Мы знаем, что смертны, и ведем себя так глупо. Вот что не дает мне покоя, вот что не укладывается в голове. Я иногда думаю, что будет, если вдруг выдастся минута, и все люди одновременно задумаются, ради чего делают столько зла. Мне кажется, мир тогда изменит направление. Ведь уже тысячи лет он катиться по инерции, как Вселенная после Большого взрыва. Виновато ли в этом грехопадение, закончившееся пинком, или выдворение из рая происходит ежесекундно, но мир лишь продолжает свое движение. А раз он ускоряется, значит летит с горы...
Я пишу для тех, кто не нашел свое место в мире, кому не улыбнулось его солнце. Таких зовут неудачниками. Их сторонятся, презирают, в лучшем случае стараются не замечать. Но я подозреваю, что таких большинство. И я буду счастлив, если прорублю дверь в их одиночество, и они увидят во мне родственную душу.
Для неудачников, которые в большинстве своем народ суеверный, писать трудно, надо готовиться к тому, что они всегда останутся недовольны. Скажешь ему: "Все хорошо", - боится, что сглазил, скажешь: "Все плохо" - опасается, что накаркал. Их вкусы очень разборчивы...
Писательский хлеб горек и скуден, масло приносят лишь бестселлеры. Выводя строчку за строчкой, которые прежде терпеливо придумываю по ночам, я утешаюсь тем, что талант от Бога, а трудолюбие доступно всем, что для одних работа - удовольствие, для других и удовольствие - работа.
Проза, как известно, не тайга - сквозь нее продираться не станут, однако сегодня, когда для выявления будущего успеха книгу достаточно прочитать ребенку, я ощущаю себя несвоевременным, как зимняя муха. Мое кредо заключается в том, что мысли и образы - я осознаю всю условность подобного разделения - должны чередоваться. Хотя в моем творчестве первые, возможно, и превалируют - таков склад моего ума, и тут уж ничего не поделаешь...
С одной стороны хороший писатель, как фокусник, отвлекает сюжетом, а эффекта достигает за счет художественных приемов, которые сводятся к умению выстроить предложение, с другой - слова, что стежки, накладываясь друг на друга, стараются залатать дыры, а потом выветриваются. В памяти остается лишь суть. Или пустота. К тому же мысли, которые мучают писателя и которыми он хочет поделиться, свободны, как волки в степи, а слова, как охотничьи псы, загоняют их по клеткам, чтобы убить. В этом смысле писатель похож на таксидермиста, сделанные им чучела лишь напоминают о природе вещей, о духе, который дышит, где хочет.
После Гомера все вторично. А если говорить серьезно, то все имеют предшественников, ни на кого не похож только безликий. К своим пристрастиям, как рассказчика, я отношу Бунина, Павича и Борхеса, которые выше другого ставили метафору, позволяя заимствовать у себя некоторые технические приемы, как читатель же, я закончил свое беллетристическое образование еще до того, как взялся за перо. А это случилось довольно поздно. Мне было уже под тридцать, я имел за плечами физический факультет и полное непонимание литературного ремесла. Как у всякого самоучки, мое почти абсолютное невежество искупала страсть и привитая с детства целеустремленность. Я рассуждал примерно так: к этому времени я прочитал довольно много, значит смогу и написать. Сейчас мне смешно за свою наивность, но без нее не сдвигается ни одно дело. Если бы новорожденному показали, сколько шишек ждет его впереди, он вряд ли бы осмелился на первый шаг.
Чтобы ни говорилось, любой писатель - это прежде всего человек, раздвигающий границы своего языка, а, стало быть, нет интернациональных писателей. Успех того или иного иноязычного автора в большей степени заслуга переводчика.
Сегодня Россия вместе с остальным миром переживает не лучшие времена. На каждом болоте теперь свой кулик, а демократия привела к одному: неважно о чем говорить, главное - с кафедры. В эпоху бестселлеров на первое место вышел тираж, однако из бумажной продукции самая ходовая предназначена не для чтения; качество же книги связано с тиражом также, как скорость трамвая с количеством проданных билетов.
И, возможно, заслуга сегодняшней литературы в том, что ее нет.