В середине мая мне пришлось на месяц поехать на замену заболевшего советского хирурга в региональный госпиталь провинции Гао. Небольшой, даже по африканским понятиям город, что расположен в тысяче километрах от столицы Бамако. Городок расположен на берегу Нигера, на самом южном краю пустыни Сахары. Добираться туда можно было только по полностью разбитой шоссейной дороге или летавшими туда периодически небольшим самолетом местных авиалиний. Мне повезло, туда летела группа любопытных канадских туристов человек 10, ну я и попал в эту группу любопытных. Спустя десятки лет я так и не понял до конца, что их туда так влекло. Самолетик небольшой, типа нашего АН-2, долетели без каких-либо происшествий, разве что через иллюминаторы удалось посмотреть солнечное затмение. Прилетев в Гао, разместился в старой, пришедшей в ветхость, оставшейся с французских времен вилле, где проживало две семьи советских врачей: хирурга и стоматолога. К моему приезду хирург из-за местной печеночной болезни вынужден был прервать командировку, а жена стоматолога накануне тоже уехала в отпуск в Союз. Вот нам со стоматологом и предстояло холостяковать предстоящий месяц.
Работы было много и днем, и ночью, диапазон операций - от макушки до пяток, при хронической нехватке медикаментов, инструментария, оборудования. Работать приходилось одному, до ближайшего госпиталя более четырехсот километров при отсутствии дорог, да и связи для нас не было. Письма и почту получали обычно военно-транспортным самолетом, прилетавшим в Гао раз в неделю, если позволяла погода. Больница, по местному - госпиталь, представляла собой что-то вроде нашей участковой больницы, но с операционным блоком и рентгеном. Операционным инфермьером (фельдшером фр.) он же операционный медбрат, по-нашему - операционной медсестрой, был мужчина местной народности лет сорока с небольшим, но уже с сединой в висках. Работал он еще при французах. Был очень опытным, хорошо говорившим по-французски, выдержанный, тактичный и благожелательный в общении, звали его Мамаду, если мне не изменяет память.
С первого дня пришлось включиться в работу по приему больных и в операционной. В сущности особых проблем не было, только донимала жара, насекомые, но ко всему привыкаешь и терпишь, если надо. А вот бытовых проблем хватало и особенно, организация питания, Перед командировкой жена, узнав, что там будет два мужика-холостяка, заготовила список кулинарных блюд, что можно будет готовить самостоятельно, список пригодился, и жену вспоминал потом еще не раз с благодарностью. Уборка виллы, особенно после пыльных бурь, будь они неладны, чем-то напоминавших наши снежные метели и бураны, только здесь был вместо снега песок, мелкий, въедливый, пробиравшийся во все даже самые укромные щели. И выбирать его из жилья требовало много времени, и отнимало много сил. Так и тянулось время, и что скрывать, считать оставшиеся дни до окончания командировки.
И вот среди этого изнурительного однообразия однажды мне пришлось срочно выехать в брус (сахель) на аксидан (ДТП фр.), случившийся с военным джипом где-то в километрах 250 к северу от Гао.
Где-то в середине мая, когда начинается великий сезон муссонных дождей, мощные грозовые фронты застилают небо и низвергают потоки воды с небес. Тропические ливни сопровождаются непрерывными всплесками молний, раскалывающих небо пополам, и сопровождаются сплошным оглушительным ревом громовых раскатов, которых в Европе можно не увидеть, прожив всю жизнь. Иногда эти тучи изливают благодатные ливни на окраины Сахары, и тогда начинается буйство Природы и Жизни. Граничные пески пустыни (сахель) на глазах покрываются изумительно красивым густым ковром малахитовой зелени слоновой травы, но, Боже упаси, открытым телом войти в этот "изумруд", это все равно, что бегать голым по зеленому камышу, а то и еще хуже.
В общем, рано утром перед нашей виллой, где жили в тот момент два временных "вынужденных холостяка", неожиданно остановился военный джип-пикап с несколькими военными в камуфляже, имевших "калаши" за спиной. Встреча с ними была, мягко говоря, не очень приятной и часто не предвещает ничего хорошего. Они вошли в дом, обменялись с нами традиционными приветствиями, не представились, и коротко объяснили цель визита. Из которого следовало, что ночью в Сахаре перевернулся джип с военными, среди них есть несколько тяжело пострадавших. О случившемся участники аварии сумели сообщили по рации, прося о помощи. Вот в эту пору муссонных дождей, зачем занесло джип с несколькими милитерами (военными) из местного гарнизона вглубь Сахары ничего сказано не было. Накануне в этой области прошел мощный тропический ливень, которого по упоминаниям местных старожилов не было здесь более пяти лет. Вот и все.
В общем, доктор, обратились они ко мне, собирайтесь быстренько, поедете с нами. Из дальнейших расспросов узнал, что сейчас они собираются, а выезжают через час, двумя джипами. Пострадавшие находятся в километрах двухстах от Гао. Рассчитывают добраться к ним, до места аварии часа за четыре, забрать пострадавших, и к вечеру вернуться обратно.
Собрался быстро, не представляя себе, что это за выезд в брус (граничная полоса полупустыни), взял с собой дневную порцию кипяченой, фильтрованной воды в пятилитровой канистре, походный завтрак. Заехали в госпиталь, в котором уже находился второй джип, чтобы взять операционного фельдшера со всеми необходимыми наборами для оказания срочной помощи, медикаментами. Во дворе госпиталя стоял второй джип, только не открытый, закрытый, он был уже почти полностью загружен, фельдшер клал в джип уже свой баул. В руках он держал охотничье ружье, спросил его - для чего? Вы там собираетесь охотиться, это же пустыня, кроме песка, ничего нет! Услышал в ответ: "Что-нибудь обязательно встретим". Я начал разглядывать ружье. Это была очень старая одностволка, со следами ржавчины. Мамаду предложил его взять в руки, посмотреть, но я тактично отказался, следуя, ни весть, откуда имевшейся старой привычке - вызывающие интерес чужие вещи, стараясь разглядывать, не бери в руки. Затем, не задерживаясь, двумя джипами выехали на берег Нигера. Джипы-вездеходы "ландроверы", английского производства, полноприводные, с мощными моторами. Но вначале предстояло переправиться паромом на противоположный берег реки.
Паромщик, мужчина среднего возраста, на каком-то сомнительном плоту с движком, без особых проблем вскоре переправил "спасательную экспедицию" с джипами на противоположный берег (военных в Африке уважают, и с ними, тем более, не конфликтуют). Здесь джипы остановились, и милитеры ведрами быстро с реки наполнили речной водой 200-литровую бочку из-под бензина, и мы тронулись в путь. Нигер в это время был уже полноводным, с быстрым течением, мутной водой в отличие от сухого сезона, когда Нижер мелет, пробиваясь сквозь огромные черные валуны, чем-то напоминающие спины бегемотов. Мамаду окликнул меня, и, показывая рукой вниз по течению, сказал, смотрите, гиппопотамы. Посмотрев туда, куда указывал Мамаду, разглядел группу плескавшихся в воде бегемотов. Малийцы опасаются этих добродушных на вид здоровых животных, но очень свирепых, когда кто-нибудь зайдет на их территорию. И фельдшер потом рассказал, как в прошлом сезоне здесь произошла большая трагедия, когда здоровенный бегемот напал на пирогу, перевозившую местных жителей с базара, перевернул лодку, и потопил почти два десятка женщин и, прежде всего, из-за того, что жители песочной Сахары, не умеют плавать.
Сразу, как только переправились на северный берег Нижера - (местное название Нигера), в двухстах метрах от кромки воды начались пески Сахары.
Сахара неумолимо движется на юг, и только Нижер на какое-то время все еще сдерживает наступление песков. Дорога, по которой мы ехали, представляла собой разбитую колею грунтовки с глинистой землей вперемешку с песком. Машины-вездеходы с умеренным напряжением, ворча двигателями, двигались к намеченной цели, преодолевая одну рытвину за другой. Так проехали, по спидометру, первые десять километров,
Проезжая по небольшому полуразрушенному мостку через неглубокую рытвину, фельдшер окликнул меня, и сказал, что на этом мостике лет 12 назад перевернулась машина с советским геологом, и даже вспомнил его фамилию, Орлов, и он погиб. А Мамаду вдруг добавил, что несчастья происходят не только с европейцами и с местными жителями, рассказал о том, как в такой же сезон дождей целое стадо слонов почти в два десятка голов попали на разлившееся берега Нижера, там оказались топи, и все стадо утонуло в болоте.
Мы помолчали, и я почувствовал, что поездка будет далеко не прогулочная, как обещали военные попутчики. Мы окунулись в жар Сахары. Здесь надо отметить характерную черту африканцев, они все воспринимают очень спокойно, можно сказать, даже легкомысленно, с возгласом Ca va bien (по-французски "хорошо, все в порядке"). Не волнуйтесь, доктор, - поясняли они, - мы туда быстро, заберем раненых, и к вечеру вернемся.
Вдоль проселочной дороги по обе стороны высились зыбучие барханы, изредка кое-где проглядывала чахлая пустынная растительность, встретился даже термитник. Небосвод от горизонта до горизонта был сейчас иссиня синий, ни единого облачка, живности не видно, как и птиц, понимают, что им тут делать нечего, дополняла все полуденная мертвая тишина.
Так и ехали час, другой, солнце тем временем поднималось к зениту, близился полдень, солнце светило прямо в макушку, не оставляя тени на песке. Царило дневное пустынное марево, чем-то напоминавшее хорошую парилку финской бани-сауны. Термометр в тени уже зашкаливал за 40, а вот ночью в песках температура очень быстро снижается до 20 градусов, и тогда начинаешь зябнуть от холода. Тело тем временем покрылось по'том, пропитав хлопчатобумажную легкую сорочку, он не успевал испариться. На клеёнчатых сидениях машины под сидящими образовались лужицы пота. Жажда была постоянная, казалось, что все выпитое, тут же проступает на коже. Так и ехали, по однообразному пустынному безлюдному ландшафту. На вопрос: "А еще далеко? - Следовал неизменный ответ, - Не очень". В полдень мои спутники-милитеры оживились, завидев вдалеке одиноко стоящую зонтичную акацию. Тени давала она не много, но все-таки. Здесь мои спутники решили устроить полуденный привал с обедом.
Обед, это у них почти святое. Расположились, быстро разложили припасенные сухие пайки, оказавшиеся весьма добротными и обильными, с разнообразными консервами. Отказаться от участия в предложенном обеде было неудобно, подсел к расстеленному полотну, попробовал что-то из консервов и принялся за свой завтрак, выпил из канистрочки почти половину содержимого, хотя путь впереди еще не определился. Милитеры отсутствием аппетита не страдали, так же как и мой фельдшер. Закончив трапезу, они по привычке "помыли" руки песком, полежали еще под акацией минут десять, потом долили воды в тихонько шипящие радиаторы, и тронулись в путь.
Что касается воды, то у них её было с избытком, целая металлическая бочка с Нижера, правда, не фильтрованная и не кипяченая. Но милитеров, из этого региона, это не смущало, они качали воду из бочки шлангом, и с удовольствием пили ее, словно из водопроводного крана.
Путь на север продолжался между барханами, стали попадаться такыры, гладкие, ровные, голые участки пустыни, образуемые при высыхании засолённых почв в низинах, размеры такыров были в один-два квадратных метра, но чем дальше в пустыню, там встречаться стали длиной более километра. Почва в них глинистая, в сухие сезоны, когда вода испаряется, они покрываются твердейшей глинистой коркой в 10-20 сантиметров толщиной, с очень твердым глинистым покрытием, гладкие, твердые, но в сезон дождей, если в той местности вдруг пройдет ливень, то эта глинистая твердь мгновенно раскисает, становится мягкой, вязкой, и автомобиль, въехавший на большой скорости, теряет управление и с ним может произойти все, что угодно. Но в сухой сезон такыры служат автомобилистам прекрасной ровной без изъянов дорогой.
Внезапно дорога сильно вильнула в сторону, и мы неожиданно въехали в небольшой поселок туарегов. Все жители от мала до велика высыпали из своих жилищ и окружили автомашины. Они громко переговаривались между собой на своем наречии, абсолютно нам непонятном. Мамаду начал с кем-то из местных говорить о чем-то, к нему присоединился другой местный житель, потом третий, в результате через двух "посредников-переводчиков" он смог выяснить все, что нас интересовало по относительно дальнейшей дороги. Выяснилось, что там, на севере, в километрах пятидесяти перевернулся на раскисшем такыре военный джип. Имеется два очень тяжелых пострадавших, не способных двигаться, нас ждут.
Я стоял чуть в стороне и с любопытством разглядывал жителей деревушки, обратил внимание, что вокруг меня столпилось даже больше любопытных, разглядывающих меня во все глаза, даже больше, чем моих спутников. Я начал прохаживаться недалеко от машин и заметил, что ко мне приглядывается один местный житель, словно желая что-то сказать. Я позвал Мамаду, и сказал ему об этом. Он подошел к этому мужчине, и о чем-то начал с ним говорить, потом подошел ко мне и сказал: "Он хотел бы показать вам одну вещь". Мне было интересно, что же мне могут показать, и я через Мамаду кивнул ему, что согласен. Мужчина подошел ко мне, и, откинув полу своего темно синего бу-бу (вид африканской широкополой одежды до пят), показал мне... человеческую голову. Голова была настоящая мужская, с негроидной кожей, сохранившимися чертами лица, но размером меньше кокосового ореха, и что удивительна, не сморщенная. Сразу показалось, что это, возможно, голова обезьяны, по размерам, но, уж больно, в ней проглядывали черты взрослого человека, на голову ребенка она тоже не подходила. Мужчина, оглядываясь, тут же спрятал "изделие" в складки бу-бу. Общались мы через Мамаду, и я спросил его: "Откуда она?". Услышал ответ: "От догонов, хотите купить?". Он назвал цену, услышав отказ, начал снижать цену. Пришлось, чтобы окончательно отказаться от намерения купить сказать: "Pas d'argant" (Нет денег. фр.). Торговля была закончена. Спросил Мамаду, почему на меня смотрели жители, как на пришельца из другого мира? Оказывается, так почти и было. Последний раз здесь видели белого человека 7 лет назад, когда в этой местности работали советские геологи.
Солнце медленно клонилось к западу, мы продолжили путь. Появились большие проплешены такыров, но въезжать на них благоразумно уже не стали, низины и даже склоны позеленели, несколько раз встретились довольно многочисленные группы цесарок, этих африканских курочек, быстрых, очень крикливых, но близко к машинам они не походили. Когда я предложил Мамаду подстрелить одну из цесарок, он ответил, что это не так просто, и не имеет смысла, патроны слишком дорогие.
Мы продолжали ехать по пустынной Сахаре. Мамаду, когда мы выехали из поселка туарегов, сообщил мне, что это стойбище последнее перед Великой Сахарой. Туристов дальше не возят. Здесь начинается старинный верблюжий солевой караванный путь в глубь Сахары, в Тауденни, отдалённую деревню на крайнем севере Мали. От дальнейших расспросов о Тауденни, где находятся солевые копии, он отказался говорить. И понял почему, об этом будет сказано позже, после окончания командировки, когда мне пришлось услышать ответы на многие вопросы от некоторых лиц: "Вы что, хотите разрушить нашу Советско-Малийскую дружбу?!".
Ну а пока, наша экспедиция шла вперед. Машины неожиданно въехали в самый настоящий зеленый оазис: кустарники, трава, где-то бегают крикливые цесарки. И здесь Мамаду попросил остановиться, взял ружье, зарядил его, и вышел из машины, я из любопытства последовал за ним. Его внимание, оказывается, привлекла видневшаяся пара очень крупных птиц, сидящих в траве. Они напоминали гусей, как позже выяснилось, это были Удоды (африканские дрофы). Они, видя нас, не проявили никакого беспокойства, даже когда Мамаду начал подходить к ним с ружьем наперевес, они даже не пошевелились. Мне он только сказал, что эти птицы не видели раньше человека, потому и не боятся нас. На мое предложение, оставить их как есть, он ответил, что дичь, подойдя еще на несколько шагов, вскинул ружье, в следующее мгновение прозвучал выстрел, и одна птица безжизненно оказалась в траве. Второй удод только отскочил на пару метров от убитой и остался в траве. Я попросил фельдшера оставить его, не стрелять, на что он ответил, она здесь останется одна и никуда не улетит, для нее будет лучше, если я и ее пристрелю. Удод оставался спокойным, от нас не улетал. Мамаду не спеша перезарядил ружье, подошел на несколько шагов к спокойно, обреченно дожидавшейся свой участи птице. Грохнул второй выстрел и в следующее мгновение удод остался недвижимым на траве. Мамаду подошел к нему, взял в руки, потом подобрал второго, пошел к джипу, и положил в кузов охотничий трофей.
Став свидетелем охоты на африканских дроф, не оказавших никаких попыток к спасению, когда пара птиц так и не рассталась до самого конца, мне вспомнился когда-то давно прочитанный рассказ о волчьей паре.
"Это было ранней весной, в пору волчьей любви. Волк и волчица наелись привады с люминалом.
Отравленную пару волков по следам в снегу преследовали егеря. Оба зверя одурманены, их шатает, особенно волчицу. Она отстает от самца. Звери видят неотступно следующих за ними вдалеке людей и полны тревоги. Но волк не оставляет подругу. Он останавливается, терпеливо ждет ее, угрюмо и зорко наблюдая виднеющихся людей. Подошла волчица, самец снова устремляется вперед, снова стоит и ждет ее. Так много раз. Жажда томит самку, она хватает разгоряченной пастью снег, как будто прибавляется сил, но лишь на мгновение; они снова покидают ее и с каждым разом все больше и больше. Лапы подкашиваются, и волчица бессильно опускается на снег. Егеря видят, как волк, сам шатаясь и падая, возвращается к подруге, хватает ее за шею и тянет вперед... Тихо, жалобно и благодарно повизгивая, волчица находит в себе силы встать, и оба зверя ковыляют дальше.
Егеря вскоре нагоняют волчью пару. Гремит выстрел, разрывая грохотом весеннюю солнечную тишину. Падает сраженная волчица. Волк поворачивается грудью к людям. Вторичный грохот, и картечь вонзается в волчье, опьяненное, наполненное любовью и снотворным сердце. Он падает, уткнувшись в мертвое тело подруги. Они хотели остаться и разделили судьбу друг друга"...
Впоследствии мне пришлось не раз убедиться, что у африканцев не слишком выражено чувство боли и сострадания ко всему живому, в том числе к окружающим и соплеменникам...
Дрофы пустынные
Спустя час, мы, наконец, достигли место аксидана. Ущербный джип лежал на боку, застряв в глинистом месиве. На траве и песке лежали двое пострадавших. Остальные трое милитеров сидели невдалеке. Завидев нас, они оживились, начали в несколько голосов, все разом обсуждать случившееся, Говорили они на местном диалекте, мне не понятном, Мамаду молчал, не принимая в их разговоре участия. Мне только он и сообщил, что аксидан (авария) у них произошла из-за того, что они въехали на один из такыров после внезапного тропического ливня.
Не теряя времени, я начал осматривать пострадавших. Они были в сознании, в полном речевом и зрительном контакте, жаловались на боли. У одного из них было повреждено бедро. Другой жаловался на боли в пояснице и чувство онемения в стопах. У пострадавшего с бедром был перелом бедра в средней части со значительным смещением отломков, при малейшем движении они причиняли сильные боли. У него было низкое артериальное давление, шоковое состояние. У второго фактически был перелом позвоночника где-то на уровне первого поясничного позвонка с явлениями частичного пареза нижних конечностей.
Что и как делать, у меня не вызывало затруднения. Вопрос заключался в другом, как этих пострадавших транспортировать за 200 километров по бездорожью в пустыне, на вездеходах.
Ну а пока вместе с фельдшером принялись оказывать самую необходимую врачебную помощь и, по возможности, готовить их к транспортировке. Прежде всего, ввели им наркотики, чтобы притупить боль. Больному с переломом бедра наладили внутривенно переливание плазмозамещающих растворов, ввели тонизирующие препараты, сделали футлярную новокаиновую блокаду. Напоили их разведенным сгущенным молоком, дополнив обильным питьем. Когда боли стихли, раненные успокоились. Больного с травмированным позвоночником перенесли в кузов крытого "ландровера", уложив на пол, подстелив предварительно под него два спальных мешка. Раненому с бедром наложили импровизированные шины, чтобы как-то зафиксировать ногу, переложили на носилки, и разместили в машине рядом с первым больным. У остальных участников аксидана были ушибы разной степени тяжести.
Наши милитеры по возможности, помогали нам в оказании помощи раненым. Так прошел час, когда, оценив состояние пострадавших, я сказал им, что можно трогаться в обратный путь. Они это восприняли с облегчением и плохо скрываемым нетерпением. Предупредил их, что ехать придется очень медленно, не более 10-12 километров в час, с остановками, выслушав это, они спорить не стали. Прежде чем тронуться в путь, спросил, а как же аварийный джип? Они помолчали, потом один из них махнули рукой, и произнес: "Как-нибудь заберем". И мы тронулись в обратный путь.
Пока готовили пострадавших к транспортировке, начало быстро смеркаться. В экваториальной зоне ночь наступает очень быстро, есть даже французская поговорка Tombe la nuit (Ночь упала). Начали поездку с включенными фарами, по своим старым следам. Небо усеяно крупными яркими звездами, но на земле темень такая, без Луны, хоть глаз выколи. Так и ехали, милитеры в передней открытой машине, мы с фельдшером, ранеными и одним милитером во второй крытой машине. Между собой автомобили поддерживали связь миганием фар и звуковыми сигналами, вокруг - одни барханы.
Обратный путь был тягостным. Автомашины шли медленно, кланяясь бесчисленным колдобинам, больные при особенно сильной тряске начинали громко стонать. Тогда приходилось машины останавливать, вводить повторно обезболивающие и после этого продолжать прерванное движение. Где-то, на обратном полпути, попали под ливень, но к счастью он нас зацепил только краем, и мы не увязли в топях, и не потеряли дорожных ориентиров.
Свой запас воды я выпил, когда мы нашли пострадавших. Теперь приходилось терпеть жажду, и чем дальше, тем сильнее она становилась. Мы медленно возвращались. А мысли о воде, жажда мучили меня все сильнее по мере приближения к Гао, где для меня была вода. К полуночи мы, наконец, почти добрались до берегов Нижера. В горле все пересохло, общее обезвоживание усилилось, Хотелось пить, все остальное отступало на второй план. Подъехали к паромной переправе, теперь еще часок, переправимся, отвезем раненых в госпиталь, потом быстро домой, и напьюсь воды до отвала, представлялось мне.
На переправе, в кромешной тьме ни души. Милитеры спустились к самой воде, начали кричать: "Эй, там, на берегу, давайте паром!" В ответ гробовая тишина. Потеряв терпение, они начали стрелять из автоматов в воздух. Наконец, с противоположного берега ответили, что паромщика нет, он ушел домой. Потребовали сходить и позвать его. Наступила длинная пауза, после которой голос прокричал: "Он дома, и разбирается со своими женами, а их у него четыре, и они сейчас бунтуют. В общем, он не может с ними справиться, и придет к парому часа через два". Дальнейшие препирательства ни к чему не привели, и члены спасательной экспедиции, успокоившись, разлеглись неподалеку на берегу, в ожидании паромщика.
Я не ложился, не спал, надо было присматривать за больными, а во- вторых, ложиться ночью на берегу Нижера без накомарника, было бы очень легкомысленно, чтобы не подхватить какую-то тропическую заразу, и самое простое - тропическую малярию. Прогуливаясь поберегу, я еще умудрился взглянуть на спидомер джипа, со вчерашнего утра он намотал почти 500 километров. Мне нестерпимо хотелось пить, в памяти всплыла даже древнегреческая легенда о мучимого жаждой Тантале, стоявшего по шею в воде, но вода исчезала сразу, как только он открывал рот, чтобы напиться. Но то, было заслуженное наказание за грехи, а за что меня подвергли пытке жаждой? За то, что оказывал помощь страждущим?!
Паромщик, наконец, удовлетворив свой гарем, с которым не справлялся по-мужски, и вынужденный потому был следить за ним с подозрением, как между собой хихикали мои спутники, появился на берегу, завел движок, и вскоре пристал к нашему берегу. Быстро загрузились на паром, и через 15 минут были на вожделенном берегу. Шел уже пятый час утра, начало светать. Прямиком направились в госпиталь, пострадавших госпитализировали, осмотрел их напоследок, дал рекомендации и назначения, попрощался и заспешил домой, где меня ждало много-много хорошей холодной воды их холодильника.
На выходе из госпиталя у джипа меня ждал Мамаду. Поблагодарил его за участие в спасении пострадавших, попрощался. И в последний момент он протянул мне добытую дичь, я, поблагодарив, отказался, от убитой пары дроф.
Послесловие:
Спустя несколько дней срок моей командировки закончился и попутным военно-транспортным самолетом я вернулся в Бамако. Позже узнал, что наши пациенты, вывезенные из Сахары, были перевезены вскоре в малийский военный госпиталь, дела у них пошли на поправку.
Потом, потихоньку из разговоров узнал, что в Тауденни находятся соляные копии, в которых соль добывали еще лет 300 назад. Сам затерянный поселок расположен глубоко в песках в небольшом оазисе, в самой северной части малийской Сахары. До ближайшего населенного пункта от него на юге более тысячи километров. Караваны за солью к нему шли на верблюдах. На каждого верблюда нагружали по две соляные плиты, толщиной в 10 сантиметров, общим весом до 200 килограммов. Соль эта, кстати, полезнее, чем нынешняя соль из Германии, синтезированной, химически чистой, красивой, как манная крупа, сахарного цвета, без каких-либо включений, (как говорят, соль без запаха). А соль из Тауденни - каменная, серая, невзрачная, содержит микроэлементы - настоящая соль земли со многими микроэлементами.
Солевые караваны шли из Таудени 2 раза в год по три недели в ноябре и марте (сухой сезон).
Верблюжья тропа проходит через природные очаги чумной эпизоотии. Погонщики верблюдов, заразившись чумой, гибли, не достигнув очередного поселка туарегов, до которого было 150-200 километров. Таким образом, возникшая чума глохла вместе с высушенными до пергамента жертвами, и засыпанными песками, не дойдя сотню километров до ближайшего оазиса.
Говорят, раньше соль в экваториальной Африке ценилась на вес золота. И солевые караваны, спустившись к экватору по караванным тропам, обменивали соль по весу на золото.
Добираются до Таоденни сейчас периодически летающими туда военно-транспортными самолетами, есть там у них и небольшой гарнизон. После провозглашения независимости Республики Мали в 1960 году, власти открыли там тюрьму-каторгу для самых закоренелых преступников. И так получилось, что ссылают туда политических противников существующего военного режима.
Для заключенных там нет особого строгого режима. До ближайшего населенного оазиса около 200 километров. Других путей, кроме тропы на юг для солевых верблюжьих караванов нет. Побегов нет, если вдруг случится такой, то по рации сообщают военному патрулю ближайшего оазиса. И охрана на джипах устроит погоню, и, как правило, найдет и подберет беглеца, высушенного и превратившегося к этому времени в "тараньку".
Смертной казни в стране фактически нет, главное наказание - пожизненная каторга в сахарских соляных копиях Таоденни.
Пожизненным каторжанам работать приходится в атмосфере тонкой песчаной пыли, в шахтах по пояс в солевом растворе при температуре под 40-50 градусов. Соляные копии функционируют, тюрьма - каторга, из которой никто не возвращается живым в течение года.
Вернувшись в Бамако из Гао, в госпитале я встретил инфермьера, который однажды мне сказал, что его брата осудили и сослали в Таоденни. В горестных чувствах он только тогда и добавил, что там все умирают в течение года, больше он эту тему не затрагивал. По возвращении я случайно встретил того инфермьера. Поздоровались, и на немой вопрос он только и произнес: "Брата уже нет", кивнул головой, и, не останавливаясь, пошел дальше.
31 12 2016г. - Киев 11.10.2019г.
Дед Зябел
P.S. Если Вы прочитали повествование, оставьте отзыв, или хотя бы,
нажмите кнопку оценки.
А еще, если не трудно, разместите ссылку у себя в блоге
или отправьте ее друзьям.
Полная или частичная перепечатка текста - с уведомления автора и размещением авторской строки:
![[]](/img/z/zjablow_a/vernostdoc/drofi-1.jpg)