Зимний Андрей : другие произведения.

Сказка старого пианино

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ночью Лоран верно служит злой проклятой Королеве, а днём влюбляется в музыку милой юной пианистки. Влюбляется каждый раз заново, потому что с заходом солнца её забывает. Так бы история и повторялась день за днём, если бы однажды Королева не решила снять с себя проклятие...
  Кто-то скажет, что было это давно, кто-то - что не так уж много времени прошло с тех пор, как прокляли злую королеву. В ту худенькую, дрожащую от страха ночь, когда это случилось, проклятая королева и сама стала проклятием для всех остальных. Потому что она была злой, и потому что ей так захотелось. В ведьмином котле, в самой чаще леса, она сварила волка, ворона и мужчину, которого любила. Или думала, что любила. Но он не любил её никогда. Из котла выпрыгнул невиданный зверь - огромный волк, покрытый чёрными перьями. Она оседлала его, надев заколдованную уздечку, и волк побежал по небу. Королева дёргала уздечку так, что та взрезала пасть волка, но он всё равно взбрыкивал, мотал гордой головой, упирался непокорными лапами, противился всем сердцем того мужчины, который никогда не любил королеву. А над левым плечом его, среди чёрных, как души злодеев, перьев, торчало одно белое. Королева вырвала его, выбросила, и волк стал покорен. Тогда королева смогла посмотреть вниз, и взгляд её сияющих глаз встретился со взглядом старика, сидевшего с женой на балконе жёлтого домика, похожего сверху на брусок масла. Старик рассыпался клавишами аккордеона прямо под ноги своей жене. Она стала искать клавиши на ощупь и не посмотрела наверх. Но были другие, поднимавшие глаза к небу. С каждой ночью их становилось меньше и меньше. А теперь уж никто не отваживается взглянуть на звёзды, страшась увидеть те, что сияют в глазах проклятой королевы.
  
  - Кто научил тебя играть?
  - Никто. Я просто нажимала на клавиши и слушала.
  Мари продемонстрировала, как это было. Она опустилась на колени перед пианино, чтобы стать такого же роста, как когда впервые его увидела, закрыла глаза и нажала на первую белую клавишу в конце клавиатуры. В детстве ей больше нравились низкие ноты, они знали что-то такое, чего не знала она. Сейчас она тоже не знала, что скрывается за их глубоким голосом, но полюбила высокие - понятные, весёлые. Лучше конечно получалось не нажимать по отдельности, а сочетать, чтобы не она что-то там понимала, а само пианино рассказывало.
  - Понимаете? - спросила Мари. Гость покачал головой, и крошечный белый волк в кармане Мари недовольно взрыкнул. - Спросите, почему я ношу шёлковую ленточку на шее.
  Гость улыбнулся. Мари видела его лицо нечётко, оно плыло и размывалось перед её глазами, накладываясь на лица десятков тех, кто так же вот спрашивал про пианино, а потом - про ленточку. Чаще без её подсказки конечно.
  - Почему ты носишь на шее шёлковую ленточку?
  Она улыбнулась, ей было приятно вспомнить о том, что вечером в очередной раз раскроется предназначение ленточки. Но посетителю ничего не ответила и стала играть. Он подошёл снова, держа в руках меню. На странице с мороженым была приклеена бумажка с надписью: "24 июля за вторым столиком была оставлена мечта. Вернём владельцу или отдадим в добрые руки."
  - Сейчас уже конец августа, - осторожно сказал посетитель, и Мари заметила, что на подбородке у него ямочка.
  - Точно.
  - К кому я могу обратиться за... За ней?
  Для Мари вспыхнули его бледно-серые глаза, высветилась кожа, покрытая веснушками и ранними морщинками. Белый волк в кармане завозился как-то даже одобрительно. Мари махнула рукой в направлении лестницы на второй этаж, где находился кабинет мсье Жюля, владельца "Старого пианино".
  Мари продолжила играть. Она и сама не заметила, как стала подстраиваться под чужую музыку. Слепая музыкантша без инструмента, недавно пришедшая в ресторан, водила руками, перебирала пальцами, будто натягивала меха аккордеона и нажимала на клавиши.
  - Здорово получается, - сказала Мари.
  Аккордеонистка уронила руки на колени, опустила голову.
  - Лучше принеси мне яблочной водки.
  Хорошо бы она попросила об этом официанта... На кухню идти совсем не хотелось, это было королевство поварихи, шикавшей на всех и каждого, кто смел приходить, прикасаться к кастрюлям, переставлять посуду. На Мари повариха шикала через раз, потому что замечала через раз. Вообще-то её обычно замечали через два или через три раза, и Мари отдавала дань внимательности поварихи. Рискуя получить пару отравленных слов, она всё же вошла на кухню. Водка - та ещё гадость, но некоторым она нужна, чтобы залить ещё большую гадость, плескающуюся внутри. Так вот и подумаешь, что душа находится не в сердце, а в желудке...
  Сегодня был тот раз, когда повариха Мари не заметила. Она смотрелась в отполированное дно кастрюли и прикладывала к голове руку с тремя оттопыренными вверх пальцами, будто сама себе наставляла рожки. Мари не могла понять, почему рожек три, пока не догадалась, что пальцами повариха изображала зубцы короны. Мари удивилась: ну какая корона, повариха - она была поварихой от кончиков спутанных тусклых волос, присыпанных мукой, до мысков старых кожаных мокасин со стоптанными задниками. Мари прихватила со стола куриные кости, вынесла через заднюю дверь на улицу. Там уже бродили голодные коты, ожидавшие от неё ежевечернего угощения. Она положила куриные косточки на газету и вернулась на кухню. Поставила на поднос бутылку яблочной водки, две рюмки (аккордеонистка всегда просила две), и, непроизвольно ссутулившись, пошла обратно в зал.
  - Лоран не спускался?
  Мари вздрогнула. Звякнули друг о друга хрустальные рюмки, колыхнулась водка. Маленький волк сипло затявкал, царапая изнутри карман платья.
  - Нет, мадам, - тихо ответила Мари и ускользнула.
  В зале она поставила поднос на стол, уселась на банкетку, положила пальцы на клавиатуру, но не нажала на клавиши. Указательный как-то независимо и трепетно подрагивал на белой. С потолка на него упала ярко-красная капля. Мари положила палец в рот и ощутила вкус яблок, такой яркий, будто целый килограмм выжали в одну эту каплю. Подняла глаза к потолку - белый, никаких следов.
  Там, над "Старым пианино", была квартира Лорана. Вокруг "Старого пианино" росло больше яблонь, чем в яблочном саду, потому что каждое утро Лоран возвращался в свою квартиру.
  Теперь наступил вечер, и он спустился в зал. Разговоры притихли, посетители втянули головы в плечи. Все хотели посмотреть на него, но никто не смотрел. К нему обращались, приподнимались со стульев, чтобы поклониться, отводя глаза в сторону. А Мари смотрела. Она поправила розовую ленточку на шее. Розовой у него ещё не было.
  Лоран не выкурил сигарету, сразу подошёл к пианино, облокотился на него.
  Даже когда Мари повзрослела, она не заглядывалась ни на одного мужчину. Пока Лоран не начал спускаться в зал ресторана, чтобы послушать её. И теперь Мари любовалась его лицом с резко очерченными скулами и выступающими надбровными дугами, прекрасным и суровым, как скалы, любовалась его грациозным телом, упрямыми русыми волосами, спадавшими на лоб. Было жаль, что уже так поздно, что он скоро уйдёт. Но прежде Лоран успел сказать:
  - Знаешь, твоя музыка меня исцелила.
  
  
  Лорану не нравились ясные ночи, когда звёзды исподтишка кололи подушечки лап и норовили забить нос и пасть серебряной пыльцой. Мерзкие звёзды, так бы и затоптать, да что им будет, алмазным. Другое дело - бежать по мягким тёмно-серым облакам, с ними и сладить проще. А вот Королева ясные ночи любила. Вдруг кто-нибудь да выглянет через щёлку штор наперекор страху или, целуя девушку, украдкой поднимет глаза к небу, чтобы загадать желание, тут ему и конец. Вот тогда-то и разгорались истинные звёзды, те, что Лоран любил всем своим существом, - глаза его Королевы.
  - Правда украла?
  - Украла.
  И всё. В другой бы раз она принялась, как и обычно, рассказывать, что подкараулила ночь у полуразвалившегося колодца, а когда та стала любоваться своим отражением в воде, схватила две самые большие яркие звезды и спрятала в карман. Но сегодня всё было не как обычно. Даже уздечка пела как-то напряженно и выжидающе, будто вот-вот начнёт путать слова:
  
  С чёрным вороном и волком
  От Лорана больше толка,
  Сварен ты, чтобы служить,
  Королеве верным быть,
  Ночь пришла - ты всех забыл,
  Королеву полюбил,
  Королева звёздный свет,
  Никого прекрасней нет.
  
  Не спутала. А Королева всё равно была сама не своя, даже забывала вонзать шпоры в бока Лорана. Ни капли его крови не упало на землю, ни одной яблони не вырастет к утру. Шутка ли, искать летящую в воде рыбу, что поднимается с глубины озера раз в три столетия. Вдруг день неверно высчитаешь, вдруг озеро не то... Вдруг поймать не удастся, хотя это уж вряд ли, тут Лоран расстарается, изловит. Ведь тогда Королева расколдует себя, и он будет рядом с ней не только ночами. Хотел бы он сам встретить её днём и узнать, сняв, тем самым, проклятие. Но раз уж не встретил и не узнал, то поможет иначе.
  Озеро, где водилась птица-рыба, не отражало ни звёздного неба, ни бегущего по нему пернатого волка, будто отражать хоть что-нибудь было ниже его достоинства. Может оно и правда, ведь поговаривали, будто озеро это настолько велико, что не имеет дна, а даже небо и то не бездонное. Лорану, впрочем, было всё равно, ему туда не нырять. Он начал снижаться, сбегая к берегу по спирали, и зло зарычал, когда увидел, что кто-то уже сидел у самой кромки воды. Не иначе ещё один охотник до редкого зверя. Лоран оскалился, взрезал лапой воздух так, что от него остались лишь рваные лоскуты. Никому, никому не достанется добыча Королевы!
  Только вот на берегу на раскладном табурете сидел с удочкой и газетой самый обычный рыбак: усатый, в серых портках и тельняшке. Рядом с ним дремал каштановый спаниель и сонно подёргивал кончиком хвоста. Даже и нападать на таких стыдно. Но Королева не терпела в своих планах ни единого изъяна, она плеснула рукой, точно стряхивала с пальцев дождевые капли, и рыбак обернулся полосатым котом. Кот, унюхав рыбу, тут же полез в ведро с уловом, загремел, разбудил спаниеля. Верный пёс кинулся защищать хозяйское добро. Шипение, рык, грохот железа о камни. Кот, раздув хвост, метнулся к осинам, а спаниель умчался следом. Лоран засмеялся бы, да уздечка помешала.
  Королева величественно сошла с его спины на берег и оправила подол прекрасного длинного платья, черноте которого завидовала сама ненависть. И уздечка вторила её красоте:
  
  Королева звёздный свет
  Никого прекрасней нет.
  
  Лоран следил за Королевой, боясь упустить малейший взмах ресниц, и потому был в ярости, когда прямо на морду шлёпнулась развёрнутая газета. Он сбил её лапой на землю и невольно прочёл лид статьи:
  "Вчера из кондитерской фабрики на 8-м авеню похитили сорок килограммов шоколада. Наверное, кому-то было очень грустно и одиноко".
  Какая глупость, будто шоколад может спасти от одиночества. Будто кому-то вообще может быть одиноко настолько. Лоран презрительно шаркнул лапой по газетному развороту. А номер-то старый, наверное ещё с прошлого месяца. Да, тогда ему, и правда, было немного одиноко. Но про сорок килограммов они, конечно, привирают. И вообще, кажется, это был не шоколад, а арманьяк...
  Пока Лоран размышлял, уставившись в чёрные буковки на сероватой бумаге, Королева уже смотала в клубок лунный свет и теперь мастерила из него тонкую золотистую сеть. Какие же у неё изящные чуткие пальцы, такими бы плести не ловчую сеть, а воздушное кружево для платьев фей. Но Королеве нужна была сеть, и она бросила золотое плетение на поверхность озера, укрыв его от берега до берега.
  От ночи осталась лишь треть, пора было торопиться. Королева запустила руку в мешок и набрала полный кулак хлебных крошек. Бросила их на сеть и тревожно замерла. Лоран тоже застыл, глядя на поверхность озера, хранившую гордую неподвижность. Даже не верилось, что под ней есть что-то живое, будто они с Королевой ждали, как из толщи асфальта выпорхнет бабочка. Но она выпорхнула.
  Рябь не дёрнула тёмную воду, та просто расступилась, выпуская своё любимое дитя. Громадную птицу, закованную в сияющую перламутровую чешую, с крыльями нежными и полупрозрачными, точно цветки вьюнка, - такие разорвёт в клочья первый же встречный ветер. Птица устремилась ввысь с тем счастьем, с каким может жаждать полёта лишь существо, грезившее о нём три столетия. Но сеть из лунного света натянулась и охватила скользкое вёрткое тело. Лорану почему то, на одну крошечную секунду, стало жаль птицу-рыбу. Глупая, рванулась бы с силой, пробила золотую вязь, освободилась... Но нет, она потрясла хохлатой головой и принялась выщипывать хлебные крошки длинным острым клювом, сильнее запутываясь в сети.
  И тогда Лоран прыгнул.
  Пролетел до средины озера и когтями, зубами нацелился в шею птицы-рыбы. Глухо скрежетнула чешуя. Лоран заскользил вниз по перламутровой спине. Лунный свет боялся его чёрных лап, и сеть под ним начала расползаться. Птица забила крыльями, выпутываясь из ловушки. Ткнула Лорана клювом. Раз, другой. Чёрные перья посыпались в воду. Лоран и сам едва туда не рухнул - вцепился в птичьи лапы. Птица тряхнула ими, поднялась выше, сбрасывая ошмётки сети с крыльев. Лоран удержался. Она брыкалась и билась, пока волк, намертво вгрызшись, тянул вниз. Ему бы отцепиться, самому прыгнуть в небо, а потом напасть, да клюв проткнул бедро задней лапы, и та болталась, точно чужая. Из прорванного бока сочилась кровь, с каждой каплей забирая силы. Лоран изловчился, подтянулся и прорвал нежное брюхо птицы. Та страшно вскрикнула. Озеро вдруг отразило их обоих, будто разомкнуло веки, чтобы огромным блестящим глазом увидеть, как гибнет его дитя.
  Лоран упёрся тремя лапами в воздух, перехватил обмякшую птицу-рыбу за шею и потащил добычу Королеве. Чтобы бросить к её ногам, чтобы насладиться её похвалой или хотя бы тенью одобрения. Он ведь заслужил, заслужил, хоть и казалось, что тащит к берегу неподъёмный мешок вины.
  - Дурень. Ещё бы немного, и рассвет, - Королева ткнула Лорана в бок мыском туфли-лодочки и принялась спешно потрошить рыбу-птицу.
  Она не забрала ни сверкающую перламутровую чешую, ни отрез тончайших крыльев, лишь вонючие скользкие внутренности. А потом велела Лорану нестись домой. Не хромать, не ползти - нестись. Шпоры и рвущая уголки губ уздечка подкрепили её приказ.
  
  
  Лоран ввалился в открытое окно своей комнатки вместе с рассветными лучами. Вороньи перья осыпались с него все разом, будто он был чёрным деревом и внезапно наступила осень. Обернувшись маленькими волками, перья разбежались по углам, попрятались под кровать, под шкаф, забились между половицами. А сам Лоран, шатаясь от ран, нанесённых птицей, и от тысячи кровящих ссадин, оставшихся от слетевших перьев, рухнул на кровать. Теперь, с человеческим ртом и без уздечки, он мог бы от души посмеяться над полосатым котом-рыбаком и его кудрявой псиной, но проделка Королевы больше не казалась такой уж смешной. Лучше бы осталась волчья пасть, мог бы хоть завыть.
  На первом этаже, прямо под его комнатой, начал оживать зал ресторана "Старое пианино". Лоран мог поклясться, что слышал звон ложечек о фарфоровые кофейные чашки, даже хруст корочки свежевыпеченного рогалика. Будто кто-то с аппетитом вгрызается в его собственные кости, и золотистые крошки летят на блюдечко и скатерть. Скатерть... Откуда здесь скатерть? Только простыни. Мокрые холодные простыни. Лоран застонал.
  Внизу гремели подносы, кто-то разбил тарелку, ах простите, ах как неловко. Гомон, гомон. Каблуки по паркету вперёд-назад. Маленький дверной колокольчик настоящим взрослым колоколом бьёт в голове. Перевернуться, надо перевернуться. Кровь присохла к простыне, а теперь отрывалась с корочкой, или прямо с мясом. "Молодой человек, вы заняли мой столик".
  А потом скрипнула и хлопнула крышка пианино. Лоран благодарно прикрыл глаза. Сейчас, сейчас, он знал, сейчас будет легче. Сейчас. Чьи-то пальцы извлекли из пианино первые ноты. Осторожные, как прикосновение к шкуре дикого зверя. А за ними лёгкие и свободные, будто инструмент, наконец, узнал музыканта.
  Музыка звучала всё тем же звоном посуды и гомоном посетителей, а ещё немного стуком трамвайных колёс о рельсы. Уютная и настоящая. Такую не сочиняют, не записывают нотами. Её рассказывают случайному попутчику в поезде, перескакивая с одного на другое. Лоран расслабился. Даже боль будто бы перестала ныть над ухом, присмирела. Он лежал, пытаясь представить человека, игравшего на пианино. Наверное, самый обычный, по такому и не скажешь. Или наоборот? Лоран задумался, почему он всё ещё не познакомился с этим пианистом. А потом задремал.
  К вечеру Лоран смог подняться и даже принять душ. Ссадины от слетевших перьев полностью зажили, остались только раны, нанесённые клювом птицы-рыбы, да и то не такие глубокие. Он оделся и, немного припадая на левую ногу, спустился в зал ресторана.
  - Передайте моё почтение Королеве, - шепнул ему старик в клетчатом пиджаке.
  - Пусть Королева сжалится над моей дочерью, - взмолился толстяк с тростью.
  - Не могла бы Королева...
  Лоран слегка кивнул старику, на остальных просителей не глянул. Королева ненавидела людишек. Чуть меньше - тех, что её превозносили. А у Лорана вовсе не было повода их любить. Вообще ими интересоваться. Разве что пианистом...
  Лоран сел за столик поближе к инструменту, сунул в зубы "Житан" и закурил. Курить здесь было нельзя, но никто не смел ему об этом сказать. Вытянув вперёд ноги и выпустив дым изо рта, Лоран обратил взгляд на пианистку. Пианистку, надо же. Совсем девочка, даже платье в мелкий цветочек будто бы мамино - велико в груди. Может, собери она волосы, и смотрелась бы старше, а взъерошенная, с веснушками, сплошь усыпавшими щёки, - дворовая девчонка. И кто только её за инструмент пустил... Лоран усмехнулся, когда пианистка под его неотрывным взглядом заёрзала на стуле.
  Платье, конечно, малость велико, но и в таком видно, что фигурка у девочки ладная. А волосы - густые, тёмные, точно старинная древесина - прятать в причёску жалко. Когда пианистка доиграла, Лоран затушил сигарету и подошёл к ней. Надо же, какие глаза: синие-синие.
  - Знаешь, твоя музыка меня исцелила.
  - Знаю.
  Он облокотился на пианино и, склонив голову набок, продолжил изучать девочку. Хорошо, что она ответила вот так просто. Без страха, без заискиваний. Лоран как-то даже отвык от такого.
  - Может ещё поиграешь? Нога болит.
  - Всё ещё? - удивилась она. - Ты уже должен назвать своё имя и узнать, что меня зовут Мари. Ну ладно, ничего. Меня зовут Мари, Лоран. Конечно, поиграю ещё.
  - Спасибо, Мари.
  Лоран улыбнулся; странная она немного, эта девочка. Бывает такое, что человек странный, и хочется держаться от него подальше, а к её странности хотелось быть поближе.
  Пока Мари играла - играла для него, - Лоран смотрел не на её руки, а на шею, будто не пальцы создавали музыку, а она выходила откуда-то изнутри самой Мари. Лилась по грудной клетке, просачивалась через шею, охваченную синей ленточкой. Наверняка все спрашивают, зачем она. Лоран не спросил.
  - Ты каждый день тут?
  - Да. Ты же помнишь, что каждый день звучит музыка. Только вот меня не помнишь. Я раньше даже думала, что шутишь так. Но ты не шутишь, Лоран.
  - Глупости, я бы не забыл, - Лоран хотел добавить, что уж её бы не забыл точно, но понял, что ему пора. - Знаешь, я, пожалуй, возьму кое-что на память, чтобы уж точно не забыть.
  Мари кивнула, и он наклонился к ней. Близко. Наверное, даже слишком. Мари подняла подбородок и, чуть приоткрыв губы, смотрела в потолок. Лоран мог бы её поцеловать. Разве не поцелуи обычно берут на память в таких случаях? Но их так легко потерять ночью, поэтому Лоран потянул за хвостик синей ленты. Бантик плавно распустился, и ленточка, огладив шею Мари, соскользнула в его ладонь.
  - Вот теперь я тебя точно не забуду.
  
  
  Бывали вечера, вот как этот например, когда пианино не хотело рассказывать про себя, а хотело рассказывать про Мари. Никто в точности не понимал деталей, кроме него и слепой аккордеонистки, но всё же было как-то не по себе. Мари казалось, что и рассказывать нечего, ведь ничего такого не изменилось, не произошло с ней. Только вот белое перо опустилось когда-то в детскую кроватку и обернулось крошечным волком, но это событие считали особенным все остальные, а не сама Мари.
  Хотя, если задуматься (её пальцы подрожали высокими нотками, пока она задумывалась), в детстве время шло дольше, один год как целая жизнь, а теперь только достанешь летнее платье, как уже приходится переживать из-за того, что на пальто моль проела новые дырочки.
  Когда Мари была маленькой, аккордеонистка ничего не видела, как и сейчас, но играла не на воздухе, а на настоящем инструменте. Она пела на набережной рядом с рестораном, и её голос нёсся вниз по течению реки. Вечером она ставила аккордеон на асфальт, он разбухал, превращался в её мужа, полного, раздувавшего щёки и пыхтевшего раздумчиво: "Пу-пу-пу-у-уф", - будто он был не аккордеоном, а тромбоном. Они приходили в "Старое пианино", ещё не такие старые, как сейчас, и само пианино тоже было не таким старым. Аккордеонистка с мужем не пили, а пели, посетители размахивали руками в такт и хлопали в ладоши, Мари нажимала на клавиши, пытаясь услышать всех разом. Тогда она ещё не научилась играть, и Лоран не спускался в зал. Всем было весело, Мари никто не замечал.
  Вообще-то ей всегда это нравилось. Незаметность - хорошее подспорье, когда сам любишь смотреть, слушать. Какой-нибудь толстячок расслаблял живот, втянутый при других взрослых, слегка презиравших толстячков с животом. Безупречная дама снимала с колен раскрытый томик стихов, и выяснялось, что на подоле её безупречного платья пятно от кофе. Наедине с собой люди прекращали быть чопорными, с облегчением расставались с напускной серьёзностью, и Мари была рада, что может их увидеть такими.
  - А я вот тому рада, что слепа, и никого не вижу. - Мари оборвала игру, обернулась. Аккордеонистка продолжила водить руками по воздуху, начиная собственную мелодию в поддержание разговора. - По крайней мере, я не буду той, кто узнает днём королеву, и не сниму проклятие с этой...
  Волк оглушительно затявкал последнее слово. Аккордеонистка слепо ткнула в сторону кармана на платье Мари и удовлетворённо кивнула:
  - Точно. Вот этой вот.
  - А кто её проклял?
  - Откуда ж мне знать. Все говорят, что прокляли, все говорят, узнаешь днём в соседке королеву - расколдуешь. Только вот кто сказал об этом первый - неизвестно. Может, сама проклятая королева и сказала.
  Они помолчали. Слепая прекратила раздувать меха невидимых воспоминаний о муже, висевших в воздухе, поболтала пустой графин из-под водки. Мари спросила:
  - Может, мне нужно его поцеловать? Я уже всё ему рассказывала, и не раз - не помогает.
  - Оно и к лучшему. Принеси ещё яблочной водки.
  Мари послушалась, хотя по её счёту наступил тот "через раз", когда повариха её замечала. Кухня была окутана паром, и он сгущал запах тухлятины. В глубинах белёсого липкого марева гремели крышки кастрюль, стучал о разделочную доску нож и напевала повариха. Похоже, настроение у неё было восхитительное, и Мари надеялась, что не испортит его.
  На буфете, под полкой с яблочной водкой, обнаружился источник противного запаха - на пекарской бумаге лежали потроха. Мари поколебалась немного, думая, не отравятся ли ими коты, решила, что не отравятся, и вынесла бумагу с потрохами на улицу.
  На яблоне, росшей у выхода, сидел упитанный полосатый кот и таращился вниз, на блестященького спаниеля, таращившегося на него вверх. На других яблонях тоже сидели кошки, но не таращились, а лениво созерцали, делая вид, что совсем не пытаются унизить своим безразличием спаниеля. Мари осуждающе покачала головой и пёс, застеснявшись, потрусил прочь. Она положила пекарскую бумагу с потрохами на землю, все коты, кроме полосатого, спустились с яблонь. Мари обречённо вздохнула, выудила из потрохов что-то, что показалось ей наименее противным, протянула полосатому.
  - На вот. Можешь спокойно бояться на дереве столько, сколько захочешь.
  Кот проглотил угощение и фыркнул.
  - Уж прости, лучше ничего не было.
  Кот фыркнул ещё раз, и Мари заметила, что у него над лопатками заколыхалось что-то полупрозрачное. Сзади зафыркали другие коты, она обернулась и увидела, что у них всех над спинами дрожат неуверенные стрекозьи крылья, по четыре штуки на кота. Крылья разворачивались, твердели, трепетали. Взмах, взмах, и коты один за другим поднялись в воздух. Мари даже немного огорчилась из-за того, что потроха попали на ужин к ним, а не к гостям "Старого пианино". Хотя те, может, и не оценили бы.
  Противный запах из кухни выветрился. За дверью Мари заметила меловую доску с меню, которую сегодня забыли поставить перед рестораном. Названий блюд не было, только фраза: "Пломбир белый и холодный, как снег. Но пломбир сладкий. Когда мы едим пломбир, то думаем, что зимой будет гораздо лучше, чем на самом деле будет зимой. Мы рекомендуем на десерт рогалики с яблочным джемом". Кивнув доске, Мари положила на поднос пару рогаликов, а графин с водкой не взяла. Она уже вышла в зал, когда ей в спину воткнулся вопль поварихи:
  - Куда ты их дела?!
  Вот тут-то все до единого заметили Мари. Она прижалась спиной к стене, отведя руку с подносом в сторону, а повариха, раскрасневшаяся от жара плиты и злости, надвигалась на неё, как неминуемая беда. И беда бы непременно случалась, не глянь вдруг повариха куда-то вглубь зала. Когда она повернулась обратно к Мари, то уже ласково улыбалась.
  - Ах ты, шалунья, - и она потрепала Мари по щеке, больно ущипнув.
  Притихший зал ресторана рассказал, что спустился Лоран. Он разочаровано глянул на пустующую банкетку у пианино, а потом женщина с томиком стихов указала ему на Мари. Повариха принялась оттирать щёки от муки и поправлять передник, будто за те несколько секунд, которые потребовались Лорану, чтобы приблизиться, она могла вытряхнуть из себя годы, проведённые на кухне. И всё равно старалась зря, Лоран её даже не заметил. Будто взглядом взял да и вычеркнул из мира.
  - Знаешь, твоя музыка меня исцелила.
  Мари хотела ответить обычное: "Знаю", - но поперхнулась словом.
  Повариха, искоса поглядывая на Лорана, вытащила из кармана красное яблоко и запихнула в карман Мари, чуть не придавив маленького волка.
  - Вот, скушай на ночь, чтобы видеть хорошие сны.
  Она спешно прошла на кухню, пошаркивая по полу разношенными мокасинами, и Мари ощутила, как спазм в горле прошёл. Она поставила рогалики на стол аккордеонистки, присела на банкетку и как ни в чём не бывало сказала:
  - Знаю.
  
  
  Сегодняшней ночью Лоран бежал по небу один, так велела Королева. Она нацепила на него уздечку и затянула ремешок так туго, будто решила наказать за все свалившиеся на её голову неудачи. Лоран терпел, заглядывал ей глаза, но вместо двух сияющих звёзд видел лишь злые сморщенные угольки. Может, когда он выполнит приказ, звёзды снова хоть ненадолго разгорятся?
  
  Сварен ты, чтобы служить,
  Королеве верным быть
  
  Внизу показалось трамвайное депо, и Лоран спустился ниже. Какой-то припозднившийся трамвай передним колесом соскребал намалёванное белой краской объявление: "Трамваи не кормить". А потом от эклеров разболится живот, и пассажиры опоздают на работу, не к месту подумал Лоран. Впрочем, ему-то какое дело. Тем более, он как раз заметил каменный двухэтажный домик с покатой крышей. Тот самый, который описывала Королева: снизу ярко-розовый, с кучей магазинчиков, а сверху - облупившийся жёлтый. Окно мансарды оказалось приоткрытым, и тюлевые занавески трепетали снаружи, прихваченные сбежавшим из комнаты ветерком. Лоран прыгнул на подоконник, стараясь быть тише опустившегося на воду пёрышка. И всё бы у него получилось, не скрипни старая рама. Ночь уволокла противный скрип и разбросала, кажется, по всей улице. Всюду в окнах зажёгся свет. Единственной, кто продолжил мирно спать в этом переполохе, была девушка, в чьё окно прыгнул Лоран. Лежала себе на кровати прямо под самым подоконником, выпростав ноги из-под одеяла, и даже не заворочалась. Лоран склонил к ней морду. Девушка та самая: темноволосая, конопатая. От неё пахло спелыми сладкими яблоками и музыкой. Оказалось, что у музыки очень приятный запах. Такой, что его будто бы слышно... А ведь правда слышно. Мелодию юной пластинки, влюблённой в немолодой солидный патефон. Лоран повёл ухом и огляделся: никаких патефонов в комнате, конечно же, не притаилось. Да и откуда? Здесь едва ли мог оказаться даже старенький радиоприёмник. Всю роскошь составляли разноцветные лоскутные половички на полу. А так: кровать, узкий стол да старый скривившийся шкаф с открытыми дверками, сиротливо показывающий единственное платье в цветочек.
  Бывает, мерещится какой-то шорох, но стоит всё оглядеть и понять, что шуршать некому, как сразу становится тихо, но с музыкой это не сработало. Мелодия так и скакала по половицам, перепрыгивая лужицы лунного света, точно пятнашки перемешивала веснушки на щеках спящей, щекотала её ладони... И тут Лоран заметил, что пальцы девушки двигаются в такт музыке, приподнимаются и опускаются, будто под ними клавиатура пианино. Но под ними был лишь застиранный пододеяльник. Зато клавиши, пусть и нарисованные, нашлись на столешнице: смешные, немного неровные, будто их выводил ребёнок, но всё же клавиши. Пальцы девушки никак не могли бы до них дотянуться с кровати, зато дотягивалась их тень, вычерченная лунным светом. Ночами катая Королеву на своей спине, Лоран повстречал немало чудес, но впервые видел чтобы тень пальцев, играя на нарисованном пианино, рождала настоящую музыку. Как же эта девушка играет, когда не спит? Когда под её руками поёт настоящий инструмент? Теперь уж Лорану не узнать. Теперь вообще никому не узнать.
  Перемахнув через кровать, Лоран прихватил спящую за рукав ночнушки, и её кисть дёрнулась фальшивой нотой. Девушка не просыпалась. Не проснулась она и тогда, когда Лоран забросил её себе на спину и выскочил в окно. Только в кармане ночнушки что-то завозилось и зарычало, но это что-то было слишком маленьким, чтобы помешать большому волку.
  
  С чёрным вороном и волком
  От Лорана больше толка,
  Сварен ты, чтобы служить,
  Королеве верным быть,
  Ночь пришла - ты всех забыл,
  Королеву полюбил,
  Королева звёздный свет,
  Никого прекрасней нет.
  
  Лоран поднялся к звёздам, и те осуждающе зашушукались, нарочно подставляя под его лапы колючие бока. Будто им есть какое-то дело до девчонки... Всем известно, что звёзды любят только себя. По крайней мере, так ему говорила Королева. Скоро, скоро, любимая.
  Стоило бы отвезти спящую в тёмный лес, где должны свершаться все тёмные дела, но Лоран приземлился на берегу реки. Девушка сама соскользнула с его спины на облизанный водой песок и, подложив под щёку ладонь, перевернулась на бок. Наверное, ей снилось что-то очень-очень хорошее, раз она не хотела просыпаться. Вот бы и Лорану хоть один такой сон. Интересно, не получится ли его украсть после того, как...
  "Может, ещё поиграешь?" - почему-то подумалось, но едва слова пронеслись в голове, как уздечка впилась в морду.
  
  Королева звёздный свет,
  Никого прекрасней нет.
  
  Королева будет так рада. Лоран перевернул девушку лицом вверх, её веки оставались закрытыми, но под ними должны быть синие глаза. Почему именно синие? Всё равно уже неважно, она их никогда больше не откроет. Лоран оскалился, зарычал.
  На небо набежали тучи, скрыв звёзды, ну и хорошо, нечего им смотреть. И он вырвал из груди девушки сердце.
  Стало так тихо, будто всё время до этого продолжала звучать музыка. Неслышимая, робкая, но непрестанная. А теперь смолкла, и вместо неё зазвучала тишина. Только протяжно завыл маленький волк.
  
  
  Этим вечером Лоран спускался в ресторан раньше обычного, потому что Королева не загоняла его ночью, но и не совсем уж рано, потому что не играла привычная исцеляющая музыка. Куда же делся пианист, может, заболел? Почему-то Лорана это очень встревожило, хоть он и не помнил, чтобы лично знал музыканта. Надо будет как-нибудь познакомиться...
  У самого входа в зал пожилая женщина шумно ругалась с румяным официантом. Когда тот в очередной, видимо, раз недоуменно пожал плечами, она потребовала дать ей жалобную книгу. Но стоило ему притащить толстую тетрадь, заполненную едва ли на четверть, женщина снова заголосила:
  - Не видишь, я слепая! Пиши...
  И он принялся записывать. Лоран из любопытства заглянул через плечо официанта: "Сегодня повариха не положила крутоны в куриный бульон, зато Королева положила осколки винных бутылок в глаза посетителей, и теперь они не видят правду". Официант будто бы и сам удивился тому, что написал.
  - Что, в самом деле? Вы это сами видели?
  - Конечно, не видела. Я же слепая, идиот! - и женщина вернулась за свой столик к недоеденному супу.
  Лоран тоже направился к столику, который занимал каждый вечер - к тому, что стоял совсем рядом с пианино. Правда теперь, без музыки, он казался самым неудобным столиком во всём ресторане: и стул жесткий, и ноги толком не вытянешь. Но главным неудобством было отсутствие музыки... Или музыканта? Тревога, щекотнувшая ещё на лестнице по пути сюда, теперь трепала лёгкие вместе с сигаретным дымом и таращилась на Лорана из глаз посетителей.
  - Куда делся пианист? - не выдержал он, и весь зал встрепенулся. - Почему его нет сегодня?
  Какой пианист? Какой пианист? Никогда здесь и не было никакого пианиста. Нет, точно никогда не было, я сюда с самого открытия хожу! А пианино? Так оно для виду - старое, дедушкино ещё. Да вы сами гляньте! Старое какое, ещё и расстроено поди. Нет и не было тут никакого пианиста, точно вам говорю. Не было. Никогда.
  Слова кружили над Лораном точно чёрные вороны над одной - белой. Клевали, клевали, пока он и сам не начал думать, что не было. Ни музыки не было, ни музыканта.
  - Был! - Слепая женщина даже не поднялась из-за стола, да и голоса не повышала, просто Лоран услышал. - Была, если уж точнее.
  Была?.. Глаза синие-синие. А ещё на шее что-то... Тоже синее. Или розовое? Но иногда фиолетовое или зелёное. Хотя синее ей большее к лицу.
  Лоран вскочил и кинулся к лестнице. К комнате. Нет-нет, пожалуйста, только пусть там не будет! Пожалуйста. Дёрнул дверку шкафа, там ящик. Рука дважды промахнулась, не смогла ухватить маленькую круглую ручку. Пожалуйста, пусть не...Он рухнул на колени.
  Из ящика, точно серпантин из хлопушки, полетели ленточки. Розовые, зелёные, красные, фиолетовые, жёлтые, оранжевые и синие, синие, синие.
  Лоран хватал их горстями. Как же много... Сжимал в кулаках и чувствовал, как шёлк и его пальцы становятся влажными. Как происходит что-то непоправимое, похожее на оборвавшийся стук сердца.
  Из щелей в полу, из-за шкафа и из-под кровати выглянули чёрные волки. Медленно, будто их пугали яркие цвета ленточек, поползли к Лорану. Он качнулся назад, выставил перед собой руки, вооружённые ленточками. Если Мари нельзя вернуть, можно хоть ещё немного попомнить? Совсем немного...
  С чёрным вороном и волком
  От Лорана больше толка,
  Сварен ты, чтобы служить,
  Королеве верным быть,
  Ночь пришла - ты всех забыл...
  
  
  - А знаешь, как я украла у ночи звёзды? - Настроение у Королевы было лучше некуда. - Безмозглая ночь, так любит собой любоваться...
  И она принялась в тысячный раз пересказывать Лорану историю о старом колодце и похищенных звёздах. Жаль нельзя забывать её каждый раз, так надоело слушать одно и то же. Но память любит повредничать: когда хочешь что-то забыть - оно упрямо сидит в голове, а другое, очень важное, никак удержать не можешь. Вот и Лоран не мог, а что именно - забыл. Странно это - помнить, что о чём-то не помнишь...
  - ... и спрятала звёзды в карман! - закончила рассказ Королева.
  Она любила похваляться, наверное потому и не оставила звёзды в кармане, а вложила себе в глазницы. Подобно она поступила и с сердцем девушки-пианистки - обвила его золотой спиралью и повесила себе на шею. "Тук-тук, тук-тук" - тревожно билось сердце, будто хотело что-то рассказать Лорану, но он не понимал языка сердец. Может, оно боялось, что скоро увидит свою убитую владелицу? Королева страсть как хотела на неё взглянуть, и велела Лорану лететь к берегу реки.
  Вода ночью всегда кажется чёрной, а сегодня казалась красной. Или не казалась, а правда стала такой, смешавшись с кровью пианистки? Лорану даже почудилось, что река вобрала в себя не только цвет, но и звук. Понесла по течению тихую печальную мелодию. Будто бы знакомую...
  - Ну и где она? - Королева не позволила прислушаться и узнать мотив.
  На берегу лишь ветер перебирал песчинки, кидая в воду самые красивые и блестящие. Девушки не было. Лоран не мог спутать место. Хоть частенько память его и подводила, но та ночь как раз была из тех, что упрямо сидит в голове, как ни старайся забыть. Прямо тут пианистка и лежала, Лоран проскрёб лапой по песку, ещё хранившему запах яблок и музыки. Королева отмахнулась от него, от бесполезного, и, подобрав подол платья, ступила в реку.
  - Где она? - спросила, зачерпнув ладонью воды и сжав руку так, будто держала кого-то за горло. - Ах ты её домой понесла... Вот дрянь!
  Королева выплеснула воду обратно и забралась на спину Лорана. Ну, пошёл! Он прыгнул в ночное небо и полетел над рекой в сторону города.
  Лоран вспомнил нищенскую квартирку пианистки. Река наверняка была очень глупой, раз решила отнести тело в такой дом. Ему самому уж точно не хотелось бы туда вернуться. Разве только музыку послушать... Да, ту самую, что плыла сейчас по реке, подскакивая на камешках и заныривая на глубину. Но в этот раз в музыке не слышалось ничего, кроме грусти. Будто она и хотела бы спеть что-то другое, только никак не могла.
  Лоран мчался за мелодией, на лету так и хотелось клацнуть челюстями, чтобы ухватить её за хвост. Но разве разберёшь, где хвост у красной ленты длинною в целую реку, целый город? Он нашёл только, откуда красная лента вытекала.
  Девушка лежала на гранитной лестнице набережной, спускавшейся от "Старого пианино", к самой реке. Её ноги были по колено в воде, а из разодранной груди, кричавшей в небо, точно распахнутый рот с зубами-рёбрами, текло и текло красное. Вокруг пианистки расселись коты со стрекозьими крыльями, а людей не было. Наверное, и не заметил никто, что внизу лестницы лежит мёртвая девушка и истекает запахом музыки. Лоран кинулся вниз - что-то дёрнуло сильней уздечки. Но Королева осадила его. Больно-больно впились в бока шпоры, а песня уздечки впилась в мысли и терзала, пока не оставила в них ничего, кроме собственных слов. Лоран покорно замер в небе, ведь так желала Королева, которая была прекрасней всех на свете...
  Под левой лопаткой, где когда-то находилась душа, завыли её жалкие остатки, а внизу, рядом с пианисткой, голосом Лорана, звучным, басовитым, завыл крошечный белый волк. Коты не бросились от него врассыпную, наоборот даже подошли поближе, принюхались. Один из них, откормленный и полосатый, взял волка за холку, поднял вверх и, взмахнув стрекозьими крыльями, поднялся сам. Следом зазвенели крыльями остальные коты и полетели к Лорану и Королеве, кружившим над "Старым пианино". Королева рассмеялась при их виде презрительным смехом злодея, и Лоран подумал, что она этот смех долго репетировала одна перед зеркалом.
  - Брысь отсюда, мерзкие твари!
  Королева сопроводила слова взмахом руки, и с кончиков её пальцев посыпался огонь. Коты - ловкие животные, они могут увернуться от брошенного хозяином тапка, от зубов спаниеля, но только на земле, где им привычно маневрировать, используя лапы и хвост. А вот стрекозьи крылья им бы ещё осваивать и осваивать, если б те остались. Огонь сжёг их до основания, в воздухе взорвался едкий запах палёной шерсти. Хорошо, что крылья потеряли коты - те, кто всегда приземляется на лапы. Оказавшись на крыше ресторана, они разбежались кто куда, затаились по углам, прижав уши, и Королева восторжествовала, точно победила целую армию до зубов вооружённых рыцарей. Но прежде, чем упасть, полосатый кот успел долететь до Лорана и разжать зубы, позволяя белому волку затеряться среди чёрных перьев.
  Сначала было больно, так жжётся правда. Но потом, когда белое перо перестало грызть кожу и легло к остальным, Лоран вскинул морду. Уздечка беззубо завизжала песню, вновь и вновь кусая его до крови заклятыми словами. Но их сила иссякла, и Лоран взвился на дыбы.
  Королева хотела вцепиться в загривок, запустить пятерню в чёрные перья, но те плотно легли к шкуре, и пальцы скользнули как по стеклу. Она упала. Чёрная и тяжёлая, полетела к камням набережной. Тук-тук, тук-тук, испугалось сердце. Сердце Мари! Лоран метнулся следом вниз, зубами сорвал кулон с шеи Королевы. И та намертво схватилась за уздечку. Сцепленные, точно звенья цепи, они, кружась, помчались вниз. Лоран ударил лапами воздух, замедляя падение. Разобьётся он - разобьётся сердце. У самой земли он рванулся, и уздечка лопнула. Осталась в руках Королевы. Лоран приземлился на лапы, Королева - на спину. Лоран бросился к Мари, Королева осталась лежать.
  - Сыграй... Сыграй мне ещё? - и он вложил сердце в раскрытые, точно тянущиеся в просьбе руки, рёбра Мари.
  Сердце замерло на мгновение, удивившись, что снова оказалось там, где должно быть, а потом сказало осторожно: "Тук"... Края распахнутой груди сомкнулись, срослись, Мари открыла глаза.
  - Сыграю. Только попозже. Не забудешь прийти послушать?
  - Теперь не забуду.
  - Это мы ещё посмотрим! - раздался у них за спинами ядовитый голос Королевы.
  Она спускалась по ступеням, шатаясь, величественная и пугающая в своём чёрном платье с длинным шлейфом и антрацитовой короне. Королева проделывала руками сложные пасы, и её глаза-звёзды разгорались всё ярче, превращая ночь в пылающий белый день.
  - Ты же повариха, - неуверенно сказала Мари. - Наша повариха из "Старого пианино".
  - Как ты сме...
  Королева вскрикнула. Её талию обвили завязки передника, заляпанного оливковым маслом и мукой, лодочки из чёрной крокодиловой кожи превратились в стоптанные мокасины. Королева плотно закрыла ладонями глаза, но не смогла удержать украденные звёзды. Они взлетели в небо и заняли свои места. Их свет упал на каждый камень, каждую травинку, забрался в окна, заплясал на коже жителей города.
  - Лес в той стороне.
  Лоран вздрогнул, оглянулся на Мари. Она указывала рукой в сторону городской окраины чёрному ворону и волку. Лоран проводил их взглядом без сожаления. Хватит с него волшебства, пора жить человеческой жизнью. Жизнью, полной музыки и Мари.
  - Ненавижу вас, - прорыдала повариха, вытирая слёзы, лившиеся из самых обычных карих глаз.
  - Не надо так говорить, иначе мьсе Жюль уволит вас, мадам, - совершенно серьёзно посоветовала Мари.
  Повариха бы может ещё что ответила вредное, но её слова заглушил нарастающий со всех сторон шум. Шум накатывал волнами, накрывая весь город. Захлопали ставни, распахнулись двери подъездов, раздались удивлённые и ликующие возгласы. Сонные люди в пижамах и тапочках высовывались из раскрытых окон, выходили на мостовую и обращали лица к небу, любуясь звёздами.
  - Это Кассиопея! - восклицал кто-то.
  - Полно вам, Гончие псы! - возражали ему.
  - Тут и позабыть немудрено, - шутливый ответ и смех, бесстрашный и свободный.
  Мимо Лорана и Мари проплыли звуки аккордеона, радостный лай спаниеля, слова рыбака, начавшего рассказ о своих невероятных превращениях. Они не пошли со всеми. Мари взяла Лорана за руку, и они направились к опустевшему ресторану, к старому пианино, ждавшему пианистку и её слушателя.
  - Теперь долго и счастливо? - спросила Мари. - Долго и счастливо.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"