давил аргументами: "настоящая армия против каких-то неграмотных ополченцев? Да, что они смогут сделать?"
Но опыт, к примеру, англо-бурской войны, партизанского движения в СССР, Испании и Югославии во второй мировой войне говорил совсем об обратном. Перехват коммуникаций противника, внезапные точечные чувствительные удары, уничтожение мелких боевых групп федералов и их блокпостов, способность любого отряда боевиков тут же растворяться в сочувствующем им местном населении, подготовленные базы в горах, схроны оружия и боеприпасов по всей территории - этого разве мало? А сам еще памятный всем Афганистан, ведь момента вывода оттуда войск еще не прошло и десятка лет!
Любая война требует серьезной подготовки, даже маленькая и победоносная, какой ее хочет представить себе руководство страны. А армия уже просто привыкла скорее изображать, боевую подготовку, чем ее реально проводить. Солдаты в частях занимались всем чем угодно кроме нее, и их боеготовность была не более чем абстрактной иллюзией, в которую трудно было поверить. Исключение представляли лишь войска специального назначения, ВДВ и волгоградский корпус, где как говорили с усмешкой в министерстве, чудил новый его командующий, заставляя всех командиров без учета званий и выслуги вполне реально проводить занятия. "Помни о войне!" кажется, так еще говаривал погибший в осажденном Порт-Артуре знаменитый адмирал Макаров, и это было правильно.
И Родионов и его офицеры хоть и изучали на досуге карты Грозного и самой республики, к планированию предстоящей операции, не привлекались. Они пытались предполагать, как же будет действовать Дудаев. Да, скорее всего город сразу он не сдаст, так как это лишит его политической силы, пресловутого международного престижа и, дав регулярной армии сражение в городе, боевики, скорее всего, отойдут в лесистые горные районы, откуда и будут осуществлять свои вылазки и террористические акты. А рядом как мина замедленного действия тикает часами взведенного детонатора, прежде чем, наконец, взорваться многонациональный Дагестан и тлеет под боком, грозя вспыхнуть ярким пожаром Ингушетия.
Говорили о том, что взлетевший быстро вверх Грачев мыслил уже иными стратегическими категориями, далеко оторванный от бренной земли, он всего лишь перестал видеть все то, что абсолютно очевидно было для других, для практиков, топтавшим грязь земли своими собственными сапогами. Он видел, лишь то, что хотелось ему видеть, слышал лишь то, что сам слышать хотел, это обычное состояние обманывающего самого себя высокого начальника - такого вот голого короля из позабытой детской сказки. А настоящая жизнь, протекавшая за окнами министерского кабинета, как будто его не интересовала. Врали ему и он в свою очередь врал президенту, а восходящей поток обмана, начатый с маленькой лжи в самом низу, вырастал все больше и больше, достигая к вершине властной пирамиды фонтана брехни чудовищных размеров. Так бывает, но ведь сам, то дьявол, как известно, всегда скрыт в деталях. А для министра это лишь был рядовой конфликт на территории бывшего Союза, следовавший за Карабахом, Абхазией, Приднестровьем, в ходе которого бывшие республики почившего Советского Союза делили территорию и людей между собой.
3
С Волковым они встречались два-три раза в месяц. Тот скучал по прежнему общению, и с Родионовым они собирались вместе, что бы посидеть в кафе, опрокинуть пару-другую рюмок алкоголя, выговориться на все волнующие темы. Так можно сказать "излить страждущую общения душу" и снять напряжение от опостылевшей ежедневной рутины. "Излияния и возлияния", как шутил по этому поводу Родионов. Друзья начинали всегда с воспоминаний о прежней жизни, канувшей в Лету вместе с Союзом, делились любопытными эпизодами из своей армейской службы, говорили о совместной деятельности в Генеральном штабе, а так же о бывших сослуживцах. Вот и теперь, оба, устроившись в комфортной иномарке, ехали в свое любимое кафе, где их ждал отдельный столик, алкоголь и долгожданный душевный покой.
Кафе располагалось в уютном подвальчике добротного пятиэтажного сталинского дома еще сохранившего на фасаде следы эпохального величия. Ступеньки лестницы спускавшейся в кафе припорошило легким снегом. Они осторожно спустились по ним, и зашли внутрь. А, уже пройдя внутрь кафе, друзья стряхивали налипший на их обувь и одежду мокрый снег на коврик возле самого входа.
Посетителей было как всегда не так уж много, играла приятная музыка, царил полумрак. Они привычно расположились, заказали себе водки, закуски и начали свои обычные разговоры. Волков жаловался, ему казалось, что занимаясь бизнесом, он сам до сих пор не верит в свой хороший доход, такой, что Сергей может даже кое-что себе позволить, например это черное дорогое БМВ, качественную европейскую одежду и удобную стильную обувь. Может обеспечить учебу своей дочери в элитной московской школе, и домохозяйку жену, преданно ждущую его каждый день у окна. То чем он занимается, иногда вызывало у него чувство нереальности происходящего, даже просыпаясь по утрам, Сергей всерьез по-привычке, неоднократно пытался пойти назад на давно покинутую им службу. И в те дни встав с постели, он безуспешно искал в шкафу военную форму, будил перепуганную сонную жену, для того что бы она сказала, почему этой формы нигде нет, и объяснила ему внятно куда, она дура, ее убрала. Это немного пугало Сергея, а армия ему бесконечно снилась. Но форма была уже сожжена, выкинута, роздана на дачи и по родным. В кармане лежало пенсионное удостоверение, дающее ему права на некоторые приятные бонусы от оставленного им министерства обороны.
Со своих же слов, Волков теперь денег больше не считал, он сорил ими, не относился к ним аккуратно и с должным уважением, как даром доставшимся, они просто валялись у него в разных карманах как какой-то мусор пачками вечно смятых купюр. Нищий же Родионов, бережно убирал свое скромное денежное довольствие в старенький потертый бумажник.
-Всего не заработаешь,- смеялся Волков, всегда расплачиваясь в кафе за друга. Родионов не переживал по этому поводу ни сколько.
Волков же просто запускал свою руку в любой подвернувшийся под нее в тот момент времен собственный карман и извлекал на свет все нащупанные его пальцами купюры, которые как это могло показаться, у него никогда не переводились. Вот и теперь они пили дорогую финскую водку, за которую бизнесмен непременно платил только сам.
-Давай еще антидепрессанта, наливай! - говорил Волков Родионову, после ритуала разлива водки из запотевшей бутылки, они опрокидывали маленькие рюмочки ледяного алкоголя, закусывали дольками лимона, заедали салатом оливье, котлетами, или фруктовой нарезкой. Родионов был в форме, с полковничьими погонами на которых ярко горели по три крупных звезды с каждой стороны на фоне двух продольных красных полос. Звезды располагались равнобедренным треугольником с основанием направленным кнаружи. Хотя полковник и считал, что ходить в форме по кабакам аморально, но мрак, водка и ставшая привычной для него обстановка выбили эту напрасную как утверждал его теперь гражданский друг, дурь.
-Будешь без формы, пить с собой не возьму,- смеялся над его переживаниями бизнесмен. И он иногда смотрел на него со жгучей завистью, не имевшей никакого смысла и продолжения. Как будто усматривал в этой военной форме, то отчего он навсегда отказался, что потерял и теперь переживал за сделанный им выбор.
-Вова, - всегда говорил Волков другу:
-Ты когда генералом то станешь, наконец? Все служишь и служишь, а генералом вот никак? -
Все в его понятии означал тот год, когда разошлись их дороги, бывший для Сергея, длинной в целую жизнь.
-Ничего Серега, скоро может должность начальника отдела в управлении освободится, меня вроде туда планируют, вот сразу и запрыгну в последний вагон уходящего от меня поезда! - так ему, отвечая, делился своими потаенными кадровыми надеждами друг Вова. Они выпивали снова. Третью рюмку они пили всегда по армейским негласным обычаям до дна, молча, не чокаясь, поминая тех, кто погиб в Афганистане и во всех тех военных конфликтах, которые произошли на обширном постсоветском пространстве, в которых вынуждено, принимала участие российская армия.
-Как я тебе завидую, - продолжал Серегей, жарко дыша Владимиру в лицо. Он и, правда, немного завидовал ему. Хотя и не знал до конца почему, и что бы он сам делал с этим генеральством, получив его.
-А я тебе завидую сам,- откликался Родионов с неизменной доброй улыбкой.
-А что мне? Знаешь, как достало это все! Не мое это! Не могу уже... Я натуральный барыга стал. Деньги, деньги, деньги! Такое ощущение, что я свою душу дьяволу за эти деньги продал! -
И его взгляд становился мутным и пустым, падал куда-то в сторону, мимо глаз друга, куда-то во мрак заведения, скользил по стенам, метался из стороны в сторону, словно пытаясь найти ответ на возникший в его голове, но вслух не произнесенный им вопрос. Вопрос, иногда мучавший его, и до сих пор не разрешенный. Но и Родионов часто задавал себе похожие вопросы, на которые ответов, как правило, не следовало. Он лишь относился к этому проще.
-Возвращайся в армию, восстанавливайся, такие специалисты как ты, нам очень сильно нужны! Советская военная школа! Сейчас приходит молодежь, а она все хуже и хуже, безграмотнее. Учится, не хотят, знать ничего не знают, уметь не умеют. Но они наглые, самоуверенные до безобразия, да еще, и не всегда блещут умом! Главное им сразу командовать надо! Им как минимум дивизию, или корпус подавай с генеральскими погонами. И знаешь зачем?
- Зачем? -
"И правда, зачем возвращаться, что бы наблюдать, как все рушится? Дешевые билеты на цирковое представление, которое однажды может дорого тебе обойтись? Так зачем же сегодня офицеры идут служить в армию?" думал Родионов, а вслух отвечал на заданный самому себе вопрос:
-Да распродать все к чертовой матери пользуясь высокой должностью. Все что только продается. Вон в одной из подмосковных дивизий комдив все наводные мосты, которыми понтонная рота инженерного батальона была оснащена, на метал, продал, а технику батальона строителям в аренду сдавал. И что? И представь себе - ничего, лучший командир дивизии в округе. Они барыги круче тебя будут! Так что давай бросай все к чертовой матери! Кто-то же должен Родину защищать! -
-Нет, нет,- печально отвечал Волков, как бы даже больше говоря это самому себе, чем своему другу:
-Офицер это не профессия, это образ жизни. Так не выйдет, написал заявление и пошел работать, нет! Назад в одну и ту же воду уже не войдешь. Ну, какой я теперь офицер. Я обычный бизнесмен, среднего так сказать пошиба. А ты у нас.... Эх, есть такая профессия - Родину защищать!-
А оба знали, что не бросит Волков свой успешный бизнес так же как и Родионов службу. И говорит он все это просто так, что бы потешить свою душу. И казалось эта такая игра, ритуал, в котором участвовали с завидным постоянством оба, необходимый каждому из них по-своему, для чего-то глубоко личного. Это как бы признание друг перед другом каждого из миров, в которых они теперь обитали, - каждый в своем, миров разделенных пропастью взаимно неприемлемых ценностей. И Сергей снова хлопал рукой по плечу друга и оба вздыхали и вновь выпивали, от чего хмелели все больше и больше. И мир не казался им таким уж безнадежным местом и каждый в тайне радовался своему выбранному единственно верному жизненному пути и даже немного жалел другого, заблудшего, по его мнению, в коварных иллюзиях бытия, и понимал, что завидовать никому не надо.
А каждый из людей на земле по-своему несчастлив и счастлив одновременно. И каждый получает от жизни только то, что хочет сам, играя свою шахматную партию, конец которой для всех однозначно известен и всегда одинаков. Этот конец умещается на одной официальной бумаге, которая называется свидетельством о смерти, уравнивает всех живущих и генералов и солдат, и богатых и нищих, потому что там куда, следуют люди после смерти, ни деньги, ни звания им уже будут не нужны. И лишь остается одно - постоянная прописка в маленькой изолированной квартирке размером два на один метр на городском кладбище.
4
-Здравствуйте, господа! - их одиночество прервал высокий худощавый кавказец, лет сорока- сорока пяти, возникший как казалось им мистическим образом ниоткуда. Они даже не заметили, как он к ним подошел. У кавказца был орлиный нос, густые брови, голубые глаза. Он стоял возле их столика и улыбался им как старым добрым знакомым, которых потерял недавно и вот, наконец-то, нашел. Одет мужчина был по моде тех лет - клетчатый шарф, хорошая кожаная куртка. Говорил почти без акцента весело, со спокойствием в голосе. Казался простым и добрым человеком из прошлого. Таким как был летчик Мимино в знаменитом фильме советского кинопроката.
-Муса! - обрадовался Волков, вставая из-за стола навстречу знакомому:
-Как ты? Не видел сто лет! Садись с нами. Я так рад тебя видеть.-
-Знакомитесь, - представил он кавказского гостя другу:
-Родионов Владимир Иванович, - настоящий полковник! Мой друг и так сказать боевой товарищ. Вова, а это Муса! - мой партнер по бизнесу! У нас общие дела, точки соприкосновения интересов! -
Он шутовски продемонстрировал эти точки соприкосновения, соединив свои руки, кончиками указательных пальцев и все засмеялись. Муса сдержанно кивнул и они с Родионовым пожали друг другу руки. Пожатие кавказца было крепким мужским и поэтому приятным. За всю жизнь полковник помнил много разных рукопожатий, он ненавидел холодные слабые мокрые руки с безвольными рукопожатиями, рука кавказца была сухой и теплой. Он не жал кисть другого грубо и сильно как делают некоторые которые любят таким образом демонстрировать свою силу, он не задерживал руку излишне долго и не сбрасывал ее рано словно неприязненно вырываясь.
В Мусе чувствовалась та уверенность в себе, которая казалось, отличает настоящего мужчину, от других людей. Она была в нем естественна и органична, будто переданная ему с генами или с молоком матери. Сейчас все чаще Владимир видел, что в людях нет этой уверенности, и они легко унывают перед каждой трудность, истерят. В этой уверенности ощущалась природная цельность этого человека, привлекательная даже в его пороке.
-Он, кстати по твою душу, это я его сюда позвал, - продолжил пьяным голосом Волков, он стал каким-то неестественным, напряженным. Родионов перенес это на счет неожиданного появления нового не совсем уместного человека.
-А ты помнишь, друг мой Вова ты просил меня найти подработку для тебя несчастного солдафона, хотя бы так, на выходные, и я обмолвился вот об этом при Мусе. Он спросил хороший ты человек и ручаюсь ли я за тебя? Я сказал: "да, ты тот человек, с которыми я бы в разведку пошел! Я ручаюсь за тебя". И тогда он предложил мне, вернее себе... тьфу ты, тебе помощь. Понимаешь у нас людей бизнеса принято помогать друг другу. А ты же просто клад. Цены себе не знаешь! И такие люди сейчас всем нужны. А где им - работодателям найти сегодня, в наше страшное время, человеческий продукт, выпущенный еще в Союзе и кроме того со знаком качества? Все больше и больше душевный брак и умственная некондиция. Хотя, и, правда, наверное, техническое задание на выпуск человека сейчас поменялось. Самое главное, никакого контроля нет. Но все предпочитают надежную старину кого-то вроде нас с тобой! Старый конь борозды не портит! -
И Сергей азартно подмигнул, рассмеялся и выпил рюмку без всякого тоста и приглашения последовать за собой и после даже не закусил. Фальш всей ситуации почувствовалась Родионовым, оцарапала острыми краями недоумения его душу, но он был тоже уже немного пьян и реагировал, молча, с холодным интересом зрителя, а что, же будет дальше? Куда эта тропинка позовет его за собой?
Музыка, полумрак, мерцали огоньки гирлянд, отражаясь в столовой посуде, в рюмках. Приятное тепло волшебного опьянения, понесло Родионова на своих крыльях, все дальше и дальше, расслабило его. Владимиру из частых рассказов Волкова, не понимающего до сих пор, как же так легко он зарабатывает все эти деньги, тоже со временем стало казаться, что там за воротами КПП, где кончается армия и начинается свободная от формы и дисциплины гражданская жизнь, деньги ждут каждого, кто захочет работать. Эти деньги там лежат прямо под ногами. Валяются и ждут, кто бы их наконец-то с земли взял и поднял. И надо лишь легонечко нагнуться, что бы их поднять, как поднимает деньги его жена Света, работающая в медицинской частной фирме. Как делает это и Волков с его военным образованием и офицерским умом. Этому способствовало и то, что он не понимал, почему раз Волков так много зарабатывает, то этого не сможет он? И как же так просто его собственная, а никакая-то там абстрактная жена Света зарабатывает так много? Если это могут все они, то почему же и другие люди, в том числе и он, бывшие не глупее первых уж точно, не могут зарабатывать, так же как те и ведь они и друг и жена, не напрягаясь ни сколько, легко, как казалось, словно играя, получают эти проклятые деньги. Конечно, эту легкость он преувеличивал, а чужой труд попросту недооценивал.
Волков невозможность конкретного человека зарабатывать, всегда объяснял только одними и теми же качествами этого человека - его собственной ленью и глупостью. По его мнению люди боялись сделать первый шаг в силу своей совковой психологии, внушенного им страха и опутавших цепей привычек, которых они не могли никак преодолеть. И поэтому злобно шипели на тех, был успешен, и, обвиняя с ходу их в воровстве, не признавали за большими деньгами, какого-либо достойного труда или занятия.
-Понимаешь, - говорил Сергей Владимиру:
-Русский человек это типичный совковый совок. Он безынициативен по своей сути и пуст по содержанию. Его поставишь, будет стоять, посадишь, будет сидеть. Сам себе не вытрет текущие из носа сопли. Привык полагаться на авось. Придут татары или не придут? Сожгут или не сожгут его поля и дом? Стоит или не стоит ему работать, а ведь кочевники все равно придут! Что наш человек привык ждать? Ждать, что все ему принесут на блюдце с золотой каемочкой. Что все за него сделает Василиса Прекрасная в зеленной шкуре квакающей лягушки и сарафан сошьет и дворец построит. А золотых рыбок больше нет. Они закончились. В Союзе их выпускали номерными сериями, без брака, все больше по ГОСТу, а в России лавочку то быстро прикрыли! Баста! Все, всё мол, ему должны. Но, никто, никому сейчас, ничего не должен. Все долги прощены и списаны со счетов. Время такое, да гнилое, да страшное. А мы все как Емеля на печи, ждем и ждем у моря погоды, а Илья Муромец полжизни проспал, а Обломов и прочие, что про них вообще говорить? Не охота даже говорить. Вот вам и образ национального героя вырисовывается на генетическом уровне. Не зря же раньше генетику запрещали, - продажную девку империализма. -
-А, что у нас инициатива в Союзе крепко имела инициатора. Ему, нашему совку внушили еще в его раннем солнечном детстве, когда он из носа ковырял пальцем козы, и вытирал их об свои штаны; так как Стаханов работать, добывая уголь, глупо. Потому что была уравниловка. Нельзя было быть богатым, все знали - богатым быть плохо. Не просто плохо, а очень плохо. Просто так вот много работать это хорошо. А вот много работать и быть богатым плохо. Богатый всегда вор, подлец, дурак! Посмотри, как все было в Союзе. Богачи в каждой книжке, какую не возьми это ленивые тупые подлые уроды, а их обманывает легко, играючи эдакий такой Ходжа Насреддин, маркиз Карабас, и даже не человек, а какой-то овощ с грядки - Чиполлино. Этого тупого недалекого богача ненавидит весь мир, он источник вечного зла. Его душа давно в сейфе у дьявола! Но остается один неразрешенный никем вопрос - если вы такие умные, то почему, же вы такие бедные? А ведь если смотреть по-настоящему, то богатый человек он редкий труженик, он работает день и ночь и копит заработанные им деньги. Где-то да, рискует, где-то выкладывается на полную мощь, где-то ночами не спит, и все получается у него в конец концов. А тут какой-то луковый Чиполлино или бездельник Насреддин нагло смеются над ним над его трудом, над его бессонными ночами и что? Это культ труда? Нет, это совковый культ безделья! Да на капиталистическом Западе вообще они работают день и ночь эти богатые, они двигают прогресс и науку вперед. Это умные, чрезвычайно энергичные люди. А наши совки будут долго сонно рассуждать, как правильно им жить, или не жить, как зарабатывать можно деньги или нельзя, и самое главное лежать всю жизнь на диване, спрятавшись, под книжкой по научному материализму вприкуску с бутербродом. И завидовать трудяге - соседу, что бы потом втихаря поджечь из черной зависти его дом, это норма. А ты Вова знаешь, деньги не пахнут!-
Эта фраза: "деньги не пахнут" прочно застряла тогда, после этого разговора в голове Родионова надолго. Что это значит? Все-таки что именно он хотел сказать этим "деньги не пахнут"? Владимир даже к своему стыду потихонечку пока никто не видит, нюхал купюры и определил для себя какой-то странный специфический, но приятный запах денег. Может так пахли его деньги? А чем пахнут деньги Волкова - нефтью или рыбой, которые он продает? Тогда ароматные деньги Светы должны пахнуть косметикой? Но почему они оба это не знают, просто уже больше не чувству ют?
"Как же не пахнут!" - подумал тогда он: "Пахнут, очень даже, пахнут!"
В речи Волкова проскользнули волнение и легкая оговорка: слов тебе - себе. Это было как-то даже очень по Фрейду. И не прошло для полковника мимо, а зацепило его. Так все же тебе или мне?
Честно говоря, он был готов на подработку в частной фирме, а может даже уже созрел на увольнение? Собственно говоря, почему бы и нет.
5
На самом деле сам Волков был глух к той просьбе, и никого не просил, ни о чем. Мало того он даже забыл об этой просьбе своего друга, удрученного постоянными упреками жены, которая клевала Владимира, что "уже давно непонятно кто в их доме мужчина", обзывала примаком, полным неудачником. Это вызывало в нем мучительное чувство тревоги, нараставшее со временем, разрушавшее его изнутри. "Есть такая профессия Родину защищать" говорил он сам себе. И уже не верил. Кто такая его Родина? Это коммерческие ларьки, размножившиеся как клетки раковой опухоли, по всей Москве, проникая в ее больное тело там и тут. Черкизоский рынок, выросший нарыв? Барыги наперевес с клетчатыми сумками? Накачанные бандиты в красных пиджаках или спортивных костюмах, щелкающие семечки и крутящие ключами вокруг пальца от своих иномарок и уничтожающие таких как Родионов презрительными взглядами свысока? Убогие пенсионеры, собирающие бутылки по паркам и помойкам? Всех их надо защищать и почему ему?
Но произошло такое, что внезапно напомнило Сергею о просьбе друга, представило ее в новом, до сей поры невиданном свете. Две недели назад на служебном авто, он по дороге из фирмы въехал в черную девятку на перекрестке. Виноват был, конечно, он сам. Но и девятка, пользуясь гололедом, легко, словно даже нарочно подставила под удар свой зад. После аварии из разбитой девятки вылезло трое, и все они оказались чеченцами. Лихие джигиты тут же прижали незадачливого Сергея, отобрали у него документы, пригрозили в случае чего оружием и "поставили его на бабки". То, что раньше для него звучало как фраза из кино про бандитов, пришло в теперь его жизнь. Оно пришло без стука и звонка, выбив дверь входную ногой, и грязными ботинками стало топать все самое ему дорогое.
В жизни тоже оказываются, были такие же драматические как в фильмах фразы типа "поставить на бабки". Жизнь питала искусство. При всем при этом сумма "бабок" была так неожиданно огромна, что на нее можно было купить еще три таких новеньких машины как девятка кавказцев. Как они калькулировали причиненные убытки, было не ясно. Может, сказывались плохие оценки бандитов в школе? Но таких денег у самого Волкова не было. Одно дело форсить перед другом купюрами национальной валюты, другое дело сразу выложить такую крупную сумму. Чеченцы закрепили свои внушения увесистыми ударами в лицо и по корпусу Волкова и скрылись с места аварии. О таких ситуациях Сергей кое-что слышал, это был наглый наезд с очевидной целью вымогательства со стороны кавказских бандитов, обнаглевших от вседозволенности. В милиции он связей не имел и сразу понял, что те всем случившимся с ним заниматься просто не будут. Заявление от него, конечно, приняли, но, то ли там тоже ждали от него денег, то ли просто уже тонули в потоке текущих уголовных дел. И принимавший заявление Сергея сотрудник органов равнодушно отреагировал на его слова, что ему угрожали смертью, ответив мол: "когда вас убьют тогда вот и подходите к нам". Никто не спешил искать бандитов, никто не давал какой-либо охраны. В отделении даже завалявшейся надежды на справедливость и то для него не нашлось.
Для органов это было обыденность, у сотрудников имелись свои проблемы, что читалось в полных нескрываемого равнодушия взглядах, усталых глаз. Волков понял, что его дело было каким-то рядовым, привычным для них, но абсолютно их не интересующим. Все сообщенное им было стандартно записано на бумаге, оформлен протокол, после чего ему показали фотографии немного похожих на тех, но все-таки незнакомых Сергею кавказцев. Когда же он их не нашел на предъявленных ему фотографиях, то с злой усмешкой сотрудник органов сказал ему: "ну да, их всех не учтешь, они все время меняются, одни уезжают, другие приезжают" и отпустил Волкова домой. Когда обшарпанные двери отдела МВД закрылись за его спиной, то он ощутил подступающий к горлу тошнотворный ужас. Государство в лице милиции больше ничем не могло помочь ему, и Волков оказался со своей бедой один на один.
Он посмотрел на фотографии своей дочки и жены, которые всегда носил в своем бумажнике и почувствовал острую защипавшую сердце жалость к ним, так захотелось их спрятать, уберечь любой ценой от этого пугающего оскалом волчьей пасти, страшного мира. Он подумал о том, что можно продать все, бросить все к черту и уехать в далекую глухую деревню, где его никто никогда не найдет, там купить себе дом и забыть об этой хищной Москве навсегда, тихо почти не дыша жить там. А что может и правда?
Но бандиты затягивали петлю на его шее, они узнали даже домашний номер телефона Серегея и то, что тот написал на них в милицию заявление, позвонили, вечером, глумливо увеличив сумму в несколько раз. Они кричали в телефонную трубку, коверкая слова: "Ты чего ни понял? Готовь деньги!". Назначили ему время и место. Это звонок окончательно сломил его, лишил покоя, даже собственный дом престал быть место где, закрыв дверь можно было бы, отгородится от внешнего мира. И стало ясно, что никуда от них он уже не убежит, они найдут его везде, даже на краю света.
Волков даже прикупил оружие у знакомого, но от тяжелого боевого ствола в кармане ему легче не стало. В машине бандюг он видел укороченный АКМ на заднем сидении, да кто он такой против них со своей жалкой пукалкой? Сергей отправил жену, и дочь к матери на другой конец Москвы. Тогда он, было, набрал номер Родионова, и, услышав его голос в трубке, подумал, чем, же полковник-то сможет ему помочь? Разве тем, что сдохнет рядом и Сергею будет не так скучно?
Приятель контрразведчик сохраняя вежливость, неожиданно в помощи отказал, ссылаясь на то, что Сергей теперь в бизнесе и там у него есть его собственная крыша. И пусть она эта крыша и впрягается за него, мол, у них в контрразведке есть свои объекты, с которыми тоже приходиться работать, в том, числе и в этом сложном направлении. Но к счастью на работе его коллеги-бизнесмены быстро его успокоили, когда он был уже на грани нервного срыва и даже в порыве страха думал повеситься, что бы отвести беду от семьи. Ситуация грозила потерей всех сбережений, машины и квартиры, которые у него были.
Оказывается крыша фирмы Сергея, были тоже чеченцы, а именно тот самый Муса. Ему сказали как того найти, позвонили и попросили Муссу принять Волкова по важному делу. Муса равнодушно бросил в трубку: "пусть приезжает, поговорим".
Волков быстро нашел горца в его небольшом офисе, занимавшем весь первый этаж похожего на особняк здания. Располагался этот офис "крыши" в самом центре Москвы, на тихой узкой улице, почти в двух шагах от кремля. Перед зданием офиса во дворе у входа, заставленного грязными машинами образуя живой кружок, на корточках сидели кавказцы, похожие на терзавших его бандитов, как будто вообще они были все на одно лицо. И Волков ощущая, что его душа уходит в пятки, ноги стали ватными и непослушными, невидимкой, почти не дыша, прокрался мимо них, старясь не привлекать к себе ни малейшего внимания. Парни его и не замечали, увлеченные разговором, они лишь чуть на мгновение, цепляли его случайными равнодушными взглядами, скользящими куда-то мимо него и сквозь, так как будто его и нет, и не было для них совсем, и только он сам и придумал себя, по случайной ошибке поверив в это. Горцы на своем родном непонятном языке эмоционально общались, громко смеясь и жестикулируя. Сергей от страха перед ними даже снял с предохранителя свой пистолет, и, проходя рядом, крепко сжал рукоятку спрятанного глубоко в кармане пальто, оружия положив указательный палец на курок. Если что, он решил сразу стрелять! Вторая запасная обойма лежала в другом кармане, и патронов было предостаточно.
Муса неожиданно оказался простым воспитанным и даже внешне добрым человеком, совсем не похожим на угрожающих ему отмороженных бандитов. И в отличие от милиции, в своей помощи испуганному Сергею он не отказал, спокойно без всяких лишних слов заявив, что все уладит сам. И на следующий день Муса приехал к месту запланированной встречи почти одновременно с Волковым. Он приехал совсем один, без всякого сопровождения или охраны. Место встречи - глухой пустырь был частью апокалипсического пейзажа раскинувшегося на территории заброшенного старого предприятия. Пустырь окружали с одной стороны, покосившиеся пустые ангары без крыш и ворот, в которых завывал ветер, с другой - обваленный кирпичный забор и огромные кучи всякого мусора. Все вокруг было серым и казалось безжизненным даже навалившееся сверху тяжелое свинцовое небо. Искалеченный черный остов выгоревшего легкого автомобиля так похожий на обглоданный скелет погибшего монстра посреди пустыря завершал эту печальную картину, напоминая всем об извечной изменчивости бытия. А их уже ждали. Вымогатели своего земляка узнали сразу, едва увидев, так же как и он их. Все тут же вылилось во взаимное приветствие друг друга, живое обсуждение каких-то общих дел, как будто произошла долгожданная встреча старых школьных друзей, и непонятным оставалось только выбранное для нее место. Все обнялись с Мусой, но при этом подчеркивая своим поведением, уважение к нему как к безусловно старшему и даже проявляя покорность. Муса что-то им неспешно объяснил, и они дружно закивали ему, при этом зло, поглядывая из-за его спины на одиноко стоящего в стороне и нервного курящего Волкова. "Тут они меня и закопают в мусоре без всяких свидетелей. И никто никогда меня не найдет!"- думал он, и даже прикосновение к холодному металлу оружия упрятанного глубоко в пальто его совсем не успокаивало его нервы. Лишь хотелось одного - вернуть время вспять, просто поехать в тот день по другой улице, или по ней же но в совсем другое время, и тем самым разорвать навсегда прочную цепь случайных обстоятельств, на аркане которых его затащило сюда в это безрадостное место. Так давящее на психику, место, откуда хотелось убежать, не разбирая дороги и не оглядываясь назад, а потом забыть все что случилось, навсегда, вычеркнув вместе со страхом все это из своей памяти. Затем уже бандиты что-то рассказывали Мусе, и тот в свою очередь кивал им. И когда, обменявшись рукопожатиями, все наконец-то стали расходиться к своим машинам, единственное, что было очень неприятным, вымогатели все-таки помахали Сергею руками: "эй ты живи пока", и уехали. Все самое страшное закончилось.
Волков выдохнул, и стал пытаться поставить на предохранитель свое приготовленное к бою еще вчера оружие. Пистолет у него пролежал два дня на изготовке прямо в кармане пальто. И вот Сергей пытался, сковырнуть эту собачку предохранителя назад мокрой дрожащей от волнения рукой, не извлекая оружие из кармана. Не мог же он махать сейчас стволом перед носом чеченца, и как бы это все смотрелось? И к чему бы привело? А с предохранителем у него никак не получалось справиться. Муса как-то странно посмотрел на Волкова, наблюдая этот нелепый танец вокруг его руки, словно застрявшей в кармане, и ничего, не спрашивал. Может, подумал то, что тот ищет в кармане зажигалку, что бы прикурить, а она провалилась в подкладку через дыру в дне кармана, и даже протянул ему свою. Сергей прикурил сигарету предательски трясущимися от волнения руками, дрожь пальцев не прекращалась. Он испуганно затянулся и чувствовал, как дуло повернувшегося в кармане пистолета вдруг уперлось ему через ткань подкладки пальто и штаны прямо ему в бедро. Не хватало случайного выстрела из-за нарушенных правил безопасности обращения с огнестрельным оружием. Покурив, бизнесмен ощутил, что ему стало как-то легче. Вытянул бледные пальцы пред собой - предательская дрожь уже улеглась.
"Как все это глупо", подумал тогда он. Глупее быть не могло. Заряженный ствол, без предохранителя. Стоит неловко упасть поскользнуться, а вдруг он выстрелит?
-Я так благодарен вам,- сказал Волков чеченцу, вытирая платком с лица выступивший пот. Страх, животный страх смерти теперь прочно поселился в нем, так же застрял сейчас этот дурацкий пистолет в его кармане. Только бы кавказец не об оружие не догадался!
-Сколько я вам должен?- спросил он и протянул "крыше" пухлый конверт, из другого кармана. Тот спокойно принял его, не открыв, молча, не благодаря Волкова, как само собой в этих делах разумеющееся.
- Этого хватит. Вы мне и так платите,- ответил бандит, убирая подношение в грудной карман своей кожаной куртки.
- А я посмотрю, чем вы сможете мне оказаться полезным!- сказал чеченец бизнесмену и поспешил:
-Ладно, хоп! Свидимся! -
Горец пристально глянул еще раз, на топорщенный карман Сергея и спросил:
-В кармане, что граната спрятана что ли? Ну, я же сказал, что договорюсь! Эй, что за люди! -
И смеясь, вытащил из своей кожаной куртки размерами с лимон, черный металлический шар. Из него торчал имеющий цилиндрическую форму небольшой серый стрежень детонатора и плоский рычажок, соединенные между собой чекой. Она, проходя сквозь отверстия в них, прочно удерживала их вместе, загнутыми наружу проволочными концами на одной стороне переходя в кольцо диаметром с палец на другой. Поверхность шара состояла из выступающих на ней квадратиков, окаймленных ровными углублениями-канавками. Бандит шутливо подкинул шар у себя на ладони вверх невысоко, и тут же поймав его, убрал обратно к себе в карман, как будто "игрушки" и не было. Конструкция Сергею была знакома. Волков сразу узнал в ней настоящую боевую гранату Ф-1, в просторечие так же называемую "фенюшей". Радиус сплошного поражения осколками граната имела около семи метров, но и на удалении даже двухсот метров вокруг не защищенный укрытием человек имел шансы получить серьезное ранение. После этой демонстрации, довольный сам собою и произведенным им эффектом Муса сел в свою машину, развернулся на месте и уехал, как ни в чем не бывало, оставив Волкова одного на пустыре.
Вечером, вернувшись, домой, жена и дочь, застали Волкова в ужаснейшем состоянии. Он пил водку на кухне один не закусывая, молча, совсем не чувствуя меры опьянения. Дома было накурено, чего он не позволял себе раньше никогда.
Дочь прильнула котенком, крепко прижалась к матери, обхватила в страхе ее шею тонкими руками, таким отца она еще не видела.
-А что с папой случилась?- на ухо ей прошептала она.
-Я сама ничего не понимаю,- покачала та в ответ головой, недоумевая.
Отправив дочь к себе в комнату, жена села напротив и видя, что с мужем что-то не так, заплакала. Стала его трясти, а он как тряпичная кукла, поддавался ее напору, не сопротивляясь ей, был покорен и тих. Она дала ему пощечину, другую. В ответ он что-то ей мычал, раскачиваясь на стуле. Потом она сразу бросилась его жалеть и целовать. А затем, уложив мертвецки пьяного мужа спать, по женской привычке, обыскивая его карманы, супруга нашла в там пистолет и целую обойму. И именно тогда впервые она решила для себя, больше ничего у мужа, никогда не спрашивать, а на всякий случай откладывать деньги, утаенные ей из общего бюджета обязательно в долларах на черный день, как стало внезапно ясно ей, вполне возможный теперь в их совместной жизни.
И вот спустя неделю Муса сам отыскал Сергея, узнав про то что его друг является полковником генерального штаба, и попросил того их свести для дела. Что за дело, для чего, зачем, почему, он даже не объяснял, но одной этой просьбы прозвучавшей как приказ для Сергея уже было более чем достаточно. Видимо чеченец собрал о бывшем военном всю информацию, прежде чем понял, зачем тот ему будет нужен. Что ж с мира по нитке.
Волков, опьяненный сознанием того, что смертельная беда отступила, и тяжкий груз свалился с его плечь, позволив ему дышать, полной грудью был готов на все. Он, тут поражаясь сам себе, угодливо вспомнил про обещанную когда-то другу работу. И было решено использовать это как предлог для будущего знакомства. Для чего это все нужно было Мусе, Волкова ни сколько не волновало. За эти дни он сломался внутри, оставаясь снаружи, то есть внешне все тем же человеком. Он двигался, шутил, работал как раньше, но словно бы уже что-то потерял навсегда, потерял свой внутренний покой, уверенность в завтрашнем дне, в мире вокруг. Иногда он вздрагивал от страха, когда ошибался, узнавая в совсем других людях этих бандитов, и радовался тому, что обознался и это были совсем и не они. И этот страх преследовал его, заставляя избегать незнакомых мест и опасных маршрутов. Нет, конечно, он стал совсем другим человеком, страх прочно поселился в нем, убеждение, что его жизнь это тонкая нить, которую может порвать даже чуть усилившийся ветер, прочно закрепилось в нем. Цена этой жизни грошь, так же как цена жизней его дочери и жены. А кому он вообще нужен? За Мусой стояла та сила, которая упрочивала существование Сергея на Земле, и совесть его умерла тогда же вместе с чувством уверенности в себе. А ведь еще не так давно он считал, что может все. Там в его прежней жизни в Союзе все случившееся было бы совсем невозможным, и теперь он признал, что стал никем.
Это стало его новой верой, новым своеобразным пониманием окружающего мира. А ведь когда ты никто, то зачем спрашивать у тебя о каком-то предательстве или о дружбе? О совести? Эти слова пустые обозначения того как мораль манипулирует людьми. Признав, что ты никто ты в эти игры уже не играешь. Такой человек больше не берет на себя ненужный груз лишнего, внушенной морали, пусть этим теперь страдают другие. Пусть они обманывают себя, напрягаются, изображая из себя кого-то, а он будет никем с холодным сердцем и свободой выбирать всегда только то, что ему нужно и удобно. Став никем Сергей отказался от самого себя прежнего, душевно превращаясь в огрызок человека. И это сделали с ним не эти всемогущие бандиты, ни мучительный ледяной до боли страх. Нет, он это сделал с собой он сам, только калеча, теперь признавая себя никем.
В этом заключалась одновременно и его сладко щемящая грудь обида падшего ангела на бога, на мир, обманувший его ожидания и новая свобода. Да жизнь быстро научила его, показав кто человек, на самом деле. Один из миллиарда таких же, как он людей из трепещущей плоти и крови, один из триллионов живых существ, населяющих землю, рвущих зубами с хрустом друг другу глотки в борьбе за свое существование, одержимых лишь одним - жаждой жизни. Только заглянув за край разверзшийся бездны, с замирающим сердцем, человек понимает, кто он есть. А другие пусть думают, что они кто-то, и растрачивая силы на это бесконечно убеждая других и себя в этом обмане придуманных и навешанных на самих же себя как камни на шею представлений об этом. А жить так, позволяя теперь с легким сердцем, не больше претендуя, не оправдываясь, это правильно и даже честнее. Жить став таким никем, принимая как свое собственное право делать теперь любую подлость или даже преступление, не терзаясь, стало проще честнее, правильнее, потому что не надо расходовать силы стараясь казаться кем-то. Вместо того что бы выжить в мире в котором ты никто, и все грубо толкаются локтями, ты стараешься, тратишь себя на эту железную маску морали, которое на тебя надело общество. Ведь в сущности люди в это овцы, которых пасут и стригут другие люди - пастухи, охраняют люди - псы как Муса, и жрут голодные люди-волки. Их кормят сказками как сеном, для того что бы овцы были заняты тем что старались быть кем-то? Они едят это травку наперегонки, тучнея все больше, наливаясь, покрываясь густой шерстью, а потом эта заботливая троица делит овцу на троих, ведь если нет волков, то зачем нужны будут псы, если есть свобода, то зачем нужен хозяин? Мораль лишь дешевый наркотик для бедных и слабых, чтобы они, забывшись в волшебных как сон галлюцинациях постоянного опьянения, не видели убогость всю невозможную хрупкость своего существования на земле. И тратили все свои силы не на борьбу за выживание, а на ложные ценности быть кем-то, что даже стало важнее в современной культуре и обществе, чем просто жить. Жажда это как подначивание дурака, что бы он доказывал что-то другим в порыве собственной важности, возведенной в смысл жизни, а на самом деле делал что-то нужное поймавшим его "на слабо" манипуляторам.
Ни совесть, не честь, не правда, ничего для тебе не нужны, если ты никто. И пусть те, кто являются кем-то, волокут за собой весь этот тянущий их на самое дно за собой, груз. Главный интерес это твой интерес и, в сущности, не обманывая себя тебе плевать на других, что там они говорят или думают. Это у них от слепой гордыни, что они сами есть кто-то. А если бы они были, ее отбросили, то поняли, что так устроен весь мир и искре жизни, легко вспыхнувшей и так же мгновенно погасшей, совсем некогда тратить время себя на это. Быть никем, как казалось Волкову, это была высшая честность признания мира таким, каким он есть.
"Ничего, ничего пусть тоже попробует на вкус настоящую жизнь, прикоснется к ней, как я! И может быть даже за этот урок он будет мне благодарен" - так сказал Сергей себе сам, подводя красную черту под все противоречивые мысли и переживания, охватившие его душу.
И все теперь, что касалось Родионова и Мусы, стало для Волкова выглядеть для него совсем иначе. Он делал то, что было надо ему, и на все остальное плевать. Его друг это лишь прячущаяся от жизни в кабинете генерального штаба как склизкая улитка в свое грязной ракушке, трус, которого презирает его собственная жена. И Волков возненавидел Родионова, тогда признался себе в том, что он всего лишь никто. И возненавидел еще больше, когда предал его Мусе, догадываясь о непростом интересе к полковнику у чеченца, подло соглашаясь их познакомить с помощью им же угодливо изобретенного предлога работы. И ненависть Волкова к полковнику заключалась в самом Родионове, так судорожно старающемся кого-то собой представлять, состоящего из принципов и традиций, но на деле являвшемся, по его мнению, еще большим ничтожеством в этой жизни, даже чем был он - Сергей. И поэтому Волков злорадно думал: плевать, что будет там у них, это не мои проблемы. Вполне даже может быть, он сделает Родионову этим услугу, открыв ему то, что не передать никакими словами, ту острую правду настоящей жизни, которая открылась ему самому, перемолола его внутри, но так окончательно и не убила.
И сейчас познакомив их. Он попросил разрешения удалиться, якобы ему срочно нужно позвонить по делам бизнеса куда-то и кому-то. А в результате просто сбежать! Сергей не желал знать, что чеченец хочет от его друга, да Муса в предварительном разговоре дал понять, что Волков будет лишним. Пьяной походкой он пересек зал и скрылся в темном коридорчике кафе. И в душном туалете открыв в раковине воду, бизнесмен заметил, как опять предательски задрожали его пальцы. "Это из-за Мусы" догадался он и этими нервно дрожащими руками стал пытаться закуривать. Сигареты падали на пол, спички ломались, и не горели. Когда давно лет десять назад так же испугавшись, он вымолил у кадровика решение исключить его из списка отправляемых в Афганистан. Но тогда он свято верил в то, что недавно родившаяся маленькая дочь является для этого вполне обоснованной причиной отказаться. И не думал даже, что на самом то деле он просто испугался. Кадровик тогда брезгливо взял подарок в размере пятиста рублей, накопленных им за время службы в Германии, и переложил личное дело Волкова в другую папку. А сейчас Сергей видел в зеркале свое лицо.
"Странно, но руки задрожали, только когда я ушел, почему так?" спросил он себя и только зашедший в туалет покурить паренек помог прикурить зажатую губами во рту Сергея сигарету. Он курил, разглядывая свое уже не молодое лицо в зеркале, стряхивал пепел в раковину, под струю воды текшую из открытого крана и ненавидел себя. Собрал в осушенном рту остатки слюны и плюнул. Слюна потекла по отражению на зеркале вниз, оставляя за собой след, и Волков понял, что это все его пребывание один на один добром не кончится и ему просто надо еще напиться.
6.
Родионов и Муса остались наедине за столом уставленным выпивкой и закусками. Чеченец не стал, не пить и не есть, вежливо отказавшись от застолья. Владимир не настаивал. Некоторое время они посидели, молча и наконец, горец все, обдумав у себя в голове еще раз, принялся за разговор:
-Сергей рассказывал мне про вас. Вы настоящий мужчина, воин, офицер. Но он говорил, что ваша жена зарабатывает гораздо больше вас. Что эта страна не имеет уже больше денег, что бы содержать и кормить своих воинов. Уже их содержат женщины? Простите меня за резкие слова, но я родился в горах у нас там прямые люди привыкшие отвечать за свои слова и говорить правду друг другу в лицо. Разве я вам сказал не правду? -
-Да это правда, - кивнул Родионов, не смущаясь его напором:
-А что толку в ней. Таков парадокс нашей жизни. Наша армия проиграла войну без единого выстрела. Перейдем к делу, вы мне хотите предложить работу?-
-Да ваша армия, - и тут же кавказец поправился:
-Наша с вами армия.-
"А может он тоже военный?" - выдвинул догадку Владимир и тоже как Волков страдает.
- Нашу армию предали ее командиры. Толстые и жирные генералы, и маршалы, трусливые как шакалы. Да это они струсили и продали нас всех. Нашу с вами общую страну, людей, свободу. Этой страны, которую я признаюсь, Аллах свидетель, я очень любил, уже больше нет. Она уже в прошлом. Несмотря на то, что мой народ несправедливо пострадал в ней, все равно мы чеченцы любили ее так же как и вы русские.-
"Ах, оказывается, он же чеченец", - понял Родионов:
-"И не на родине, а здесь в Москве? И он не знает, что скоро там случится. А может ему все равно? А что здесь бизнес, наверное, семья родные. Вроде человек неплохой Сергей сказал, и что общего у него может тогда быть с бандитами? Нет, на бандита он вроде не похож".
-Новые хозяева России решили, что народ им не нужен? Как и не нужна армия. Они все продали и пропили, эту страну, этот народ и людей. А скажите, кому вы служите полковник? -
-Я, России служу России,- отвечал на его вопрос Владимир, ковыряя вилкой в тарелке с салатом. Что он от меня хочет? К чему это все? Он хочет, что бы я уволился и работал на него? Угадывал полковник собеседника, и этот больной для него разговор вызвал в нем нарастающее внутреннее раздражение. Он сам часто думал о том же самом, но сейчас не хотел это обсуждать ни с кем, тем более с малознакомым ему человеком. А чеченец напротив словно читал его как открытую книгу:
-Скажите мне полковник, а что такое Россия?-
-Ну, хватит я не на экзамене, а вы не мой учитель! - возмутился полковник. Он и, правда, думал, что ответить. Россия это его дом? Его дом - квартира. Но эта квартира лишь квартира жены, которая ему и не принадлежит, как и сама жена. А когда без того разоренное государство сможет дать обещанное жилье, большой вопрос! Семья? Это обломки прошлого, которые просто волны жизни пока согнали в кучу, будет любой шторм, и их разнесет в разные стороны, если конечно не успеет прежде наступить старость. Они с женой живут так по инерции уже давно, они просто чужие друг другу попутчики, сожители, а семейная жизнь их катится никуда, в бездну. Служба? Да как только он уволится, а это рано или поздно случится, его тут же забудут, незаменимых людей нет, и через год там даже не вспомнят его, забыв, что он был такой. Может, кто-то и будет рассказывать: "что служил тут такой полковник, но имя уже не помню". В историю он не войдет, он навсегда останется там за гранью, где кончается историческая личность, такая как Ельцин, Горбачев, Грачев или Гайдар, даже такая как Дудаев. И останется тем, что описывают как многоликую общность, обозначая ее офицерским корпусом, армией, страной, не имеющая для истории имен и фамилий людей ее составляющих. Сын? Да сын, но он живет сам по себе, отдельно, у него своя жизнь. Он навеки часть его, он продлит его в бесконечность через своих детей. Но они им уже не будут. Так что осталось? Могилы отца и матери, Волков, одинокий генерал Петлицын и больше, наверное, ничего? Москва ему чужой пустой город? Так что это Родина? Вот у этого Мусы, наверное, Родина есть, это его многочисленная чеченская родня, возможно даже какой-то тейп, а если он с гор то это родное село, где живут все эти родственники, одних братьев, у него, наверное, штук пять. Да такое ощущение, что они все там между собой родственники. А русские, почему у них не так? Почему у него Родионова не так? И это очень печально.
-Вы служите России? Какой России? Ее нет! Это миф. Легенда из прошлого. Сказка. Есть куча разного народа рассеянного на огромном пространстве, половина которого себя русскими и не считает, пьющего сброда который весь мир не знает, куда теперь деть. Посмотрите на вашего Ельцина, это же позор? Как вы могли до этого докатиться? Возможно, если бы у вас был другой, стоящий правитель мы бы вам поверили. Вас предали полковник. Вы никому не нужны. Ваша зарплата говорит вам только об этом. Вы профессиональный военный, офицер, высококвалифицированный штабист и получаете меньше чем поломойка, в фирме, где работает ваш друг! Это то, что нормально? Человек в любой момент, идущий на смерть по приказу и вдруг нищий оборванец на шее своей жены. Что вы можете купить на свою жалкую зарплату? Пальто вашего друга стоит как ваша годовая зарплата, а его машины вам вообще никогда не видать! -
Чеченец, на несколько мгновений замолчал, испытующе смотря в глаза Владимира:
-Ваша власть предает всех. Вы думаете, им нужны чеченцы. Цельная Россия? Да будь наша республика, просто жалким клочком горной земли на окраине России, они бы плюнули на нас, и забыли. Но там есть нефть и ваши хищные бизнесмены, грабящие ваш народ, хотят заполучить ее. И если бы даже им надо было бы убить для этого всех, нас чеченцев они не остановятся ни перед чем. Но сами эти трусы не воюют, они способны развязать войну, а воевать вместо них будут другие. Им нужна эта война, они беспрепятственно смогут присвоить нашу нефть. Эту нефть дал чеченцам аллах, и мы лучше умрем, чем отдадим ее. Вы же прекрасно знаете, что они вооружили предателей народа Руслана Автурханова. У него даже были танки, артиллерия! Знаете, кто сидел за рычагами этих танков, ваши офицеры, которые ради денег решились на эту авантюру. Им заплатили очень хорошо, ну не ваше же нищее государство им дало деньги из своего кармана? Их купили ваши воры. А это были офицеры и прапорщики ваших Вооруженных сил - танкисты. А когда мы разбили их, то, что сказало ваше министерство по-поводу этих пленных капитанов и майоров? "Мы не знаем, как они тут отказались!"- вот был ответ. Ваша власть запросто предала их, отказалась от них, и с такой же легкостью предаст вас!-
Родионов знал об этой отвратительной истории, как и многие он ощущал чувство отвращения к случившемуся. Офицеры и прапорщики Таманской, Кантемировской дивизий и курсов выстрел за хорошие деньги и обещания командования, согласились принять участие в том ноябрьском походе антидудаевской коалиции на Грозный под командованием Руслана Автурханова.
-Я все это знаю,- тихо ответил, раздражаясь все больше и больше этим разговором, Родионов, молоточком пульс застучал у него у виска:
-Конкретнее прошу, скажите мне, что вы хотите мне предложить?-
-Я хочу предложить вам деньги и работу, хорошие деньги и хорошую работу, достойные вас деньги! -
-Какую работу? Я должен как Сергей уволиться. Я не знаю смогу ли я так же успешно как он продавать?- засомневался полковник.
-Нет, вам ничего не надо такого делать, в смысле увольняться. Работа будет связана непосредственно с вашей службой. Платить буду хорошо,- и выложил из кармана на стол десять сто долларовых купюр. Одну за другой, как сдают карты из колоды, из объемной пачки появились деньги на пустой от посуды поверхности стола прямо перед Владимиром. Тот испуганно посмотрел на эти деньги, на тридцать серебряников Иуды.
"Вот так и купили его фарисеи",- подумал он, брезгливо, отодвигая деньги от себя в сторону.
-Мне нужны все копии документов об операции по введению войск в Ичкерию, которые есть у вас в распоряжении,- просто ответил чеченец на его недоумевающий взгляд:
-Я вам дам еще столько же и еще до пяти раз. Вы ничем не рискуете, вы ничего не теряете. Той стране, которой вы дали присягу уже нет. Мне нужно все. Мне нужна информация о составе частей, о командирах, о технике и вооружении. Адреса домашние командиров и офицеров этих частей. Планы, система связи, Ну вообще все. Чем больше информации, тем больше я вам плачу.
- Вы вербуете меня?- в недоумении спросил Владимир, а потом даже рассмеялся:
-Боже, как это оказывается все просто. Я знаете, всю жизнь думал о том, что однажды меня полковника генерального штаба будет вербовать какой-нибудь американский агент из потомков русских эмигрантов или там бывших власовцев. Он будет применять гипноз, телепатию, методы контроля сознания. А тут все просто и банально посреди белого дня меня гражданина России покупает с потрохами другой гражданин России. Так просто предлагая мне придать мою родину.
-То, что я гражданин России, это все лишь так сказать, вынужденная формальность, мой народ будет независим, он не хочет плыть на борту вашего гнилого лайнера, который вечно пьяный капитан так и норовит посадить на мель! -
-А вы не боитесь, что я сдам вас в ФСБ? -
-Я? Не боюсь. Не сколько. Это, - чеченец кивнул на деньги:
-Решит сразу все. Ну, конечно, может не такая сумма, тогда немного большая. Все в воле всевышнего. С вами или без вас мы все равно получим всю нужную информацию. Но лучше когда источников много. Как говорят у вас в России теперь: я рассчитываю с вами на долгое плодотворное сотрудничество. Подумайте, вы давали присягу СССР, а этой страны больше нет. По правилам поражения в войне ваш Союз расчленили на части, как мертвого барана на бойне.
-Не надейтесь. Я не продаюсь,- покачал головой Родионов. Напротив, невдалеке так же за столиком сидели двое мужчин, и полковнику показалось, что они следят за ними.
"Наверно это люди этого Мусы?" мысленно не вслух предположил он. А тот заходил как штурмовик пикирующий на цель, на новую атаку:
-Нет, вы пока конкретно нет, здесь дело другое, вас самого уже давно барана продали. А вы и не заметили, как это случилось. А продали вас с шерстью и потрохами. А вы, сидите на шее у женщины, которую не можете даже сами обеспечивать, как это делает любой настоящий мужчина у нас на Кавказе, и сейчас тут передо мной строите из себя какого-то благородного рыцаря? Ну, какой же вы мужчина? Вам не смешно все это самому? Вам не стыдно от этого? Ваша нищенская зарплата это, то насколько вы сами цените себя и насколько вас ценит ваша любимая страна! -
А ведь так же говорит ему и Светлана! Именно так - "нищенская зарплата", хотя не какая это не зарплата, это всего лишь "денежное пособие", в котором теперь почему-то так немного денег, и так много пособия. Что-то вроде пособия по безработице.
-Ваш гордый народ видимо так опьянел от полученной свободы, что теперь в вашей республике процветает бандитизм, похищения людей, работорговля, радикальный ислам, отличающийся особой кровожадной нетерпимостью к иноверцам! Чечня для чеченцев - вот лозунг вашей свободы? -
- Как вы русские говорите: лес рубят - щепки летят. Кажется так? Вот, к примеру, разве Сталин не был бандитом? Он грабил банки, называя это красиво - экспроприацией! Но он был революционер, боролся за свободу. Но разве в словах дело? Мы же знаем, что под этим кроется разбой и грабеж. С приходом к власти советское правительство отняло у помещиков и фабрикантов землю и заводы, а это конечно был тоже не грабеж? Или когда большевики без суда и следствия в годы гражданской войны, расстреливали тысячами "неблагонадежных элементов" из дворян, помещиков и офицеров, это все не преступления? Это революционная необходимость? Да революция поднимает всю грязь со дна общества, под ее знамена стекаются бандиты и преступники, но на данном этапе мы - патриоты Ичкерии, пока не можем от них отказаться. Мы вынуждены закрывать на них глаза. Мы слишком маленький народ, и они нужны нам для предстоящей войны за независимость против огромной России. -
Родионова всколыхнула подступившая к самому горлу, волна внутреннего негодования:
-Я служу своей Родине. Да я такой мужчина, какой я есть, таким меня воспитали родители. Да, наверное, по вашим понятиям я не никакой не мужчина. Но какая бы она не была эта страна - нищая, жалкая, любая, но она моя Родина. Родину как мать - не выбирают. И другой родины у меня нет, и уже не будет. У вас есть ваши горы, ваша земля, ваше небо - это ваша родина. У вас есть ваша правда. И у меня есть своя правда и Родина. Если моя Родина не может меня достойно содержать, то это я надеюсь, все временно. Потому что ей, сейчас очень трудно. Она болеет, болеет тяжело, страшно, но я верю - она все равно, как сотни, раз до этого было уже в нашей истории, она поправиться, выздровит, вот увидите. Встанет с колен. Смутные времена пройдут как болезнь, и все будет хорошо. Такие как вы надеются, что эта болезнь смертельна, но это их заблуждение. Так уже было. И знайте - это моя вера. Это как вера в бога, хотите в Аллаха или там в Будду. Вы это понимаете? И думаю нам больше не надо продолжать разговор на эту тему. Я не могу вам ничем помочь. Я знаю сейчас время такое, и вы легко найдете сотню другую офицеров, которые очень дешево продадут вам всю нужную информацию. Только поэтому я не считаю нужным сейчас вас задерживать. Это бессмысленно. Вы и, правда, откупитесь, чтобы не случилось. А я устал, и эти проблемы мне сейчас совсем не нужны. Вы пришли ко мне от друга, как друг, но если разобраться мы друг другу враги. -
-Да Советский Союз был моей родиной, но наша моя родина не ваша пропитая и проданная всеми Россия. Мы чеченцы не хотим, что бы ваши олигархи продавали наш народ, точно так же как продали ваш - за гроши и водку, и будем за свою независимость сражаться до конца. - хлопнул ладонью по столу Муса.
Родионов отрицательно покачал головой.
-Вы зря затеяли войну с Россией. Вас разобьют. Шансов нет. Рано или поздно!-
-Что ж вижу, я вас не убедил, а жаль. В той войне, что начинается мы, будем по разные стороны. Вы правы, мы покупаем ваших военачальников и чиновников пачками, они продаются нам удивительно легко. Мы покупаем в России оружие нашей армии, которое за вашей спиной продают ваши начальники. Вы меня признаться удивили. Я не сомневался, что купить вас не составит труда, я навел о вас справки, вы в тяжелом материальном и семейном положении, вам как воздух нужны деньги, и я вам предлагаю их, а вы не продаетесь. Что ж я уважаю вас. Таких как вы не так-то много осталось. Я не прошу Вас пожать мне руку, не надо. Просто прощайте. -
Он встал, пустыми холодными глазами волка оглядел зал, словно вывернул его наизнанку своим взглядом, и упругой походкой пошел к выходу из кафе, за которым скрылся, растворившись во тьме улицы. О Волкове даже и не вспомнил. Дверь за ним хлопнула, закрылась, словно горца и никогда и не было, и все случившееся был лишь только дурной пьяный сон. Только сейчас Родионов заметил, что деньги так и остались лежать на столе. Десять сто долларовых зеленных купюр подтверждающих то, что все это было и вовсе не приснилось ему. Он брезговал этими деньгами. На этих деньгах лежала печать проклятия, кровь людей, печать предательства. "Да уж деньги не пахнут!". Чем пахли эти деньги нефтью, кровью, порохом?
Один из тех, мужчин на кого полковник обратил внимание, встал, оделся и вышел следом за Мусой в ночь. Другой остался, наблюдая. Тут вернулся Сергей, еще более пьяный, чем когда уходил. Наверное, он пил один у барной стойки. А иначе где он так набрался?
-Ну что продолжим?- спросил невозмутимый Волков, присаживаясь.
-А этот, уже ушел? - он даже не назвал Мусу по имени, как будто ухе его и забыл - компаньона по бизнесу.
-Да ушел. А ты же все знал? Как же ты так мог меня так подставить? Ты что меня продал? -
-Чего ты, я вообще ни понимаю о чем ты?- злобно бросил в его сторону Сергей, - да ему было стыдно и от этого злость к самому себе, его переполняла. Именно из-за предательского стыда, которого быть не должно! Волков прятал глаза, пьяному так было сложно врать. Так не хотелось. Он попытался выкрутится, все сгладить:
-Тебе же дали работу? -
-Да дали, вот видишь, уже даже и заплатили!- Владимир кивнул на оставленные Мусой деньги, лежавшие на столе среди тарелок и рюмок как будто салфетки.
-Я был тебе должен. Вот бери все, теперь оно твое! Я думаю, этого хватит, что бы закрыть мои долги! Я что-то тебе еще должен? -
-Ты мне ничего не должен!- простонал Серегей. Ему хотелось напиться насмерть, что бы ничего не помнить и не знать, чтобы забыться. Убежать в пьяный сон из этого кафе, от мыслей и даже от себя самого. Он смотрел затравленным зверем, говоря взглядом другу: "ну что ты от меня хочешь?".
Родионов встал из-за стола, надел шинель, шапку и молча, не прощаясь, ушел из кафе и из жизни Волкова навсегда, так же как и Муса хлопнув входной дверью. На столе среди рюмок, посуды и бутылок по-прежнему оставались деньги. Волков вздохнул, выпил еще рюмку и взял деньги со стола:
-Какие мы гордые! Выше генштаба только солнце! - равнодушно пожал плечами он. "Но не пропадать, же им? Ладно пора и мне домой". И он знал, попроси его Муса сделать это снова и снова Волков бы поступил со своим другом точно так же, потому что все люди поступают друг с другом точно так же, а при определенных условиях и за хорошие деньги даже близкие и родные!
Волков подошел к барной стойке, он решил выпить еще алкоголя "на пасашок", так, что бы ему наверняка удалось окончательно напиться. Что-то внутри было не так, и это мешало ему, а душа настойчиво требовала покоя. По телевизору, висевшему над барной стойкой, показывали Ельцина и каких-то важных уже вроде бы даже уже примелькавшихся политиков в серых строгих пиджаках, говоривших умные речи. А бармен за стойкой, то ли запомнив Сергея, выпивавшего там минут пятнадцать назад, то ли перепутав его с кем-то, спросил:
-Все как всегда? -
-Все как всегда!- вздохнул Серегей, наблюдая картину на телеэкране. Изображение плыло в его пьяных глазах, но он, упорно сосредотачивался на нем, и ответил бармену машинально, даже поняв заданного ему вопроса. Тот догадавшись повернул голову, вытянулся, близоруко щурясь, грустно посмотрел на телевизор, и одобрительно покачав головой, согласился с ним:
-Все как всегда!-
И тут же налил клиенту в небольшой стакан из толстого прозрачного стекла, ароматного коньяка, положил на блюдце тонкие ломтики лимона и придвинул все это к Сергею:
-Все как всегда!-
А тот как бы произнося тост, кивнул ему в ответ:
-Все как всегда!-
И, правда, было все как всегда, были подлость и верность, трусость и дружба, любовь и долг - все это, как и было , так и осталось на своих местах, и ничего не поменялось в мире.
Часть вторая
Севастополь
1.
Снегопад закончился. Было уже очень поздно. Утомленная Москва гасила огни домов и уличных фонарей, кутаясь от холода в ночную тьму, замирала, затихала, ворочалась, словно бы успокаиваясь после суеты долгого дня, уже канувшего в небытие. Огромный мегаполис, уставший от забот, погружался в сон, накрытый мягким пушистым снежным одеялом. Снег лежал повсюду - на крышах домов, козырьках подъездов и опустевших московских улицах. Припорошенные белой пудрой молчали кусты и деревья. Зима расщедрилась на снег как никогда, высыпав с неба на город все свои запасы. Стало совсем безлюдно и тихо, и лишь редкие прохожие, попадавшиеся навстречу, как осколки прожитого дня, все по-прежнему куда-то торопились, спешили, мелькали мимо в непонятной суете, как будто безнадежно опаздывая, так странно похожие на заводные игрушки в своем бесконечном беге. И Родионов сам вдруг почувствовал себя такой же заводной куклой, начисто лишенной всяких чувств, игрушкой, которая механически ест, пьет, ходит на службу, что-то говорит и делает, но существует все больше по какой-то привычке, отстраненно наблюдая за самим собой и удивляясь тому, как это все так с ним стало. Где он, куда делся тот человек, которым он был прежде? И не находя его этого прежнего человека, он поражался собственной пустоте, как будто бы его душа как змея сбросила шкуру и уползла, а он и теперь есть эта сброшенная шкура, по ошибке считающая себя человеком. Но полковник тут же отбрасывал эту нелепую мысль, как снег с ботинка, так что бы больше никогда не возвращаться к ней.
И снег весело хрустел под его шагами, тротуары были не чищены, и, пересекая протоптанные дорожки из чьих-то следов, полковник спешил к себе домой как по мягкому белому ковру. И даже было немного жаль, что этот снег уже завтра к обеду люди и машины растащат, растопчут и смешают с песком и грязью, как любят они делать абсолютно со всем, что их окружает. И он думал о странной привязанности человека к чужим протоптанным дорожкам, которые он выбирает, даже если они ведут его совсем не туда, куда он в итоге желает придти. И загипнотизированные волшебством проторенных троп люди как заводные куклы упрямо бредут по ним, двигаясь никуда мимо своих целей и счастья.
Жизнь состояла из похожих друг на друга дней-близнецов одинаковых по форме и содержанию, различающихся только по числам не остающихся в памяти мелькающих календарных дат. А завтра надо было опять вставать рано и ехать на службу, так же как и вчера. Все было как всегда. В пустом вагоне метро он сладко задремал с этой мыслью, положив ее себе под голову, как мягкую подушку, так что даже чуть не проспал свою станцию.
В кухонном окне его квартиры все еще горел слабый свет, проникая сквозь голубые занавески во двор. Фонарь, повешенный на столбе перед входом в подъезд давно уже умер позабытый всеми. Распахнутой дверью подъезда играл холодный ветер, и она покорно под его порывами раскачивалась из стороны в сторону на проржавевших петлях, жалобно скуля. Оплавленная хулиганским огнем черная кнопка лифта, притаилась в своем углублении, сиротливая лампочка на ножке проводов под потолком едва мерцала тусклым светом - все было, как всегда. Ничего не менялось.
Нечаянной радостью вечера оказалось поджидавшее в почтовом ящике письмо сына. Жена никогда не заглядывала туда, всегда забывая брать с собой маленький ключ от этого ящика. Поднимаясь по лестнице к себе этаж, в подъездном полумраке, полковник торопливо раскрыл конверт и достал оттуда письмо. И тут же начал читать его. Тетрадные белые листы в клеточку вобрали в себя знакомый подчерк сына, как всегда ровный и разборчивый. Игорь писал родителям, что все у него хорошо, и служба протекает нормально. Сообщил, что собирается вскоре жениться, имя его невесты Лена. А подать документы в загс до нового года, как они хотели, у них не получилось, так как Игорь вынужден уехать в служебную командировку в составе полка, поэтому их роспись откладывается до будущего лета. К этому времени они, конечно, спишутся и созвонятся друг с другом еще много раз, и тогда все станет ясно. Но Игорь ждет родителей в гости в следующем июне, конкретно - дату он уточнит позже, сразу, как только они с невестой подадут заявление в загс. Для знакомства с Леной и празднования свадьбы родителям нужно будет приехать немного раньше, примерно за неделю и поэтому на весь следующий июнь матери и отцу, не надо ничего планировать другого. Сразу после свадьбы молодожены отправятся к ним, в Москву погостить на весь отпуск Игоря, который ему пообещали предоставить летом. Они с Леной живут вместе, в офицерском общежитии квартирного типа, где у них теперь есть своя "шикарная" комната с санитарным узлом и замечательной маленькой кухней. Его невесте - двадцать, учится она в медицинском институте, хочет стать терапевтом, "родить минимум трех детей и никогда с ним не расставаться". Жениться сыну, конечно, было пора. Но думая про командировку сына Родионов - старший с тревогой вспомнил, что самарский 81 полк в котором служит его сын входит в состав мобильных сил. И этот полк привлекается к участию в военной операции и уже в декабре в составе армейской группировки будет введен на территорию Чеченской республики. Но почему разговаривая по телефону две недели тому назад, Игорь, ничего не сказал обо всем этом ему, своему отцу? Скорее всего, наверное, еще не знал или просто не хотел расстраивать родителей? Нет, все же не знал. Он же понимает, что отец все равно обо всем и так узнает сам. Сын клеил будующее из простых понятных слов, нанизывал свои планы как бусины одну за другой на нитку судьбы в прекрасное ожерелье. Этим ожерельем должны была стать его счастливая жизнь. Но Владимир почувствовал, что нитка у ожерелья Игоря была непрочной, могла порваться, и, бусы планов рассыпятся, покатятся в разные стороны несбывшимися мечтами.
"Вот так командировка",- подумал полковник, пряча встревожившее письмо к себе в грудной карман: "Нет, буду ничего говорить пока Светлане, ей не надо знать лишнего. Что-нибудь совру, придумаю. Иначе будут лишь пустые волнения и никому ненужные слезы. Волнения всегда напрасны". Наверное, ему надо самому вмешаться в эту ситуацию - позвонить пока еще не поздно в Приволжский военный округ. Игорю не надо никуда ехать - так будет лучше для всех. На его долю еще хватит войны. Время сейчас непростое, а жизнь не стоит и ломаного гроша. Никто не кому стал не нужен, каждый выживает, как только может. Умирать за Родину сегодня не почетно, не подвиг, а очевидная глупость. Он же может легко поднять трубку телефона и попросить окружное командование, и никто ему не откажет ему в просьбе. Всего-то лишь надо поменять одну ничего не значащую фамилию командира мотострелкового взвода на другую. Эта такая мелочь. Но каково, будет его сыну, если тот узнает, что его отец у него спиной тайно решает его судьбу, не спрашивая мнения самого Игоря и не считаясь с ним. И каково ему самому, полковнику генерального штаба, знать, что какой-то другой лейтенант, такой же еще молодой и полный надежд, поедет вместо его сына в Чечню? Что этот парень, чем-то хуже, чем его сын? Чем другие тысячи безымянных солдат и офицеров, брошенных рукой судьбы в пекло войны? А у этого лейтенанта который вместо Игоря, наверное, тоже есть любящие родители, планы, жизнь, мечты и надежды - все как у всех. Да так сложились обстоятельства, и глупо на это сетовать, так закрутилась рулетка судьбы, и "роковое число" выпало, на долю сына. Точно так же слепо избрав многих прочих сыновей, мужей и отцов. Но так ли уж случайно?
Владимиру вспомнились слова отца: "Настоящий офицер сам не куда сам не просится, но и, ни от чего что ему предлагают, не отказывается". Вот и его Игорь поступает теперь точно так же, правильно.
Все конечно, это правильно. Быть таким вот правильным, жить по совести хорошо, но не сейчас. Кто же, в это время живет правильно, по совести? Идиоты, вроде них Родионовых? Вымирающие как могикане. Другие люди, другой лейтенант - все это конечно понятно, но стоит ли переживаний? И почему он, должен думать о них? О каких-то чужих, не знакомых людях? Да кто они ему такие? Зачем они вообще ему нужны? Зачем забивать ими голову? Что и так забот мало? Ведь эти люди это те самые серые существа, увлеченные лишь сами собой и своими заботами. У них Родина часто неотделима от собственного кошелька. Разве они в свою очередь думают о нем? А кому еще в этом мире кроме него самого нужен его сын, может быть Ельцину, Гайдару, Черномырдину, или пресловутой Родине? Из Родины-матери, превращенной в последние годы в дешевую проститутку на Тверской? А может об Игоре позаботятся умники из Кремля, сначала накачавшие Чечню оружием, а теперь решившие вдруг показать чеченцам свою военную силу за счет таких вот ребят как его Игорь? И эти ребята - горсть мелочи разменных монет брошенные на стол политической борьбы. А как же бесправные, словно отбывающие срок заключения срочники, сплошь жители полузаброшенной периферии огромной империи, которые просто не смогли откупиться от призыва.
Родионов вспомнил сына совсем еще маленьким, русоволосым мальчиком с огромными зеленными глазами, в которых умещался весь его мир, старательно склонившегося над школьной тетрадью, такого родного до слез, теплого, еще сладко пахнущего молоком, живую частичку самого себя. Его розовые маленькие ладошки с короткими пальчиками были все в синих точках и черточках, перепачканные шариковой ручкой. Владимира умиляли нежно-розовые полупрозрачные пластиночки аккуратно подстриженных ногтей. А как он тогда любил брать его детскую маленькую руку за запястье, и проводить внутренней стороной пухленькой ладошки себе по щеке чувствуя прикосновение его нежной детской кожи к своему лицу. И у него вдруг чувствительно кольнуло сердце нечаянно вырвавшейся наружу тревогой, из смутного волнения вдруг приобретшей явные очертания будущей беды.
Но все-таки так мерзко сознавать свою неправоту, ведь у парня, который отправится в Чечню, вместо Игоря тоже есть любящие родители, а может быть и жена, и даже маленький ребенок. И вот этого ничего не подозревающего офицера неожиданно вызовут в штаб части, где вручат выписку из приказа, и он примет у недоумевающего Игоря технику взвода, личный состав, и имущество. И все в полку будут, догадываться о всемогущем отце из Москвы, презрительно шептаться за его спиной. Хотя какое, в сущности, ему до них до всех дело? Да пусть говорят что хотят, главное - уберечь сына от напрасного риска, от слепой смерти, всегда наобум выбирающей своих жертв. Хотя бы только для того что бы сказать самому себе - как настоящий отец я сделал для сына все, что только мог, и мне не в чем будет себя упрекать.
Почему ему должно быть дело до них, до каких-то чужих незнакомых людей, которых он и знать то не хочет? В нынешней жизни каждый сам за себя и каждый делает все, что может только для себя. А именно в этом случае он может сделать! Стыдно? Вон был друг Серега и тот его продал, легко и непринужденно, как продается при переезде из гарнизона в гарнизон старый шкаф. А вообще, какое ему, собственно говоря, дело до этого другого лейтенанта, до его родителей? И почему он все время должен думать о чем-то таком сегодня не вполне ясном и смутном как Родина, как другие люди и при этом постоянно испытывать угрызения совести? Вот если бы у родителей незнакомого лейтенанта была бы такая же возможность как у него отменить командировку сына? Как бы эти люди поступили бы эти люди? Сомневались? Он был убежден, что эти люди уберегли бы своего сына от риска, без сомнения и мук совести, и даже не мучили себя вопросом: а кто же отправится туда вместо него? Они бы сделали все, не задумываясь, с лозунгами: "после них хоть потоп", "гори, все синим пламенем".
"Время всегда одно и то же!" так говорил отец: "Время это оправдание для слабых людей, своей собственной слабости. Время лишь подчеркивает добродетель одних и пороки других".
А где же интересно сейчас дети всех этих властьимущих, - министров, депутатов, мэров, которые так хвастаются подаренной народу "свободой"? Больше похожей на милостыню, поданную убогому российскому люду стоящему на грани выживания. Эта опостылевшая всем свобода, которую так ловко в блестящей обертке обещаний подсунули доверчивому народу, взамен "совкового рабства, скинув с людей тяжелые цепи тоталитарного коммунистического режима?"
Новая элита страны, едва утвердившись на кремлевском троне, уже прочно вросла своими корнями в страну бесцеремонно высасывая из нее соки, маниакально уверовав в свою избранность, исключительность и поэтому в абсолютную непогрешимость. Неужели он - полковник, взрослый человек наивно поверит в то, что дети родных кого-то из них, этих Чубайсов, Гайдаров или Ельцинов, поцелованные толи богом толи самим дьяволом в макушку, выряженные в пятнистые камуфляжи сейчас трясутся в холодном военном эшелоне где-то на подъезде к Дагестану. Конечно, для них как головная боль не дающая спать по ночам, тень Сталина не в пример им, отдавшего двух своих сыновей на войну, один из которых старший Яков - лейтенант - артиллерист, погиб в немецком плену. Их дети для них святы как счета в иностранных банках, есть другие безмолвные и покорные, которых можно легко превратить в пушечное мясо своих призрачных авантюр! Для них Сталин это нонсенс ведь их власть это лишь вырванное ими право на блага в первую очередь, а не тяжелая ноша ответственности. А кто для них те другие, те тысячи простых безымянных ребят, ответа, за жизни которых у этой власти никто никогда не спросит? Кто парни недавно начавшие жить, и уже брошенные властью на войну, пожар которой она бездумно и раздула? Законы и правила созданы властной элитой для всех, но не для самой себя. Такая избранность всегда порождает отрицание законов человеческих, так как в ней лежит отчуждение от народа, а потом и законов божьих. Люди, опьяненные наркотиком власти, совершают преступления, оправдываясь собственной избранностью и, следовательно, непогрешимостью. И их, правда, на сегодня, - это лапша быстрого приготовления которую теперь вместо привычной пищи ежедневно жрут бедные люди, а на деле всего лишь плохо сваренная ложь для обманутого голодного народа. Все равны, но кто-то ровнее, - так обычно шутил по этому поводу Волков.
"У всех у нас есть теперь, есть своя Родина, все больше похожая, на заброшенную спившуюся русскую деревню, по уши тонущую в грязи. Деревню, на половину распроданную, с покосившимися старыми избами и худыми не дающими молока коровами, ангарами полными сломанной техникой в которые то и дело наведываются хищные помещики с вороватыми глазками, на пьяных мордах, шарящими вокруг, что бы им еще украсть тут за бутылку дешевой водки? А когда они, наконец-то все украдут то, несомненно, уедут к себе в Карловы Вары, заживут, цивилизованными людьми", - думал Родионов:
Стать офицером это был осознанный выбор сына. Зрелый выбор взрослого и ответственного человека, вполне способного самому распоряжаться своей судьбой. Таким Родионов всегда видел Игоря. Он сам одел на себя офицерские погоны, и теперь получил приказ, который должен исполнить. Игорь сам выбрал этот путь, никто его не заставлял. По окончанию училища он мог уволиться, видя развал армии, но все, же вопреки всему остался. И ни купили, же его призывы его московских школьных друзей, обещанная хорошая работа. А ведь можно было жить иначе! Вокруг полная Москва сплошь из этих мажористых детей - нагловатых самовлюбленных, которые живут безоглядно пьяной и сытой жизнью, предназначенной лишь для самих себя любимых. И им глубоко плевать на эту катящуюся в пропасть великую страну. Они живут не в России, а в Раше. Деньги вот их вера. Деньги вот тот бог, которому они поклоняются. Они даже в армии никогда служить не будут, закосят, откупятся, просто откровенно пошлют все повестки из военкомата куда подальше, а потом купят на папины деньги военкомат целиком с потрохами и архивами. Они же открыто говорят, что здесь в России все дерьмо, а в этой армии служат только одни убогие дураки. А настоящая жизнь лишь там, на Западе, далеко за пределами этой убогой вечно чумазой страны, которую разворовали и распродали их отцы. А его сын, который в тысячу раз их всех лучше и честнее, теперь поедет на войну, которую затеяли их недалекие родители. А в воздухе пахнет войной. Да именно войной. И его не обманут ни чьи слова. Сегодня он убедился лишний раз в этом. Его вербует посреди белого дня какой-то бандит. Нет, он позвоню, и сын станется дома. И сам сын даже будет здесь не причем. Его совесть будет чиста.
Но кто-то, же должен? И его Игорь, и эти парни, которые поедут туда с ним, и есть те самые "кто-то, кто должен". Должен, какое страшное слово для тех, кто знает ему цену. И они будут исполнять этот посрамленный другими оплеванный долг перед нищей Родиной, ставший просто красным словечком для большинства, такой фигурой речи, шаблоном, но по-прежнему для своего исполнения требующий не какой-то там покрашенной акварелью розовой водички, а самой что, ни на есть настоящей крови, которую проливают люди. Как все странно, какое разделение людей, общества, государства!
Но он, почему-то так и не позвонил. То ли дела закрутили в хороводе, то ли просто не смог снова преодолеть самого себя. Какое-то внутренне чувство гордости за сына остановило его, и он принял все происходящее таким каким, как оно есть. Бог сам расставит на свои места, - и бог расставил.
2
Жена давно стала чужой, неприступной Ледяной королевой, такой далекой и нежеланной. И все так стало у них с тех пор, как сын отверг ее уговоры и сознательно пошел по пути своего отца, выбрав вместо престижного московского вуза - военное училище. На выбор Игоря оказал влияние его прадед, дед Владимира - генерал-майор советской армии, погибший в годы Великой Отечественной войны. Человек не простой, но яркой судьбы, похожей на вспышку падающей с неба звезды.
Уже в шестнадцать лет он солдатом штурмовал Зимний, участвовал в Гражданской войне. В двадцать лет командовал полком, блестяще закончил академию имени Фрунзе, потом с отличием курсы офицеров Генерального штаба.
В 1936 году по указанию начальника Генерального штаба, где тогда он служил, дед подготовил доклад, высшему военному руководству, обосновывающий идеи массированного применения подвижных моторизованных сил для глубокого прорыва обороны, быстрого продвижения в тыл противника, перехвата его коммуникаций, окружения и полного разгрома врага. Доклад соответствовал разрабатываемой тогда идее глубокой операции видных советских военных теоретиков. Он бесстрашно вступил в спор с самим маршалом Тухачевским, занимавшим высокий пост заместителя наркома обороны. На вопрос где же в его докладе такие факторы успеха в войне как классовая борьба и подвиг, дед с присущей ему прямотой заявил, что классовая борьба не будет являться решающим фактором будущей войны. Как было уже доказано в ходе, того же Польского похода Красной армии в которую одинаково метко стреляли, и польские паны, и представители угнетенных классов, вместо того чтобы встречать ее пирогами. А подвиг он считает, как правило, следствием полководческих ошибок, война должна строиться не на подвиге, а на точном расчете штаба и военоначальника, и систематической подготовке войск. За подвигом, как правило, кроется либо чудовищная необходимость жертвы в силу объективных обстоятельств, либо чьи-то просчеты, а в худшем случае халатность. На войну нужно смотреть скорее не как на подвиг, а как на коллективную работу продукт труда сложного механизма включающего в себя всех от солдат до генералов. Это вызвало гнев маршала, но живое одобрение со стороны руководства страны.
Перед войной дед командовал стрелковым корпусом в Белоруссии. Жернова войны закрутились, набирая свои обороты, и затянули его, как и миллионы советских людей в беспощадную кровавую мясорубку. На Западном фронте в августе 1941 года генерал-майор Петр Кузьмич Родионов успешно командовал контрнаступлением своего корпуса, прорвавшего немецкую оборону. А когда вырвавшийся вперед стрелковый корпус был окружен превосходящими силами противника, то генерал, сохраняя твердое управление войсками, вывел своих солдат, глухими лесами и болотами по немецким тылам к своим. И генерал не сбежал, не бросил своих подчиненных, как делали некоторые командиры, которые оставляли на произвол судьбы свои окруженные части, превращавшиеся без управления, в вооруженную толпу, разбредавшуюся кто куда. Эти брошенные солдаты выбрасывали к дьяволу оружие, закапывали свои документы в землю, и, отчаявшись в конец, массово сдавались в немецкий плен. Но пока сохранялось управление, то даже попавшие в тяжелое положение части, лишенные боеприпасов сохраняли способность к упорному сопротивлению, которое своим ожесточением приводило в ужас немцев, с первый дней агрессии считавших русских первым серьезным противником на той войне. И каким бы не было безнадежным сложившееся на фронте положение, генерал всегда сохранял хладнокровие и выдержку. Беззаветная вера в него солдат помогла им совершить настоящее чудо, и когда корпус уже считали погибшим, то он, сохранив боевые знамена своих частей, вышел из окружения.
Петр Кузьмич Родионов был тяжело ранен в бою, когда поднял солдат в атаку при прорыве своего корпуса через линию фронта. И даже тогда задыхаясь от мучительной боли ран, нанесенных ему осколками разорвавшегося снаряда, генерал продолжил руководить боем, вдохновляя своим примером подчиненных. И когда командующего потерявшего сознание от тяжелой кровопотери бойцы, почитавшие его как отца, вынесли с поля боя, то он, придя в себя, потребовал вернуться обратно, и оставался в боевых порядках корпуса, пока он весь не вышел из окружения.
А в конце мая 1942 года, поправившийся после тяжелого ранения Петр Кузьмич, удостоенный награждением орденом Красной Звезды лично Сталиным, был назначен Ставкой на должность заместителя командующего Приморской армии, оборонявшей Севастополь.
Севастопольский оборонительный район был настоящей неприступной крепостью, одной из лучших в мире, и включал в себя многочисленные фортификационные сооружения опоясывающие город по суше и защищавшие его от нападения с моря. Это были великолепно оборудованные в инженерном отношении артиллерийские батареи и орудийные позиции, узлы долговременной обороны и подземные сооружения, служившие надежными укрытиями для личного состава и хранения запасов. К ноябрю 1941 года были созданы три сухопутных рубежа обороны проходящих вокруг Севастополя полукольцами один за другим, хорошо привязанные к местности, оснащенные артиллерийскими и пулеметными дотами, дзотами, валами, окопами, проволочными заграждениями и траншеями. Одних артиллерийских дотов было порядка семидесяти. Уязвимым местом оставались коммуникации осажденной крепости, проходившие по морю и воздуху. Операция по захвату города получила у немцев кодовое название "Лов осетра" и по-мимо штурма предусматривала жесточайшую морскую и воздушную блокаду Севастополя. Для этого противник применил авиацию. Восьмой немецкий авиакорпус фон Рихтгоффена прочно овладел крымским небом, не позволяя транспортным судам беспрепятственно проходить к городу, и доставлять туда грузы и пополнение. Лишь быстроходные корабли с мощным зенитным вооружением и подводные лодки могли ночью прорываться в Севастополь. Подвергавшийся атакам с воздуха Черноморский флот нес тяжелые потери.
Ранним туманным утром 26 июня 1942 года вместе с последним пополнением Приморской армии - 142 стрелковой бригадой, на быстроходном лидере "Ташкент" - знаменитом "голубом крейсере", прибыл к месту своего назначения генерал-майор Родионов. В самом разгаре был третий, ставший последним штурм Севастополя частями одиннадцатой немецкой армии. После длительных ожесточенных боев войска генерал-полковника Эриха Манштейна, наконец, достигли серьезного успеха - немцы овладели всей внешней линией обороны города. Этому способствовало колоссальная концентрация артиллерии, в своем распоряжении противник имел более двухсот артиллерийских батарей, почти сотня, из которых была оснащены крупнокалиберными орудиями, кроме того в боевые порядки немецких войск была передана и вся зенитная артиллерия. Оглушительные взрывы снарядов перепахивали позиции советских войск, буквально сравнивая с землей полевые укрепления, сливаясь с грохотом нескончаемой артилерийстской канонады.
Захват внешней линии обороны Севастополя дал возможность немецкой артиллерии обстреливать Северную бухту, это серьезно ухудшило морское снабжение города, под огонь вражеских орудий попал морской порт, причалы кораблей и фарватер. В сражении наступил переломный момент, хотя уже сам Майнштейн сомневался в успехе штурма, но его обескровленные части упорно шли вперед, продавливая своим напором советскую оборону. 27 июня зенитная артиллерия Севастопольского оборонительного района, оказалась без боеприпасов. Немецкая авиация, пользуясь молчанием сил противовоздушной обороны, безнаказанно с воздуха бомбила и расстреливала беззащитные советские войска. Обстановка ухудшалась. 29 июня с рассветом начался отход советских войск с передовых рубежей обороны, а к полудню пали Инкерманские высоты, и чудовищный по своей силе взрыв сотряс землю вокруг. Яркое пламя этого взрыва огненным столбом взметнулось вверх до самого неба, над погибающим городом - так были отступающими войсками подорваны склады боеприпасов в Инкерманских штольнях. К вечеру замолчала советская артиллерия в районе Сапун-горы, - закончились снаряды и оставленную Приморской армией высоту тут же занял наступающий противник. Немцы перебросили туда свою осадную артиллерию, и получили возможность обстрела района обороны во всю глубину. Советские войска откатились к окраине города. Ночью пришел приказ от командующего Северо-кавказским фронтом маршала Буденного - гарнизону сражаться до конца. Подтверждая этим самым отданную им самим еще в мае директиву, в которой говорилось: "Севастополь должен быть удержан любой ценной, переправы на кавказский берег не будет".
3
Все что случилось потом с его отцом, Иван Петрович Родионов узнал только в мае 1961 года, когда по какой-то странной случайности он получил приглашение от сослуживцев Петра Кузьмича на проходившую, тогда в Севастополе военно-историческую конференцию посвященную двадцатилетию начала героической обороны. На нее съехались многие участники тех далеких событий, в том числе и последних трагических дней обороны. На большой сцене зала на фоне огромного Ленина в президиуме восседали знаменитые герои Севастополя - адмиралы Октябрьский, Кулаков, снайпер Людмила Павлюченко, и многие другие, чьи славные имена были известны всей стране.
Как и все советские люди, Иван Петрович Родионов, тогда совсем немного знал о последних днях героической обороны. Все его познания ограничивались официальным историческим фактом, говорившим только о том, что 3 июля 1942г. советские войска, по приказу Ставки Верховного Главнокомандования оставили осажденный Севастополь и были эвакуированы на Кавказ. Чтобы не дать противнику помешать эвакуации, части прикрытия в районе Севастополя упорно сдерживали наступление врага, а тем временем по ночам производилась войск эвакуация на корабли. Руководя обороной войск прикрытия, - как было сказано супруге в похоронке, героически погиб генерал-майор Родионов Петр Кузьмич до конца исполнивший свой долг.
Конференция проводилась в здании Матросского собрания Севастополя, на ее начало Иван Петрович Родионов опоздал, смог приехать лишь к 18 маю на дни заседания, посвященные трагическому концу обороны.
В тот день было несколько докладов, в частности о роли Черноморского флота и авиации в обороне города, о применении немцами сверхтяжелых осадных орудий. Далее к 11 часам объявили перерыв, а когда Иван с него вернулся, конференция продолжалась очередным выступлением. С трибуны, установленной в центре сцены, докладывал об окончании обороны Севастополя лысый пожилой доцент исторического факультета столичного университета. Говорил он много, часто повторяясь, то и дело, приправляя свою речь цитатами классиков Марксизма-ленинизма, ссылась на исторические источники. Доцент бодро закончил свой доклад, густо пересыпанный цифрами и датами, шаблонной фразой:
- Основная задача защитников Севастополя сводилась к тому, чтобы как можно больше сковать на Севастопольском участке фронта немецко-фашистских войск и как можно больше уничтожить живой силы и техники противника. И эта задача защитниками Севастополя была с честью выполнена! По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля 1942 г. советские войска оставили Севастополь. Бойцы, командиры и раненые из Севастополя были эвакуированы. Ура товарищи! -
Закончив свое выступление, доцент в свойственной лекторам, манере снял очки, и оглядел зал, ожидая привычных заключительных оваций. Но их не было. Аплодисментов, тогда не услышал, никто. Мертвая зловещая тишина, сотен злых лиц, сотен горящих ненавистью глаз брошенная презрительным вызовом ему в лицо, сгустилась и тяжелым облаком молчания повисла над залом. А потом она расползлась, заполнив все его пространство, растворилась где-то между рядов в гневном нарастающем шуме обиды и негодования. Растерянный докладчик не зная, как ему быть, с взглядом полным надежды развернулся к президиуму, ища там хотя бы какую-то поддержку. Но обвешанные медалями и орденами суровые адмиралы лишь сделали вид, что все происходящее их совсем не касается, все так, же перебирали бумаги, как будто, спрятавшись за ними от гнева фронтовиков.
-Задавайте вопросы товарищи,- нашелся предложить залу лектор, и развел руками. Возникла пауза - никто ничего не спрашивал. Лектор уже было хотел ретироваться с трибуны, он сложил исписанные листочки доклада в красную папочку.
-А можно спрашивать прямо с мест? - прервав паузу, кто-то громко спросил из галерки.
-Можно,- даже обрадовался доцент.
Иван Петрович тогда сидел сзади, как раз на этой галерке, сразу за одной из дружных групп фронтовиков, составлявших большинство присутствовавших на конференции. Они достаточно грубо, прямолинейно, особо не стесняясь в выражениях, прокомментировали друг другу этот провальный доклад. Ветераны говорили едва слышным ему шепотом:
-Это все неправда. Нас предало и бросило наше командование, которому мы все так беззаветно верили. Может кто-то, наконец, хотя бы здесь и сейчас расскажет всю правду, о том, как мы голодные и израненные тогда умирали на скалах Херсонеса, все еще наивно веря в то, что нас не бросили, нас еще спасут. А немцы попросту нас закидывали гранатами сверху со скал, и со смехом мочились на наши головы. Не было питьевой воды и патронов, рядом умирали раненные лишенные всякой помощи. А этот лысый лектор из подмосковного санатория хотя бы представляет хоть на минуту себе всю ту бездну человеческого отчаяния, которую мы пережили, проклятые и обреченные на смерть и плен. Да здесь почти все фронтовики прошли через концентрационные лагеря. А скольких среди нас нет, скольких мы оставили там не похороненными у скал? Сколькие утонули в попытке уплыть от врага в море? А где были наши командиры, они сбежали и бросили нас! -
Натянутое струной терпение людей наконец-то лопнуло, прогремел первый громкий выстрел гнева в трибуну, - нервный мужчина из первых рядов вдруг вскочил и грозно потребовал ответа:
-А скажите вы нам, почему тогда наше командование и присутствующий здесь адмирал Октябрьский бросили нас, оставив почти сто тысяч человек Приморской армии погибать? Что неужели флот не мог вывести войска? -
Лектор растерялся, он начал платком вытирать вспотевшую лысину:
-О чем вы товарищи? Вот что пишет газета "Правда" от 4 июля 1942 года... -
И гудевший зал ожил, а по рядам взметая под потолок, снопы искр человеческого гнева пошла, полетела цепная реакция. И лектор замолчал, не решаясь читать дальше. А фронтовики вставали с мест, задавая вопросы уже не испуганному доценту, а сидевшим за столом президиума, покрытым красным сукном бывшим руководителям обороны Севастополя.
- Где была эскадра?-
- Почему нас раненных бросили?-
Звонкими хлесткими пощечинами по холеным лицам начальников севастопольской обороны зазвучали эти горькие вопросы фронтовиков, и оставались без ответа, упреками повисая в наэлектролизованном воздухе. Зал загудел, взорвался - то, что так мучило этих людей, так волновало их, так страшно рвало им сердца, все эти годы, требовало, своего ответа. Те дни страшного отчаяния, пережитые ими там, у скал Херсонеса, когда вся надежда была сосредоточена только на острие ищущего взгляда, устремленного на едва различимую в ночи, тонкую полоску морского горизонта вдали, где должны были, появиться силуэты плывущих за ними кораблей, прочно запечатлелись в их памяти. Эти обещанные корабли должны были принять их всех - раненных, измученных жаждой, страдавших от смерти, и увезти морем туда, где волны бьются о берег Кавказа. И даже унижения долгого плена не смогли заставить фронтовиков забыть все это пережитое в далеком июле 1942 года.
-Товарищ Октябрьский, я обращаюсь лично к вам, скажите, а Приморская армия тогда прикрывала, чей отход, вас и вашего штаба? Кроме вас кто еще был эвакуирован? - крикнула высокая седая женщина и вдруг громко зарыдала. А люди все со своих мест и возмущенно продолжали спрашивать:
-Да вы нас просто сдали в плен. А мы бы еще сражались! А как нам было без патронов, без снарядов, без надежды? Как? Многие плакали из нас тогда, не от страха, мы плакали от горькой обиды и отчаяния. Я видел, как наши офицеры от стыда за вас стрелялись. Как вы могли так?-
И вопросы не прекращались фронтовики поднимались, как еще совсем не так давно бесстрашно они поднимались под огнем врага в атаку, и вопросы становились все более страшней. И Родионову тогда приоткрылась страшная правда гибели целой армии .
-А кто отдал приказ на взрыв Инкерманских штолен? Взрывая артиллерийский морской арсенал вы, случайно или намеренно, в штольнях уничтожили госпиталь, с тремя тысячами раненых! Там еще были цеха по производству снарядов, мин и ручных гранат, ремонтные мастерские, швейные цеха, школы, детские сады и общежития, а так же многие другие военные объекты. Остались погребенным под обломками тысячи советских людей. Это же преступление. Скажите кто, кто за это ответит?-
Председательствующий в президиуме конференции Октябрьский вынужден был оправдываться на этом, неожиданного возникшем для него, суде чести, наконец настигшем его, лишь спустя долгие годы. Он встал из-за стола президиума бледный и потерянный. Судьба пожалела его, тогда он был Ставкой отстранен от командования флотом и отправлен в глубокий тыл на далекую Амурскую флотилию. Что он вспомнил в эти мгновения, смотря в зал полный людей? Может быть, ту ночь, когда он, прячась под плащом и за сопровождавшими его офицерами на Херсонесском аэродроме, садился в ждавшей его транспортный самолет? И тогда такая же многоликая толпа людей, слала в след ему слова проклятий.
-Успокойтесь товарищи. Прошу вас успокойтесь. У нас был приказ Сталина и Буденного оставить город, с целью организации эвакуации оставшихся защитников, морем на Кавказ. Чекистов и работников политотделов вывезли... Мы спасали для Родины ценные кадры!-
-Сталин,- ревел зал: - да что вы все Сталина все трогаете! Он у вас во всем виноват, где поражение там Сталин, а победы все себе по орденам себе на грудь разобрали. Да если бы не Сталин? - ревел зал, не сдерживая уже больше переполнявшего возмущения.
На трибуну из зала взобрался хромой фронтовик - очередной докладчик, в парадном мундире полковника. И тут как по команде все члены президиума один за другим стали покидать президиум, сбегая со сцены. Некоторые из них тогда ведь тоже были вывезены из города тайно. И им не совсем хотелось отвечать на эти вопросы, вместе с адмиралом и даже слышать их, эти вопросы были им не нужны, они оставили их давно уже в своем прошлом, как и ненужную теперь память о своем бегстве, в том далеком 1942 году. Бывший командующий Черноморским флотом он же командующий обороной Севастополя продолжал отчаянно оправдываться:
-Товарищи, поймите меня, обстановка тогда сложилась очень для всех нас трудная. Как известно вам Севастополь был блокиќрован с земли, с воздуха и моря. В конце июня при помощи воздушных сил блокада достигла наивысшего предела. Даже подводные лодки не были в соќстоянии достигнуть берегов Севастополя, а о достижении их надводными кораблями и говорить не приходилось. В этих условиях встал вопрос, как быть? Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, ока-завшийся сильно пострадавшим из-за потерь в боях при снабжении Севастополя. В конечном счете, была потеряна армия, но сохранен флот! -
-Флот!- кричали ему из зала в ответ:
-Да вы до войны не вооружили корабли флота в достаточном количестве зенитными орудиями, и они были бессильны перед немецкой авиацией, и она топила их! Не флот ты берег, а собственную шкуру!-