Зубов Алексей Николаевич : другие произведения.

Из архива

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Мальчик-погремушка.
  
  
   Один маленький мальчик очень любил играть со смартфоном.
  - Не играй так долго! - говорила ему мама, и даже отбирала у него смартфон. Но мальчик не слушался маму и продолжал играть, даже прятался с головой под одеяло и там играл. Он не видел, что из экрана смартфона к его голове тянется тоненький красный лучик и ощупывает ему лоб.
   Однажды ночью он не стал спать, а включил смартфон и стал играть. Лучик из экрана протянулся к его голове, проскользнул в глаза и стал потихоньку пить его мозг. Голова у мальчика стала пустой, а душа сжалась в сухой комочек, и мальчик тоже сжался. Комочек в его голове перекатывался и тихонько постукивал:
  - Ток, ток, - и мальчик стал погремушкой.
  Утром мама пришла и не нашла мальчика, а увидела игрушку-погремушку, и она повесила ее на елочку.
  Игрушка висела, покачиваясь, и стучала:
  - Ток, ток.
  А потом елочку вместе с погремушкой выкинули на помойку.
  
  Одна девочка, очень добрая, Лена Лисичкина, шла и увидела мальчика-погремушку и забрала его домой.
  У нее не было друзей, и она очень жалела, что мальчик-погремушка не может разговаривать и играть с ней.
  Однажды ей было очень одиноко, и она взяла погремушку в руки, и подумала - как жалко, что он не живой! И она заплакала.
  Слезы девочек - волшебные слезы, и иногда, они творят чудеса.
  Одна слезинка девочки упала прямо в глаз мальчика-погремушки и скатилась внутрь. Слезинка наполнила засохшую душу мальчика, и она ожила.
  Мальчик открыл глаза.
  - Ты живой! - воскликнула девочка.
  - Да, - ответил мальчик, - пойдем скорее, я познакомлю тебя с мамой!
  И они побежали к дому мальчика, и зашли на кухню.
  Его мама тихо сидела у стола и смотрела на голубой экран смартфона.
  - Мама! Это я! - крикнул мальчик.
  - Ток, ток, - отозвалась мама.
  Она тоже стала погремушкой.
  
   Моя спасительная недоверчивость.
   "НН - Н"
  И сказала подруга деланно:
  - Ваше деланное недоделано,
  То, что делано -
  Недоделанно ("е")-переделанное
  Плохо-сделанно ("е"), хоть и сделано.
  
  Периодически приходящему ко мне желанию заняться философией, я, указав ему на приведенную выше абракадабру, спрашиваю, но как? Ка строить логически-непротиворечивую, строгую картину мироздания в языке, где изменение одной лишь буквы в окончании слова приводит к образованию нового понятия? Зачем удерживать мысль в рамках правил, основанных больше на традициях, чем на здравом смысле, к тому же часто противоречащих одно другому? Почему "увидав справа", он "свернул вправо"? Почему, когда она "заворожена", то смотрит "завороженно"?
  Гегель хвалил немецкий язык за изобилие близких по смыслу, но в деталях различающихся терминов - это, по его мнению, дает немцам преимущество в спекулятивном мышлении. (В Английском "голубой" и "синий" неразличимы, а есть ли в нем "основополагающая всеобщность отрицательного" - не ведаю.) Кстати, тем из вас, кто заинтересуется этим искусством - искусством "чистого разума", я советую прочитать первый том его "Эстетики" - наиболее внятная у него вещь, там есть любопытный абзац прямо о нашем техно-обществе, который прекрасно показывает ясный ум этого великого мыслителя. "Эстетика" даст и полное представление о диалектике или картине мира "переходов". Вас удивит, что его диалектика не имеет ничего общего с той пошлостью, которую преподают наши университеты, да еще и под видом Марксизма. Я уважаю Маркса за эрудированность и сверхчеловеческое трудолюбие, но не могу простить ему его почти религиозной веры в эту фикцию - прибавочную стоимость. Возьмите третий том его "Капитала" и вы увидите, как блестящие, остроумные, современные рассуждения о движении капитала, о биржах и акциях соседствуют со смехотворными постулатами о том, что, дескать, железнодорожные рабочие приносят прибавочную стоимость, следовательно, они эксплуатируемы, а работники торговли прибавочную стоимость не приносят, значит, и эксплуатации нет. Подозрительная толерантность к "лавошникам" - не пролетарская. Найдите этот абзац и дайте прочесть какой-нибудь кассирше-марксистке. Будет интересно.
  
   Вообще-то, я не доверяю им обоим. Эта недоверчивость у меня с детства.
  
   Маленьким мальчиком, придя из школы, я закрывал за собою высоченную дверь большой и пустой (и мама и папа были на работе) квартиры, мыл в сумрачной ванной комнате руки и, пройдя на кухню, обнаруживал там, на столе, завернутую в полотенце кастрюльку с гречневой кашей - мама заворачивала кастрюльку, чтобы сберечь тепло и избавить меня от ужаса перед зажиганием газовой плиты. Я точно знал, что газ может взорваться, и поднести горящую спичку к шипящей конфорке было сверх моих сил.
   Газовая плита вызывала страх еще и потому, что иногда мог прийти "Горгаз", украсть меня или убить - по крайней мере, мне строжайше было запрещено открывать дверь "Горгазу".
   Поев кашу или котлеты или пирожки, я садился в гостиной за высокий стол, а чтобы писать и рисовать было удобнее, подкладывал под попу на табурет книжки, чуть ли не словарь Даля - он был удобен по формату. Дальше я делал уроки. Особенно мне нравились уроки, где можно было рисовать иллюстрации, например, география или история.
   Так однажды, сидя на Дале и болтая в воздухе ногами, я увлеченно рисовал карту феодальной Франции, как вдруг в дверь громко, властно постучали. Я подбежал к двери и спросил, как меня учили: "Кто там?" "Горгаз" - прозвучал хриплый мужской голос.
  Ужас. Чистый ужас без примеси сопротивления разума - он овладел мной мгновенно, как удар с неба. Со всех ног я кинулся по длинному коридору подальше от двери, и заперся в туалете. Там я и просидел до того времени, пока домой не вернулась мама. Она спросила: "Ты где? Ты зачем заперся? Ну-ка открывай!"
  Но я не спешил, я вдруг представил, что "Горгаз" может подделать голос мамы - и я заплакал от горя. Страх лишал меня матери! И только гневный голос отца, обещавший выдрать меня хорошенько, вернул меня к действительности.
  
   С возрастом недоверчивость к очевидному только усилилась. Подростком я испытал чувство влюбленности - в общем-то, славное, облагораживающее людей чувство. Но испытав его, я был насмерть отравлен ядом подозрительности, и вот почему. Объектом моей симпатии была милая девочка-подросток, белокурая, худенькая - просто эльфийская принцесса. У нас были свидания - так она говорила подругам, а у меня сердце замирало от звучания этого слова: "свидание". На одном из таких свиданий (а проходили они в старой парковой беседке, утопающей в кустах сирени) я почувствовал, что мне надо решиться и поцеловать ее. Мне было очень страшно и непонятно - как это произойдет? Она - я не уверен, но, скорее, да - давно ждала этого. Мы молчали, сидели на лавочке, наши руки соприкасались, и через рукав рубашки меня опаляло девичьим магнетизмом. Я искоса посмотрел не ее лицо - и (я прошу, верьте мне и не спешите с ироничным диагнозом), и под нежной, светло-бежевой от загара (был конец лета) кожей милого лица увидал другое лицо - лицо черное, морщинистое. Лицо полуночной ведьмы. Я увидал его настолько отчетливо, что не в состоянии был пошевелиться от страха. Она спросила что-то, я ответил. Она опять что-то сказала, она ждала! И я, холодея от ужаса, приблизил свои губы к ее губам, и мы поцеловались! Мы целовались, и это было восхитительно прекрасно! - а я ждал, что меня проглотят, или в меня залезут.
  
   С того случая я стал испытывать сильную робость к блондинкам, я их подозреваю в двойственности образа. Я признаю их женскую красоту, но оставаться с блондинкой ночью в купе вдвоем - свыше моих сил.
  
   Другой случай еще больше усилил мое неприятие мира видимого.
  
   В ту пору я был студентом Физтеха. Как-то в конце сентября я вышел из учебного корпуса и, пройдя по яблоневой аллее несколько шагов, уселся на скамеечку. Погода стояла отличная - тихо, ясно, и хотелось просто посидеть, полюбоваться на прощание перед красочными метаморфозами природы летней зеленью. Рядом со мной на скамейке сидел мужчина лет пятидесяти, по виду, (он был строго, не по "уличному" одет, да и лицо было с умом) преподаватель.
  - Решили посидеть, отдохнуть между "парами"? - спросил он, и продолжил: - я только здесь и отдыхаю, совсем не могу спать.
  - Почему? - спросил я опрометчиво. Нельзя задавать вопросы, до которых не дорос. Которые вообще не твои.
  - Не могу закрыть глаза. Веки-то я смыкаю, а толку нет - я через них вижу так же хорошо, как будто и не закрывал.
  - Быть не может! - вырвалось у меня.
  - Может. Я вообще очень измучен этим - способностью видеть сквозь. Мусор вынести не могу - нет сил, идти на помойку и видеть.
  - А что там не так?
  - Как что? Там все контейнеры заполнены трупами младенцев.
  Я встал, извинился и быстро ушел. "Преподаватель" показался мне очень уставшим и больным, но вот какое продолжение имела эта встреча.
  
   Я был уже взрослым мужчиной. Мы с Катериной сняли квартиру поближе к "центру" - нам всегда нравилось "ядро" города. Целый день мы ее отмывали и собирали в пакеты мусор, оставшийся от прошлых жильцов. Наконец, (была уже глубокая ночь) более-менее все было завершено.
  - Я пойду, приму ванну, а ты вынеси сейчас мусор, хоть и темно - чтоб не пах, - сказала Катерина и многообещающе улыбнулась.
  Я взял пакеты и пошел искать помойку - местных дворов я еще не знал.
  На мое счастье какая-то бабушка гуляла по двору с собачкой.
  - Скажите, пожалуйста, где тут помойка? - обратился я к ней.
  - Помойка-то? А вам для чего? - неодобрительно разглядывая меня, поинтересовалась бабушка.
  - Как для чего? Мусор хочу выкинуть.
  - Ладно, хоть мусор, а то несут, черт знает что.
  Она указала мне направление, и я пошел, посмеиваясь:
  "Черт - те что!" "А может, младенцев", - шепнул в голове осторожный, "старый" голос.
  Я подходил к контейнерам, которые во тьме казались высеченными из колдовской скалы, и замедлял шаг. "Там младенцы!" - стучало и ворочалось у меня в голове.
  Наконец я встал - у меня духу не хватала подойти ближе и заглянуть во чрево контейнера. Я размахнулся и бросил пакеты в темную бездну. И когда они, шурша, рухнули вниз, мне показалось, я услышал стон. Я бросился прочь, и только подходя к дверям, стал сердито укорять себя за излишнее фантазерство.
  Катерина была в одном банном халатике и с махровым полотенцем на голове в виде тюрбана.
  - А тебе тюрбан идет. Загадочность какая-то, - отметил я.
  - А так идет? Решила добавить романтики в имидж, - и Катерина сняла полотенце и тряхнула свежевыкрашенными, белокурыми волосами - она стала блондинкой. Боже! Как она оказалась похожа на ту девушку, ту, из беседки!
  Я попятился и прижался спиной к двери.
  - Ну, я жду!
  У нее была красивая, светло-бежевая кожа - был конец лета.
  И я понял, что все решается заранее, и уж точно не тобой.
  
   Я живу тихо и безропотно. Я знаю, что душой моей владеет полуночная ведьма, а разумом недоверчивость.
   Я нахожу утешение в философии - моя логика непротиворечива. В ней есть ответ на известный парадокс Зенона, - с какого зернышка начинается куча? - и звучит он так: куча начинается, когда прикладывается море энергии по перекладыванию зернышек.
  "А когда начинается море?" - спросите вы.
  Море начинается с берегов, и оно неделимо.
  И я бы с удовольствием написал бы трактат об этом, но мне мешают слова - видимо, Даль мстит.
  Но вас это спасает.
  Россию всегда спасает чудо - то морозы в сентябре, то скачок цен на то "добро", какого у нас пруд пруди.
  От моей философии вас спасает то чудо, что в обеспеченном детстве у меня не было своего стола.
  Ведь словари следует держать в другом месте.
  
  
  
   Беги, кролик, беги.
  
  
   Мальчик очень мечтал о кролике, чтобы с ним играть, но папа кролика не покупал, ведь мальчики - не девочки, а мама тогда сшила мальчику шапочку с ушками, и мальчик стал играть в кролика.
   Мальчик-кролик бегал по полянке перед домом и прятался от врагов, которые хотели съесть маленького кролика - это были и густые кусты, и скамеечки, и двери - они говорили:
  - Ах, как мы хотим тебя съесть, кролик! Иди к нам!
  А еще он забегал к маме на кухню и просил морковку или яблочко.
  Приходилось пробегать по тихим коридорам дома, увешанным портретами старых дедушек, военных, еще папиных, и все они говорили мальчику:
  - Кролик, мы тебя съедим! Подойди!
  Но мальчик быстро убегал.
   Мама готовила ужин и с улыбкой говорила:
  - Этот кролик объестся морковкой и яблоками и ужинать не будет.
  - Будет, кролики поедят немного, потом отдохнут и опять хотят, - объяснял ей мальчик.
  
   Вечером, за ужином папа спросил весело:
  - А чего это - у нас кролик за столом?
  - Вот, прибежал из леса, никак не прогоню, - тоже весело ответила мама, - придется дать ему кашу.
  А мальчик-кролик добавил:
  - Полную тарелочку.
  Папа достал из шкафчика круглую бутылку и налил себе в рюмку вина - оно было невкусным, и кролики его не пили, но папе нравилось.
  - Этот день я всегда буду отмечать, - сказал папа торжественно, - наш "он", наш! как и должно быть! Со времен Потемкина. А ты, брат, выкуси!
  
   Мальчик-кролик не знал, о каком брате говорит папа, потому что братьев у папы не было,
  но спрашивать не стал.
  - Я вот чего не понимаю, - сказала мама, - а "они" вдруг потом переголосуют и выйдут?
  - Куда выйдут? - удивился папа, - как это - проголосуют? Кто разрешит? Что нашим стало, уже не отдадим никому. Зубами грызть будем, а не отдадим. Да и нельзя.
  Мальчик-кролик ел кашу, и ушки у него на голове покачивались.
  - А в других странах как? В остальном мире? - опять спросила мама.
  - Нигде нельзя, - папа отпил вина, - считается, что только колонии могут отделяться - это их законное право, а у нас колоний нет.
  
  Он поставил рюмку на стол и потрепал кролика за ушки.
  - Раньше, при империи вся Сибирь была колонией, и весь Кавказ, и Волга. А буржуи-чиновники только и высасывали из страны соки, как глисты. Даже Петербург был колонией.
  - Ну уж и Петербург, - удивилась мама, - Петербург - город большой.
  - И что? - насмешливо переспросил папа, - Нью-Йорк тоже большой и Сидней, а были Английскими колониями. А потом дали пинка под зад, и теперь у нас свободное государство. Хоть учитель из Читы, хоть депутат из Тамбова - и права и возможности у всех одинаковые.
  - Зина рассказывала, у депутатов зарплаты большие.
  - Женская болтовня досужая. Какие у них зарплаты? Исполнять государственную службу - почетная обязанность любого гражданина. Почетная! Это - как знамя нести. Какая знаменосцу еще зарплата?
  Так что, братец пыль глотать замучается, а мы ему своих кроликов кушать не дадим.
  И папа опять потрепал кролика за ушки.
  - А ну-ка, съедим кролика!
  И папа стал тискать кролика и потихоньку покусывать. Кролик попискивал - ему было весело и немного страшно.
   Со стены на ужинающих одобрительно смотрел портрет дедушки - генерала, голубоглазого весельчака. Иногда, он показывал кролику язык.
   Ужин закончился.
  - Мама, расскажи мне сказочку, - попросил мальчик-кролик, когда мама укладывала его спать.
  - Ну, слушай.
  И мама рассказала сказку про девочку-матрешку, которая была то маленькой, то побольше, а то и вовсе большой и красивой девушкой, а еще она могла быть и такой, как мама и даже, как бабушка. По настроению.
  Мальчик вдруг вспомнил про папиного "брата" и спросил встревоженно:
  - Мама, а меня никто не съест?
  - Что ты выдумываешь? Кто тебя съест? Я попрошу ангела, чтобы он тебя охранял, а ты спи спокойно.
  - Ангелы всех кроликов охраняют?
  - Всех, которые ведут себя правильно.
  - Это как?
  - Не делай своим соседям того, чего себе не желаешь.
  - А те, кто делает?
  - Те остаются без любви, а это самое страшное в жизни.
  И мама поцеловала своего маленького кролика.
  И маленький кролик стал засыпать, а мама тихонько вышла и грустно прикрыла дверь спальни.
  
   Ночью пошел дождь, он звал, и кролик проснулся. Ему приснился голос девочки-матрешки, который кричал:
  - Беги, кролик, беги!
  Он лежал и слушал поющую ночь, и ему казалось, что из темноты комнат сейчас выйдет кто-то и съест его. Он встал с кроватки и вышел в коридор, чтобы бежать к маме и папе в спальню, чтобы спастись, но коридор был темным и мрачным, и вдоль стен его, вместо портретов, стояли черные ангелы, лишающие всех любви, а в глубине было что-то звериное, готовое съесть его и сделать черным портретом дедушки, и маленький кролик тогда кинулся к окну и открыл его.
   Там струями лилась вода, и было темно и бесконечно, но только там было спасение и жизнь, и кролик полез на подоконник и за окно и стал спускаться вниз по трубе.
  - Давай скорее руку! - услышал он.
  Маленькая девочка под зонтом в горошек протягивала ему свою руку.
  - Скорее! Бежим на Мадагаскар! Только там кроликам безопасно!
  
  И они побежали.
  Они бежали по песчаной аллее между пригнутых дождем кустов, и зонтик у них сломался, и они были мокрыми, а когда завернули, мальчик оглянулся.
  Дом его предков стоял черный и молчаливый, и там ему не было места.
  Мальчик посмотрел на девочку - теперь это была юная девушка, незнакомая, но его. И сам он теперь был почти взрослым юношей.
  - Бежим скорее, - повторила его девушка.
  И они побежали туда, где уже виднелось зарево огней таинственного, волшебного Мадагаскара.
  
  
  
  
  
   Здравствуйте, читатель. В России наступила осень, и душа моя, окруженная мрачной круговертью желтых листьев, окруженная печальным карнавалом прощания, погружается в тоску смертную. Душа моя плачет и страждет оттого, что минувшего лета со всей его суетой, обидами и радостями, со всей его жизнью - грешной и праведной, уже не будет у нас никогда, и слезы ее заставляют разум мой "припоминать", а лучше сказать, угадывать те сюжеты, которые мои и есть. Ведь все, что может называться литературой под нашим именем, уже существует, оно "живет" параллельно с нами, и нам следует лишь увидеть и услышать его, чтоб записать. Грусть и слезы очищают наши души, а они и должны быть чисты - чисты от глупенькой зависти в конкурсах, от зуда политических споров (тут хорошо бы нам помнить совет отца Никона: "Нечего ходить оплакивать чужого покойника, смотри, как бы свой не засмердел") чисты от горя неслучившегося счастья, чисты от нелюбви к тому-сему и, главное, от боязни. И чистая душа узнаёт себя. Может, и в повестях, и вот вам первая.
  
   Странный преферанс.
  
   В нашем городе и теперь еще можно увидеть старый, невысокий дом из красного кирпича, стоящий одним боком на улице, которая раньше, когда прорубалась, называлась "Водочная", что ей больше подходило из-за обилия специальных, полезных для праздного народа магазинчиков, а нынче именуется "Восточная", хотя идет строго с севера на юг. Но это дело фантазии тех, кто у нас занимается переименованием улиц и строительством памятников культуры. Кто они, я не знаю, сам я улицы не переименовываю и памятники не отливаю.
   Дом этот, кроме своего совершенно одичалого двора, любопытен тем, что совсем рядом с ним проходит мощная железная дорога, и примерно раз в полчаса по ней важно проходят гигантские составы груженые разным добром: углем, бревнами, автомобилями или, на худой конец, кочующими людьми. Дом тогда сотрясается и дрожит, кажется, вот-вот и плиты перекрытия рухнут, погребая под собой смелых жильцов, но вот уж лет сорок как он стоит, а все не развалится.
   В доме этом, на третьем этаже, в небольшой квартирке (а в нем других и нет), забитой книгами по "самое не хочу", выходящей окнами как раз на железную дорогу, регулярно собиралась одна компания. Это были мужчины уважаемые, все из бывшей городской шпаны, и даже имевшие характерные отметины на разных местах своих шкур - свидетельства бурной и воинственной юности. Но теперь они были людьми остепенившимися, и если уж не совсем притихшими, то помудревшими, а значит, выдержанными.
  Они играли в карты.
   Я нынче сбавил темп, поэтому расскажу поподробнее: кто они и откуда взялись.
  Гостеприимным хозяином, тем, к кому все наши почтенные господа приходили каждый четверг и приносили с собою кто пол-литра терпимо-вонючей водочки, кто сигарет с "запасом" на всех, а кто и просто без всего, с одним лишь желанием пообщаться, был Виктор "Полковник". "Полковником" его звали за осанистую фигуру, цепкий, как у Стеньки Разина, взгляд, а главным образом, за умение говорить громко и непререкаемо. Впрочем, иногда и умно.
  Когда-то, будучи юным, "Полковник" получил специальность маркшейдера, и даже успел отработать сезон "в полях", осваивая хитрую науку геодезию, но скоро глупости эти прекратил.
  Наши мегаполисы - Москва, Питер, вообще отлично снабжены инженерами-геологами, металлургами, химиками, зверотехниками, лесничими и прочая, хотя шахт в мегаполисах давно не роют и металл не плавят. Таково достоинство мегаполисов - в них есть все. Про запас.
  Что касается все увеличивающегося переизбытка (если он кого волнует) металлургов и технологов разных производств, так дело-то очень просто решается: разогнать давно пора всю эту старую плесень - профессоров галстучных, пересказчиков говорливых, и ввести в университетах один предмет: "Преданность". И в дипломах писать просто, без намеков: "Специалист".
   "Полковник" добывал себе пропитание случайными заработками - занимался отделкой офисов.
  (В какой-то момент, пиная тротуары сити и разглядывая творения наших дерзких архитекторов, "Полковник" решил, почему бы он, да не дизайнер?) Да и квартирки иногда "проглатывал".
  
   Хотя в преферансе "пар" нету, но всегда напротив него через стол, вроде как "в пару", сидел Игнатий Фисюк - тракторист из-под Львова, приехавший зашибить деньгу, и живший теперь чуть не подаянием. Игнатий трудился на объектах "Полковника" в роли мастера-золотые-руки. Но умел мало, зато много бывал оштрафован.
  "Вы мне три де принтер купите, а потом требуйте качества", - так он огрызался.
  
   Мне всегда нравилось общаться с Игнатием - слушать его рассказы о загадочной Польше и тамошних, сводящих с ума одним движением ресниц, панночках. Мне нравились правильные, европейские черты его славянского лица, черты, какие редко встретишь у нас на севере. Нарочно выйдете на улицу и взгляните в лица прохожих - какая непередаваемая смесь этносов!
  Как-то наслушавшись патриотических речей, я достал семейный фотоальбом и со строгостью судьи Библейского разобрал свою родословную - я пришел в ужас. Один мой прадед по матери был, похоже, черемис, другой "шел" от ссыльных на каторгу украинцев (участников "Колиивщины") - просочились-таки! - дед по отцу, хотя и носил русскую фамилию и был Вятским мастеровым, внешность имел, как у Горького, что выдавало его чувашские корни, и только одна бабушка обладала иконописным лицом жительницы русского поморья. Я погладил ее фотографию и, взглянув на себя в зеркало, прошептал, как клятву: "великоросс!"
  
  Вся компания дружно обращалась к Игнатию не иначе как "Игнат" и, через запятую, "Хохол", на что тот нисколько не обижался, но поправлял: "Не "хохол", а "оселедец"".
  
   Третьим участником сходок был матерый методолог научного поиска Николай Николаевич Стрешнев, впрочем, кроме фамилии ни чем аристократическим не блиставшим. Был он по образованию философ, следовательно, глуповат. Обучение философии ставит задачей первейшей понимание "принципов" - когда уж тут читать Платонов с Кантами. "Принципы" Стрешнев уяснил, но едва раскрывал рот, чтобы поговорить о них, как его грубо одергивали. Вообще, с ним не церемонились, но любили за незлобивость, называя ласково: наш "му...звон". Когда дам поблизости не было. При дамах называли "Трешкой".
  Он сочинял стихи и любил их прилюдно читать, что тоже не всегда удавалось.
  Как-то он вздумал прочесть стих, начинающийся так: "Уж Русь моя родимая..."
  Начало и само по себе звучало подозрительно, а тут на беду у "Трешки" шатался, собираясь выпасть, передний зуб, и говорил автор присвистывая. Получилось так: "Ус Русь моя родимая..."
  Дальше общество потребовало прекратить декламацию.
  
  Супруга Николая Николаевича была адвокатом, и часто выступала в судах, представляя интересы "Полковника" в бесконечных тяжбах с заказчиками.
  
   Четвертым был Гена "Бил". Почему он был "Бил" сказать не могу, может быть из-за присказки его любимой: "Старик! (с придыханием произносится) Я так хочу под парус!"
  В тот случайный миг своей пестрой жизни, когда у Геннадия оказались деньги, он вдруг стал стильным парусным яхтсменом в бандане и с трубкой, и до сих пор с трудом отходил. Паруса у нас часто ассоциируются с пиратами, а там и до Билли Бонса недалеко, но это домыслы.
  Был он статен, породист, но холост, так как женщин подозревал.
  "Женюсь хоть сейчас", - говорил он мне, - "но пусть она будет без претензий, без наглого желания руководить, не кокетничала чтоб с другими мужчинами, не обжора конфетная, не шмоточница и не требовательная истеричка, не лгунья и не лентяйка, дрыхнущая до обеда. Ну, и симпатичная".
  
  Он был владельцем фирмы по производству изящных рамочек для картин, которые многим, наверное, нужны.
  Рамочки приносили доходу ровно столько, что после покупки сомнительной колбасы и платы за жилье, "Биллов" баланс сводился по нулям.
  Он был открытый человек, старой закалки (а он родом был из Питера - в Питере отличное воспитание дают юношам), прямо, без обиняков, говоривший едва знакомому человеку в лицо: "Старик, хочешь, обижайся, но ты - гений".
  Эта искренность, эта правдивость нравились.
  Фирма по производству рамочек часто выручала "Полковника", принимая на хранение случайно оказавшиеся лишними клей, плитку, фанеру и прочую хрень.
  
   Они собирались по дождливым, ненастным четвергам (таковы четверги в жизни нашей, когда осень), неторопливо рассаживались на шатких стульях, шутили и даже о правительстве, переговаривались о внезапных новостях дня, роняли замечания о каторжной погоде, наконец, хозяин ставил рюмки, маленькую тарелочку с кислыми и дряблыми огурцами, клал лист белой бумаги, уже расчерченной и клал хрустящую колоду карт.
  Начиналась игра.
  
   Тем, кто не играл в карты, я объясню: в преферансе есть момент, напоминающий чем-то женский пасьянс, и называется он "мизер". Суть в том, что объявивший его, утверждает, что у него на руках самые маленькие по значению карты - семерки с восьмерками, и противники ни за что не вынудят его, ходя, покрыть (как в "дураке") их карты наибольшей, наибольшей-то у него и нет.
   Мужчины строго, будто изучая поправку к закону, разглядывали карты.
  - "Мизер" - сдержанным тоном, негромко, как и полагается, произнес Бил, и положил все свои десять карт на стол кверху "рубашками".
  - Дуракам везет, - обронил угрюмо "Полковник", - бери прикуп.
  "Прикуп" - две карты, которые играющий должен присовокупить к своим. "Прикуп" лежит в центре стола и что там - неизвестно.
   - Кстати вспомнил, - сказал Трешка (это "кстати" означало только то, что ему захотелось поговорить), - помнишь, напились с тобой?
  Он обращался к "Полковнику", не уточняя, когда и где они напились.
  - Ну, рожай уже.
  И Трешка родил.
  "Просыпаюсь я дома ночью на своей кровати, рядом кто-то лежит. Я думаю - Татьяна. Думаю, дай хоть помирюсь что ли, ну, и обнял. Обнимаю и чувствую холод камня - меня аж до хребта холодом пробрало, и гладкость статуи - мрамор! - я чуть не заорал от неожиданности - подумал, что я где-то в могильном склепе, окруженный памятниками. Включаю свет, смотрю - девушка из камня. Выскочил как есть на кухню - Татьяна сидит и чай пьет. "Что это за чушка каменная у нас в постели?" - спрашиваю. А она: "Викуся подарила стильный горельеф, завтра придет мастер и установит в гостиной. Он дорогой, так что лучше пусть полежит в кровати. А тебе что, проспался? Я думала до утра не отойдешь".
  Женщин, в их погоне за красотой, лучше не раздражать. Я взял раскладушку и досыпал в коридоре".
  - А ты девушку-то за бюст трогал или сразу? - поинтересовался Игнат.
  
   Бил перевернул две роковые карты. Пиковый и червовый - два туза смотрели на игроков грозно и величественно.
  - Ах, ты!
  - За речью следи, - с тихой радостью в голосе вставил "Полковник" - они играли на деньги.
  Проигрыш намечался колоссальный.
  Игнат с улыбкой налил по рюмочкам и начал рассказывать, как правильно солить сало.
  Трешка встал и прошелся, разминая затекшие ноги.
  - Вот ненастье, должно быт надолго, - сказал он, выглянув в окно.
  "Полковник" набрал в чайник воды.
  Никто не торопился - дело было почти готово.
  В это время из соседней комнаты явственно донесся вкрадчивый, язвительный женский смешок.
  - Нина дома? - удивленно спросил у "Полковника" Трешка.
  - На работе, - "Полковник" строго насупил брови, - не знаю, кто там шутит.
  Мужчины подошли к дверям и заглянули внутрь комнаты - она была пуста. Слабо-фиолетовый воздух. Роскошные стеллажи с разноцветными книгами тянулись вдоль стен, в центре стоял коричневый, трехногий столик и кресло, покрытое шкурой козы, но ни одной живой души не было, и спрятаться было явно негде.
  - Я точно слышал женский смех, - сказал Игнат, - поди-ка, машинка какая спрятана. Нинин подвох.
  - Парни, - предложил печальный Бил, - я посижу здесь, покараулю, пока вы там резвитесь.
  Игроки вернулись к столу.
  Они были джентльмены, поэтому играя "за Била", старались "наказать" его поменьше. Они спорили, перекладывая комбинации карт, соглашались, время летело.
  - А где Бил?
  Бил сидел в кресле, запрокинув голову и безвольно уронив сильные, красивые руки по бокам. Казалось, он спал.
  Мощный шлепок ладонью "Полковника" по щеке заставил его очнуться.
  - Хватит спать. Игра окончена. Нашел "машинку"?
  - Нет, - отвечал Бил.
  Когда все расходились, Игнат шепнул "Полковнику":
  - Бил что-то недоговаривает. У него глаза лгали, когда он сказал "нет".
  "Полковник" хмыкнул.
  
  Прошла неделя, и та же компания собралась за тем же столом.
  Погода еще больше ухудшилась: шла мелкая снежная крупа вперемешку с холодным дождем, ветер выл тоненьким голосом, будто скулил жалобно, и серость повсюду.
  Игра шла вяло, и Игнат тешил компанию рассказом о том, как ездил в Краков и охмурил там племянницу ксендза, с которой у него потом были шуры-муры чуть не в ризнице.
  - Да ты безбожник! - с улыбкой говорил Трешка (он был атеистом и любил шутки над попами).
  "Пани Ядвига, - рассказывал Игнат, - была красива неописуема - от одних глаз сердце дрожало, и горда, как все полячки. Я две недели бился, дарил цветы, таскал по кафе, наконец, вижу - не совладать. И тут она мне говорит, а сама в сторону смотрит: "Игнат, я тебя буду любить, если ты дашь мне тебя укусить". Я во всю эту болтовню про вампиров не верю, и говорю ей тогда: "Да хоть ешь!" Сидим мы на диване у нее, у меня голова кругом идет, она расстегивает мне рубашку и с улыбкой целует меня в плечо, вот сюда, и тут же кусает. Я терплю, и вдруг чувствую, какой-то укол, будто у пани жало выросло.
  А через минуту у меня голову отключило - я, как сбесился, и только к утру в себя пришел. Смотрю, Ядвига спит. Я потихоньку раздвинул ей губы - она ничего не чувствовала - и посмотрел. К зубам у нее был прикреплен маленькая пипетка с иголкой, вроде шприца. "Э, - думаю, - да с тобой, пани, до инфаркта допрыгаешься. Знаем мы ваши стимуляторы". И уехал тем же утром во Львов. Женский каприз, конечно, святыня, но иногда надо и строгость применить".
  - А что Львов, красив? - спросил Трешка.
  
  - Мужики, правда, не могу, хоть убивайте, но у меня "мизер", - тихо произнес Бил.
  Все замолчали. Тишина стояла полная.
  - Бери "прикуп".
  Туз пик и туз червей - они перевернулись, освещая всю комнату и лица игроков зловещим светом.
  Все молчали и ждали.
  Из соседней комнаты раздался приглушенный, злорадный, издевательский женский смех.
  - Так! - воскликнул "Полковник", - а вот сейчас найду и погляжу, что это за хохотунья!
  Все решительно двинулись в "ту" комнату. Минут двадцать мужчины делово перекладывали книги, потом им стало надоедать.
  - Если динамик маленький - как его найти? Никак.
  - Идите, я покараулю, - дрогнувшим голосом и, не глядя на друзей, сказал Бил.
  Воздух комнаты клубился фиолетовыми оттенками.
  - Не скучай здесь.
  Они опять сидели втроем, говорили и выпивали, а ветер за окнами стонал и сек снежной крупой по стеклам, а Бил опять все не шел.
  - Он там не крякнул случаем?
  Они вошли в комнату. Бил сидел в той же позе - безвольно-полумертвой. Теперь шлепки не помогали, и только щедрое орошение водкой изо рта, произведенное Игнатом, вернуло Била к действительности.
  - Хватит шутить! Что тут? Рассказывай!
  - Жизнью клянусь - ничего, просто засыпаю.
  Перед "пока" на прощание, "Полковник" сказал Трешке, глядя вбок:
  - Больше не надо давать ему играть "мизер", проследи.
  Трешка наклонил голову.
  
  Прошла другая неделя, и все собрались.
  Ветер холодный и северный не скулил, а выл, гоня в души и умы серую мглу, и сотрясал кирпичный дом, как проходящие груженые составы. Оборванные, потерявшиеся листья метались по воздуху, не находя пристанища и были уже не желтыми, а грязно-коричневыми. Мертвыми.
  - Вот погода дрянь, - заметил Игнат, - и ветер такой, будто волки воют. На Волыне полно волков.
  - Это небесные волки, - вставил поэтическое Трешка, - воют о душах наших грешных.
  - Мечи карту, проповедник! - рявкнул "Полковник". Он заварил чаек покрепче и к дежурным огурцам добавил по ломтику сыра. Немного, чтобы Нина не заметила.
  Прихлебывая чаек, "Полковник" поведал собравшимся, как он ловко "замял" одно спорное дело.
  Дело было с одной заказчицей, молоденькой еще хозяйкой косметического салона, и "Полковник" думал, как использовать мощный интеллект, когда его, интеллект то есть, не хотят? К его удивлению он заметил, что хозяйка, несмотря на молодость, ведет себя очень развязно-опытно, чуть не игриво. "Ишь ты", - подумал он тогда, купил шампанское и пришел к ней домой. Он был встречен радушно. Шампанское было выпито, было открыто еще вино, и еще. Потом они с заказчицей вдруг поняли, что любят друг друга. "Я как в раю побывал", - вспоминал "Полковник", - "молодая возлюбленная, притом совершенно раскованная". А еще потом он отнес ее на руках в душ. И вот стоя в душе, он, голый "Полковник" перед голой заказчицей, увидел, как струи воды размывают макияж, и вместо прекрасного, молодого лица показывается морщинистое лицо не старухи, но тетки в серьезном возрасте. Это лицо с улыбкой смотрело на него и сказало:
  - Что, не ожидал?
  Через час заказчица опять стала юной прелестницей, но очарование ушло. Он знал ее тайну, а женщина без секретов - для нас не женщина.
  
  - Совместные походы в душ или баню - это безнравственно все-таки, - заметил Игнат.
  - У нас устав не монастырский, - возразил Трешка.
  
  Игра была бойкой.
  Трешка нахально торговался, не давая никому играть, много проигрывал, и все могли быть в хорошем настроении, да не было его - все ждали. Когда?
  - "Мизер", - сказал обреченно Бил.
  Все молчали, наконец "Полковник" сказал:
  - Играй без "прикупа".
  - Ты думаешь, я испугаюсь?
  И Бил посмотрел на "Полковника" с такой тоской, что тот рукой махнул.
  Комната озарилась огнем вспышки.
  - Ну, конечно!
  Два туза!
  Смех из комнаты, из дверей которой струился фиолетовый свет, раздался такой же тихий, но жуткий, нечеловеческий. И все-таки женский.
  Бил поднялся.
  - Ладно, ребята, не поминайте лихом. Игнат, "штуку", что ты должен, прощаю.
  Мужчины смотрели в мрачное окно на миллиарды мечущихся листьев.
  Он ушел.
  Спустя двадцать минут, не занимаясь больше картами, и не заходя в ту комнату, "Полковник" вызвал бригаду "неотложки".
  
  Патологоанатом написал в заключении, что смерть наступила в результате остановки дыхания, но без признаков насильственной асфиксии.
  
   Хоронили мы его скромно и по-быстрому - чего деньгами зря сорить?
  Могилку вырыли на самом конце кладбища, и мужиков кладбищенских всех отпустили - "копателей" - чай, и мы не без рук.
  Гроб простенький стоял на двух досках над сырой могилой. Шел противный, мелкий дождик, закрывающий все серой пеленой. Ногам было холодно. Мы стояли и вспоминали наши судьбы.
  - Чего парня мочить, закрывай Игнат! - распорядился "Полковник" - пора было уже и за стол.
  Игнат водрузил на гроб крышку, взял молоток и стал забивать гвозди.
  Из гроба донесся явственно торжествующий женский смешок.
  - Скорей давай! Вытаскивай доски! Опускай!
  У нас волосы на головах шевелились. Мы кидали землю в могилу, а смех все шел снизу, заглушаясь, из-под земли. Наконец насыпали холмик.
  - Эй! А крест-то забыли!
  Деревянный крест лежал поодаль.
  - Вы как хотите, - сказал Трешка, - можете откапывать и ставить крест, но я - в машину.
  
  Позже я разговаривал с "Полковником" об этом случае.
  - Странное все-таки дело. Зачем Бил пошел в третий раз в ту комнату? Что его влекло?
  - Странно другое, - заметил "Полковник", - странно то, что последний "мизер", все-таки, несмотря на двух тузов, был "не ловленный".
  Бил сыграл его - вот так.
  
  
  
  
  
  
  
  "...Гости съезжались на дачу". Первыми прибыли муж и жена Петрунковы с дочкой Алисой, стильной, тонко чувствующей "самый писк" двадцатилетней девушкой с яркими ногтями - она училась на юриста и работала "в цветах" - оформляла и продавала праздничные букеты в веселом стеклянном магазинчике.
  Петрунков Юрий Степанович, многолетний соперник по боулингу хозяина дачи, Власова Виктора Викторовича, который и зазвал всех отметить свой день рождения на природе, был мужчина рослый. Носил он квадратные очки, какие любят близорукие политические обозреватели, и хорошо пошитый костюм - даже на даче! Говорил всегда в полголоса, но очень умно. Выслушав собеседника, он, по многолетней привычке (а он был адвокатом), никого не расстраивал, не спорил, но очень тонко давал понять, что всё сказанное - чушь собачья, и что мыслящий так, просто жлоб. За столом, при дамах он был крайне обаятельный человек, и без него компания была бы не полной.
  
  Супруга его, Татьяна Петровна, когда-то "пушинка воздушная", в последние годы очень располнела и немного охромела - даже стала ходить с палочкой. Была она отличным преподавателем истории - дома у нее регулярно проходили занятия-репетиции за весьма скромную плату для любимых ею школьников-балбесов, которые: "ты представляешь, не знают причин Французской Революции". Она была жутко, "по-школьному" громогласна и, когда ей нужно было, чтобы муж подал ей табуретку, звучно окликала его, как из пушки стреляла: "Хватит балаболить, Юр, за обедом свой яркий ум покажешь, неси лучше табуретку". Я не знаю, как правильно, но у ней был "женский бас". Вот и теперь, войдя на двор дачи, она поцеловалась с хозяйкой и пророкотала, как Екатерина Вторая: "Стул мне!"
  Мужа своего она считала чересчур уж лакомым и доступным для других женщин, особенно не полных, и старалась почаще показывать, кто тут хозяйка. Особенно, почему-то, ревновала она мужа к Лидочке - Лидии Михайловне - жене хозяина дачи.
  Лидия Михайловна, казалось бы, поводов для ревности не давала, впрочем, она была еще очень и очень цветущей дамой с приятными формами и имела красивую прическу. Она была санитарный врач, любила танцевать, и умела, как никто другой, делать селедку "под шубой".
  
  Потом приехал сын хозяев Сережа - отменный крепыш и весельчак улыбчивый, и привез с собой товарища, довольно тощего и вялого, будто "побитого молью", как сказала Татьяна Петровна, но с умным лицом, склонным к естествознанию. Они оба пытались работать монтажниками окон, причем товарищ ухитрялся при этом учиться на биолога, звали его Борис, а Сережа нигде не учился, да и когда? - он мечтал о "Феррари".
  Молодежь удалилась к мангалу и занялась шашлыками.
  
  В это время приехали последние гости - семья Кирдяевых - муж и жена, оба работающих в сфере оптовой торговли туалетными принадлежностями. Их знали сто лет - никто уже и не помнил, когда и где они познакомились с Власовыми. О них можно много чего поведать... много, ну хотя бы, как они душевно поют бардовские песни, когда шашлыки уже съедены, а уезжать еще рано! У меня всегда вышибает при этом слезу. Звали их Катя и Сережа - без отчеств. Они привезли Сашу Милева - холостяка-доцента, довольно сурового мужчину, с замутненными думами об импортных чипах глазами, рано полысевшего, который, что ни спроси, отвечал с горечью: "всё разрушено, всему копец". Ну, а почему бы не приглашать доцентов на дачу? Я причин не вижу. И еще (о, в этом-то всё и дело!), еще привезли Мариночку - просто "очень хорошего человечка". Заслуженную, между прочим, работницу типографии. Это вам не фунт изюма.
  У Лидии Михайловны и Татьяны Петровны на Мариночку и Сашу "были планы".
  
  Кажется все? А, да. Виктор Викторович - седеющий именинник - давно почему-то нигде не работал, и весь свой досуг посвящал изучению умных, доступно объясняющих нам дуракам, в чем состоит подлинное, живое наше дело, мыслей, которые обильно понатыканы в культуре человечества, куда ни загляни, да хоть в интернет.
  
  Должен Вам сказать, что это коротенькое знакомство Вас и моих героев, далось мне с большим трудом - постоянно сквозь мозаику слов норовил просунуться длинный нос другого автора, но у меня, честное слово, меньше всего есть желание писать пародию.
  
  Возле мангала разговор шел легкий, пустяковый.
  - Как это запомнить - инфузории, амебы, митохондрии! Боря, я балдею, а ты - феномен, - говорила с улыбкой Алиса. Она сидела на поленнице березовых дров, покачивала красивой полной ножкой, затянутой в "лосину", и смотрела, как парни переворачивают над романтичными углями шампуры.
  Запах шел дурманящий, и было только начало тихого летнего вечера.
  - По-моему, наше гражданское право труднее понять, чем строение амебы, - с серьезным лицом отвечал Борис. Ему очень нравилась Алиса, и он этого "нравится" стеснялся. Сергею Алиса не нравилась, но из спортивного интереса ему не хотелось быть в глазах единственной девушки "вторым", поэтому он вставил реплику, показывающую его превосходство над ботаником:
  - Через год у меня будет "Феррари".
  - О, - простонала, играя, Алиса, - кто бы покатал меня на "Феррари"!
  Она была симпатична, знала это, и кокетничала - ну и что в этом плохого?
  - Через год у тебя и велосипеда не будет, - оскорбился ботаник. Он считал машину - "запрещенным приемом".
  - А вот увидите.
  Сергей улыбнулся, улыбнулась и Алиса, а следом улыбнулся и Борис. Но как бы не было приятно описывать молодежь, главная интрига произойдет не здесь, а там, в компании старшего поколения.
  
  Мужчины живописно расселись кругом самодельного дощатого столика и занялись аперитивом. Чтобы "не потерять мальчиков", с кухни дачи подносились закуски: салат из тунца с молодым укропом, мясная нарезка (хотя, согласитесь, нынче вся колбаса - дрянь необыкновенная), огурчики, нарезанные длинными дольками, - все это приносилось и ставилось на стол под одобрительное урчание представителей сильного пола, который вообще предрасположен быть баловнем. Носила тарелочки Мариночка. Она делала вид, что
  не догадывается, зачем пригласили Сашу Милева, и если и обращалась к нему, то "ровно", не выделяя из прочих: "Саша, попробуйте тунца или вот огурчик возьмите". Но женатые мужчины почему-то при этом друг другу подмигивали.
  Как водится в русских компаниях, которые заняты аперитивом, разговор крутился вокруг политики.
  - Все пропало, всему копец, - выдавал унылую сентенцию Саша Милев, - много не наливай, вот столько...
  - Неплохо дела идут, неплохо, - быстро оспоривал грустного доцента человек из торговли.
  Сережа буквально только что ловко провернул одно дельце с туалетной водой, и дух его был бодр, - шевелиться надо, "действовать", как философы учат.
  И Сережа умно улыбался - когда-то и ему довелось коснуться философии.
  - Как же действовать, когда у людей нет понимания: "Что делать?" Этот вопрос уже двести лет без ответа, - Виктор Викторович был очень мудр благодаря интернету, а мудрости тесно в голове человеческой - наружу лезет, как пух из подушки, - и что это за законы? Кто их пишет? Разве я просил "их" законы писать? Я "их" думать просил...
  Мужчины перекрестясь (нынче модно так) выпили.
  - Всё так, всё так, друзья мои, - председательским тоном подытоживал Юрий Степанович, громко закусывая огурчиком (как хорошо они хрустели! - соловьи, да и только), -
  высший закон - здоровье нации. Хорошо бы разобраться: что такое эта нация. И что ей полезно.
  
  Тем временем на кухне дачи шел разговор совершенно на другую тему.
  - Конечно, Саше и Мариночке хорошо бы пожениться - что за радость чахнуть по углам, - басом гудела Татьяна Петровна, - и потом Мариночка очень славная, очень домовитая, а Саша такой неухоженный, пуговки вон нет на рубахе. Жили бы вместе.
  - Но ведь Мариночка не может подойти и сказать: "Бери меня в жены", а Саша такой тюлень, - говорила ей Катя Кирдяева, натирая овощи - она помогала Лидии Михайловне с "шубой".
  - Вот если бы как-нибудь их свести вдвоем, как-нибудь устроить такое, что Саша уж просто
  не убежит никуда. Да и Мариночка - ей тоже нужно напомнить, что она все-таки женщина.
  Маленько-то пошалить, пококетничать - она уж и разучилась. Всё в служаночках. Кстати, почему вы ничего не скажите о моей юбке? Как она вам?
  - По-моему, сильно заужена, - заметила Татьяна Петровна, - попа вся в обтяжку. Конечно, если ты намерена мужчинам свою попу демонстрировать,... но я бы вставила клинышек.
  - Девочки, кажется, я придумала! - радостно сообщила Лидия Михайловна, выпуская из рук разделываемую селедку и втыкая нож в дощечку.
  
  В голове хозяйки дачи возник хитроумный план, как поближе свести, а потом и поженить этих заскорузлых приверженцев одинокой жизни.
  
  В это время в дверь моей лачуги сильно постучали. Была глубокая ночь. "Кого это черт принес?" - недовольно подумал я, выключил маленький "нотик" и пошел отворять. За порогом в мокрой шинели и мокрой же шляпе стоял Пушкин.
  - Насилу добрался до тебя - распутица ужасная. Вели напоить меня горячим чаем - я весь
  прозяб с дороги.
  Он скинул шинель, положил на комод шляпу вниз тульей и бросил внутрь шляпы перчатки. Он был в строгом сером костюме и черных лаковых туфлях. Мы прошли в комнату. В центре стены горел камин, по бокам стояли тяжелые шкафы с книгами. Пушкин сел к камину и протянул руки к огню. Появился старик слуга, несший самовар. Почему-то я знал, что его зовут Трифон. Он важно склонился ко мне:
  - Прикажите ужин сюда подать или в столовой накрыть?
  - Сюда, сюда, - Пушкин мне улыбнулся, - всё не могу отогреться.
  - Не хочешь ли рому?
  Я отродясь не держал дома ром.
  - Отчего же, изволь.
  Трифон принес ром. Я налил в кружки горячий чай, добавил изрядно в него рому, и мы некоторое время молча сидели, прихлебывали чай и разглядывали друг друга.
  - Тебе вздумалось взять мое начало, - сказал Пушкин весело.
  - Так. Хочу коротенькую повестушку сделать.
  - Да, я и сам думал написать из этого повесть - присовокупить к "Белкинским", да руки не дошли.
  Трифон принес холодную телятину, хрен в судочке и разварной картофель.
  - Извини, Александр, у меня по-холостяцки.
  - Полно, милый Алекс, я тоже не сибаритствую.
  - А где же ты? Как?
  - В Болдино живу безвыездно. И всё в вечной осени.
  - И Наталья Николаевна?
  Пушкин нахмурился.
  - Нет. Она не приезжает...
  Мы помолчали. Дрова в камине трещали, по стенам метались сполохи света, и от огня шел жар. Мы пересели на диван.
  Сидеть на диване с Пушкиным было приятно - у меня кроме двух старых табуреток и посидеть-то не на чем.
  - Прочти, пожалуйста, Александр, что-нибудь из последнего, любопытно.
  Пушкин заложил руки за голову.
  - Ну вот тебе:
  "Зачем, Вас, милые, грызет одна забота -
  за гонорары - чуть не подлецы,
  хоть дельных мыслей нет, таланта ни на йоту -
  с младых ногтей духовные скопцы.
  Вот Вам ответ - свобода нынче в моде,
  от рабства милого бежать на ум приходит,
  но Вам Удача кажет детский "шиш" -
  и от себя в Париж не убежишь".
  
  - Но я приехал вот для чего, - сказал Пушкин после паузы, - ты не должен заканчивать эту повесть.
  - Почему? Повесть практически готова у меня в голове, остается лишь записать.
  - Ты ведь знаешь ее окончание?
  Фигура Пушкина стала темнеть, и теперь костюм казался черным.
  - Конечно, ты же сам дал подсказку в "Онегине".
  - Дело в том, что тот, кто угадает окончание и допишет повесть, получит всё.
  На слове "всё" на меня пахнуло неземным холодом неба.
  - И это не я?
  - И не ты, и не я, - Пушкин рассмеялся, он был уже призрачно-светящийся, - однако, мне пора.
  Он легко поднялся с дивана и пошел в переднюю. Я шел следом, провожая. Позади нас затухал, растворяясь в сумраке, камин. Исчезали книжные шкафы.
  
  Закрыв за Пушкиным дверь, я вернулся в повесть.
  Я тихонько открыл старенькую калитку в шершавом дачном заборе и прошел на травяной двор. Мужчины, увидав меня, замолчали и, встав из-за стола, налили по последней.
  - Уже пора? - спросил Виктор Викторович, - пойду, скажу женщинам.
  Он ссутулившись пошел в дом.
  - Если вам понадобится герой для рассказа, - начал Юрий Степанович, - или хоть для анекдота...
  - Да-да, конечно.
  Мне было немного больно с ними разговаривать. От мангала подошла робко молодежь.
  - Я ведь даже не целовалась ни с кем, - жалобно шепнула Алиса.
  - В другой раз, девочка.
  Они все, не торопясь, не глядя на меня, рассаживались по машинам и выезжали на вечернюю деревенскую улицу. Дача пустела.
  Я подошел к мангалу - угли курились, и мясо было уже готовым. Взяв горячий кусочек, я задумался: для чего я пишу?
  
  Успех мне уже не нужен - я перерос успех, деньги - я их и не жду, да и пользоваться ими не научился. Наверное, только для того, чтобы получить вечный апрель, вечные апрельские дороги. Но пока что умирать совершенно не хотелось.
  
  
   Парни, девушки, чирлидинг.
  
   Чирлидинг - фу, что это? Зачем так грубо, будто делаем репортаж и подражаем пиджачному очкарику - ведущему, выражаться? Да. Читатель, ждущий рассказа о застиранной житухе, похожей на скорбный марш в дождливую бесконечность, будет разочарован: меня "пробило" говорить о позитивном (!) фанатизме болельщиков.
  
   Накануне предвкушаемого всеми здоровыми на голову и туловищем людьми матча между "Спартаком" и "Динамо" (я пою о людях, ходящих, по примеру свободных наших праотцов, на стадионы (их еще называли "цирки") - места, мудро определенные законом для того, чтобы без лишних согласований проораться, повозмущаться и даже подраться), Боба сутки целые провел в большом - пребольшом напряжении и беспокойстве. Ботинки, такие "клевые" ботинки для "разборок" с фанатами противника, тяжелые, как кувалды из старой деревенской кузницы, и на такой толстенной подошве, что старику Робинзону Крузо хватило бы их на два срока шараханья по своему островку, лопнули в двух местах, причем, в самых видных, позорных. Слабый мальчик, получающий пятерки по обществоведению, заплакал бы, и заявил бы, что "он так не играет", но Боба "включил" голову - пропускать матч было постыдной трусостью для парня с улицы Волжской - он купил тюбик клея "Момент" (клей "Момент" клеит все!), и залил трещины в "берцах" желтоватой вонючей жидкостью. Деньги на клей, естественно, были украдены у родичей - это жизнь, господа.
  Он достал шарф с клубной расцветкой, гуделку и полуметровый обрезок резинового шланга, набитый песком - без всего этого идти на матч было бессмысленно. Резиновый шланг был, конечно же, хуже, чем бейсбольная бита, но его было проще пронести через кордоны - можно было засунуть в штанину и приклеить скотчем к ноге. Между ног полиция пока не обшаривала.
  Но это всё были технические детали, как говорится, проблемы, которые приятны. Главное, что тревожило капитана Бобу, было категоричное заявление Крокодила, что на матч тот пойдет с "Вилкой".
   Жека-Крокодил и Наташка Вилкина - "Вилка" - встречались. Они часами обсиживали тенистые лавочки в яблоневом сквере и несли полную чушь.
  - Смотри, тетка сумку тащит, - говорил Жека, плотно обнимая Наташку за плечи.
  Рука на плече девушки, (рука уже достаточно к тому времени выдрессированная, без фокусов) показывала всем, а главное, пацанам, что у Жеки есть права на эту девушку, что именно эта девушка - его девушка. Странно, но Вилка так не думала. Она думала, что рука мальчика на ее плечах как раз показывает всем, а главное девчонкам, что этот мальчик ею занят, это ее мальчик. Что мальчик, пока она не решила: что дальше? "пристегнут" к ней - вот так.
   Эта различная оценка ситуации вообще характерна для обучающихся жить.
  Наташка смотрела на тетку, тащащую сумку - ей почему-то становилось весело, и она, тряся блондами, наклоняла голову к коленям, заливаясь смехом. Жека от этого "торчал".
  Время от времени, и без всякой связи с предыдущей фразой Жеки и смехом Вилки, молодые люди вдруг погружались в транс - их глаза блаженно (как показывают в кино) тупели, а губы соединялись. Прохожие в скверике машинально отмечали это широко распространенное природное явление, как "целующаяся парочка", но это не точное определение.
   Поцелуи и прочая хрень, которая существует в отношениях между полами - это всё содержание другой стороны жизни, и другой литературы, соответственно. Я бы мог в паузах между трудами тяжкими накатать нежно-визгливую эротическую новеллу, так, развлечения для, да не хочу мешать нашим пишущим дамам, которые лихо освоили этот жанр.
  
   Наша пара не целовалась в вульгарном понимании этого слова, нет, молодые люди просто впитывали новые, незнакомые для себя ощущения. Были ли они влюблены? Какого черта! Нет, они только влюблялись, даже не влюблялись, а раздумывали: не влюбиться ли? - самое прекрасное состояние - когда уже не "просто знакомые", а до "эротики" еще километры.
   Решение вызрело в голове у Бобы во время разговора его матери с теткой - те обсуждали "вороваек" из универсама, торгующих позавчерашними товарами.
  - Я, главное, сую "ей" пакет в нос: "Число-то прочитай!" А "она", нагло так, сует обратно: "Еще вполне можно употреблять". Ты же знаешь - меня лучше, ух, не заводить, а заведешь, тогда хоть марсиане, а я на своем настою. Я "ей" вежливо: "Позовите старшего менеджера"...
  Боба вклинился и попросил у матери взаймы сотку - деньги были даны без обычных в таких случаях вопросов.
  "Женщины упрямы и заводны" - был сделан первый вывод. "И не способны думать о двух вещах одновременно" - второй.
  Это выводы Бобы, не мои.
  И Боба решил: раз Крокодил ведет на матч Вилку, надо позвать и Вилкиных подруг - девчонки будут трепаться о своем, девчачьем, уткнутся друг в дружку, а пацанам никто и ни что не будет мешать правильно "болеть".
  Поэтому Боба пошел звать на матч Кристину.
  
   Если Наташка Вилкина (я не помню - описывал я ее профиль, фигуру, то, сё или нет) могла, говоря языком наших домотканых экспертов, называться "секси", то сказать так о ее подруге Кристине было бы чисто студенческой смелостью. Кристина была девушкой весьма полненькой, вдобавок, была близорука и потому носила очки - ну и что? Она была обаятельнейшая девчонка! За свою долгую и тяжелую (все здоровье, зараза, загубил!) карьеру исследователя форм вашей земной жизни, я встречал всего три раза (или четыре) девушек с чисто модельной внешностью. Должен сказать вам (только не выдавайте меня!) одну страшную тайну: все они, при внимательном ознакомлении, оказывались чудовищно безобразны, жуткие уродины просто. Я не буду выдавать их тайну - в чем у них осечка, мне их жалко, бедняжек, но просто отмечу, что гораздо выше ценю самых обычных женщин, не "глянцевых", а умеющих "наводить глянец".
  
   Когда Боба появился у нее в квартире, Кристина занималась французским.
  - Салю, антрэ, - и Кристина грациозно указала Бобе на мохнатое, пахнущее девчачьими духами, кресло, приглашая сесть. Она играла роль супер леди, и роль давалась легко. Ее ресницы, тяжелые, как гроздья бананов, стильно подчеркивали насмешливый карий взгляд, скользящий по суровому лицу мужчины: "Ну, и с чем ты пришел, ковбой?"
  Боба "салют" отметил, хмыкнул, осторожно сел в кресло и сказал:
  - Я на пару минут. Ты как, сильно занята?
  Это было ошибкой - мужчина поинтересовался, что делает женщина. Теперь женщина будет говорить. Долго.
  - Вообще-то нет, я учу "этр". Вот видишь? - Бобе показали исписанный листок бумаги, - "я буду" - "жё сэрэ", вот, значит так, а "я был бы" - "жё сэрэ". Понятно?
  У Кристины тон был, как у "училки", но те были из другого мира, а эта была сверстницей - это заинтриговывало.
  
  Что же касается "сэрэ" - было не просто непонятно, было дико жаль население целой страны, обреченное на такое.
  
  - Я что подумал: давай соберем всю компанию на матч - а то, что получается: Крокодил с Вилкой будут сидеть обжиматься, а нам с Лётиком не свистнуть, не пикнуть. А так: девчонки слева, пацаны справа. Все довольны.
  Кристина никогда не была на футбольном матче, более того, ее ни разу не приглашал, пусть даже и на футбол, такой "дикий", недомашний мальчик. Было страшно, и - этого хотелось.
  - У тебя ссадина на щеке? - Кристина взяла салфетку, намочила туалетной водой и легонько протерла царапину. У Бобы на загривке шерсть встала дыбом. "Как мама" - мелькнула мысль.
  - Так что, пойдешь? - спросил он, боясь взглянуть на эту странную девчонку, похожую на "училку".
  - Уи, хорошо.
  
   Объявляя команде о своем решении пригласить на матч девчонок, Боба так небрежно упомянул, что "Кристи" прикольно болтает на французском, что всем сразу стало ясно: в присутствии Бобы о Кристине может говорить (например, об ее французском) только Боба.
  Не то чтобы она уже считалась подругой капитана, просто, тот, типа, "глаз положил".
  Положил или нет, но Бобу зацепило: ни у кого из парней его круга девчонки не только не говорили на французском - они вообще почти не говорили, только визжали или чушь пороли. Кристина была настолько иной, что за нее, как за редкость, стоило биться. (Тут примешивалась еще и любопытная месть всем "училкам" на свете.) А биться в кровь за свое право - было его стихией.
  
   Ага, нужно упомянуть, где парни нашли деньги на билеты - очень просто нашли. Лётик (или Лёсик - кому как удобно) таскал по офисам почту, густо сдобренную придурочными рекламными листовками, Крокодил, будучи временно нетрудоспособным из-за Вилки, элементарно занял (неизвестно подо что) денег у Иваныча, а Боба помогал Баляве целый месяц собирать ранними, туманными утрами пивные банки и бутылки. Выходить на службу приходилось с рассветом.
  - Это у прочих дурачков работа в девять начинается, - объяснял суть бутылочного бизнеса Балява, - а в приемном пункте жизнь круглосуточно кипит - чесаться некогда. Меньше спишь - больше прибыль.
  Балява, как ветеран - болельщик, тоже собирался на матч.
  
   И вот - ура! - этот день настал.
  
   В урочный час с северо-запада к стадиону стала приближаться вооруженная, чем Бог послал, рычащая толпа болельщиков первого клуба, с юго-востока, в это же время, накатывала другая толпа - буйные болельщики клуба второго и тоже с "игрушками".
  Они сошлись.
   Где Боян? О, соловей старого времени! Ущекотал бы! Напомнил бы о веках Троянских!
  
   Бились истово, будто в последний раз. Посмотрите на выражения их лиц! Что на них? Ненависть? Злоба? Нет. Нет же! Лица сосредоточены и одновременно просты - их обладатели делают нужную, испокон веку делаемую работу. Без мысли, без памяти - лишь одна эмоция - гнев. Гнев и ярость. Это божественный гнев гладиаторов.
   Сказали: войну выигрывает экономика - может и так. А я заметил, войны чаще выигрывает то общество и та идея, которые имеют больше подростков, готовых идти вслед за отцами и старшими братьями умирать за эту идею.
   Подростков - гладиаторов.
  Арабо - Израильский конфликт, тянущийся десятилетия доказывает справедливость обоих утверждений. Посмотрим, однако, хватит ли у нефтяных шейхов денег на интифаду, когда арабские подростки, подчиняясь всеобщему, уткнутся носами в смартфоны. Юноши же евреи (в силу происхождения) насмерть привязаны к своей национальной идее свободы - эта "свободность", кстати, и есть причина антисемитизма, который есть не что иное, как психология холуев. Антисемитизм и антилиберализм почти синонимы.
  
   Лётик, оправдывая прозвище, летал по воздуху над головами сражающихся, поскольку вес его был до смешного мал, а удары доставались могучие, просто пушечные, но падая в кипящую гущу дерущихся, успевал кого-то лягнуть или треснуть - и опять, отшвырнутый, взмывал вверх. Крокодил скакал, как черт, носился туда-сюда, лупил и получал, падал и вставал. Боба, круша всех и вся, дрался в центре, как Евпатий Коловрат - непоколебимо. Какое там каратэ? Какой бокс? Улица в чистом виде.
   Все вдалбливаемое в головы годами, словно луковая шелуха, слетело прочь, и остались только честь и удаль молодецкие. И великий дух товарищества.
   Зачем, объясните мне, зачем эту прелесть нужно было разрушать? Не дали допеть песню... Появилась серьезная и немного грустная, видимо, из-за необходимости быть трезвой по праздникам, со свистками полиция, толпа поредела, многих (наших друзей в том числе) задержали.
  
   Девочки тем временем прошли на стадион и важно сели, оправляя юбочки, на свои места, ожидая своих кавалеров. Девочек было трое:
  Кристина, Вилка и Светка Мухина - Муха - маленькая, коротко стриженая, шустрая девчонка, выбранная Кристиной для Лёсика - у иных женщин с рождения дар - им нравится устраивать пары.
   Мимо них проходили двое энергичного вида мужчин, громко разговаривая:
  - Какой чирлидинг? У всей команды температура - девочки пластом лежат.
  - Ты что? Ты же нас на ржавые гвозди кидаешь! Ищи, давай, девушек на замену!
  - Где я тебе найду девушек?
  
  Громкая фраза об "отсутствии девушек" покоробила эстетический слух Кристины:
  - Это жлобство - так говорить в нашем присутствии.
  
  Мужчины встали и уставились на девочек.
  - Вы смогли бы потанцевать под музыку в перерыве между таймами? - неожиданно спросил первый.
  - Не занимайся глупостью, - влез второй, - там сложные "па" и нужна слаженность.
  - Дел-то, - презрительно ответила за подруг Наташка.
  - Батман, фуэте, - не менее презрительно добавила Кристина.
  Муха молча отжала от сидения тело на кулачках и вытянула вперед ноги. Выглядело спортивно.
  Первый просто взмолился:
  - Милые, хорошие мои, ну пойдемте, скорее пойдемте готовиться!
  Второй закудахтал:
  - Это авантюра!
  Потом моментально вспотел и тихо произнес, вращая рачьими глазенками:
  - Надо будет "зажигать" не по-детски, - как будто гостайну сообщил.
  - Зажжем, - был уверенный ответ.
  
  В районном отделении полиции с задержанными разобрались на удивление быстро: первый дежурный следователь, болельщик первого клуба, прочитав наставление о правилах хорошего поведения в обществе, отпустил своих, а когда он вышел зачем-то в туалет, второй дежурный следователь, болельщик уже второго клуба, прочитав схожую лекцию, отпустил и своих. И только Балява был оформлен под протокол, как организатор массовых беспорядков в центре города - обоим следователям не понравилась его сентенция:
  "Невыполнение закона освобождает от его незнания".
   Бегом вернувшись к стадиону, ребята кинулись искать девчонок, но тех и след простыл:
  "Ну, и ладно", - решили они, и началась игра.
  
  Рассказывать о футболе - все равно, что о рыбалке или половой жизни - можно часами, но именно рассказывать, а не писать. Тут важны периодически вставляемые возгласы, неожиданные гримасы лица, хлопанье себя по коленкам, идиотски заразительный смех и тому подобное (хорошо также изредка пускаться вприсядку) - форма нужна, а содержание далеко на втором плане - кому оно нужно, содержание-то?
  
  Когда первый тайм закончился, над стадионом зазвучала бодрящая души музыка, и на зеленое поле выскочили три девушки в экзотических нарядах - то было нечто среднее между боевыми костюмами папуасов и униформой официанток из придорожной закусочной.
  Девушки лихо исполняли полутанцевальный, полуакробатический номер, дружно вертели попками, изображая, видимо, веселые футбольные мячи и вообще вели себя нахально.
  - На Вилку похожа, - отметил Крокодил и замолчал - парни узнавали своих подруг, которые "зажигали не по-детски".
  Это надо было переварить. Эту неожиданную свободу (я тут, чуть не побитый, как лох, а на нее все пялятся, а если козлина какой полезет?) надо было или давить на месте или принять.
  Во время второго тайма ребята сидели нахмуренные и только, когда судья совершенно несправедливо отметил "вне игры", покричали вместе с трибуной:
  - Старье, отстой, нам нужен другой! - требуя замены судейской бригады.
  
  Но вот и закончилась игра, вот и разошлись зрители, наступили поздние летние сумерки, и молодые люди, подчиняясь закону природы - тянуться к себе подобным - собрались на пустыре за сквером под кустами акаций. В дырявой железной бочке, потрескивая, горели старые сухие ветки, искры костра взметались в небо и исчезали между звезд.
  Тут были и ребята - болельщики из "вражеского" клуба и их девчонки - время было другое, не для разборок. Молодежь, начисто лишенная нами, старым г...ном, доступных мест для общения, танцев, знакомств, жалась к дырявой бочке с огнем на пустыре - это и было их местом. Их клубом.
  Иногда, ребята вспоминали прошедший матч.
  - Чирлидерши лихо выдали, - сказал высокий парень, засовывая новые ветки в костер и дружески улыбаясь Бобе - три часа назад они лупили друг друга почем зря.
  - Особенно та, толстая - секс-бомба!
  Боба оглянулся на Кристину - она сидела поодаль с Мухой и Вилкой, опустив голову. Она слышала и ждала.
  - Она не толстая, - Бобе не хватало слов в скудном словаре пиратов, он подержал паузу, ища ответ. Все ждали.
  - У нее всё при ней.
  Он опять оглянулся, и Кристина одарила его таким взглядом, что, если это не любовь, то я папа Римский.
  
  Вот и все. Как все? А зачем было отвлекать? Обещать? О чем вообще этот рассказ?
  Чудаки вы. Это просто сказка о свободных людях, каких в жизни не встретишь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"