ЛЮДОЧКА
(Из серии "Африканские этюды")
Дед Зябел
Людочка, переводчица группы врачей, молодая интересная женщина лет тридцати, работала с нами несколько месяцев. В Москве у нее остался муж - летчик "Аэрофлота" с маленькой дочуркой, сама же Людочка до командировки работала преподавателем французского языка в одном из ВТУЗ'ов столицы. Сейчас ей приходилось трудиться в новой языковой области - медицинской. Людочка активно накапливала медицинскую терминологию и на русском, и на французском языках, проявляя повышенный интерес к медицине. Правда, работать ей в госпитале приходилось не часто, так как врачи имели более-менее сносную языковую подготовку и прием вели самостоятельно.
Руководителю группы врачей, постоянно общавшемуся в местными органами власти, министерством здравоохранения, без переводчика обойтись было ни как нельзя. Людочка, таким образом, работала с руководителем группы и фактически выполняла роль секретарши, владевшей иностранным языком.
Когда она появлялась в госпитале, то непременно становилась объектом особого внимания мужской половины медперсонала. Фельдшера считали своим долгом в разговоре непременно выразить симпатию и восхищение переводчицей. Она действительно в местных условиях выглядела весьма колоритно: высокая, стройная, в плотно облегающих джинсах, подчеркивавших ее фигуру, в блузке, слегка прозрачной, под которой угадывалось привлекательная стать, с красивыми пепельными волосами, уложенными в чуть небрежную мальчишескую прическу. Длинные пушистые ресницы, большие серые со смешинкой глаза. Веселая, улыбчивая, она создавала какую-то особую ауру, необъяснимым образом притягивавшую мужчин. Она всегда становилась центром внимания, где бы ни появлялась.
Как и большинство людей, не имеющих прямого отношения к медицине, Людочка проявляла особый интерес к хирургии. Когда у нее выпадало свободное время, и начинались беседы на отвлеченные темы, она непременно сожалела, что до сих пор не побывала в операционной, не видела операций, а это ей, - говорила она, просто, необходимо, чтобы лучше и быстрее адаптироваться к медицинской обстановке.
Я долго отнекивался от ее просьб под благовидным предлогом, зная по собственному опыту, что те, кто страстно желают поприсутствовать на операции, часто бывают слишком эмоциональными, впечатлительными, и для них проза операционной нередко заканчивается шоковым разочарованием.
Время шло, а просьбы продолжались, и однажды, поддавшись на уговоры, я пообещал Людочке взять ее в операционную. Она обрадовалась и стала просить, чтобы ей показали что-нибудь интересное. К тому времени я работал в операционной пятнадцать лет, и мои представления об "интересненьком" сильно отличались от того, что под этим подразумевают люди непосвященные, да и годы, прожитые в хирургии, сильно изменили мои личные представления. На вопрос: "Что такое "интересное"? Людочка неопределенно пожала плечами и заявила: "Чтобы было все хорошо видно, быстро, понятно, ну, в общем, чтобы интересно."
Это "в общем" навело меня на мысль, что Людочка хочет увидеть что-то "сочное", и я предложил ей посмотреть кесарево сечение. Она согласилась. Мы договорились, что во время ночного вызова я заеду за ней, правда, понадеявшись в тайне, что когда среди ночи ее начнут поднимать с постели, то всякое желание видеть "интересное" пропадет.
Спустя пару дней, вернувшись из операционной за полночь, приняв душ, когда только-только собирался прилечь, вновь услышал под окнами шум "амбуланса". Выглянув с балкона, услышал голос дежурного шофера: "Доктор, матернитэ!". Надо было вновь ехать в госпиталь. Попросил водителя, пока буду собираться, заехать за переводчицей. Вернулся он минут через семь. Признаться, я был удивлен, заметив Людочку в машине: думал, она откажется, а оказалось - собралась молниеносно, как будто ждала вызова.
На вопрос Людочки - "Что там?". Предположил кесарево сечение и мы поехали. Людочка выглядела свежо и нарядно, была несколько возбуждена, а я ехал в госпиталь, в который раз за дежурство, не отдохнувший, измотанный жарой и операциями, с чугунной головой.
Мы договорились заранее, что она будет следовать за мной неотступно, не задавая вопросов, только слушать и смотреть, вопросы потом. И еще предупредил, чтобы в операционной она держала руки в карманах халата, стояла там, где скажу, и главное - не двигаться и не разговаривать!
В предродовом зале находилось шесть или семь рожениц, у которых уже начались потуги. Они хватались руками за живот, стонали, охали, бесцельно ходили по залу, "били поклоны", словом, были поглощены своими внутренними переживаниями и страданиями, предшествующими таинству появления ЧЕЛОВЕКА.
Мы прошли в родовой зал. Акушерка позвала и уложила для осмотра молодую женщину, из-за которой меня собственно и вызвали. Достаточно было беглого осмотра и опроса роженицы, чтобы понять - кесарево сечение неизбежно. У роженицы было рубцовое сужение влагалища вследствие произведенной в раннем детстве клиторотомии и иссечения малых половых губ. Есть такой варварский местный обычай, иначе его не назовешь, выполняют его обычно, как и обрезание у мальчиков, деревенские кузнецы. Времени терять было нельзя, и я распорядился перевести пациентку в операционный блок.
Через четверть часа женщина была на операционном столе. Анестезист, ожидая команды на наркоз, давал пациентке кислород, чтобы облегчить ее состояние и пока что не родившегося ребенка. Чуть поодаль стояли две акушерки, поджидая момента, когда можно будет заняться извлеченным плодом. Слева от меня, у изголовья роженицы, рядом с анестезистом, засунув руки в карманы, спрятавшись за маску, застыла Людочка.
Все готово. Командую: "Наркоз!". Через минуту анестезист сообщает: "Больная спит". Машинально загадываю: кто на этот раз? Мальчик или девочка? Конечно, мальчик! У них почему-то чаще бывают неприятности. Надо спешить, но не торопиться! Если "застрянешь" с извлечение ребенка больше, чем на пять минут от момента разреза кожи, он может погибнуть от асфиксии.
Одним движением скальпеля делаю разрез кожи от пупка до лона. Еще разрез, вскрываю "белую линию". Вот и брюшина, высвечивающаяся в жировой клетчатке.
Ассистент заученным движением подхватывает и растягивает брюшину, вскрываю ее. В рану буквально вываливается матка с несколькими петлями кишечника. Беглый осмотр. В нижнем сегменте матки, под брюшиной, уже образовались кровоизлияния, еще немного и могли опоздать, был бы разрыв! Разводим края раны. Матка здоровенная, по форме и величине напоминающая египетский арбуз, багровым цветом выделяется на зеленом фоне операционного белья. На ее гладкой блестящей поверхности под брюшиной мощно высвечиваются толстые извивающиеся разветвленные сосуды. В нижнем сегменте поперечным разрезом рассекаю стенку матки на всю толщину. Начинается обильное кровотечение, кровь заливает рану, ее не успевают осушать. Указательными пальцами проникаю в полость матки, растягиваю рану. Выскакивает петля пуповины, на мгновение показывается плечико плода и тут же исчезает в крови, околоплодной жидкости. Вся эта жидкость изливается из раны на простыни, стекает на пол, образуя под ногами огромную лужу с обильной примесью крови.
Но кровотечение - потом! Сейчас - плод! Ввожу руку в полость матки. С трудом удается сместить головку плода из малого таза обратно в полость матки; еще одно незначительное усилие - и вот тельце извлечено. Оно голубоватого цвета, личико сморщено гримасой беззвучного плача, сучит ножками и ручками. Вокруг шеи удавкой обвилась пуповина. Живой! Быстро освобождаю шею от пуповины. Ассистент пересекает пуповину между кровоостанавливающими зажимами. Плавно бросаю новорожденного на растянутое акушерками полотнище простынки.
Теперь - быстро зашивать матку! Детское место извлечено без особых трудностей, все как будто нормально. Анестезист сообщает, что ребенок извлечен на третьей минуте операции. Слышится плач новорожденного, это прекрасно! Не ошибся, и на этот раз - мальчик. Продолжаем операцию. Матка, освободившись от бремени, на глазах быстро сокращается, так же быстро уменьшаются в просвете сосуды, кровотечение из них затихает, и почти не требуется наложения зажимов.
Напряжение операции стихает. Сейчас уже почти не может быть непредсказуемых событий. И в этот момент, когда все самое тяжелое, опасное позади, вдруг слышу, показавшийся мне оглушительным, грохот покатившегося таза с подставки, а вместе с ним звон падающих на кафельный пол инструментов, глухой удар. Оглядываюсь. Боже! Людочка лежит на полу, лицо бледное, как полотно, покрыто испариной. Глаза закрыты, а на халате распласталась, как добрая жаба, окровавленное детское место с пуповиной. Сразу не могу сообразить, что с Людочкой, потом догадываюсь - обморок! Для меня это неожиданно, ведь Людочка уверяла накануне, что вид крови ее не пугает. Значит, с ней все-таки произошло то, что бывает со студентами-медиками, когда они впервые попадают на операцию. Прошу санитарку помочь ей. Людочка медленно приходит в себя, некоторое время отсутствующим взглядом следит за окружающим, не понимая, где она, что с ней. Но вот сознание возвращается, а стакан холодной воды и сбрызгивание лица, позволяют ей подняться и с помощью санитарки выйти из операционной.
Зашиваем рану. Выхожу из операционной, снимаю окровавленный халат, бахилы, фартук, перчатки. Теперь меня беспокоит переводчица, не травмировалась ли при падении? Людочку нахожу в комнате дежурного персонала. Она все еще лежит, ее поташнивает. На халате - следы недавнего ужина. Неожиданно замечаю, что ее красивые волосы, прическа как-то неестественно сбилась в сторону. Невольно поправляю их и обнаруживаю в руках парик. Такие волосы - и вдруг парик! На лице потеки краски, а раньше мне казалось, что у нее все естественное и румянец, и загар. Казалось, что она вовсе не пользуется макияжем. Но больше всего поразило то, что на правом верхнем веке нет ресниц. Я непонимающе уставился на нее. Людочка, заметив это, смотрится в ни весть, откуда появившееся зеркальце, потом - на меня. Затем, как-то жалобно улыбнувшись, снимает оставшиеся ресницы и выбрасывает, пояснив, что одна все равно потеряна.
Я стоял смущенный, опешивший, став невольным свидетелем такого превращения Людочки. А она улыбалась, но сейчас это была совсем не та Людочка, которую привык видеть. Посочувствовав случившемуся, спросил, что же ты не вышла, когда почувствовала себя плохо? И услышал - "Боялась. Вы же запретили двигаться и разговаривать!...". Она поднялась, ее такой выразительный бюст был сейчас каким-то обмякшим и перекошенным. Оказалось, что санитарка, чтобы облегчить ей дыхание, расстегнула лифчик. Людочка тем временем принялась приводить себя в порядок, восстанавливать бюст, прическу, косметику.
Мы, переоделись и направились к амбулансу. На обратном пути молчали. Я счел не тактичным расспрашивать Людочку о впечатлениях. После длительного раздумья она вдруг спросила:
- Почему ребенок родился белый? Ведь его родители настоящие африканцы!
Пришлось объяснить, что африканцы появляются на свет почти белыми, с голубоватым оттенком, а через несколько дней темнеют, как засвеченная фотобумага.
Спустя несколько дней Людочка вновь появилась в госпитале, все такая же нарядная, красивая, жизнерадостная. Глядя на нее, я поймал себя на мысли: А была ли та ночь? Может быть, мне все это показалось?
| Бамако, 12.01.1976г.
|
| Дед Зябел | |
P.S. Если Вы прочитали рассказ, оставьте отзыв, или хотя бы,
нажмите кнопку оценки.
А еще, если не трудно, разместите ссылку у себя в блоге
или отправьте ее друзьям.
Полная или частичная перепечатка текста - с уведомления автора и размещением авторской строки:
Иллюстрации использованы из ресурсов Интернета.
E-mail:
http://zhurnal.lib.ru/z/zjablow_a/ludochka.shtml