Сидел на уголке плиты, свесив кукольные ножки за оконную тюль, маленький человечек, не выше, наверное, взрослой дворняги. Человечек пил горячий чай из крошечной чашечки и довольно шевелил бородкой после каждого глотка, выдавая: "Ка-х-хрр!". Он смотрел на разбегающуюся за окном тень и слушал пустой дремлющий дом. Когда хозяин подолгу не появляется, здесь всё замирает и затихает, скучая, и только часы настороженно шепчут: "Так-не-так, так-не-так".
-- Нефеда! Нефеда! - послышалось из коридора крикливое, требовательное, писклявое.
Быстро перебирая ножками, ворвался Ложка.
-- Ах, вот как! Хорош друг! Сам встал, чаи гоняет, а меня не разбудил! - обиженно, по-детски сердито затарахтел Ложка, подскакивая к плите.
-- Не мельтеши, - неохотно, ворчливо, с ленью выжёвывая буквы пробурчал Нефеда. - И не пачкай пол... Небось, везде наследил.
-- Он не увидит, - отмахнулся Ложка и, легко подпрыгнув, уселся рядом с дружком. - Пустой пьёшь?
-- Вот ведь друг! - вновь набирая голосом возмущение, протянул обделённый и, еле слышно фыркая какими-то едкими замечаниями в адрес Нефеды, прошёл мимо врезанной в столешницу раковины к дальней столешнице, на которой толпились, толкаясь и мешаясь, хозяйские кофеварка, электрочайник, кружка, набитая ложками, вилками и ножами, пустые и наполовину полные склянки с кофе, сахаром, солью, сухими сливками... Ложка обошёл чайник, повозился за ним, спустившись на четвереньки, и выполз, держа в ручке кружечку, над которой вилась прозрачно-седая змейка пара. В зубах, под жалкими рыжими усиками, он зажал мягкий пирожок.
Вернувшись к Нефеде, он нарочно, усаживаясь, подтолкнул его плечом в плечо. Старичок недовольно булькнул, повернул заросшую рожицу и хотел уже наставительно что-то сказать, как вдруг увидел булочку.
-- Откуда? - брякнул он изумлённо.
-- Дала баба Люба, - передразнив интонацию дружка, отозвался гордящийся собой Ложка. - Вчера вечером испёк.
-- И не сказал?
-- Сюрприз хотел сделать. А ты вон как - не разбудил, один пить чай сел.
-- Дык, я думал, поспать тебе охота! - согласительным голоском запричитал Нефеда. - Ну что ты, Ложечка, мы же с тобой такие друзья!
-- Друзья!.. - буркнул Ложка, откусив огромный кусок, рьяно его пережёвывая. Он не мог сердиться на Нефеду и не прощать его, когда тот не говорил, а услаждал воркованьем и медовым голоском слух. - Ладно, сиди, сейчас ещё принесу.
Отложив надкусанную булочку и чашечку на конфорку, Ложка повторно двинулся в путь. Принёс на тарелочке сразу пять, румяных, круглобоких, мяконьких.
-- А он сегодня точно приедет? - повеселев, чавкал Ложка.
-- Точно. Да не один, с людьми какими-то, - уверял, густо мыча в бородку, Нефеда. - Только не знаю, с Аней ли?..
Солнце ещё не коснулось, потягиваясь, лучами глубины двора, но ночная мошкара в страхе перед слепящим светом разбежалась, и утренний туман стекал по линиям и изгибам стен и перил, забиваясь в щели.
2.
-- Рады, что вы с нами на волне хорошего настроения, и, надеемся, что останетесь в бодром расположении духа, не смотря на прогнозы синоптиков, - глухо трещало радио на холодильнике. - А погода нас с вами сегодня ожидает следующая: облачно, без осадков, температура девять-одиннадцать градусов тепла, ветер юго-восточный один-три метра в секунду, давление буде повышаться...
-- Ну-ну, - мрачно, скупо отреагировал на сообщение ди-джея Павел, буравя отрешённым, скулящим по оборванному сну, взглядом шкварчащую яичницу. - Давайте устроим синоптический тотализатор: кто согласен с прогнозистами, кто шлёт их куда подальше... - и он глянул в залитое радужными разводами пыльное окно. Первые лучи солнца ласкали облезлые стены соседней многоэтажки, отражаясь в стёклах, заполняя комнаты за ними золотой кашей. - Могли бы сразу - ураган, штормовое предупреждение, минус двадцать...
Когда он вываливал из сковородки крошащийся завтрак, зателикал телефон.
-- Мать твою... Алло.
Звонила Светлана Брунс, агент по недвижимости.
-- Паша, доброе утро. Вы не забыли? - присущая этой женщине торопливость и не сдержанность выталкивали слова плотной вереницей, лишая собеседника шанса вставить хотя бы междометие. - Запрудины во второй половине дня сегодня едут в Гамбург, и им хотелось бы успеть... Так что вы, надеюсь, не будете против, если встретимся не в десять. А на час раньше? Мы за вами заедем.
-- Какая-то разновидность автоответчика, работающего в обратном режиме, - не весело хмыкнул Павел, принимая однообразное, мерное бибиканье гудков. - "Баба-робот" - Сергей Шнуров...
А потом подумал, что надо было встать пораньше и приготовить Аньке кашу. Опять сырками глазурованными завтракать будет. Правда, кашу она бы и не стала есть, а сил уговаривать, заставлять у Павла нет и не было никогда, только её мама могла с ней управится.
-- Дурак... - он прикрыл глаза и затих, чуть дыша, будто переживая что-то страшное, незабываемо-плохое, что вновь всплыло, вытянутое неловкой мыслью.
-- Чёрт... Я забыл позвонить маме... Анька, стало быть, поедет со мной... Анька! - сочно, зычно выкрикнул он. - Анна Павловна, пожалуйте к столу!
Он прислушался - тихо. Не услышала. Или нарочно не издаёт ни звука, играясь.
-- Анька, вставай! - требовательно повторил Павел. - Мне надо тебе кое-что сказать.
Но только он вышел в коридор, как у него под носом раздалось звонкое, визгливое: "Привет, папочка!!!", и в следующую же секунду напрыгнула Анютка, чуть не свалив папашу с ног.
-- Ой-я, ну и напугала! - громко и как можно более честно охнул Павел, приобнимая прижавшийся к нему звенящий смехом комочек. - Так у меня инфаркт с миокардом случится!
Анютка, закинув головку, победоносно бренчала радостью, ясные светлячки-глазки с маленькими солнышками в каждом зрачке забрасывали в добрый детский мир брызгами счастья.
-- А что ты мне хотел сказать?
-- Я хотел спросить, - Павел легонько щёлкнул её по носику-кнопке. - Ты хочешь поехать сегодня на дачу?
-- Да-а-а-а!!! - отрываясь от папы, вскинув ручонки, Анька, завывая, вбежала в кухню.
-- Тогда лопай шустрее!
-- Да я мигом! - уверила девчонка, усаживаясь на свой розовый стульчик, что был чуть повыше табуретки, на котором лежала пухлая подушечка, и в ожидании чая, косясь на сырки, аппетитно поблёскивающие фольгой упаковки, захлопала ладошками по столу, выводя какую-то незатейливую мелодию.
3.
Запрудины опоздали минут на сорок; Анька ещё успела повозиться в нетягостном одиночестве под бдительным взором папы на детской площадке во дворе.
А в машине, когда они миновали Прибрежный, Анютка спросила шёпотом:
-- Папа, а почему они с нами едут?
-- Я хочу похвастаться нашей красивой дачей, - ответил, улыбнувшись, Павел.
-- Хвастаться не хорошо, - резонно заметила сурьёзнолицая девчонка.
-- Конечно, это очень плохо, - медленно и как будто не дочери, а кому-то невидимому за окошком поддакнул он.
Голубые Озёра искрились под осенними подарками - последними тёплыми лучами, хранящими летнюю беспечность. Ещё стояли довольно тёплые деньки, но свежий сентябрьский ветер протяжно шуршал в ветвях и болеющих листьях шёпотом: "Скоро... Скоро... Скоро..."
Скоро холода.
Скоро совсем опадут наряды с деревьев, скоро зашелестят по дорожкам нудные, долгие, настоящие дожди, скоро ветер озлобится и будет пронизывать до костей ледяными иглами, забираясь под свитера, куртки, шарфы. И почернеет лес, опечалится; голые, немощные ручонки поднимет он к небу, умоляя скорее покончить с мучениями и усыпить, накрыв мягким, дремучим, обжигающим одеялом...
На неделе был настоящий ураган: в городе повалило несколько рекламных щитов, гаражи-ракушки на открытых площадках оказались перевёрнутыми и снесёнными неистовыми порывами ветра на многие метры в стороны, кое-где упавшие деревья порвали провода. И Павел опасался, что и в Ладыгино могло что-то произойти. Но видимые разрушения состояли лишь из нескольких обломанных сосен, беспомощными кольями торчащих в чаще, слепо, грустно выглядывающих на дорогу, да сорвавшаяся пышная лапа, развалившаяся колючим мешком посредине дворика.
"Эх, некому следить" - с тоской подумал Павел, открывая калитку.
Живший здесь в подвальном помещении старичок, следящий за порядком во дворе и вокруг территории дачи, скончался несколько месяцев назад. Неожиданно, тихо, незаметно. Слава Богу, что Аньку он тогда не взял, приехал один. Спустился в дедово жилище - старик лежит на кровати под пледом и не двигается, не откликается. Подошёл к нему Павел, и у него перехватило дыхание: дед лежал с приоткрытыми глазами, серокожий, оплывший весь какой-то.
У старика никого не было; Паша и жена его Марина были ему роднёй. Когда не стало Марины, дед, как мог, утешал, помогал Павлу. Он даже пару раз глушил с ним горькую, что не приветствовал в обыденности...
-- Папа, папа, дай я! - трясла хозяина дачи за руку Анька и что-то требовала. - Дай я!
-- Что? - возвращаясь в солнечный, прохладный день, глупо спросил Павел.
-- Ключи дай! Дай я открою!
Протягивая ключи дочери, он сказал Запрудиным:
-- Здесь немного грязновато... Следить-то... Я сам не часто в последнее время сюда приезжаю.
-- Павел, ну что вы, здесь так хорошо, - это подала голос Виктория Запрудина, выступив вперёд, широко разведя руки. Она прошла... Нет, проплыла мимо Павла, захлестнув волной дорогих ароматов, вскользь одарив высокомерным взглядом, на который не следует обижаться, ибо он вовсе не пренебрежительный, он попросту единый практически в любых жизненных ситуациях, повседневный, так сказать.
-- Тогда вы пока ещё посмотрите, если что забыли или что-то не увидели, - Светлана Леопольдовна всё покажет. А я пока слегка приберусь.
Водрузив увесистое и размашистое ветвище на плечо, покачнувшись под её вальяжностью, потащился в лес.
Из притихших глубин тянуло сыростью, густым грибным запахом. Всё молчало, только где-то далеко вверху, а может и не так далеко - всего-навсего на верхушке сосны или дуба, - заливались горделивым мёдом песен невидимые птахи. Скользящие по листьям, между тёмными мокрыми стволами лучи солнца пыльными, хотя скорее туманными, влажными лентами пробегали в зарослях и принимались за раскрашивание деревьев великанов-долгожителей, стоящих открытыми за дачами. Зелёные кроны берёз, усеянные жёлтенькими бусинками, лохматые лапы величественных сосен и озорных елей, могучие, но преждевременно лысеющие дубы...
-- Ну и где он? - не обращая на него никакого внимания и продолжая изучать происходящее во дворе, Ложка сидел на бортике лоджии второго этажа. - Вижу только каких-то чужих, а нашего... О, Нефедыч, Анютка!
-- Слазь, грю! - пыхнул сердито старичок и потянул малого за ворот. Ложка шлёпнулся, глухо ойкнув.
Весело звенела Анька; пролетая, она пихнула локтем Викторию, выбив еле слышное: "Какой не воспитанный ребёнок!".
-- Котятки мои, котятки! - трезвонила девчонка, вбегая в большую беседку, имеющую форму трапеции; меньшее основание служило входом, противоположное было выложено кирпичом, являясь попутно забором, и закрывалось на две трети дровами. В проёме, в котором дрова расступались - по середине стены, - стояли мангал, колода и два топора, а так же имелись колонка и маленькая печка с двумя разбирающимися кольцами-конфорками для разнокалиберных кастрюль, котелков и прочей утвари.
Котята, удобно устроившись среди дров, сонно качали головками, зевая, закручивая лепестки-язычки, потягиваясь, топыря пальчики, выпуская коготки. Анька подскочила к ним и, ласково, нечленораздельно что-то нашёптывая, принялась поочередно нежничать с котятами - гладить шёрстку, почёсывать за ушками и грудки. Сестричкам, а все трое принадлежали к слабому полу, подобное обращение было по душе, они урчали, мурлыкали, жмурились, проседали под маленькой ручонкой. Благодаря заботе дедушки, а в последствии и Павла, не боялись они людей и всегда были приветливыми и любвеобильными. Только голодными иногда. Когда приезжает хозяин, он их почивает рыбными консервами и молоком, а в его отсутствие приходится котятам, вполне уже самостоятельным, охотится на полёвок и кротов.
Сбросив сосновую ветку, Павел с грустью смотрел на мусорные кучки, грязными, тухлыми пятнами испачкавшие лесную красоту.
"Свиньи, - подумал Павел. - И свинья... Надо будет хоть немного прибрать... В следующие выходные".
Дедушка мусор закапывал - свой, разбросанный соседями и прохожими. После его смерти Павел традицию не продолжил. Он уже решил, что продаст дачу, и окружающая зелень особо не волновала своей загаженностью...
-- Ну и свиньи мы... - плюнул в выцветшую изорванную картонку из-под молока Павел и побрёл обратно.
У калитки встретила Светлана Леопольдовна.
-- Вы не могли бы нам дом открыть?
-- Так он...
-- Открыт, да? Замечательно. Тогда мы поговорим на террасе.
Павел уже не обращал внимания на то, как в одной даме уживаются дружно приятная вежливость и учтивость с прямотой барана и непробиваемой гипер инициативностью, не всегда уместной.
-- Я вам нужен?
-- Ну, это же ваша дача. Если хотите...
-- А если не хочу?
-- Я обо всём с ними сама переговорю. Я же ваш агент.
-- Спасибо.
Брумс пригласила войти Запрудиных, пропустила их в дом и зашла сама. Следом поднялся Павел.
-- Может, чаю? - предложил он, надеясь на отказ: тогда он, сказав: "А я, пожалуй, выпью кружечку", удалился бы на кухню и не вылезал оттуда до конца разговора "его агента" с покупателями.
Но:
-- Да, пожалуйста, - отозвался Андрей Запрудин.
-- Будьте добры, - вновь обнажив деликатность, улыбнулась Брумс.
-- А мне кофе, - блеснули аккуратные зеркала зубок в тугом сплетении полных губ Виктории. Она, как будто специально для Павла, оттянула с крупных колен (она вся крупная) подол обжимающей юбки, закинула ногу на ногу, укутанные в чёрный лоснящийся соблазн колготок.
Строгий однозначный взгляд Андрея на супругу в надежде немного умерить вызов в её поведении остался незамеченным адресатом.
В дверной проём кухни были видны холодильник, краешек стола, уголок столешницы, а между столом и столешницей на полу - ноги в спортивных штанах и красных вязаных носочках. Павел, с каждым шагом бледнея и замирая всем существом, приближался и, достигнув порога, теперь мог видеть всю кухню и Марину, распластавшуюся на полу в неудобной, неестественной позе...
-- Всё как всегда, - прошептал Павел, прислоняясь затылком к дверной коробке.
-- Марина! - вдруг закричал он за спиной, врываясь в кухню, толкнув плечом себя же.
Он упал на колени; панический, сковывающий ужас вновь, как и в тот день сковал стоящего в проёме. Павел снова видел, как склонился над женщиной, видел и чувствовал дрожь рук, страх дотронуться до жены, снова растерянность и непонимание... Но вновь, как всегда в этот момент, Марина, медленно разнимая веки, открыла залитые кровью глаза.
-- Всё хорошо, милый, - говорит она привычную фразу, вновь касается его щеки слабой рукой, и вновь они оба растворяются...
Павел наполнил чайник водой, воткнул штепсель в розетку, слушая их шаги и свой испуганный, неверный голос:
-- Пойдём... Ляжешь в постель... Отдохни... А вечером поедем домой... Заберём Анютку-у-у...
Анютка резвилась под окном. Играясь с котятами, она радостно вскрикивала, что-то им говорила. Но вот остановилась, вскинула головку, кому-то улыбнулась и пулей рванула к парадному крыльцу. Дом оживился торопливой чехардой шажочков, нёсших девчонку на второй этаж.
Затопали ножки над головой. Закряхтел, нагреваясь, чайник.
Павел бесшумно вышел в коридор. С террасы гулко, звонко пружиня, долетали изжёванные слова, смысл которых уже невозможно было понять. Похоже, кто-то пошутил, очевидно, Андрей - засмеялись дамы: скоренько и визгливенько - Брумс, не громко, но свободно, без стеснения - Запрудина. Изящная глянцевая туфелька на её выглядывающей из-за угла ступне, описав кружок, соскользнула с крутой пятки, покачиваясь, повисла на пальцах.
"Совершенно бесцеремонная особа. Ничего не смущается" - поморщился Павел, заглядывая в гостиную.
Марина стояла у окна, завернувшись в коричневую шерстяную шаль. Обняв плечи, склонив голову на бок, она почти незаметно, медленно раскачивалась... Нет, раскачивалась - как-то резковато, неприятно звучит. Движение её настолько тихое, неуловимое, скрытое, что и движением назвать-то трудно...
Марина смотрела в окно и молчала. Молчал и Павел, вспоминая тот день; самая середина лета, с утра нещадно парило, а в обед зарядил такой ливень...
Вдруг она вздрогнула, метнулась взглядом на дверь. И тут же секундное напряжение распылилось. Личико, молодое, но обиженное ранними нечастыми морщинками, оживилось, потеплело, засветилось, вспыхнуло смешинками-глазками.
-- Ты только посмотри, что творится! - взволновано, сливаясь голоском с возникшим заоконным грохотом барабанящей по крыше и земле воды, пропела она, снова устремила взор на буйство природы. - Какая сила...
И опять стоит, чуть дыша.
Взглянула искоса, одним глазком:
-- Ты что-то сказал?
Павел покачал головой и произнёс:
-- Ты такая красивая.
А потом они занимались любовью...
-- Паша, можно вас? - попросила Брумс тоном, не оставляющим шансов отказу.
Павел оторвался от созерцания греющейся под нитями солнышка тюли, сделал пару шагов, выглянул в дверной проём на террасу.
-- Паша, нам надо кое-что обговорить. А именно - аванс.
-- Конечно... Только... Чайник вскипел. Я сейчас, налью чаю и... - он соскочил глазами с Брумс на Запрудину, на горделиво вздыбившуюся грудь. - Кофе. - Виктория томно согласилась, прикрыв веки. - Молока только нет...
-- Две ложки сахара будет достаточно, - проворковала она.
-- Да, а мне без сахара, - поморщился, кивая, Андрей.
-- А мне три ложечки, - благодарно улыбнулась агент, прижмурившись.
-- Мы, наверное, скоро уедем, - вздохнув, сказала Анютка.
-- Что, правда? - Ложка выпучил глазища, обронив два слова, забыл закрыть рот - так и остался сидеть с отвисшей на столике в комнатке Ани.
-- Я так и думал, - нахмурился Нефеда. - Далеко ли?
-- В Москву, к тёте Наташе.
-- В Москву... К тёте Наташе... - повторил старичок. - А эти... Что с твоим папой... Что ль, хозяева новые?
Анютка дёрнула плечиками:
-- Наверное. Папа не хочет говорить, но я уже не маленькая, понимаю.
-- Но... Но... - занокал Ложка, негодуя. - Но так же нельзя! Этот дом построил дедушка Павлика! Он столько лет принадлежал вашей семье! Как же так можно с ним поступать?
-- Эх, Ложка, Ложка. Плохо ты людей знаешь, - потрепав молодого за хилую бородёнку, сказал Нефеда. - Они ведь и не догадываются... Они же не знают ничего. Для них дом - это просто сооружение из камня и дерева. Они же не знают, что у дома тоже есть душа.
-- Я знаю! - вмешалась, надувшись, Анютка. - И папа знает. Знал... Он только забыл.
-- Знаю, Анютка, знаю, - согласительно закивав, поддакнул Нефеда. - Мы ж такие дела творили с твоим папой, пока он маленький был!.. Везде лазили, всё пробовали, играли... Но приходит время, и мы - я и Ложка, и живой, таинственный друг наш Дом, - превращаемся в сказку. Я и Ложка - лишь выдумка, друг наш Дом - просто дом...
-- Так может напомнить ему? - запальчиво предложил Ложка, но тут же стих.
-- Нельзя ж...
-- Да помню... Помню.
-- Не грусти, Ложечка. Павлик хороший человек, но он уже вырос, а взрослые люди не верят в сказки... Нет в их жизни места непонятному, тому, что не объяснишь, не проверишь, тому, во что можно только верить.
-- Я вас не забуду, - твёрдо заявила Анька, вскочив с кровати, хлопком прижав к груди ладошку. - Буду вас помнить всегда-всегда!
-- Конечно, будешь, - посмеиваясь, сказал Нефеда.
-- А может... Вы с нами поедете? - вдруг спросила с надеждой девочка.
Старичок почавкал бородкой, глянул на пригорюнившегося внучка, затем поднял печальный, дрожащий несмелыми слезинками, но отчего-то кажущийся воздушно-радостным, ободряющим, взгляд и произнёс:
-- Нет, Анечка. Мы не можем покинуть наш дом. Он ведь живой, и один - без нас, - загрустит.
-- Как без мамы? - тихонько прошептала девочка.
-- Как без мамы и без папы. Он совсем один останется, заскучает, и быстрее сломается. Ты не грусти, Анют. Главное, помни нас... И мы тебя не забудем. И когда будешь взрослеть, постарайся сохранить частичку детства в себе...
Павел не сделал ни одного глотка. Он что-то подписал, протянул листок Брумс.
-- Так, - сказала она, соображая, что же там "так". - А теперь... Теперь вы, Андрей...
За калиткой гавкнул резкий, грубый, сердитый гудок, но он остался незамеченным Светланой Леопольдовной и Запрудиными, только Павел перевёл взгляд на стеклянную дверь, на улицу.
За забором вместо "Мерседеса" покупателей стоял старенький "бумер". Он ещё раз настойчивее просигналил и выпустил Марину.
-- Эй, лежебока! - весело, стараясь изо всех сил, прокричала жена, невесомо стукнув кулачком в варежке по заснеженной крыше машины. Морозный воздух, тесный, ленивый, сковал вылетевшие слова, и до двери дома добрались лишь осколки звуков. - Па-ша! Па-ша! Пашунь! Открывай ворота! Али не соскучился?!...
-- Я пока не нужен?
-- Нет, - обронила Светлана Леопольдовна; глянув на Павла, заметив в его глазах какой-то беспокойный, странный блеск, замешкалась: - Что... Что-нибудь случилось?
-- Нет, всё хорошо. Пойду подышу.
А Марина всё кричала. Теперь, оказавшись в свежем дыхании сентября, Павел тёр руки, обжигаемые ветром января, слышал каждое слово, каждую смешинку, каждый звоночек. Она заливалась смехом, припрыгивая, лепила и запускала в окна снежки. Наконец, не выдержав, подбежала к воротам и принялась дубасить по ним руками и ногами:
-- Па-ша!!! Ми-лый!!! До-ро-гой!!!
Паша свернул за угол дома, пряча за воротником щенячью улыбку. Он порылся в карманах, выудил кошелёк и среди худой стопки купюр нашёл помятую сигарету. Прикурил таскаемой "про запас" зажигалкой, выпустил струйку тяжёлого дыма. Голова в миг зашумела, завыла. Марина исчезла, канули в прошлое, где им и место, её весёлые крики.
-- А я думала, вы не курите, - прозвучало справа, от угла дома, вальяжное, уверенное.
Подошла старательной страстью в шаге Виктория.
-- Да, не курю. Но иногда... Не знаю даже зачем.
-- В этом нет ничего плохого, - приподняв тонкую бровь, заметила дама. - Позволите прикурить?
Он слегка сконфуженно зашарил по карманам, нашел, наконец, зажигалку.
-- Почему вы сегодня такой... Отрешённый? - прищурившись, не расставаясь с надменным, высокомерным выражением лица, спросила, затянувшись, Запрудина.
-- Почему отрешённый?
-- Ну, не знаю. Всё смотрите куда-то, думаете о чём-то своём... Что-то не так? - не было искренности в её голосе; да, красиво выплавлялись слова, чётко, с верной интонацией, но тянуло от них фальшей, казались они безжизненными, сухими и чужими.
-- Всё так... Просто... Грустно мне здесь немного.
-- Понимаю. Скучаете по ней?
Павел не сразу понял, о ком она говорит, а, поняв, сперва возмутился - мол, твоё-то какое дело, но через секунду остыл - не всё ли равно?
-- Скучаю. До сих пор, хоть прошёл год. Не могу привыкнуть к одиночеству.
-- Поэтому и продаёте?
Возле облысевшей вишни, как будто сотканная из ветвей и листьев смородиновых кустов, появилась Марина. Бледная, но ещё зелёная трава, жалкие ветви деревьев, и Она, не призрак, реальная, сегодняшняя, близкая и навсегда упущенная...
-- Нет, не поэтому... Продаю из-за чисто материальных проблем.
Марина, одетая в белый старомодный плащ (они с Павлом всю свою старую одежду перевезли на дачу) и дорогие кожаные сапожки, вышагивала по траве, изредка поглядывая в сторону беседующих.
-- После её смерти я уволился с работы. Зачем? Не знаю. Поддался импульсу, что ли... И вот теперь сказывается. Мы же оба зарабатывали весьма и весьма не дурно, а сейчас - с трудом...
Марина, словно услышав его, покачала головой - не то жалея, не то не одобряя тот импульс.
-- И мне тяжело с ним расставаться.
-- Ну, Паша, вы можете приезжать к нам. Андрюша мой работает много, а я... А я часто буду здесь... И я очень буду вам рада...
-- Нет, спасибо, конечно, - смущённо улыбнувшись, Павел склонил взгляд, затянулся и вновь обратил его к Марине. - Мы с Анюткой уедем. К моей сестре Наташе. К тому же есть предложение... Работа...
-- Понятно, - и весь пыл, всё желание разом сгинули прочь из голоса Виктории. Проследив направление взгляда Павла, она бесстрастно спросила: - Вы её здесь видите?
Марина остановилась, загадочно и заговорчески улыбаясь.
-- Вижу?.. - Павел подмигнул ей. - Нет. Уже давно не вижу.
А Марина закинула головку и, засмеявшись, закричала, тыча пальчиком в небо:
-- Смотри, смотри, утки! И как много! Наверное, целая сотня! Или больше!..
И её примеру последовал Павел, тоже воззрившись ввысь. И очень скоро он услышал тоскливую, печальную песню, вестницу приближающихся холодов. И где-то высоко-высоко в небе, извиваясь и вовсе пропадая из вида, плыла тонкая ниточка, переливаясь на ярко-голубой скатерти.
-- А вы видите?
-- Кого?
-- Уток!
-- Уток?
Виктория приподняла бровь и, даже не удосужившись одарить небо своим чарующим взором. Процедив: "Нет, не вижу", ускользнула...
А ниточка скользила в чистом бездонном сиянии, плакала, и печально, но с какой-то светлой грустью, с надеждой и ожиданием, повторяла Марина:
-- Скоро зима...
-- Анька, пойдём, - крикнул Павел, ступив на нижнюю ступеньку лестницы на второй этаж.
Дочка не отзывалась.
-- Ладно.
Павел поднялся к детской и, когда переступил порог, услышал чавкающее бумканье, и вдруг над головой, на чердаке, пробежала одна, а за нею вторая пара ножек.
-- Аня? - прохрипел, вздрогнув, Павел.
Он подошёл к двери на лоджию, бесшумно её отворил, вышел к лесенке на чердак. Люк был приоткрыт.
-- Аня! Хорош играть! - громко, угрожающе наказанием, проговорил Паша и, так и не дождавшись ответа, буркнул под нос: - Ну, ладно. Ты сейчас у меня получишь.
Но только он схватился за перекладинку лестницы, как люк с шумом откатился в сторону и в квадратике лаза вспыхнула развесёлая мордаха Анютки:
-- Ку-ку!
-- Ну, я тебе ку-ку устрою! Сползай быстро!
Взахлёб оправдываясь, умоляя и извиняясь, Анютка слезла и, не встретив никакого наказания, а лишь слова: "Пигалица моя. Бежи к машине!", рванула вон из комнаты.
Павел усмехнулся, глянул на густую зелень сосен. Мир снаружи дышал и разгорался.
Надрываясь, во всю глотку старался петух. Где-то в лесу и где-то за лесом лаяли собаки; их голоса эхом разлетались по округе. Не заметно, являясь частью, составляющей, оживляющей, обволакивающей умиротворением, пели птицы, ругались вороны, трещали сороки. Гудели машины на шоссе и совсем близко, за забором. Жужжала, вступая в перепалку с топором, бензопила. Доносились смех и обрывки фраз. В абсолютном безветрии всё выше поднималось солнце, пронизывая благодатным теплом сырой воздух. Блестели ещё хранившие изумрудную жизнь листочки, прощались со светом уже янтарные, сгорающие, чернеющие...
И видела всё это Марина, сидя изо дня в день в маленькой круглой беседке, слушая звуки тишины, вспоминая ушедших любимых.
Павел хлопнул ладонью по перекладине лестницы, поднял голову, улыбнулся оказавшемуся на своём месте люку, и прошептал: