Это произошло в тот день, когда Грета Самуиловна уехала в Париж.
Не уехала даже - этот глагол и на сотую долю не отражает той энергетики, с которой было произведено действо! - а рванула. Ей необходимо было успеть в столицу Франции именно ко дню всех влюбленных. Потому что в этот день она родилась, и теперь была одержима идеей отпраздновать свой 70-летний юбилей у подножия Эйфелевой башни. А если удастся - и на ее вершине (вроде бы есть такая специальная экскурсия для сумасшедших).
В общем, я не позавидовала Парижу.
Для полноты картины здесь необходимо дать хотя бы схематичный портрет Греты Самуиловны. Низкорослая, с курчавой иссиня-черной гривой, всегда в широких брюках и свободно болтающемся кардигане, обутая в шлепанцы на резиновом ходу из разряда пляжных. Но главное - это, конечно, лицо. Широкоскулое, с близко посаженными маленькими глазками, небрежно обведенными черным карандашом, с большим, мясистым носом и крохотным ртом, так же неровно, словно второпях, обрисованным ярко-красной помадой. Если глянуть мельком, не задерживаясь на деталях, очень похоже на постаревшего мишку-панду.
И вот эта Панда бродит теперь по Елисейским полям - там же, где охотились когда-то на уток французские короли, гуляет по саду Тюильри и Монмартру, пахнущему фиалками, развлекается в Мулен Руже, ест устриц и кровяную колбасу, угощается шоколадом и профитролями в старинном парижском ресторанчике и пьет красное "Бордо бель роз". А может быть - "Бургонь пино нуар". Или - "Шардоне". Или ничего не пьет, а просто сидит на лавочке в саду у Люксембургского дворца.
В любом случае, что бы она ни делала, она - там, а я - здесь. И поездка в Париж мне не светит ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем.
Одним словом, зависть, необъятная и мрачная, накрыла меня с головой, подобно огромной, вот-вот готовой разразиться ливнем, серой хмаре (так называет тучи моя соседка, 90-летняя старуха Петровна).
Охваченная тенью этой хмары, я бесцельно скиталась по дому.
И тут - книга. По выработке позитивного мышления - ими переполнена в последнее время моя библиотека.
Открываю.
Читаю.
"Если ты по каким-то причинам не можешь позволить себе путешествие - просто сядь и сиди возле собственного дома. И ты убедишься: вскоре перед твоими глазами пройдет весь мир!"
Господи, какая хорошая идея! Восточный мудрец сформулировал ее как-будто специально для меня! Ну не могу я сейчас поехать в Италию, как моя подруга Лелька, или в Париж, как ненавистная Грета Самуиловна, или в сто пятый раз мотнуться в Турцию, как бывшая одноклассница моей дочери Гуля Аббасова - та вообще не мыслит своей жизни без горячего южного солнца и столь же горячих, с блестящими шоколадными торсами и миндалевидными лукавыми глазами восточных "мач". Не получается у меня стать участницей даже простого круиза по Волге или паломнического хаджа на Валаам - его ежегодно совершают притворяющиеся богобоязненными друзья нашей семьи супруги Боровлевы. Да что там Волга! В лес выйти, который виден из окна - и то проблема! Одной как-то не сподручно, а муж мой еще тридцать лет назад, в самом начале нашей эпопеи, однозначно предупредил: ни в каких походах он участвовать не будет и чтоб я об этом даже не заикалась.
Так что, как говорится, в этом смысле у меня - без вариантов.
А впечатлений явно не хватает. Весь мир - в дороге, а я - за своим столом, у окошка, распахнутого в сад. Вроде бы неплохо - сиди себе да смотри на стену соседского дома, благо он белый, новым итальянским кирпичом недавно обложенный. А все-таки - что-то не то. Скучновато как-то, однообразно, да и мысли одолевают. В том плане, что весь мир почему-то может, а я никак свои отношения с деньгами не налажу. Уж совсем было до депрессии почти дошло.
И тут - фраза эта, в книжке случайно вычитанная, пословица восточная. Не можешь, дескать, поездку себе дальнюю устроить, так сиди просто и - смотри. И все, что надо, увидишь. В принципе, я тем же и занималась, но - без главного посыла, без вот этого самого "все, что надо".
А что, если сидеть, но не просто смотреть, а еще и - думать? Вдруг что-то, да откроется? Например, ответ на вопрос: почему в циркулирующем вокруг меня денежном потоке вдруг случаются необъяснимые пробоины - размером в энное количество дней, недель, месяцев и лет? А то и вовсе - происходит поворот этого самого потока на 180 градусов. Или - на 295. Или - на 360. В общем, на такой угол, который задаёт принципиально иное направление. И вот тогда - хоть плачь, хоть колдуй, хоть молись! - проконтролировать ситуацию или как-то повлиять на неё не представляется возможным.
В общем, я решила действовать в соответствии с пословицей - сидеть, смотреть и думать. Затрат-то никаких! А польза, глядишь, какая-нибудь от этого непраздного занятия произойдет.
Начну прямо с завтрашнего дня.
Вам интересно, что будет?
Мне - тоже.
Глава 1.
Я бы писала стихи, но...
Итак, что же я увидела в первое утро? Да соек! Разноцветных соек, запутавшихся во все еще красных листьях давно усохшего винограда. Вот они - прямо перед окном! Изредка они перескакивают на деревья и гулко сбрасывают оттуда бледно-коричневые мелкие орехи. Скорлупки в тот же миг раскалываются надвое, и птицы жадно выклевывают сочные молодые ядрышки.
Эта шумная катавасия продолжается все утро.
Мой кот, лиловый британец, пристально следит за молниеносными перемещениями жирных, нахальных соек, больше похожих на кур, но никаких действий не предпринимает. Глаза его немного сужены, взгляд холоден и не выражает никаких эмоций - просто фиксирует происходящее.
Я тоже фиксирую разворачивающуюся перед моим взором обычную утреннюю жизнь. Рамой моего окна она схвачена и ограничена, как фотокадр. А кто-то, быть может, фиксирует меня, смотрящую в окно на кота, смотрящего на соек, расширяя границы кадра до приемлемых для его взора размеров.
Вот так мы все фиксируем друг друга.
А что толку? Денег это не прибавляет. Недавно спрашиваю у своего знакомого:
- А вот если бы ты увидел апостолов - Петра, к примеру, или Павла - пошел бы вместе с ними?
- Нет, - отвечает он. - У меня нет столько денег!
Я так толком и не поняла, в какой связи находятся деньги и апостольство, но ход мысли был мною уловлен, кажется, верно: миссионерство под силу только свободным личностям, а в наше время степень свободы обусловливается степенью обеспеченности. По крайней мере, мы все так думаем. Впрочем, не только в наше время, если вспомнить гончаровского дядюшку Адуева, не представляющего себе безденежного горя...
Надо будет, кстати, перечитать "Обыкновенную историю".
Впрочем, денег мне это тоже не прибавит.
Господи, да что же это я все о деньгах да о деньгах?! Хоть бы одна светлая мысль...
Все мои "утры" стали похожи одно на другое. Раньше, бывало, проснешься, едва откроешь глаза - и уже рад! Беспричинно, просто так. А теперь - как у Чехова: им было хорошо на этом речном берегу, легко дышалось, высоко думалось, а душу охватывало такое счастье, что казалось, будто хочется выпить...
А мне все время кажется, будто хочется покурить. Беру, родную - какую по счету за это утро? Но клянусь себе, что она будет последней - до выхода из дома в поисках пропитания.
А вообще я бы писала стихи - если б, конечно, мне за них платили. Как вот это, например, сегодняшнее:
В моем доме есть окно прозрачное -
Из тех самых, что распахиваются в сад.
Все стихи мои, для кого-то предназначенные,
Через это окно к кому-то летят.
Белым утром они легко выпархивают
И запутываются в яблоневом цвету.
И не надо им соблюдать иерархию -
И эту строчку люблю, и ту, и ту...
И тебя люблю, окно мое бездонное,
Только трону эти створки рукой -
Мое сердце, прямо в сад растворенное,
Одаряет его новой строкой.
Глава 2.
Город должников
Утро. Толкаю створку окна рукой. Ловлю жесткий жесткий февральский воздух и столь же жесткое карканье гомонящих где-то над речкой ворон.
Бряцает цепь - это соседка кормит из огромной никелированной миски свою собаку Боню. Интересно: Боня - это он или она? Впрочем, какая разница? Главное в этой собаке - не ее половая функция, а чтобы не давать мне спать по утрам. Вот и сегодня - визжит, скулит, тявкает, подвывает, завывает, зазывает - кошек, собак, людей и даже пролетающие над ее головой куцые снежинки. А они медленно и плавно фланируют на косматую грязно-седую Бонину голову, оставаясь безучастными к ее зазывной игре.
Но главное - ни к кому Боня не имеет претензий! Рыжий кот прошел мимо - ну и ладно. Хозяйка пронеслась с тазом выстиранного белья - Боня помахала хвостом вслед, да и всё. Сухой лист спикировал с дерева на крышу будки - пусть себе там и лежит. Никто - ну никтошеньки! - не дает ей даже доли той любви и внимания, о которых она просит... Всё так же, как у людей. За исключением одного: Боня - не в обиде. Может, это и есть самый главный секрет бытия?
Вот я, например, обижена на мир и его жестокие законы. Зачем в нем все устроено именно так, а не иначе? Риторический, конечно, вопрос, но что поделать, если каждое утро он возникает в моей голове?
Сегодня опять придет ко мне хозяйка офиса, который я арендую, и будет смотреть на меня жалобными, полными слез глазами: "Как?! Вы снова задерживаете оплату?! Но это же катастрофа! Я вся в долгах! Я мужа недавно похоронила!"
И я буду стыдливо опускать взор, чувствуя вину в его преждевременном уходе из жизни.
Да, я - должница, не соблюдающая договорные сроки. Но что делать, если, в свою очередь, мои должники тоже их не соблюдают? Ну не перечисляют они деньги на мой счет, хотя и обещают вот уж какой месяц подряд. И что я могу сделать, если у них их нету? И у меня ИХ нету. И ни у кого ничего нету. Город должников. Да что город - страна. Каждый зависит от другого, и все вместе - от бумажек под названием "денежные кОпюры" (так говорит моя соседка Марь Васильевна, не всегда трезвая, полная жизни старуха с баяном, на котором играет время от времени, сидя на скамейке у ворот).
Опять о деньгах...
Сколько можно?!
Каждое утро начинается с одного и того же. Просто наваждение какое-то! Интересно, а другие люди - как живут? Где берут?
На счет одной моей подруги у меня есть подозрение:, что деньги у нее размножаются делением, как инфузории-туфельки: положит вечером в кошелек 100 рублей, утром откроет, а там - 200.
За другим моим знакомым священником, маститым протоиереем, деньги просто-напросто гоняются, как бешеные собаки: он от них - они за ним. Он кричит: не надо! Не хочу! - а они не слушают, настигают и заваливают его собою. Он из этой кучи рвется вверх, к небу, к спасению, протягивает руки, молит о пощаде - а деньги безжалостно накрывают его с головой...
Интересно все-таки, а как у других?
Тушу сигарету, смахиваю в мойку свою любимую кофейную чашку - позитивно-желтую, в позитивную же черную крапинку, - провожу помадой по губам, поднимаю воротник джинсовой "косухи": пора! К бою! Деньги, баксы, бабки, бабосы, бабульки - как вас еще там, берегитесь! Объявляю поход на вас!
Глава 3.
"Прыгай сюда - не пожалеешь!"
У меня есть знакомый олигарх. То есть, не так, чтобы очень близко знакомый, но все-таки.
Недавно он возил меня на своем черном не знаю даже чём (в смысле размеров и презентабельности) по своим предприятиям.
- Это я купил у итальянцев, - говорил он, - а это - у немцев. А вот это - сам придумал. А на этом поле завтра будет стоять новое. А два новых - в проекте. А тридцать два я бы еще построил, если б дали землю. Но те, кто дает, с некоторых пор стесняются: ты, говорят, совесть имей, слишком много хочешь, что люди скажут? На что я отвечаю: да, хочу. Много. Очень много. Вообще всё! А почему нет? Вот баба идёт - молодая, ноги из ушей, незнакомая, вообще не знаю кто, но я её хочу. А за ней - ещё две, а там - ещё и ещё, и так будет всегда. В этом-то и кайф, что они никогда не кончатся. Вот так и будут улицу переходить, а я буду ехать, и буду останавливаться и открывать дверцу: давай, мол, прыгай сюда, не пожалеешь!
- И что, не жалеют? - спросила я как можно более бесполо, бесстрастно, как спросила бы свата или брата.
- Конечно нет! - удивился он. - Я ж для каждой что-то потом делаю: кому квартиру, кому диплом, кому путёвку в Париж, кому колечко-шмалечко, а кому просто денег дам, чтоб жизнь её дальше по-другому пошла. Женщине надо помогать! Богатый мужчина для неё - как паровоз. Прицепила вагончик - он и потянул. А иначе - как?
Мы ехали с ним по городу, который принадлежал ему, и все женщины которого тоже принадлежали ему. Его бы, олигарха, воля - он бы захватил здесь вообще всю власть, стал бы мэром, пэром, губернатором, кандидатом, депутатом, министром, президентом - если б, конечно, политика привлекала его в чистом виде. Но она скучна ему - в этом он мне тоже признался. Не может, ну просто физически не может он остановиться на чем-то окончательно - будь то очередной миллиард, высокий пост или самая распрекрасная красотка. Флирт, а не брак - вот что будоражит ему кровь! Без страха и упрека растрачивает он своё бешеное либидо (с ударением на последнем слоге - так произносит это слово одна моя знакомая психоаналитичка), а оно всё не кончается и не кончается, а, наоборот, крепчает день ото дня. И этот энергетический поток каким-то образом связан с потоком денежным!
Глава 4.
Кошелек из красной кожи
...Однажды она пришла.
Высокая, огненно-рыжая, в серебристой куртке и высоких сапогах. По-голливудски широко улыбнулась:
- Меня зовут Катя. Начнем?
Так в моём убогом кабинете, обставленном без фантазий и изысков, поселилось Солнце.
Оно залило своим светом всё вокруг. Сонные рыбки в аквариуме вдруг заплескались веселее, поникшие диффенбахии потянулись к небу, а ржавый кактус, похожий на прокисший африканский банан, вдруг выпустил цветы, и стоял теперь, заневестившийся, в белом венке из флёрд-оранжа, символизируя начало моей новой жизни.
Катя звалась коучером. Для тех, кто не знает: коучер - это человек, который учит другого человека искусству перенаправлять денежные потоки в свою сторону. Как реки. Текли они себе веками и тысячелетиями в одном направлении, и вдруг - понеслись в другом, шумя и обгоняя друг друга, в стремлении скорее достигнуть новой, манящей и вожделенной, цели, определенной для них невиданным доселе полётом коучерского разума.
Не буду лукавить: Катя научила меня многим весьма нужным и неожиданным вещам, о которых я, ископаемый реликт под названием "человек советский", не то что представления не имела, а даже помыслить не могла, что такое вообще может быть . Например, что к деньгам нужно относиться с уважением, как к живым сущностям: не скручивать их в трубочку, не запихивать в карман смятым комком, не втискивать в кошелёк как попало, а непременно - по ранжиру, за крупной купюрой - мелкую. А кошелек чтоб непременно - из красной кожи - она имеет свойство удерживать нужные суммы. О деньгах, по Катиному учению, нельзя было говорить в негативном, отрицающем их наличие контексте: у меня, дескать, нет ни копейки. Боже упаси от таких формулировок! "Деньги ко мне идут!" - вот фраза, достойная всякого, кто ищет с ними встречи.
Катина уверенность, чего греха таить, завораживала, вселяла надежду. Идут, идут, родимые, стройными рядами маршируют по широкому плацдарму точно в моём направлении. Впереди - горнист и знаменосец, как и полагается при всяком парадном шествии, а в колоннах - лучшие представители денежного мира: тысячники, пятитысячники, золотые бруски и десятирублевки, и всё это - моё, ко мне, для меня... Сказка! И на каком-то этапе своего коучинга я была благодарна Кате за неё.
Фанфары гремели ровно до того момента, когда с Небес раздался голос:
- ...И вам нужно вложить деньги в этот инвестиционный фонд!
Хорошо, что именно в те дни в моём жизненном пространстве вдруг резко материализовалась давняя подруга, которую я не видела сто лет, и плачущим голосом поведала по телефону, чем закончился её любовный роман с вышеуказанным фондом:
- Теперь я буду судиться да рядиться с ними неизвестно сколько лет, - безутешно рыдала подруга, но мои-то сто тысяч будут всё это время у них, а не у меня! Да ещё и неизвестно, высужу ли: документы составлены так, что всерьез и ухватиться-то не за что! И как я, дура, сразу этого не увидела?!
И тогда я задала главный вопрос:
- А кто тебя сосватал с этим фондом?
- Да девочка одна, - был ответ. - Катюша по имени. Милая такая, длинноногая, вся в серебре и светится...
Дальше я уже не слушала. Прозрение наступило окончательно и бесповоротно. Сумела-таки Катя перенаправить денежные потоки моей подруги в свою сторону! Как реки. Текли они себе веками на юг, а потом - по Катиному веленью и её же хотенью - вдруг рванули на север.
Сказка? Да! Но в ней, как говорится, намёк: встретил коучера - перейди от греха подальше на другую сторону улицы.
Глава 5.
Опять двадцать пять!
Хмуриться нельзя подолгу -
Это помнить всем пора!
Чтобы целый день был добрым,
Начинайте петь с утра!
Ла-ла-ла-ла!
Под эту нехитрую мантру, звучавшую по "Маяку", совершались в начале 70-х мои утренние сборы в школу. Передача называлась "Опять двадцать пять" и шла ровно двадцать пять минут. Этого времени нам с матерью хватало на то, чтобы умыться ледяной водой из жестяного умывальника (увы, другого не удостоились при размене коммуналки!), попить чаю в кухне, отапливаемой двумя включенными газовыми конфорками, с криками и препирательствами распределить между собою одежду, комплект которой почти всегда был один на двоих, и, счастливыми и довольными, выйти из дому на свои поприща. Мама направляла стопы в сторону проектного института, где работала инженером с окладом в 120 рублей, а я - в школу, где отлично училась и совершенно безвозмездно, на голом энтузиазме, руководила комсомольской организацией класса.
Разумеется, такое начало моей жизни не предполагало появления хоть сколько-нибудь вразумительной материальной базы в будущем. Будущее это виделось весьма туманным и неопределенным, но одно обстоятельство с точностью до мельчайших деталей угадывалось уже тогда: деньги, как предмет, явление или даже просто философское понятие, даже мельком не обозначатся в ближайшие годы на моём горизонте.
Опять двадцать пять!
О чём ни начну - обязательно скачусь на них! Как один знакомый художник времён моей молодости - на евреев. Ровно через три минуты после начала любого разговора. Вот не давали они ему покоя, и всё тут! И выходило по его учению, что всеми процессами в мире управляют именно они, а все остальные, кто действительно управляют, только думают, что власть у них в руках.
Такая вот своеобразная картина мироздания. И сложилась она, как я теперь понимаю, под влиянием какой-то травмы, личной жизненной истории, нюансы которой вряд ли были доступны пониманию не только окружающих, но и самого этого бедного человека, измученного еврейской темой.
Но если такая акцентуация, хоть и распространена, но всё же не поголовна, то темой денег, на мой взгляд, измучено всё человечество.
Ну уж я, по крайней мере, точно.
Однако - не буду хмуриться подолгу. Начну петь с утра.
Как там? "Утро туманное, утро седое..." Сегодня - более туманное и более седое, чем когда-либо. Потому что деньги всё ещё ко мне идут, и моя встреча с ними пока не состоялась.
Открываю ежедневник. В крайнем правом углу - цитата: "Если вам говорят, что дело не в деньгах, а в принципе, - значит, дело в деньгах". Надо же! Хаббард думал в одном русле со мной! У меня лично - всегда дело в деньгах. Потому что без них нет вообще никакого дела.
Глава 6.
Нобелевский сыр
Двести лет назад Пушкин, сидя в Михайловском, с мольбой обращался к московским друзьям: "Книг! Ради Бога, книг! Отыщите, купите, выпросите, украдите мне записки Фуше - за них отдал бы я всего Шекспира".
Сегодня он - ничуть не сомневаюсь в этом! - возопил бы совершенно о другом:
- Денег! Ради Бога, денег! Выпросите, украдите, напечатайте, ограбьте банк, добудьте, урвите - как-нибудь достаньте мне эти злополучные бумажки!
Кстати, говорят, что денег у Пушкина отродясь не водилось. Так что я могу гордиться, что меня с ним что-то объединяет.
Так вот - о поэзии. Она, как я заметила, тоже очень не любит денег. Можно сказать, даже ненавидит. Как только в моём кошельке появляется более или менее крупная кОпюра (привет Марь Васильне!), поэзия тут же подхватывается и демонстративно уходит. Да ещё и дверью хлопнет напоследок, чтоб я во всей полноте прочувствовала её возмущение и обиду. Что за общество, дескать, ты мне предлагаешь?! И потом - долго не возвращается, изматывая меня своей ревностью и постановкой всякого рода условий.
И только когда последняя десятка покидает меня, ухмыляясь и показывая нос напоследок, поэзия с кроткой улыбкой вновь возникает на пороге. И наш с ней роман вспыхивает с новой силой.
У других, похоже, дело обстояло сходным образом. Шмелёв двадцать лет мыкал нищету в эмиграции. Бунин делил на пятнадцать человек 300 граммов сыра - всё, из чего состояло их праздничное застолье. Берберова с Ивановым первую половину своего брака ложились спать на голодный желудок, а ночами пробуждались и пили кофе под разговоры о литературе. Анна Ахматова, королевна и татарская княжна, пол-жизни проходила в галошах на босу ногу, а нищета Марины Цветаевой вообще была притчей во языцех.
А художники? Иванов, тридцать лет писавший "Явление Христа народу", жил все эти годы на полном попечении Гоголя, и если тот запаздывал со ссудой, то питался булочками и чаем. Саврасов создал своих "Грачей" в поисках, как сегодня сказали бы, десятки на ужин. Или завтрак. А может быть - обед. Какая разница?
А Достоевский? А наш современник Николай Рубцов? А Иосиф Бродский до эмиграции?
О-о-о, пойду-ка я на крылечко, пусть меня, как говорил Бальзаминов, ветром обдует... Так вот, оказывается, в какой компании я состою! Чего ж роптать? Чего ж ещё просить у жизни?
Молчи, коучер! Спрячь свои схемы и тесты! Умерь свой тренинговый пыл!
Безденежье - это моя самая сильная и самая привлекательная сторона!
Глава 7.
Вся в праздничном
Деньги, как и всякие отношения, не терпят неопределенности.
Друг? Враг? Приятель? Спутник? Сосед? Любовник? Муж? Коллега? Соавтор? Помощник? Слуга? Господин? Все эти определения, относящиеся к другой личности, нуждаются в чёткой проработке. То, что не названо, как бы и не существует. Слово - контейнер, доносящий до сознания наши туманные внутренние импульсы.
Если гипотетически, в порядке эксперимента, "очеловечить" деньги, то чем они являются для меня?
В базовой программе, заложенной в мою голову альтруистическим советским прошлым, деньги - враги по определению. Без вариантов! Их стяжанием были озабочены только "проклятые буржуины". Павка Корчагин мог класть железнодорожные шпалы только бесплатно, и даже - в ущерб себе. То, что в любой другой стране делалось спокойно, без авралов и паник, без патетики и жертвенности, у нас почему-то всегда приравнивалось к битве: за хлеб, за сталь, за урожай, за переходящий вымпел, за место на почетной доске, за победу в соцсоревновании. Мало того, что за труд не давали денег, но еще и стыдили: негоже советскому человеку даже думать о них, а уж иметь - и вообще позорно.
Нам солнца не надо -
Нас партия греет!
Нам хлеба не надо -
Работу давай!
Много ли гротеска в этих стихах?
Помню какой-то большой комсомольский форум. Я - пятиклассница - в числе выступающих на его открытии. Переполненный зал, огни рампы, громадная сцена, на которую я выбежала, не чуя ног от захватившего меня восторга. Вся - в праздничном: юбка цвета морской волны, кипельно-белая блуза, два белых банта на голове. Встала у края, как птица над обрывом, и закричала торжественно в тёплый, волнующийся людской океан:
Вам, неустанные, славные, скромные,
За благородный, настойчивый труд
Наше спасибо, спасибо огромное,
Наш боевой пионерский салют!
Это уже потом я узнала, над чем так неустанно трудились скромные комсомольские деятели нашей страны. А тогда... Тогда я просто была счастлива - от принадлежности к тому великому сообществу, в котором жила и воспитывалась.
И куда же, скажите на милость, мне эту базовую программу деть? Ну моя она, моя, как рука, нога или любая другая часть тела. Из неё я состою, ею дышу, её подсознательно стремлюсь сохранить неизменной, как гомеостаз.
А время настоятельно требует перемен. Переделки, перестройки - это по-разному сейчас называется.
Итальянский скульптор Фьезоле в ходе одного из своих рабочих процессов испортил кусок мрамора. А поскольку в те далекие времена этот камень стоил очень дорого, его решили предложить в качестве исходного материала другому скульптору - Леонардо да Винчи. Тот отказался со словами: "Я не исправляю чужих ошибок". А Микелланджело - взял. И слепил Давида.
Значит, можно?
Попробую.
Пойду от противного. Деньги - не враги. И уж точно не подходят для заключения с ними любовного союза - много чести. Соседями они тоже не могут быть: слишком далеко, отвлеченно и почти ни к чему не обязывающе. В соавторы - не годятся: не тем озабочены. Из всех ипостасей остались четыре: спутники, слуги, господа и помощники. Слуги и господа - архаично. Спутники? Может быть. Помощники? Пожалуй.
Итак - помощники и спутники. Слова найдены. Осталось ввести их в программу перезагрузки. Обозначить контекст взаимоотношений.
К примеру, спутник. Он - кто? Тот, кто сопровождает, облегчает путь, поддерживает и утешает, если очень трудно. Помощник - ещё теплее: тот, кто знает о твоих делах, радеет о них, вникает в мелочи. Почти родственник - из самого ближайшего, узкого круга. К кому относишься уважительно и бережно, кого не хочешь потерять.
Вот она - новая программа! Вот подправленный камень, из которого может получиться - ну не Давид, ладно! - но хотя бы какая-то форма, фигура, образ, границы которого определены с достаточной ясностью и, следовательно, выведены на поверхность сознания.
Ну что ж, мои дорогие помощники и спутники, вперед, к цели!
Все дороги ведут только в Рим!
Глава 8.
Я и двенадцать Цезарей
Кстати, о Риме.
Недавно мне Лелька привезла оттуда сувенир - кусочек Колизея. Камешек, сколок, остаток Империи, застывшая, так сказать, "брызга" шампанского (не знаю, было ли оно тогда?), черепок праздника души и тела, длящегося перманентно, пролонгированно, бесконечно, свидетель того состояния человеческого бытия, о котором принято говорить с восторгом и придыханием - богатство, благополучие, высший пик роскоши и крутизны (на современном языке).
И вот я - припала к осколку. Гладила. Обоняла. Трогала пальцами его плотную красно-кирпичную структуру. Пыталась приобщиться к тому, что для меня всегда было и остается загадкой. Как, как, из чего, из каких субстанций делаются деньги?! Из чего они состоят, откуда произрастают, чем пахнут, как выглядят, каковы на ощупь, где начинаются и отчего заканчиваются так быстро? А если не заканчиваются, то почему? Что их держит у владельца? Какими секретами он обладает, неведомыми мне, такой талантливой и умной?
Из всего прочитанного в эти же дни у Гая Транквилла особенно запало в душу почему-то Цезаревское "veni, vidi, vici" (пришел, увидел, победил) и такая черта его характера (цитирую дословно), как "привлекательная откровенность и полное наслаждение минутой". А касательно последних из двенадцати Цезарей, Домициана, упоминание о том, что в юности он был настолько беден, что "не имел в обиходе ни одной серебряной вещи", и вследствие этой юношеской нужды "стал очень алчным впоследствии".
Что ж! У меня есть шанс! Во-первых, мне свойственна привлекательная откровенность, а, во-вторых, я тоже с юности не имею в обиходе ни одной по-настоящему драгоценной вещи. Воистину, приятно чувствовать что-то общее с римскими императорами!
К тому же, алчность - то, что роднит меня с Домицианом - не послужила ему помехой для того, чтобы стать богатым. Следовательно, и я могу стать таковой! Ну ладно, ладно, пусть не богатой, но хотя бы - способной заплатить за газ и свет, а также купить себе новую губную помаду, перестав выковыривать спичкой старую.
Да вот ещё - издать эти свои записки, а не кинуть их раздраженно в ящик стола, где уже томятся под спудом многие подобные.
Правду сказала Лелька, привезшая мне из дальних странствий кусок Колизея: он принесёт тебе счастье!
Глава 9.
А что родилось-то, кстати сказать?
Да, вот тут я упомянула о томящихся в столе рукописях, не изданных по причине отсутствия денег.
А что если, как учил скандальный психоаналитик, поменять местами причину и следствие? Получится странная вещь: у меня нет денег потому, что я всячески избегаю возможности издать, наконец, свои книги...
Так вот почему с выступлений Фрейда частенько уходили представители официальной науки! Кому ж хочется узнавать про себя такую нелицеприятную, нелестную, а порой даже шокирующую правду? Ведь если принять её - хотя бы в виде допуска! - то вывод напрашивается сам собой: человек всегда стремится к исполнению своих подлинных, глубинных желаний. На поверхности - хочу, а в подсознании - ни в коем случае! Второе - всегда сильнее, потому что - настоящее. Следовательно, книгам моим никогда не видать своих читателей... Да может ли такое быть?!
Может!
У апостола - про то же: хорошее, чего хочу - не делаю, а плохое, чего не хочу - делаю. Здесь - момент истины, точка пересечения религии и психологии, та правда, которую всегда безопаснее исторгнуть "из пределов наших".
Боюсь я вас, оказывается - деньги, баксы, бабосы, бабульки! Трепещу и ужасаюсь, хотя и в гости зову. Но только вот никак понять не могу, чего же такого плохого опасается моё подсознание, каких перипетий и потрясений ожидает от вас, всеми силами защищая меня, болезную, от вашего присутствия?
Может быть, вероломства? Я ж всеми фибрами своей души верю с младых ногтей, что богатства мне - не полагается. Ну не может оно завестись у меня, представительницы когорты бедных, но честных! Куда я тогда дену свою честность? Моей кошке Нюсе под хвост? А верность идеалам? Туда же?
А, может быть, опасность таится в необходимости выхода на поприще? Писатель - он ведь на виду! То туда зовут, то сюда. И везде - под вспышками софитов. Вещать с трибуны - явно не мой драйв. А если даже не так, то всё равно ведь - известность.
А главное - разоблачение. Всем сразу видно, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Всплыло, всплыло, родимое, слышанное с детства: "Да кто ты есть? Что умного ты можешь сказать?"
Ещё опаснее - расставание. Написанная книга - это ведь отрезанный ломоть. Пока она при мне - вот она, в верхнем ящичке моего письменного столика, - её можно погладить и прижать к груди, умилиться, поплакать над замусоленными листочками, в который раз перебрав в памяти все бессонные ночи и заполошные дни, потраченные на её вынашивание и рождение...
А что родилось-то, кстати сказать? Действительно шедевр, или - так себе? Хорош ли мой плод, удачен ли, достоин ли меня? Не отправится ли моё детище в утиль? Придётся ль ко двору? Запомнится ли? Удостоится похвалы? А вдруг - нет? Что тогда?
Так пусть же лучше лежит там, где лежало! Замрите, тугрики! Замедлите свой ход! Не искушайте! Не лезьте! Гэть отсюда! Кыш! Брысь! Тьфу на вас! Тьфу, тьфу, тьфу три раза - не моя зараза! Отстаньте от меня, в конце концов!
... Отстали. Обошли сотой дорогой. Сплыли. Слились, как песок сквозь пальцы - а я ещё и пошире расставила, чтоб ни одна кОпюра (Марь Васильне - второй привет!) нигде не зацепилась.
Так вот, оказывается, ты какой - цветочек аленькой!
Кстати, о сексе.
Собирается папаша в дальний путь, и трёх дочерей своих перед дорогой спрашивает: что, дескать, привезти вам, дочери мои распрекрасные?
- Злата и серебра, - отвечает старшая.
- Тканей парчовых, - вторит ей средняя.
А младшая - молчит, глаза долу.
- Ну, а ты чего хочешь, дочь моя любимая? - допытывается отец.
Есть у меня знакомый по фамилии Денежный. Вот правда - не вру! Денег у него раньше не водилось совсем. Даже смешно бывало от каламбура такого. А потом вдруг - появились.
А всё дело в том, что он жену сменил. Хорошую, добрую, заботливую - на "злую, ветреную и колючую, хоть ненадолго, да мою", - как у Симонова в стихах.
И сразу дело пошло.
Стал он соответствовать, наконец, своей фамилии.
А всё почему?
Да потому что перестал в дочки-матери играть. Вернее, в матери-сыночки - как с той-то, с первой. Уж она над ним вилась да кудахтала! Уж она-то ему сопли вытирала! Уж она его воспитывала-перевоспитывала, всё пыталась человеком сделать. А ему хотелось, оказывается, совсем другого. Хотелось быть зверем и агрессором, хищником клыкастым, которого он чувствовал в себе. Эта, вторая, не возражала. И теперь он землю пашет, хлеб сеет, деньги в дом несёт. И не важно, что жена его нынешняя - не родительница, а мучительница: ему это только на пользу. С азартом человек живёт, с куражом и драйвом. Нянек над ним нету, ни мамок, ни тёток. Они, как говорится, из дому, а деньги - в дом. Такая интересная закономерность, которую я много лет лично наблюдаю.
И второй пример - всё тот же мой знакомый олигарх (дай Бог ему здоровья, настоящему бизнес-тренеру-то моему, о чём он сам, конечно, ни сном, ни духом не подозревает).
Услышала я от него однажды такую историю:
- Был я маленький, пацан совсем, лет десять. Жил в интернате - трава-травой, сорняк, голь перекатная, сын пьющего отца да крестьянки-матери. И приехали к нам в интернат как-то раз шефы наши - так тогда спонсоры назывались. Привезли подарки, вкусности разные, телевизор один на всех... Радости было - не передать! И вот - школьная линейка, апофеоз праздника. Все стоят в шеренгу, торжественно так, красиво, а шеф - самый главный, начальник - в микрофон объявляет: а теперь, дескать, ещё одно дело хотим сделать - самым бедным и малоимущим рубашки новые подарить. И давай по фамилиям выкликать, чтоб шаг вперёд делали. Попал и я в тот список. Надели на меня рубаху, а я стою, ног не чую, провалился бы сквозь землю от стыда - это вместо радости-то. Всё кипит во мне, даже кричит: это я-то - нищий?! Ну, нет, думаю, не выйдет у вас, шефы дорогие! Не буду я таким, каким вы сейчас меня обозначили! Я ещё вас всех обойду! Я вас, суков, через х... перекину! Куплю и продам, дайте только вырасти! Вот честно, шибздик был, а такими матерными словами тогда про себя ругался. Навеки-вечные запомнил я ту рубашку...
... Вот такой рассказ. Про что он? Да про достоинство - на мой взгляд. Про агрессию - хорошую, мужскую. Про сумасшедшее либидО (привет, знакомый психоаналитик!), вложенное тогда, в начале пути, нищим мальчишкой в свою мечту. Про то, из какого сора, а вовсе не из клумбы с розами, вырастают олигархи. Про любовь к жизни. Про...
Да про многое! Можно сказать - про всё. Если под "всем" понимать качественное, по-настоящему творческое осуществление проекта под названием "Я сам".
У нас же всё больше в ходу - загубленные проекты под названием "я, каким меня видят другие".
И, может быть, поэтому их порой так не хочется осуществлять?
Глава 11.
Последняя елочка
Пришла я как-то под Новый год к своей старой учительнице
Ей - далеко за восемьдесят. Живет одна. Очень сильно болеет, по дому передвигается на костылях. Но - весёлая, встретила меня с улыбкой:
- С праздником!
- Ой! - перебила я её, увидев на телевизоре крохотную пластмассовую ёлку в мишуре. - Ёлочка! Какая маленькая, хорошенькая!
- Да вот, нарядила, - отвечает моя учительница. - Сначала не хотела - не до праздника было, очень тяжелые дни... А потом думаю: нет, наряжу, вдруг это мой последний Новый год на земле? Вдруг больше никогда праздновать не придется? И достала эту ёлочку с антресолей. Ей ведь уже лет 40 от роду, ещё дети маленькие были... Нарядила. Теперь сижу и радуюсь...
Я слушала и думала: какое уважительное отношение к своей жизни! Чтоб не только хорошо начать, но и достойно закончить. Не смять, как испорченный лист, не выкинуть в мусор, не обесценить, не растоптать, а - довести до конца. И - бережно попрощаться. Перевернуть страницу. Закрыть книгу и поставить её на полку - для того, чтобы потомки читали и радовались.
Для меня это - тоже про достоинство. И про любовь - к себе, к жизни, к людям.
Но почему я вставила эту историю в свою книжку про деньги? Да потому что ими здесь, как говорится, даже не пахнет. Не идут они к моей старой учительнице. Как жила она в строжайшей экономии в молодости, так и старость встретила.
Значит, не любят её деньги. Или - она их. Избегает? Умышленно отстраняется? Не ищет встречи? Целенаправленно отказывает себе в счастье обладания ими? Не знаю.
Но состояние духа от такой скудости не страдает, интерес к жизни - сохраняется почти в неизменном виде: рисует (вся комната в мольбертах), пишет сказки (недавно книжку издала), разводит пчёл (мёд - отменный, лично пробовала).
- Лежала я недавно в реанимации после комы, - рассказывает она, - и подумала: ну вот, конец бытия подошёл ко мне вплотную. Или - я к нему. А за окном палаты - осень как раз стояла, хмурая такая, туманная. Тоска к сердцу подкралась. А потом вдруг - мысль: нет, это не конец, буду жить, хочу жить! И пошла на поправку...
Так про что же это?
Про что угодно, только - не про деньги. Ведь портреты, которые пишутся на заказ, впоследствии, как правило, отдаются даром. На издание книжки ушла вся пенсия, да и то хватило лишь на мизерный тираж. Мёд также, в основном, раздаётся всем желающим, а не продаётся. Поэтому денег - как не было, так и нет. Но сдаётся мне, что моя старая и мудрая учительница сама делает так, чтобы они обходили её стороной. Идите, мол, денежки, идите, для вас нигде преграды нет, несите, милые, несите кому угодно свой привет... Но только - не мне! Уважительно так препровождает их в обход.
Кстати, я знаю ещё одного такого препроводителя. Священник. Вырос в патриархальной сельской семье. Живёт по строгому церковному уставу, служит в храме, растит шестерых детей, поёт, читает стихи, и - слегка бедствует. Почему слегка? Да потому, что на самое необходимое деньги у него всегда откуда-то берутся. Стол, стул, кровать, еда, одежда - всё это есть. А главное - радостный всегда, как и его домочадцы.
- Слава Богу, - говорит с улыбкой, - что Он ни разу за всю жизнь не испытывал меня деньгами и властью!
Благодарит, то есть, за свою бедность. И ведь искренне благодарит! Спасибо, дескать, Маммона, что у нас не случилось с тобой взаимной любви. Бог, как говорится, миловал.
И ещё одного такого человека знаю. Бывший бизнесмен. Намиловался-набаловался с деньгами, а потом - направил их в обход. Собственным волевым решением.
- Не хочу, - говорит, - их видеть. Не полезно мне это. Как только появляются в кармане - пускаюсь во все тяжкие, кидаю направо и налево, всех готов продать и купить, пью и гуляю сутками напролёт, а потом месяцами выйти из этого омута не могу. Когда понял это про себя, сказал денежкам вежливо: идите, дескать, своей дорогой, а от меня держитесь подальше... И стал работать сторожем, чтоб меньше получать...
Вот такие истории. Чем-то похожие на Катину: та же озабоченность поворотом рек с юга на север. Только - не в свою сторону.