За годы, проведенные вместе, воспитала во мне Ленка, лучшая подруга, хроническую благодарность за свои хлопоты, ставшие, по ее мнеґнию, причиной моего повышения. Тогда меня перевели из самых "низов" в менеджеры. Но, как оказалось, причины тому были совсем другие, не Ленкины. Со мной вовремя случилась несложная трансформация - из голубоглазого беленького длинноногого ангелочка я скатилась в серость и... мягко вписалась в коллектив с диагнозом "безвредна". Серенькая и глупенькая, пришлась я ко двору и нашей директрисе, и очень умной Аллочке и благополучно пережила все кризисы и увольнения. Ненавижу и терплю -значит, выживу. Рабская моя натура питается исключительно ненавистью, потому я и жива, что объекты ее неизґменно остаются при мне: и Ленка - я ей нужна как ящик для складывания неприятностей, и Аллочка - ее я боюсь до отупения, за глаза бунтую и полностью ей принадлежу. Улыбаемся, тусуемся, выпиваем: "Ленка-пенка-колбаса - убила бы, да без тебя нельзя". Ничего я не нажила за свою двадцатипятилетнюю жизнь, и нет у меня на нее никаких планов.
Когда-то, года три назад, я была уверена, что все еще изменится: получу отпускные - уволюсь. Аллочке скажу "сама дура", а Ленке - "прилипала". Но после отпускных мне понадобилось купить дубленку, потом учить английский, потом еще что-то - и уже непонятно, зачем увольнятьґся, суетиться, переживать.
"Все! Жить, как овощ, больше нельзя!" - решаю я в очередной раз и тут же беру пульт, включаюсь в процесс перебежки по каналам, чужим историям, плачу над некоторыми, звоню Ленке, которую терпеть не могу, перетираю опять чужие истории ненужных мне людей. Сплетнями это не считается - на том и стоим, что порядочную девушку за глаза называют курицей бестолковой, а она всех терпеть не может. А назавтра все опять закрутилось по неизменной схеме: работа - дом - и обратно.
От тоски и рождественских чувств занесло меня под Новый год на Тверскую, а там, кроме табло с щёлкающими цифрами уходящих дней да целующихся парочек, и посмотреть некуда. Уставилась я на это самое табло, смысл которого вдруг вырос в моей голове - "До нового тысячелеґтия осталось 15 дней".
Новое тысячелетие! А я как была никто и нигде, так и осталась. Кошмар какой-то! И никаких перспектив, даже мечте зацепиться не за что. Люмпен я, бесполезное существо. В общем, истерика со мной случилась, перешедшая в затяжную депрессию. На работе депрессивное состояние усугубилось - родной коллектив поспособствовал. Из порядочной девушки я тут же была переведена в особу антисоциальную. Ленка лишилась общения, Алла - морды для битья, а я застряла в наґвязчивых образах - холодных и красивых.
Из окна кухни по утрам, стоя с чашкой горячего кофе, я видела, как падаю вниз: тело белое упало нелепо, я особенно хороша в натурального шелка рубашке, и отравляющие мне всю жизнь бедра не видны...
Боже, да за что ж ты меня такой сотворил? Или это ты так развлекаешься? Сделал бы меня с явными дефектами, было бы понятно, что за грехи мучаюсь, искупаю какую-то вину. А такую куда меня можно применить? Пустую, убогую, злую...
Тут на работе случилась вечеринка, дело обычное. Все подобные мероприятия наша Аллочка обслуживает своим голосом под возможности караоке: горло дерет без пауз, терпеть это невозможно, но надо. Это, так сказать, элемент неофициальной корпоративной культуры.
Нужна работа - терпи, хочешь премию - хвали, льсти и периодичесґки кого-нибудь сдавай. Это рекомендации из Ленкиной практики. Рецепт действует безотказно, а Ленку можно оправдать: с маленьким ребенком при муже, который с работы явился в девчачьих трусах "неделька"... После очередного обещания "выгнать развратника" Ленка принялась резвиться возле Аллочки, на премию зарабатывать, а я выскользнула в коридор под предлогом "покурить".
Вообще-то, я не курю, но "босоногий мальчик" в исполнении Аллы для здоровья вреднее. Заодно можно поґболтать с нашим новым персонажем, Толиком. Персонаж, потому что личность занимательная и еще не наґстолько задавленная корпоративной культурой, чтобы не утянуть со стола бутылочку мартини с оливками и льдом. Толик сказал, что за стаканы готов делиться, но пить будем под лестницей - для конспирации. Так я со стаканами и Толик с мартини нашли общий язык. Получился приятный междусобойчик с разговорами за жизнь. В результате я скисла так, что равных мне в этот вечер не нашлось.
Соответственно ситуации потянулись и последствия. Сначала я навернулась со ступенек, разбив стаканы. Пока Толик меня поднимал, все сбежались и стали нас подозревать. То ли в том, что Толик уже не гей, а только прикидывался, гад, - это в женском-то коллективе, - то ли в том, что мы под предлогом взаимного интереса не отбыли общую повинность - слушать Аллочкино музицирование. А я стою и хихикаю, наседая на Толика и намеренно усиливая подозрения. Пьяной мне Алла не страшна, и всех их, раболепных, жалко. Продолжая глупо улыбаться прибалдевшим коллегам - меня такой пьяной совратительницей геев никто не ожидал увидеть, - говорю:
- А давайте я у нее микрофон отберу!
Никто мне, конечно, не поверил.
- Ну, я не совсем отберу, а попрошусь попеть какой-нибудь Summer time... я много чего знаю. Без караоке. Ну, хобби у меня такое. Будет весело.
Побежала я к месту сборища и, не отдышавшись, налетела на Аллу:
- Давай я попою. Немножко.
Алла, вежливая, к дерзости в родных стенах не приученная, микрофон отдала. И программа с джазом наґшлась. Дома я пою себе в одиночестве, чтобы никого не травмировать своими душевными порывами, и, виґдимо, натренировалась... Меня никто не останавливал часа два. Пока пела, протрезвела, вспотела и сиганула домой, ни на кого не глядя.
Вот так, во враждебной среде, состоялся мой дебют. Первое исполнение на зрителе, оголение мечты. Наверное, никто и не подозревал в курице такие страсти обнаружить, тем более Аллочка. Да и Ленка тоже. Дома я была уже трезва, будто и не было никакого мартини с Толиком, а только что-то стыдное и необратимое - не поймут, засмеют и уволят в конце концов. Кто меня потянул перед Аллой выпендриваться? У меня и в мыслях не было всех знакомить со своими бзиками. А получилось, что я выдала весь свой хитовый репертуар, двигаясь перед микрофоном, как Ким Бесингер... И все увидели то, что есть, а не то, что я себе воображала. Как я теґперь на работе покажусь?
Спала я как в бреду. Тренькнул телефон. Выдернув шнур, я провалиґлась в очередной бред. Именно бред, а не сон, так как все, что я увидела, было как-то слишком реально. Только шевелиться я не могла. Похолодела от ужаса и лежала как бревно. А Аль Пачино, собственной персоной, словно это обычное дело, что он у нас дома бывает, восседал в старом бабушкином кресле у моей кровати, а на спинке за его плечом примостилось нечто невнятное и расплывчатое, будто пленка в этом месте испорчена, если бы это было кино. Но это не кино... Аль Пачино сидит тут в кресле, качает начищенным ботинком и рассуждает:
- Слышь, Дятел, что-то мы с тобой лопухнулись с этой Матильдой! Сделали ее естественной блондинкой, глаза голубые, рост 175, дали ей дар, чтобы она теребила закостенелые души, а она наворачивает гамбургеры, сидя перед телеком, и сетует на Всеґвышнего, что задница большая и деть ей себя некуда.
- Ну что ты, Алик. Она тут такой концерт учудила, даже я смеялся.
- Ага, сильно париться не надо, чтобы перед Аллой кривляться, на которой, чего скрывать, Бог отлучился вздремнуть. А Матильда наша от страха вся испариной покрылась. Все-таки она головой не думает почему-то... Мы даже в Москву ее поселили, чтобы не пришлось ей мыкаться и скитаться, пока дар раскроется, берегли так, что она у нас до сих пор в девственницах числится! Вот каково милосердие проявлять к ангельским созданиям. Без трудностей и уроков от них нет никакого толку. Любой дар в землю зароют. Боже, кого ты нам посылаешь? Что ж, придется выписывать кару небесную. Вот закончу фильм и займусь этой растратчицей таланта.
Я очнулась, будто от удушья, и долго сидела, осмысливая сон. Увидела я все это наяву или нет, мне плевать. Но страшно мне было по-настоящему!
Боже ты мой, что ж теперь делать? Они там, жутко подумать, не уточниґли, что это у меня за дар! Там было про глаза и бедра... Нет-нет, тут искать нечего. Наверное, петь надо. Но я же не умею! Вот влипла! Допостигалась жизненного смысла так, что крышу унесло. Черт! Буду делать хоть что-нибудь, а там, может, и продлят срок за старания, знать бы, чем там эта кара небесная грозит. Прежде всего прекращаю есть что попало и сажусь на тренажер!
На тренажер я действительно села сразу, посреди ночи - от страха. Так и крутила педали в пять утра, думая, куда бы прямо завтра деться, чтобы больше не думать - толку от моих раздумий все равно нет.
Утром на работе проскочила я мимо всех, полностью проигнорировав даже Аллочкины комментарии своего вчерашнего поведения. В перерыве незаметно вытянула Толика за лестницу:
- Совет нужен! Только объяснять ничего не буду, а то, кроме психушки, ты мне вряд ли что посоветуешь.
- Да уж. Два часа низким голосом пела, демонстрируя все свои округлости.
- Я не про это. Даже не знаю, как спросить... Ну, может, у тебя есть знакомые какие-нибудь, чтобы спросить - может, моим голосом можно петь?
-Любым можно, а если ты про то, что все геи шоу-бизнесом занимаются, то дура.
- Прости, я даже не знаю, как тебе объяснить, можно ли мне куда-нибудь пойти, чтобы меня прослушали. Понимаешь, мне что-то в этом наґправлении нужно срочно предприґнять, а то я с ума сойду.
- Что, похмелилась с утра?
- Сам дурак!
- Ладно, ладно... Пела здорово. Я был не готов такие африканские хриґпы услышать, обалдел. Но пока ты сама собой не займешься, ты никому не нужна. Надо бы подучиться, а сначала хорошо голос записать.
- Ну ты загнул. Как?
- На студии запись сделать - никаких денег не хватит, но, может, кто из режиссеров и согласится подработать.
- Ага, я завалюсь и скажу: "Здрасьте, я тут у вас петь буду!"
- У меня таких знакомых нет, даже чтобы "здрасьте" сказать. Но могу позвонить на станцию и от имени моґего клиента отправить тебя записывать рекламу, а там уж сама. Договаривайся с режиссером или еще с кем, деньги покажи, поплачься, оденься посексуальнее.
Видимо, Толику было интересно поучаствовать в авантюре, которая ему ничем не угрожала. Так что на следующий день меня уже ждали на
запись ролика. Я тряслась, а Толик вливал в меня виски, мотивируя тем, что у меня зубы стучат, а виски отлично челюсть разжимает.
На студию я пришла на час позже, а до этого ходила кругами по близлежащей аллейке. Как переступила порог, сама не помню. И, конечно, все пошло не так. Толик настоял, чтобы с широкими сатиновыми джинсами я надела топ с открытой спиной, и сам сделал мне лицо. И такая вся сделанная, с ароматом виски, я ввалилась в студию. А там вместо взрослого дяди-режиссера сидит пегий МТV-шный паренек.
- Вам кого? - спрашивает.
- Я для рекламы петь. Вот, - косґноязычно отреагировала я.
- Так это час назад назначали, у меня сейчас эфир. Ты что, всегда под мухой на запись идешь? В каком стиґле работаешь?
- Я не пью, мне очень надо голос записать, денег дам. Вот.
- И сколько сейчас за это дают?
- Не знаю, но у меня есть на одно хорошее пальто в хорошем магазине, больше не успела... накопить...
- Ну что? Как я понимаю, если я тебя за дверь выставлю, ты сбежишь, так что, пока я тут занят, сделай мне кофе и закинь круассан в печь. И себе. И чтоб десять минут - ни звука.
На кофе в офисе я года два практиковалась, так что десять минут проґшли без потрясений, поболтали. Верґнее, он болтал и делал вид, что я тоже очень общительная. Потом посадил меня на стул в комнате за стеклом, дал наушники и выбрал музыку:
- Пой как обычно. Не выпендривайся. Все. Поехали.
Записывали всю ночь, утром я уехала на первом поезде метро. Денег он не взял, сказал прийти через недеґлю. И больше ничего. В восемь утра
позвонил Толик. Сказал, что собиралґся меня ночью спасать от старых развратников, корил себя, что отправил девственницу в логово... Я оборвала его сообщением, что все записала, гоґтово будет через неделю.
- Денег не взял.
-Кто?
- Парень какой-то, даже как зовут - не спросила.
- Что говорил?
- Ничего.
- Молчал всю ночь, что ли?
- Круассаны просил греть и кофе готовить. В перерывах. Это все.
- Ладно, отсыпайся, я на работе что-нибудь скажу. Теперь ты обязана меня любить.
- Я уже.
Через неделю, когда я заехала забрать пленку, Палыч, как он сам себя назвал, с ходу отправил меня в студию и попросил спеть про булочки и мишек. Я спела и ушла со своей пленкой. Палычу достался мой телефон и голос с мишками. Через месяц уже в другой студии я записала с его подачи ту же глупость про медведей и получила за это пол моей обычной зарплаты. Еще через месяц такие записи стали регулярными. Палыч познакомил меня с ребятами, работающими в стиле acid jazz чтобы я голос разрабатывала в качестве солистки на репетициях.
И все как-то так быстро изменилось, что я и не осознала этих перемен. Я похудела, на работе с кем-то говорить не было ни сил, ни аргументов. Ленку, по причине излишней болтливости, я полностью исключила из обґщения, что, видимо, повлияло на вопрос о моей профпригодности. И меня уволили. Сама я так и не решилась бы на это. Ленка с Аллой без меня стали лучшими подругами. Толик же уволился сам и стал незаменимым чеґловеком на наших репетициях. И моґим первым в жизни другом.
Пора сказать, что все у меня полуґчилось. Не знаю, этого ли ждали от меня те типы из ночного кошмара, но они больше ко мне не заявлялись. На фоне постоянных удач я придумала себе одно "но". Толик от него исходит смехом, а я чувствую себя естественно, потому что благодаря этому "но" я полностью, то есть абсолютно, несчастна. Толик говорит, что моя психика не в состоянии адаптироваться к неожиданному счастью и придумывает себе беды, чтобы выжить в благоприятных, то есть враждебных для нее, условиях. Подозреваю, что он прав, ведь именно за мудрость в решении житейских вопросов его и ценят мои новые коллеги. И все же это не вся правда обо мне. То, что я о себе узнала, очень меня удивило. Я остро почувствовала, что мне мало того, что со мной происходит. Мало! Оказывается, мне надо все - и сразу!
Помог мне Палыч, всю бы жизнь быть ему благодарной, а я в него влюбилась и теперь ненавижу. Потому что совсем не понимаю, как себя с ним вести. А он так же ровен, как и в первую нашу встречу. К нему постоянно забегают легкие, как и он, МТV-шные девчонки, с которыми он бурґно что-то обсуждает, куда-то ходит.
А я на такую легкость просто не способна, тем более - с ним. Мне люґбое общение давалось с трудом, и Толик - единственное исключение. Каждый раз я сама удивляюсь, как с ходу выбалтываю ему все свои новости и страхи.
Н-да. Втрескалась я по самые уши в своего благодетеля - ровного, неґвозмутимого, непонятного, родного, недостижимого. От любви глаза мои стали мокрые-мокрые, как у тюленя, зато, когда я пела про чужую тоску, она садилась на меня, как своя рубашка.
Оттого голос звучал настолько томно, что один специалист обнаружил в нем негритянский темперамент и обрадовался как дитя, обнимал Палыча и называл его кладоискателем. Музыканты мои ударились в неконтролируемое веселье, затащили меня в "Джусто" и торжественно возґвели в ранг солистки, Палыча - в продюсеры, а Толика - в директора. Потом я ничего не помню, кроме удаляґющегося Палыча с дамочкой, вся такая в DKNY, после чего мой негритянский темперамент стал с истериґкой рваться наружу из тесной блондинистой, благовоспитанной сущноґсти, но стараниями Толика мне удалось утопить его и текиле. Такая гадость...
На следующий день Палыч объяснил нам нашу судьбу. С этого дня мы - особенная группа, петь будем только в английском клубе, где курят сиґгары и пьют дорогой коньяк, и туда будут приходить специально ради нас, в частности ради моего голоса, что-то вроде американских клубов тридцатых годов. И альбом записывать будем тоже в клубе, в натуральных условиях - со звоном бокалов, одобрительным говором, чтобы мой голос пропитался запахом сигар и хоґрошего коньяка, запахом московской ночи.
Тут закрутилось так, что мне некогда стало вздохнуть. Репетиции, запись альбома вживую - и концерты с хлынувшей непонятно откуда попуґлярностью, тысячами восхищенных глаз, цветами, усталостью и удовлетворением. Не от успеха, а от тишины, наступающей в зале, когда я начинала петь. И такого невозможного состояния, будто не мой голос, я вся целиком - проникаю в каждый уголок зала, за окна, в уши, глаза, души. И возвращаюсь к микрофону только к последнему аккорду. И так - каждый раз.
Единственно Палыч не дает мне жить, сядет где-нибудь в углу и смотрит мне прямо в грудь, будто проверяет каждую октаву моего голоса. А я весь концерт существую только в его глазах, руках, губах, хоть и не смотрю вовсе на него, гада.
По причине бурно разрастающейся известности меня решили отдать в руки стилистов, которые мучились со мной перемучились, но в конце концов победила я. Все они хотели виґдеть во мне что-то невероятное, бомбовое, предельно сексуальное и эпатирующее.
Но не могла же я каждому объяснять, что с арсеналом девственницы это все будет топорщиться на мне, как чужое платье, отрицая все, что я собой представляю.
И взялась я за дело сама: на сцене - только стул и микрофон, никаких ужимок, волосы светлее и короткие, свободные, очень длинные штаны, топы и как дань стилю - немного влажные губы. Такой первый одуванґчик, не осознающий своей свежести. Толик оценил результат как "убийственный" - то, что надо.
Так сложился мой имидж - и был принят и публикой, и группой. Я привыкла к себе другой, привыкла к популярности и новой жизни с цвеґтами, поклонниками, интервью и жадными, постоянно следящими за мной глазами проснувшегося зверя Палыча, не смеющего взять добычу, которая его кормит. Смотрит из своего угла и терзает взглядом. Я рвусь от злости, от его глупости и успокаиваюсь его же страданиями.
И как-то заметила, что все, от чего я бежала, осталось на своих местах: дом - работа - и обратно. Чтобы полґностью сменить ощущения от старой жизни, я сменила свой дом.
Теперь мой дом - часть меня. Это маленькая светлая квартира на последнем этаже, в окна которой каждое утро врывается Кутузовский проспект и не замолкает до глубокой ночи. Даже когда я засыпаю, слышу машины, извещающие о кипящей где-то ночной жизни. И всю ночь в окна светят огни.
Зато я теперь точно знаю, что живу. Что все меняется. И где-то там, в заманчивой дальней жизни, есть мое место.
Об авторе
Российская писательница и дизайнер. Родилась в Красноярске в 1974 году. С 19 лет участвовала по приглашениям в конкурсах красоты в Москве. Имея маркетинговое образование, работала в рекламе, занималась пиаром в разных изданиях. Первый рассказ писательницы" Матильда" был опубликован в журнале Cosmopolitan еще в 2001 году.
В нулевых годах под именем Ира Зима выпустила коллекцию одежды, участвовала в российских неделях прет-а-порте. Открыла студию и магазин, участвовала в международных конкурсах дизайна.
С 2006 года приостановила свою деятельность в роли дизайнера и сосредоточилась на литературе. Замужем, имеет троих детей.
Первый крупный роман "Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь" повествует о юной героине, потерявшей всех близких, которая вступила в смертельное противостояние с убийцей в детском пионер лагере рядом с закрытым сибирским городом на закате советской эры.
Сообщество в Фейсбуке https://www.facebook.com/pages/%D0%93%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%BD-%D0%90%D0%BC%D1%83/945921785421874
Другие книги Иры Зимы http://shop.club-neformat.com/09/gelen-amu