Аннотация: Приключилась история, которая завертела в калейдоскопе невероятных событий домового, ведьму, медведя-оборотня. И студентку, вдруг сменившую своё имя. А с ними - бабулю, полицейских, Ведовской Клан и похитителя древних кладов.
'Страх - самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх - страх неведомого'
Говард Филлипс Лавкрафт
Книга первая
Часть 1
Всё начиналось буднично - ну, приснился сон, с кем не бывает? Кто ж знал, что это лишь начало мистических приключений, случившихся в жизни девушки. Заметим: не ведьмы, а будущего математика. Но, чтобы выжить, ей пришлось кое-что вспомнить.
1. Акимов домовой
На чердаке, в самом его пыльном углу, сидел старичок.
Человек, кое-что в этом понимающий, сразу признал бы в нём домового. И не какого-нибудь, а старинного. Его рыжая борода торчала веником, косматые патлы были вздыблены, кудлатые брови нависали щётками над круглыми жёлтыми глазами, яростно горящими во тьме, словно фонарики.
И всё-то у этого домового было как следует:
И борода - не абы какая клочковатая поросль, как у иного трёхсотлетнего молодняка, а настоящая, солидная - бородища! Доподлинная гордость - косматая и спутанная, какая особо почиталась среди истинных домовиков. Тыщу лет, небось, её ростил, ни разу не расчесав. И сам-то он был волосат, лохмат да патлат - как и следовает настоящему взаправдашнему домовому. В6едь ни один уважающий себя домовой - если он, конечно, он знает издавна заведённый порядок - не чешет свой волос гребнем и никогда не подстригается. Потому как - не положено. Видать, по этой причине домовые так любят иногда подшучивать над тем человеком, который особо заботится о своей внешней красоте. Они и волоса ему на голове запутывают, и колтуны и кудели скручивая - чтобы был похож на них, истинных и древних владетелей того жилья, где лишь временно размещается человек, век коего недолог.
Одёжа на домовом тоже была соответствующая - согласно старинным традициям. Не кургузая нелепая одежонка, как это случается у иных подъездных да квартирных - натягивают на себя цветные пиджаки, да штаны в обтяжку, а то и костюмы с люриксом одевают да ещё и стрижку модную делают, что уж вовсе недопустимо. А то и вовсе на лысо бреются - тьфу, срамота! А ещё позорнее - поддевают на себя модные плащики, на глупую голову - фасонистые фетровые шляпы, да лаковые туфли со скрипом на ноги обувают - всё с хозяевов-модников скопировано. Позорище одно! Как домовым в таковом-то обличье лазить по закоулкам да по чердакам? Токо мышей распугивать - шоб разбегались, за кикимору приняв! С кем тогда крошки делить-то, как предки заповедывали?
Но на этом старичке всё было настоящее, доподлинное, хучь слегка и подвылинявшее - конопляная рубаха надета, луком крашеная, телогрея на нём справная, бархатная, хучь и подношенная, штаны полосатые, натурального сукна, на ногах валенки - для большей бесшумности и надёжного тепла. А в закладочке - сундучке, что за балкой в тайничке спрятан н6евидимо, ещё армяк добротный шерстяной, имеется, да косоворотка - с натуральной хлопки, и мурмолка - шапка то исть, истинная, шевиотовая, ещё бабкой его сшитая. А також, лежат аккуратно в полотенчике - сапожки юфтевые, мягонькие, с отворотами, самоцветами расшитые да яхонтами. В стародавние времена, когда он ищо при барине-енерале живал, для его дитяти шиты. А когда оно возросло, это добро на чердак выкинули - вместе с камзольчиком справным. Да и забыли про то, а ему сгодилось. Жаль, камзольчик маловат ему слегка, приходилось ужиматься, как одягает, Но его домовой берегёт на особицу - как память, да и щитьё на ём больно богатое. Дитё-то это тожеть знатным енералом стало, за то потом и дом его башибузуки-пугачи пожгли. И опосля того пришлось домовому другое жильё себе искать. Вот так в эту хату, колысь-то принадлежащей казаку Акимову, он и попал. Ну, то давняя история, чо душу-то то травить? Ведь теперя и здеся он, кажись, не долгонько задержится...
Да, вся-то справа на домовом была истинная, взаправдашняя, вся наследная. А особливая красота - и камзол, и сапоги, и мурмолка - сберегалась им и токо на особый случай одегалась. Токмо лишь на выход. К гостям выдти аль ежели сам в гости идёшь. А ещё - окромя того богатства наследного, была у домового ещё небольшая закладочка в особом сундучке - для особливых дел. Это куфайка и штаны ватные, стёганные да прошитые, а к им ищо пара обувки - сапоги кирзовые, заношенные до невесомости, да шибко подношенный заячий малахай. Оченно надёжная справа - тёплая да ладная. От казака Акима досталася ему, от хозяина цей хаты, где он уж не вторую сотню лет обретается. Друзья-домовики её присоветовали, как он енеральское пепелище покинул. Сказывали, што казаки по сути ведь не хуже царских енералов - и честь блюдут, и Родину сберегают, и служат верно. И взаправду - не поганы люди они оказалися, не шелупонь какая. Обычаи древние блюли, родителев почитали. Жаль, што и их, как артистократию, антихристы под корень извели. Те, што ране везде Христа гнали, а опосля своим признали. Теперь иные времена, иные порядки. Теперь время не веками, а десятками меряется. Токмо не согласный он - здеся он останется, и хату Акимову сберегать будет и дале. Хучь домовики, што эту хату ему указали и осталися в знакомцах, што не раз его плюшки в благодарность едали, и чаю с им не одно ведро вместе испили - надёжа-робята, обещают иное жильё ему сыскать. Токмо вот с енералами теперя всё хужей. Короче - нет их ужо. Таких штоб Отчизну свою как мать блюли да от невзгод оберегали. Нынче деньга иха мать. Да и казаки вовсе перевелись. Перевели их. Эх!
Так вот - про справу.
То, как эта ватная справа Акимушке досталася, а опосля и домовику - особлива быль имеется.
Ентот Аким, крепкий казак-урядник, в 30-е года честно отсидел в лагерях за своё казачество. Время тогда было такое - имеешь честь, так и плати за то. А там, на народных стройках да лесоповалах, лагерных зэков уж очень ловко одевали. Одёжу им давали хучь и дебелую, зато крепкую - штоб сносу ей не было лет десять, а то и поболе. Самое то - лес валить да в снегу у костра сидеть. Одна беда - сами зэки бывали квёлые и недолго ею пользовались. А как не быть, ежели еды им почти што не давали. В тех лагерях, знать, новую породу людей выводили - чтоб пайка хлеба была с осьмушку, а работали за десятерых крепких мужиков. Кое-кто выживал, но к самой породе способен уж не был. Аким выжил.
Акимова справа домовому не за просто так досталася. Эт те не сапоги с яхонтами. Ведь домовой потащился на зону вслед за Акимом. А как иначе? Тот бы там пропал без него, хучь и урядник, как инши станичники. Там правили порядками уголовники, чести не знающие. Вот он и допомогал Акиму в лагере - чем мог, ютясь в его хлипком фибровом чемоданчике. А и чем мог-то? Так, по мелочи. То лежак Акиму помягшей сделает, подпихнув под тонкую подстилку мха. То здоровущих вшей изведёт - заговором. А то и уголовников, казака Акима скудного харча лишавших, слегка отваживал. Слегка, конечно, шутейно. И одного хмыря - вора-ширмача, так удачненько с дерева уронил, шо он насмерть ушибся. А другого - домушника, заговром-круженницей закружил да в дремучий лес завёл. Там его охранник и пристрелил - как беглого. А второй - вор-медвежатник, на лесопилке руку себе циркуляркой оттяпал. Ту, што у Акима осьмушку выхватывала. Чуток укоротил её. Уголовники ж народ ушлый, вмиг смекнули - что да к чему. Слух по лагерю прошёл - мол, Аким слово знает. Никшни! И с тех пор его осьмушку боле не трогали - себе дороже. Вот и выжил. А известно сколь народу на зоне-то от голода сгинуло, пока уголовники себе харю наедали. Тьма!
Так что через пятнадцать лет домовой возвернулся в эту хату вместе с Акимовым чемоданчиком. Насчёт чистой совести - где-то и правда: честь они с Акимом соблюли.
К слову сказать, не больно-то дети Акима обрадовались свому честному батьке, не шибко-то и ждали они своего сидельца, врага народа и недруга партейцев. А ежели по правде, то вовсе его чурались. Переписка Акиму не дозволялась, вот и думали, что он вовсе сгинул. Они ведь за время отсидки Акима успели свою казачью фамилию подменить - всего-то затёрли в метриках пару букв. Чтоб уж вовсе отмежеваться от сидельца. Так что теперь их батько был Белоглазов, а дети - Белоглазы. И как возвернулся, спровадили его жить в летнюю стряпку - как стороннего квартиранта. Воспротивиться отказу от старинного казачьего рода - где-то даже дворянского, хоть и обедневшего, было некому. Мать, Настасья, вскоре после ареста свого чоловика с горя умэрла. И трое Акимовых сынов выросли без надзора. Что спросить с полуглухой бабки да рассыпающегося от годков дедки. А Аким, их батко, лагерной жизнью пришибленный, говорить вовсе отучился. Да и опасно ему, лишённому всех правов, рот было открывать. Вот и выросли Белоглазы без чести и памяти.
Домовой иной раз и себя винил - оставил дом без пригляда, вот и пошло в ём всё наперекосяк. Но как Акима без поддержки кинуть? Ему в лесах тяжельше всех было. А теперь выходит, што зазря он за своё казачество пострадал? Зазря душеньку мотал? Ведь его дети вовсе не казаки. Пока батька лес валил, они бегом позаписались в пионерию да в комсомолию, стали друзьями партейцев, кои в анперии благородные сословия под корень извели, а казачество - кого в распыл, кого лес валить отправили. А взамен их новые сословия явились - партейные. Токмо благородства в их - ни на грош. Одни пулемёты с пистолетами. Потому все молчали - чтоб целее быть. И эти обеспамятевшие Белоглазовы даже слово 'казак' с ошибками писали, и вольные казачьи песни позабыли. Вернее - вовсе их не знали. Их песня - взвейтесь да развейтесь. И мы - дети рабочих. А куды ж их славные деды-то и батьки подевались? В стряпке с тоски загнулися.
Тьфу!
А как Аким песни казачьи пел - заслушаешься! И на гармошке душевно играл!
И домовой, приткнувшись на балке, тихонечко затянул:
"Ой, за тума-аном нычогой нэ выдно,
Ой, да за тума-а-но-ом
Нычогой нэ вы-ыдно!
Тилки ж вы-ыдно дуба зэлэного,
Ой, да..."
Да-а, измельчал род Белоглазовых. И веру, и волю, и честь, и род свой, казачий - всё растерял. Да и самого казака Акима - славного воина, защитника Отечества, уж на свете нет. Не зажился на свете. Токмо и осталась об ём память што зэковская справа. Да и ту Белоглазы вон выкинули - чтоб и духу не было батьки-сидельца. А он её подобрал. И Акимову гармонику домовой у Белоглазов просто тибрил - не по их рылу струмент. Вон она - за трубой в чистой холстинке лежит. И он, к слову сказать, ужо и сам на ней грать выучился. Для своих гостей так-сяк пиликает. Им ндравится - подпевают, как могут, про дуб-то. Да и про тэ, як - 'Ты ж мене пидманула' тожеть любят поспевать. Ну, это ежели в кумпании уважаемы домовихи сидят.
Да, бывали времена весёлые.
А потом и они прошли - когда Белоглазы своё родовое гнездо покинули, продав Акимову хату и поделив эти сущие гроши - кто на машину, кто на ипотеку. А дом пуст остался и выморочен. Не без участия домового, конечно. Кто-то б подивился - как же так: домовой и жильцов разгоняет? А што ежели не люб ему никто опосля Акима-то? Славный был казак, честь знал. Не дозволит он обитать в Акимовой хате всякой швали. Тот был хозяин - честь казачью сберёг, через лагеря её пронёсши, а эти забыли дажеть, кем были их деды. Все рабочие да колхозники стали. Никшни! Пущай в иншом месте себе уголок поищут!
Домовой даже слегка зарычал, вспоминая про энтих, кто намеревался тут осесть. Не любы они ему!
Вот потому и гнал их. А они, натерпевшись всяких ужастей, бежали отселева так, што пятки посверкивали.
То-то домовой повеселился, когда Акимова хата пять лет пустовала. Сколь разов тут его дружки-домовики гуляли с Акимовой гармошкой! Сколь тут плюшек съедено, сколь песен попето!
Но опосля, всё ж, поселилися тута одни заезжие московиты - купили Акимову хату, сидючи в своей Московии, даже не глянув на покупку. Чтоб их свело да скорчило! А то б он их сразу отвадил, не дошло б дело до купчей.
Яки уж тута песни и кумпании!
А вошли эти московиты в Акимову хату токмо опосля того, как воду в неё завели, а також соорудили в ней купальню. Тьфу, ты! Сроду такого здеся не водилося! Нет бы - баньку во дворе возвести, как было у енерала. Так нет - тута в хате и киснут в лохани! А летом всё норовят шкварить прям у хате шнытцеля с харчапурьями. А у казаков как положено? Хата летом - токмо для життя. А для печева стряпка аль печь-кабыца - на вулице. Ну а банька - для мытья и парки - вовсе за двором, в огороде. А тут всё в хате - до кучи. Так ишо ж и нужник прям тута, у хате, установили. Охальники! И ишо, ентот, как его... конфекционер эдак страшнюче у хате гудыть - холоду посередь лета нагоняеть. Неча тоды харчапурьи в хате шмолить среди лета! Тьфу, ты! Ад кромешный!
Рази ж он могёт такое стерпеть?
И домовой этих пришлых московитов, конешно ж, спровадил вон. Неча в родовой казачьей хате свои порядки воротить! Кацапским сдобным рылом не вышли!
То-то он потешился!
И горели московиты. А как же? Понатыкали всюду печурок мизерных да - тьфу ты, блендел...лорв...лярв всяких и коха-молотилок. Неча! И вода у них отовсюду вытекала и затапливала - сами ж в хату её завели! Купайтеся! Ха-ха! И елестричество - что ни день, искрило да сгорало. А розветок-то, розветок елестрических всюду понатыкано - надоть их переполовинить! А спать залягут: гукал да душил их, радёмых. Дажеть полицаев выкликали. Ха-ха! А как им требовается в нужник идтить, так пол под их упитанными ноженьками шатался да волнами ходил. Ступали будто пьяные. Ха-ха! Ну и для смеху, конешно - двери от них прятал, выдёргивая и ставя их на место окон. Инший раз и вылазили тудысь - прям в лужу аль в снег. Во, как - сюрприза! Иль замки и ручки замыкал, так что - ни зайти, ни выйти. Иной раз, с нужника московиты до самого утра не вылезамши - так в купальне и почивали. Ежели могли. Ведь домовой - едва московиты закемарят в своих керамях-ваннах - лез к им в малое оконце и всякие страхолюдные чудища и макаки туда просовывал. Это уж он сам, домовой, лично им показывался. Не люб, так пошли вон!
В общем, сбежали эти московиты.
'Хи-хи! Ха-ха! Ни дна им, ни покрышки!'
А кто б не сбёг? Життя им тута не было и никакой возможности это исправить. Кто домовому не угодил, тот не жилец!
Потом, сказывают, забились эти московиты в фартёрку недалече и оттедова торговалися за Акимову хату. Через... энтих... посередников чи риелторнов. Знакомцы-домовики донесли. Недорого сторговали.
Но и новые жильцы недолго тут задержалися. Домовой ведь уж стал взаправдашний профекционал-выживала. И эти потом також издаля года три торг вели, да он с места не двигался. А как ему сдвинуться? Лишь влезут у хату купец да приказчики, аль как их - риелторны, как домовой невидимо тут же к им являлся и к делу приступал - посередником. Разных кошмаров на них напускал. Вот тем и чудилося, что в Акимовой хате все стены кривоватые, крыша в прорехах, потолок в ржавых протечках и разводьях, на чердаке крысы пищат да шебаршат. А как выскочут они с хаты, тут им и соседи - страхов напущают. Мол, в хате нечисть хороводы водит, житья никому нет. Покупатели и сбегали, будто осой тяпнутые.
'Хи-хи!'
Так бы и жил домовой дале в Акимовой хате - пока б она от ветхости не рухнула. Нема нынче стоящих людей, а всяка шелупонь ему тута надобностев. А как упала б, нашёл бы опосля себе местечко. Домовой он авторитетный, не малец какой - ему бы чо-нить путное знакомцы и присмотрели б. Нынче много чего строють - выбирай на вкус. Нашёл бы себе хоромы с авторитетным хозяином - Акиму под стать. Може даже енерала. Есть же хучь один среди них с честью не проданной?
Но тута снова у него беда!
Откуда ни возьмись, заявилася с риелторном к нему в хату эта настырная старуха - Полинкой звать. Ничего-то её, бесшабашную, не спужало - ни разводья, ни дыры, ни шебаршение крысье. Купила она Акимову хату да почти задарма. А како же ж: купальня есть, нужник, булькает, розветок елестрических - до чорта. И клетей в абоймах цветастых аж четыре. Не считая колидора в мраморах. А пока риелторны в управе документы справляли, ента упорна старушенция Полинка со вчерашнего дня поселилася прямо у хате.
'Вот...неотступная!
А куды ж ей ещё податься, бесприютной? - вдруг посетовал домовой, почесав кудлатую макушку. - Издалека ведь за какой-то надобностью припёрлася! Видал я пачпорт-то иё - с Арнавиру она, што ль. Иль как его? Арнавиру? Енто ж N-ска губерня! Хорошо хоть не Московия, энтих шибко не люблю. Тьфу, ты! - не сдержался он, вспомнив про возведённую в хате купальню и нужник. И погрозил вниз кулаком: - Ну, держись, Полинка! Устрою я тебе весёлу жисть, бабуля! Неча было сюда переться!'
И дале домовой стал ещё пуще куролесить, пужая Полинку да разгоняя скуку. И в трубу ей ночами гукал, и полы под ней шатал, и в потёмках кругами её за руку по хате водил, пряча двери и выключатели. Да всё попусту - взаправду она упорливая. То приткнётся где-нить и почивает до утра, то назад к себе на лежанку наощупку возвернётся. А с утра - снова свои порядки наводит: моет да выметает. Никакого страху! Мёдом ей тут намазано, что ль? Пускай ишо где ишо уголок себе поищет, там и метёт! Сделку б в управе расторгла, что ль! Он бы тогда и перестал шутковать - проводил бы с искрами. А той - хоть бы что! Встряхнётся с утра, что утка, и - ну, чистоту наводить да пританцовывать бабалайки по телеку. Она то ли глухая, то ли слепая? Но бабалайки-то слышит ведь и телек зырит. И тарелки с кустрюлями никак не обронит, сколь он не подпихивал.
Чо ей ещё надоть, чтоб она вовсе спужалася?
А через неделю и её комтейнер прикатился. А сосед с друганом шустро так лари да ящики с сундуками снесли да по клетям растащили. Уж он их и запинал, и подталкивал - всё здря! Они ж с утра хмельны - им хоть бы што, привычно запинаться. Всё по клетям расставили и ищо за горькой пошли. Штоб им!
А опосля Полинкина внучка прикатилася - Ларка. И вселилася прям в угловую клеть, где он до того с мышами гулял. Не сиделося ей в общем житии! И што худей всего - пужать её тожеть было бестолку. Ента Ларка все ночи напролёт в свои книжки толстенные глядела аль в тетрадках корябала, как подорванная. А опосля падает и - дрыхнет, будто пулей-жаканом убитая. Ни гуканья не слышит, ни кружений не замечает. И так ведь спит на ходу - в книжку или в телефон уткнувшись. Ещё одна слепая и глухая? Полинкина кровь?
'Тьфу, ты! Вот не свезло-то! Московиты лучшей были!'
Одним словом - бабы теперя в Акимовой хате правят! Не по-казачьи это, Аким ба не одобрил. И как их отселева спровадить? Был он выживала, да весь кончился!
Ну, ничо, он ещё чо-нить супротив них надумает! И глухие услышат, и слепые прозреют! И побегут!
Домовой, осерчав, так полыхнул в темноту жёлтыми глазищами, что мышь, бежавшая по своим делам по чердачной балке, в испуге аж пискнула и свалилась вниз.
'То-то ж!' - усмехнулся домовой. И протянув мохнатую лапу, удлинив её на пару метров, бережно посадил мышь на место. Та, сев на балке, деловито очистила серую шубку от чужого запаха и побежала дальше.
'Самостоятельны они тута - сколь ни корми, а не больно-то и ласковы' - недовольно покосился ей вслед домовой.
2. Чёрная кошка
Окна были лишь прикрыты тюлями - повесить теневые шторы в доме ещё не успели, и в них беспрепятственно и яростно проникал свет Луны. Нынче ведь полнолуние и потому она полыхала неистовым холодным светом. Как будто в этом декоративном ночном светиле вдруг заменили слабую энергосберегающую лампочку - на мощный галогенный прожектор. На полу комнаты вольготно раскинулись серебристые дорожки лунного света, а воздух, насыщенный дармовой лунной энергией, мерцал насыщенной ночной магией. Только мглу, затаившуюся в углах, не одолевало это лунное неистовство - там таилось нечто жуткое. И эта тьма словно нашёптывала сказку - на первый взгляд не страшную. Но ночь всегда обманчива...
Прикорнув на узком диванчике у стены, беспокойно спала девушка, раскинув по белой подушке длинные тёмные волосы. Она хмурилась и что-то шептала во сне. Может, её тревожил этот яростный лунный свет, беспрепятственно проникающий в окна?
Но вот она, вздрогнув, открыла глаза и тревожно осмотрелась.
Ей померещилось, что из угла комнаты на неё кто-то смотрит. И очень недобро. С ней иногда так бывало: кажется, что кто-то глядит в спину, а обернёшься - нет никого.
И всё же тьма в углу была слишком... концентрированной. И таящей некую опасность.
Девушка села на диване, с опаской всматриваясь в угол ...
И вдруг из него действительно сверкнули зелёные глаза. А потом оттуда вышла в лунный свет огромная чёрная кошка - настоящая пантера. Грациозно переступая длинными лапами и дойдя до средины комнаты, она уселась на ковре и с усмешкой уставилась на девушку.
Да, да, именно - с усмешкой. Хотя кошки ведь не умеют усмехаться. Но эта - могла.
'Наверное, мне это снится', - испуганно решила девушка и, упав на диван, с головой накрылась одеялом.
Но оказалось, что так ей стало ещё страшней. Она только что видела нечто странное. Может, ей показалось? И, приподняв край одеяла, девушка выглянула наружу. Вдруг, кошка уже исчезла? Но та, всё так же усмехаясь, сидела на прежнем месте. А затем, угрожающе зарычав, пружинисто оттолкнулась и легко вспрыгнула на диван, тяжким грузом упав девушке на грудь. Её огромные зелёные глаза, люто горя, заглянули девушке в лицо, а острые клинки белых клыков мгновенно приблизились к её горлу.
Девушка, ужаснувшись, хотела крикнуть, но её голос пропал. Тогда, молотя руками, она попыталась сбросить с себя кошку. Но жуткая ночная тварь вцепилась в одеяло стальными когтями и стала с треском рвать его на клочья, добираясь до шеи девушки.
Казалось - конец уже близок.
Но тут девушка, на секунду отбросив огромные лапы, крикнула:
- Ма-ма-а-а!
У неё появился голос! И она так заорала, что, казалось, разбудила полгорода.
- Бабуля! Спасите! На помощь! Помогите!
И еще что-то, не помня - что.
Но кошка, продолжая раздирать одеяло, уже добралась до горла девушки. Ещё клочок одеяла, ещё сантиметр...
Как ей показалось - лишь через тысячу лет в комнате загорелся свет, а в дверях возникла заспанная бабуля.
Однако, невзирая на это явление, кошка всё ещё терзала на ней одеяло.
- Ларочка! Что случилось? - заспанным голосом спросила бабуля. - Чего ты так орёшь?
- Бабуля! Кошка! Напала чёрная кошка! - продолжая отбиваться, выкрикивала девушка. - Она меня загрызёт!
- Кто? Какая кошка? - с недоумением осмотрелась старушка.- Где?
Только тут спрыгнув на пол, ночное чудище со злобным шипением попятилось и будто растворилось в углу комнаты. Просто в углу, поскольку свет его сделал пустым не страшным.
- Вон она! Там! - указала в угол Лара. - Разве вы её не видите?
- Нет там никого! Успокойся, пожалуйста! Это просто сон! - отмахнулась бабуля и, подойдя, пощупала Ларин лоб. - Сейчас я дам тебе воды. И валерьянки. Успокойся!
И вернувшись с кухни, сунула ей в руки таблетку и чашку с водой, почти не слушая сбивчивый рассказ внучки.
- Куда ночь, туда и сон! - махнула она рукой. И сказала: Меньше ночью с книжками сиди! Чтобы кошмары не снились. Спи, давай!
На этом, зевнув, бабуля вышла из комнаты.
И - о, боже! - выключила за собой свет.
Лара осмотрелась.
В окне, сияя неживым люминесцентным светом, висел лунный диск, в углах по-прежнему пряталась бархатная тьма, по полу стелились серебристые дорожки. Не хватало только огромной чёрной кошки. В углу. Или посреди ковра. Или на её груди. И её стальных когтей у горла...
Наверняка ей всё это приснилось. Иначе как бы такая огромная кошка отсюда вышла? Сквозь стену? Через мышиную норку под плинтусом? И почему, наконец-то, бабуля, даже включив свет, её не видела?
Ларе очень хотелось снова включить в комнате этот свет. Ей всё равно было страшно. Но для этого ей надо спустить ноги с дивана. На лунные дорожки. И пройти по ним до выключателя, таящегося у двери в тёмном углу.
'Нет уж! Я останусь тут. И просто не буду больше спать. Чтобы эта жуткая гигантская кошка опять не приснилась', - бодро решила она.
Хорошенько замотавшись в одеяло, Лара удобно облокотилась на спинку дивана. И стала рассуждать о случившемся.
'Конечно же, мне всё это приснилось. Вот оно одеяло - совсем целое, - наклонив голову и изучив его, констатировала она. - Никаких прорех и дыр от её металлических шкрябаний не было. А на мне тоже - ни царапины, - выпростала она свои вполне целые руки. - А ведь мнимая кошка не раз прошлась по ним своими мнимо острыми когтями.
Может быть, я сумасшедшая? Ага, шизофреник - вижу то, чего нет, - вздохнула Лара. - Или снова стала лунатиком. Как в детстве. Луна-то сегодня просто фантастическая! - покосилась она на бледное от бешенства ночное светило, висящее в окне. - А кошка тогда причём? - засомневалась она. - Да ещё такое чудище! Значит я - шизофреник и лунатик в одном коктейле', - усмехнулась девушка.
И тут - хотя ей этого очень не хотелось, Ларе в голову полезла одна давняя история, которая, как она считала, благополучно ею забыта. Но в этот миг она вспомнила всё до мелочей, до ужасающих подробностей. Хотя случилась она с ней в раннем детстве.
'Тоже, возможно, тот ещё коктейль был - из шизофрении с лунатизмом! - вздохнула Лара, поёжившись.
- Надо бы помнить хорошее, а такое - зачем? Тем более - когда не находишь этому логического объяснения. Бабуля всегда придерживалась именно такого принципа - куда ночь, туда и... шизофрения', - виновато подумала она.
Но перед ней уже вовсю разворачивалась панорама тех ужасных событий.
3. Чердачный договор
- Эй, Миха! Ты тут, что ли?- услышал домовой чей-то зов.
Но, сидя в дальнем углу чердака, даже не сдвинулся с места и не обернулся на голос.
'Не стану я откликатися на такэ! Меня кличут - Михалап. То бишь - меховые лапы. Ну, допустим - миховые. Но это и неважно. Дело ж не в грамматике. Цэ имечко дали мне мои батько с мамкой, уважаемые домовые Мистята и Лукия. От них и взято 'ми' да 'л'. А ещё к тому добавлено ишо трошки - от прозвания моего дедки Харея и бабки Апраксии. Это самое - 'ха' и 'ап'. И обкарнывать своё имечко, обижая весь мой род, я не дозволю! Сколько разов уж всем говорено!', - насупившись, сопел он в своём любимом пыльном углу.
Домовой, конечно же, давно почуял, кто притащился к нему. И что за его спиной стоит сейчас ведьма Евдокия. В этот раз в обличье чёрной кошки. Да что там - в этот! Она ж почти завсегда ею и оборачивается. На людях. И ежели на промысел выходит. В основном, конечно, это случается ночью, за что её за глаза давно прозвали Полуночницей. Михалап уже плохо помнил, как она выглядит на самом деле. По крайней мере, лет сто назад Евдокия была шикарной бабой средних лет. А сейчас, мабуть, уж старуха. Хотя, кто их знает, этих ведьм. Умеют они себе годочки убавлять та красоту девичью подворовывать. Може она и не старуха вовсе, може ще молодайка. Не его цэ дило.
- Ты чего это не отзываешься? - спросила Полуночница, встав перед ним. Ну, прям тебе чёрная пантера - страшнючая и опасная. Силы у неё, знать, немеряно. С такой лучше не связываться. Но сейчас, видать, ей что-то от него требуется - по льстивому тону знать.
- А, это ты, Дунька! - лениво буркнул он, сонно мигнув. - А я тута задумался - о былом, да о бывалом. Не заметил тебя.
- Чего это - Дунька? - зашипела, вздыбившись, пантера-кошка, выгнув чёрную спину.
Аж искры посыпались. Не загорелась бы крыша.
- А чего это - Миха? - спросил домовой, нисколечки не испугавшись.
Таким токо страх покажи, вмиг сожрут...
- Ну, ладно - пусть уж Михалап, квиты мы. Какой обидчивый, - миролюбиво промурлыкала Евдокия, усаживаясь на балку напротив.
На которой - очень кстати, возникли две румяные плюшки. Плата за визит через "зерцало". Но Михалап на них даже не глянул.
Ишь, уступчивая нашлась! Видать, точно ей от него чего-то нужно. Обычно ж вмиг в горло вцепляется - если шо не по ей. Только шерсть клочьями летела. Знаем, видывали. И плюшки прихватить не забыла. А то ведь не больно-то и таксу блюла.
- А скажи-ка, Евдокия - чего это ты к моей Ларке причепилася? - спросил он небрежно. - Чо к ей котору ночь шастаешь? И ни одной ватрушки мне не занесла, - укорил он. - А нынче чо было? Она из-за тебя такой ор подняла, шо я чуть с чердака не сверзился, Насилу в себя пришёл, - усмехнулся он.
Ясное дело - не поверила она в этакие нежности про него. И спросил он просто порядка - штоб границы свои знала. И не хозяювала тут. Не очень-то и жалко девчонку.
- Ты кушай, кушай, Михалапушка! А я не просто так захаживаю - хочу подмогнуть тебе внучку с бабкой выжить из хаты, - заявила Евдокия. - Так что это ты мне плюшек должен.
'Точно, чегой-то ей от меня надоть!' - недоверчиво уставился он на неё.
Но эта хитрая баба в облике зубастой хищницы пауз не любила.
- Иль ты, Михалап, против того? Решил их тут себе оставить? На кой? - улыбаясь, продолжила она разводить политесы.
'А чо ей за дело, чего я решил? Вот диво-то! Не иначе - влюбилась в меня! - хмыкнул домовой. - Не было печали! Подале б таку любовь'.
- А хоть бы и себе оставил, - буркнул Михалап.- Тебе-то што?
- Шутишь? На что они тебе? Сказываю ж - подмогнуть хочу выгнать!
- Ишь, доброхотка выискалася! Подмогнёт она! - хмыкнул он, показывая, што не больно-то на политесы падок. - Ты ж за просто так и хвостом не махнёшь, - ехидно сказал домовой, намекнув тем самым и на тот хвостик, который, как известно, есть у каждой уважающей себя ведьмы.
- А тебе что за дело до моего хвоста? - не пропустила тонкий намёк ведьма. Но тут же сбавила тон: Ты же знаешь, Михалап - хвост для кошки это святое.
- Нашла святыню! - хмыкнул Михалап. И спросил эту чуду напрямки: - Говори, чего от меня надоть, Явдоха. Некогда мне с тобой лясы тачать!
- Ага, вижу я, как сильно ты занят! Из сил выбился, думаючи. Извини, что потревожила! - язвительно проговорила Евдокия. Но, тут же спохватилась и сбавила тон. - Дело у меня к тебе, Михалапушка. Помощь твоя нужна!
- Ма-а-я-я? - удивился домовой, чуть не сверзившись с балки, на коей сидел. - Шуткуешь?
- Чего надо-то, говори. И за услугу в обмен чего? - не забыл он тут же поторговаться.- Плюшки только за вход.
- Не боись, не обижу! - блеснула хризолитами глаз Полуночница.
- Ну, тоды, чего ж - говори! Послухаю, - равнодушно согласился Михалап, внутренне ликуя.
'Не худо б заиметь в должницы этакую страхолюдину - в точку слово-то. Присгодится ишо', - решил он.
Хотя домовой не больно-то любил связываться с людьми - в любых их обличиях. Тем более - в страхолюдных. Но такую как Явдоха лучше б в друзьях иметь, чем в ворогах. А в должниках, тем паче.
- Сущая безделица от тебя и требуется-то, Михалап. Всего-то поможешь мне Ларку мороком одолеть - у тебя эдакое неплохо получается, - подольстилась она. - А дале уж моё дело.
- На кой мороком? - насторожился домовой.
Не любил он, ежели его втёмную пользуют. Да ещё такие чёрные ужасти, как Явдоха. Потом ить ввек не отмоешься.
Полуночница немного помялась, но призналась:
- Кровь её мне нужна. И только.
- За каким лядом? - выпучил глаза домовой. - Ты чо, вампиршей заделалась?
Та как-то заюлила сразу, глаза отвела - точно - вампирша она. И увела разговор в сторону.
- А знаешь, Михалап, нам с твоими жиличками повезло! - вкрадчиво проговорила ведьма и облизнулась. - Эта девчонка ведь не простая штучка. Она - врождённая ведьма
- Да иди ты! - удивился домовой. - Ведьма! И в чём тут моё везение? - с недоумением уставился он на неё. - Да и не замечал я за ней такого! Ведьмы ж всё видят. А она - как все!
- Это потому, что Ларка и сама не знает о своём даре. В этом и есть наша удача! - заявила кошка и снова облизнулась.
- Опять же - в чём же моя удача-то? - продолжал недоумевать Михалап. - Коль она не знает про своё ведовство, то и мне вреда причинить не смогёт. И воспротивиться, ежели я спочну их с хаты гнать.
- Да погоди ты гнать-то! - махнула хвостом Полуночница. - Сначала дело надо сделать! А удача в том, что скрытый Ларкин дар кое-кто может у неё забрать. И тем силу свою увеличить.
- То есть - ты? - прищурился домовой. - Так и забирай, увеличивай! Мне не жалко! Только опосля должна мне будешь - што на моей телитории шалила. И тут уж, точно, ватрушками не отделаешься, - обозначил он ситуацию. - Чего ты меня-то к своим делам припутывашь? Какой тебе ишо морок нужон, ежели ты - ведьма со стажем, а она - овца несмышлёная. И свово дара не ведает?
Михалап теперь вообще не понимал, чего от него этой Явдохе надоть? Могла б - как и раньше, пробраться тайком и ему вовсе ничего не сказывать. Было уж такое. И он не предъявил - себе дорожей. Ну их, плюшки. И про Ларкин дар он бы ни в жисть не догадался б. У Ларки-то он вовсе не является. Сколь разов домовой маячил по клети, пока та книжки - с невразумительными загогулинами и крючками, рассматривала. Ни разу ведь не всполошилась. Какая же она ведьма? Те затылком чуют таких как он.
- Да не могу я сама к ней подобраться! - хлопнула себя по бокам хвостом Полуночница. - На ней родовая защита стоит! И, видать, сильная! Мне ж хоть каплю её крови заполучить! И всё в ажуре! - плотоядно сверкнула она клыками и глазами.
- Так заполучи! Чего уж! С твоими-то... дарованиями, - покосился он на её острые, как ножи, зубья.
- Пробовала уж! Слыхал, как Ларка орала? Ты ж говоришь, что чуть с балки не сверзился! Проснулась! А обычно у меня всё просто: немочь на девку наведу и беру её тёпленькой. Никто и не пикнул ни разу!
- А это к делу не относится! - буркнула Полуночница.
- Не спорю! - как бы защищаясь от неё, выставил домовой лапы. - Ну, не задалось в этот раз. В другой раз цапанёшь её. А я-то причём? Я эдаким не балуюсь - кровей с девок не тяну.
- Так от тебя и не требуется! Я ж сказала - ты лишь морок на неё напусти! Может, вдвоём мы её родовую защиту и одолеем? Помоги, Михалап! А я отблагодарю!
Тот только хмыкнул. И довольно ехидно.
'Вот сказанула! Вдвоём! Та рази ж мой морок твому ровня? - язвительно подумал он. - Ты ж - человек, хучь и с магией. А я - та сама магия и есть. На што ты мне в ентом деле-то?'.
- Давай мы вместе эту Ларку скрутим! - сверкнув глазами, продолжила уговаривать Полуночница.- А потом мы с тобой из хаты вон их попрём! Только подмогни мне в этом небольшом дельце!
- Ну, не знаю! - засопел домовой.
- Я отблагодарю! - воскликнула кошка. - Зуб даю!
'Вот это дело! Таку клятву ни один оборотень ще не посмел порушить. Ведь ежели он зуб даёт - даже не всамделе, то, порушив обещание, через то отдал к своей силе доступ'.
- Ладно, попробую, - неохотно - с виду, сказал Михалап. - Но уговор! Чтоб девчонку ты не до смерти уходила! Не всю кровушку из ней выпустила! Знаю я тебя! И твои аппетиты...
Хоть и не верил он, что Явдоха стала вампиром, но лучше уж обезопаситься.
- Чо так? - недобро усмехнулась та на эти слова. - Пожалел её, что ль? Ишь ты!
- Не пожалел! - обиделся домовой. - Какое мне дело до неё? А токо мне в Акимовой хате смертоубийства не надоть! Здеся такому не бывать! - сердито топнул он ногой. - Я ж Акиму перед Смертушкой обещался, шо буду доглядать у хате за порядком! А тут - целая упокойница без всяких кровей. Не допущу! - снова топнул он. - Мне ж опосля перед им ответственность держать!
- Какое ещё смертоубийство? Чего ещё выдумал! - завертела зелёными глазами кошка.- Я ж тебе русским языком сказываю - мне лишь одна капля Ларкиной крови и нужна!
- Одна? Надоть ишо подумать, - сопя, протянул Михалап, чуя подвох. Не могёт Евдокия быть без подвоха, не такой она человек. - Так, а бабка-то Полина-то чо? - спохватился он. - Тожеть ведьма? Ежели их две ведьмы, то и цена ...
- Охолонь! Полинка обычная, бездарная! - насмешливо заверила его Полуночница. - Вовсе ты нюх потеряла, что ль? Старуха про внучкин дар даже и не знает. Она отцова мать, а Ларка по материнской линии ведьма, Кто ж знал, что у ней дочка имеется? - злобно прошипела она. - Да ещё такая бесталанная.
- У кого - у ней? - насторожился домовой. - Откель ты про её линии знаешь-то?
- Догадалась! Дар у меня такой! - отрезала Полуночница. И с напором спросила: - Так как, Михалап? Согласен? Всего-то морок напустить.
- Та мне-то это за каким лядом? - равнодушно протянул Михалап, набивая себе цену.
- За каким? А вот за каким - с меня царский золотой! - вдруг отчебучила Полуночница.
- Именно! Спрячешь его в свой сундучок - как ты любишь,- льстиво заулыбалась она. - Чем плохо? И всего-то лишь - за морок. А потом - обещаю, мы с тобой шуганём этих двух не-ведьм, - посулила она в который раз. Точно - врёт! - Полетят отсюда кверху тормашками!
- Где взяла? - всё ещё не верил ей домовой.
- А тебе-то что? Считай что наследственный, - усмехнулась Полуночница, видя, что тот уже клюнул на наживку и уж не будет далеко свой нос совать.
- Тогда деньгу гони вперёд! - решился домовой.
И замер, недоверчиво глядя на Полуночницу - с такой станется и наврать. Но всё было по-честному: в воздухе мелькнула чёрная лапа и на балку перед Михалапом лёг поблескивающий золотом кругляш. Он мгновенно схватил его, ощупал, проверил на зуб и спрятал куда-то за спину.
- Ну, что - по рукам? - прищурилась кошка.
- А то! - радостно отозвался домовой.
И первый протянул Полуночнице свою мохнатую лапу. Та хлопнула по ней своей, когтистой.
Сделка состоялась.
Против Лары объединились теперь два весьма опасных существа. А в защите - никого. Даже бабуля - не опора против нечисти, в которую та не верила. Впрочем, как всегда.
4. Кошмарный лунатизм
Лара коротала ночь без сна, погрузившись в воспоминания о далёком детстве.
Когда-то они жили в старинном уральском городе. Лара тогда ещё не знала, что Полина Степановна это её бабушка, а не мамой. Ведь та умерла при родах и девочка её совсем не знала. Полине Степановне пришлось самой растить внучку, оставив работу кассира в местном театре. Там - не доучившись в культпросветучилище, она нередко подрабатывала в массовке. Мама-бабуля была строгая, но справедливая. А своего отца - высокого и красивого мужчину, девочка редко видела, поскольку он был большим начальником и всё что-то строил. Но были и праздники - он иногда водил их с бабулей в зоопарк или в цирк. И всегда - в бабулин театр на премьеры, где их сажали на приставные стулья, что было очень почётно. Ещё отец засыпал любимую дочь игрушками и сладостями, чем 'мама' была очень недовольна.
В общем Ларино детство можно было назвать счастливым, если б не одно 'но'...
Отцу как-то построили на окраине города, почти в лесу, большой срубовой дом. И с этого момента, как они туда переселилась, жизнь Лары стала очень непростой.
Девочка почти перестала спать. И всё из-за кошмара, который стал ей в этом доме сниться. Он был один и тот же:
Всё начиналось с неприятного гула, от которого хотелось плакать и волосы на голове шевелились. А потом в окно спальни заглядывали огромные красные глаза, больше ничего не происходило - они просто смотрели. Но Лара их так пугалась, что бросалась убегать, с трудом таща тяжёлые, будто чугунные ноги. Но горящие глаза, передвигались от окна к окну и оставляя за собой пылающий туман, находили её всюду ...
Вскоре Лара просто стала бояться ночи и требовала, чтобы ей разрешали за полночь рисовать или пялиться в книжку - читать она научилась лет с пяти. Отец и 'мама' возмущались, относили её в кровать, и, уходя, обязательно выключали в комнате свет. Что ей оставалось делать? Крепко зажмуриваться и стараться побыстрее уснуть - пока не началось гудение. Но иногда кошмар всё же успевал прийти. И после она просыпалась от собственного крика или падения с кровати на пол. А потом, боясь уснуть, лежала в темноте, крепко зажмурив глаза. Ей казалось, что если она посмотрит на окно, то и наяву увидит в нём жуткие глаза. А когда начинало светать, Лара, наконец, засыпала...
Такое повторялось р или два в месяц. Но ожидала она этого каждый вечер.
Конечно, Лара не раз жаловалась на свой кошмар взрослым. Но они в лишь отмахивались. Мол, всем ужасы снятся, просто скажи - куда ночь, туда и сон, он и уйдёт.
Но Ларе эта поговорка не помогала - никуда её кошмар не уходил. И она перестала просить помощи у взрослых - что толку? Иногда ей казалось, что это вовсе даже не сон, а кто-то страшный за ней по ночам наблюдает. Зачем, а?
Когда ей было лет восемь, она узнала, чьи это были глаза. Страшной старухи.
В тот раз после гудения запоры на дверях вдруг сами открылись и туда влетела зелёная старуха в чёрном балахоне. А на её худом лице пылали знакомые красные глаза...
Лара обомлела, стоя столбом посреди комнаты.
А старуха, шаря по воздуху худыми руками, стала летать вокруг, ища её. Она её не видит? И тогда Лара, воспряв, пока не поздно, кинулась к 'маме' за помощью. Еле дошла к её кровати, таща чугунные ноги. Но сколько она её не трясла, сколько не звала, не плакала - та её не слышала, не отзывалась и не шевелилась. Лежала как мёртвая или каменная.
Что делать?
Но тут в их сарайке запел петух и старуха исчезла. Лара проснулась и потом до рассвета не спала. А утром снова пожаловалась взрослым - уже на старуху с красными глазами. Надо ли говорить, как те отреагировали на это? Конечно же, отмахнулись.
В общем, она поняла, что рассчитывать надо только на себя.
Спасаться от летучей старухи было трудно, но возможно. Главное было - не смотреть ей в глаза, иначе она тебя увидит и начнёт шарить рядом. Надо сразу же, как та влетит в дверь, убегать. И прятаться. За дверью, в шкафу, под кроватью. И замирать там, не двигаясь, даже когда старуха пролетает мимо, хотя это очень трудно. И Лара не всегда выдерживала. А потом старуха запоминала те места, в которых она пряталась и обыскивала их особенно тщательно.
И вот где-то через год в доме почти не осталось места, в которых можно было спрятаться. Их было два: папин комод и угол за дверью, ведущей в зал. Что будет дальше, когда ничего не останется? Она её убьёт? Съест? Утащит?
Ларе уже было всё равно - пусть старуха её схватит. Она так устала.
Ей уже было всё равно, как она выглядит. Девочка уже который год почти не спала. Стоит ли заплетаться? Гладить фартук? Зачем мыть руки, за которые её так ругает учитель, обучающий её игре на пианино. Всё равно помирать. Да и никто о ней не пожалеет. Полина Степановна в это время срочно уехала по папиной путёвке в санаторий - отцу было некогда. Он сдавал какой-то объект.
Только её учительница - Антонина Николаевна, встревожилась слегка. Она подвела её к зеркалу в школе - посмотри на себя, мол, на кого ты похожа? Лара присмотрелась: огромные испуганные глаза, бледное полупрозрачное лицо, растрёпанные спутанные кудряшки по плечам, помятое платье и фартук...
- Наверное, на эльфа или привидение! - хихикнула она.
- Вот и я так думаю! И мне это не нравится! - задумчиво ответила Антонина Николаевна. - Я позвоню твоему отцу, Лара. Пусть он примет меры!
И, достав из сумки расчёску, принялась драть её кудри. Больно. Ну а папа на её звонок, наверное, никак не отреагировал. До того ли ему? Неважно, как выглядит его дочь. Некогда.
А когда бабуля вернулась из санатория, на другой день произошло событие, которое изменило всю их жизнь.
В то утро Лара почему-то проснулась в комнате отца и в его постели. Но как она там оказалась - не помнила. Тут вошёл отец, взял дочь за руку и вывел её на кухню.
- Вот, полюбуйся, мама! - сказал он к бабуле, - Это наша Лара! Она лунатик!
Ей очень понравилось слово - лунатик, но что оно значит?
А бабуля - посвежевшая и помолодевшая, лишь отмахнулась, расставляя на столе тарелки и чашки, и спросила:
- С чего ты взял?
- Я сегодня ночью поймал её у себя в комнате, когда она пряталась за комодом.
- Ночью? За комодом? - удивилась та. - Что за причуды?
- Не причуды! Она давно ночами бегает, - сердито возразил отец. - Но я думал, мне это кажется, а сегодня я её поймал! И это было нечто: глаза закрыты, на вопросы не отвечает, вся ледяная, как русалка. Я отнёс её в свою кровать, а через минуту она вернулась. И снова - за комод. Пришлось положить её с собой. Точно - она лунатик! Надеюсь, это лечится. И учительница её жаловалась..., - задумался он. - Правда, теперь уж не помню - на что. Учится-то она хорошо...
Лара молчала - что толку доказывать, что она убегала от летающей старухи? Разве ей поверят?
В общем, взрослые тогда решили, что её надо срочно отвести к врачу.
Лара только вздохнула - какой от врача толк? Что он может против старухи, которая летает? Даже отец с бабулей бессильны. К тому же, Лара недавно была у стоматолога - неприятно. Опять, что ли, будут в неё всякие блестящие железяки втыкать?
Но, делать нечего, с бабулей ведь не поспоришь - пошла на экзекуцию.
Но эта врачица оказалась весёлая и добрая. Не очень больно постучала молоточком по коленкам, расспросила о любимых игрушках и книгах - ну, крокодил и Майн Рид, и что? А потом задала самый опасный вопрос - как она спит. Лара ответила, что отлично - как убитая. А что, так и есть! И про старуху ничего ей не сказала. Зачем? Взрослые в такое не верят, а все их советы бесполезны. Пусть уже пропишет валерьянку да они домой пойдут. Ей ещё надо этюды играть, будь они неладны!
Но тут врачица вдруг заявила что-то типа: 'Ваша девочка серьёзно больна и ей надо срочно сменить место жительства и климат, иначе лунатизм будет прогрессировать'.
'Куда уж дальше-то прогрессировать? - вздохнула тогда Лара. - Уже и так прятаться негде'.