Физика нынче мудренее и велеречивее средневековой схоластики и так же напыщенно надуманна.
Одни догматы.
Та легкая наука, наука веселых гениев, призванная заменить древнюю, кажущейся кому-то наивной, философию и просто и вразумительно рассказывать о Вселенной, наука которую начинали Ньютон с Галилеем, превратилась в химеру, ощетинившуюся километровыми формулами, ничего не объясняющими и ничего в себе не содержащими.
Игра в математику иссушает умы и убивает фантазию, и теории, пытающиеся как-то ужиться с фактами, тоже становятся сухими и несъедобными, как сотый пересказ романа фэнтези про драконов, блудную связь с крылатой эльфийкой и о дуэлях на мечах на борту космолета.
Ко мне зашел приятель.
Он оригинал.
Он принес копченую скумбрию в кармане пальто и свежее пиво. Рыба - приятное дополнение к аскетическому столу заслуженного хиппи-аристократа.
Я утомлен "Геркулесом".
Я изнурен гормональными курочками.
Я ненавижу, как врагов культуры, сою и скверные, условно съедобные масла.
Я достал тарелочки - все две штуки - бумажные салфетки (привычка, оставшаяся жить со мной от Джейн), охотничий нож из рессоры и две веселые кружки - скудное наследство, благодаря съемной квартире, унесенные прежними жильцами из пивной еще, поди-ка, при царе Горохе (Брежневе).
- Все-таки, парадоксально, что скорость света недостижима, - объявил приятель, нарезая скумбрию, - кишки куда?
- В окно.
Мы сделали по глотку, и я понюхал кусочек рыбки. Было приятно. Пиво приглашало к разговору.
Я не торопился заняться дегустацией, хотелось потянуть.
Это легкое возбуждение, бегущее волнами по спине, этот трепет улетающего ума, когда наслаждение дразнит и медленно расстегивает пуговки.
- Да, если свет, это "нечто". "Корпускулы". А если свет - модус самого пространства, тогда нет. Тогда уже парадокс - преодолеть скорость света и, будучи самому частью пространства, вылететь из него, это смахивает на болтовню оксфордских очкариков.
Мать-и-матюков.
Мы оба не любим Оксфорд - там на улицах пахнет.
Чем-то незнакомым, чересчур ухоженным что ли.
Не родным.
Скумбрия была хороша. Жирненькая и пахла осиновым дымком. Любопытно, кто ее коптил? Неужели коммерческий обман и химия? Но как тонко исполнено!
- Пространство, кривизна. Что кривится и как? Где рулетка для измерений? Дайте репер!
Копченую скумбрию порядочные люди, люди со вкусом, едят исключительно с черным, кислым хлебом. Русским. Лаваш или французский батон к скумбрии - это святотатство!
Давным-давно, когда я жил маленьким мальчиком у своих родителей, мой отец предложил мне съесть кусочек сала.
- Вот, возьми черный хлеб, положи сало, сверху лимон, ешь.
Сало показалось мне жирным и неприятным. Оно зачем-то пахло! Лимон был загранично, как-то по аптечному кислым, и только хлеб был нормален.
Наша семья жила на севере столетия, меняя поколение за поколением, и спустя годы я узнал, что у северян иные пищеварительные ферменты, нежели у южан.
Это особенно заметно по отношению к вину и вообще в выборе пищевого рациона.
Я, например, тихо, не опускаясь до споров с хамами из телевизора, тихо и преданно люблю пироги, речную рыбу и квашение.
В Европе вашей любимой вы с утра у портье соленого огурца не допроситесь.
А квас им вовсе неведом.
В юности у меня был приятель - Петр. Он прибыл к нам на север с Галиции и привез с собой южную жизнерадостность, певучесть говора и казацкий желудок.
Его пращуры были запорожцами.
Фамилия их была Корыто.
- Когда я был совсем мал, - рассказывал он с нежной грустью в голосе, даже со слезой, - я выходил по утрам из дому, когда еще звезды на небе можно было различать, и шел далеко за реку, через старый, дубовый монастырский мост, на поля, туда, где пахал отец. Я относил ему немного еды, которую мама увязывала в котомочку. Она подавала мне мешок с едой через окно хаты, крестила меня и давала в руку ломоть хлеба с куском сала. Грамм двести-триста.
Я шел по дороге, совсем маленький и ел хлеб с салом. И мне это очень нравилось.
Я слушал Петра и смотрел на него, как на былинного богатыря.
В наших краях так люди кушать не способны.
... ... ...
- Парадоксально другое - то, что мы упорно считаем тела материальными. А значит, молча принимаем, что долгоживущий мезон вкладывает, прямо внутрь засовывает, свои искаженные пространство и время в наши, лабораторные. И эта галиматья почему-то не вызывает смех.
- Как думаешь, наша Земля может быть полой внутри? Пустой или с горящим огнем. Или с жидким мозгом. А мы, люди и деревья, живем на скорлупе, как на пустом грецком орехе.
- Это хороший вопрос - на полкружки.
Когда доешь рыбу и допьешь пиво, почему-то всегда хочется немедленно куда-то пойти. В гости, например.
Да, нанести дружеский, ненавязчивый, джентльменский визит. Полуночный шутник - так называет меня Джейн.
- Физики (ортодоксы) говорят, что свет - это электромагнитная волна.
- Меня это удовлетворяет так же, как объяснение, что яблоки - это содержание варенья тети Мани. Академики за триста лет так и не родили - что такое электрический заряд.
Поехали к Галчонку.
- Без звонка?
- Позвоним на подходе. Чтоб не передумала и не заболела внезапно.
Мы были наполовину сыты, слегка хмельны и, главное, умны невероятно.
Мы расправились с физикой, мы алкали дамского общества. Нам хотелось острить и ухаживать. Это радует, что в стране сохраняются Галчонки.
Женщины, свободные от комплексов.
Галчонок или Галина Толстова преподавала игру на фортепьяно.
Летом из раскрытого окна ее гостиной часами разносились пассажи Шуберта, прерываемые требовательными восклицаниями женского голоса:
- Энергичнее! Не уподобляйся метроному! Больше напора! Страсти! Еще сильнее! Вот хорошо! Не останавливайся!
- Развратная дрянь какая, - кряхтели почтенные граждане, вышедшие подышать свежим воздухом и прогуливающиеся взад и вперед под окнами откровенно шумной пианистки, - ни капли стыда.
- У артистов так принято, - увещевал строгих блюстителей морали дворовый мыслитель Жора, - публичные люди! Все напоказ! Без секретов!
Он с утра до ночи терся по окрестным улочкам, ища тридцать рублей на помощь от злой болезни. Хронической. Люди с трудом подают на хлеб, но на лекарство - легко. Поэтому, пока что, "больных" больше, чем голодных.
Жора прощал людям грехи, хоть и не был святым.
Он просто пережил пятерых глав государства и был опытен и мудр, надеясь установить рекорд и стать долгожителем.
... ...
- Моя голова работает на одну треть, - объявил нам мой приятель, - чем заняты другие две трети - тайна.
- Природа разумна, - сказала Галчонок, - чем ни будь да заняты. Может, и полезным.
Мы ели пельмени со сметаной и горчицей. Водка светилась в маленьком графинчике, как жемчужная капля - очень стильно.
Приятель специально сбегал за ней в ближайшую лавку. Без пальто.
- Пельмени без водки пусть едят собаки, - пояснил он.
Он вообще строг в вопросах сервировки стола.
- Это не корректно, - сделал я замечание, - не природа разумна (звучит как-то чересчур надменно, не находите?), а мы природны и только потому тужимся постичь истину.
- Ты безбожник, - торжественно объявил приятель, - Галчонок, он - безбожник, посмотри на него.
- Я не хочу умирать без продолжения, это страшно, - сказала Галчонок.
Она была так ярко накрашена, что казалась чьим-то ожившим портретом.
Я открыл рот, чтобы ответить и "выпал" из бытия.
Мы встретились с Джейн у реки, у гранитного, темного от брызг, долетающих с воды, парапета.
- Я выхожу замуж, - сказала она.
Странно - твоя девушка где-то в ее мире, в ее городе выходит замуж, а тебе все равно.
Безразлично.
А, это потому, что она твоя, и стоит тебе кивнуть, она пойдет за тобой хоть на край света, бросив всех и все.
Потому что вы - пара.
Чувства между людьми тем и отличается от похоти животных, что строго ограничивают выбор партнера.
Никакой любви, ласки и наслаждения случайных или по умыслу не бывает.
Как метко заметил мой приятель:
- Что девушка по вызову, что Дунька Кулакова.
Мужчина может на сто раз переплюнуть Казанову, женщина - Мессалину, и что? Они не испытают и сотой части чувственности. Они не выйдут в космос. Они ласкают самих себя, как деревенский дурачок из старой Эллады, Нарцисс.
- Позвони мне, - сказала Джейн, - вот номер, не забудешь?
И она написала мне на манжете помадой цифры.
... ...
Я проснулся на полу. Это был пол гостиной Галчонка - я хорошо изучил всю его структуру. Каждую паркетинку. Было жестко и холодно.
Ногам было утомительно в ботинках - они просили их снять.
- Галчонок, - шепотом сказал я, - давай погреемся.
И я полез на диван.
- Место занято, - сонно откликнулся мой приятель.
Я съел холодный пельмень, надел пальто приятеля и вышел на улицу.
Уже светало, и на улицах появлялись гастербайтеры - люди с юга, смуглые и черноволосые. Вежливые и незаметные.
Они делали грязную физическую работу, вызывающую у коренных граждан брезгливость.
Очень скоро, на этих же улицах, наверняка, появятся другие гастербайтеры - люди с Запада, белокожие блондины. Громкие и хваткие.
Они будут делать чистую умственную работу, вызывающую у коренных граждан головную боль и сонливость.
У коренных граждан есть занятие поважней.
Гордится.
... ...
Уже вставало солнце, и воздух заметно теплел. Пальто приятеля мне стало ни к чему, и оно было тяжелым, вдобавок. Я аккуратно повесил его на куст сирени, получилось симпатично, и пошел дальше. Очень хотелось сказать всем: "А пошли бы вы ...", но улица была пуста, а звонить кому-нибудь в такую рань было нехорошо.
И тут я случайно посмотрел на свою руку, на манжету рубахи - там помадой были нарисованы цифры.
"Что это? Галчонок что ли баловалась? Кажется, номер какой-то".
"Нет, не Галчонок, а вспомни, кто написал тебе номер", - сказал мне внутренний голос.
И тут мне стало невыносимо страшно - я понял - это от Джейн.
Это было невероятно, но цифры были, и помада была материальной и пахла клубникой.
"Ты будешь звонить?" - спросил голос, - "Ты решишься? Или убежишь, как всегда?"
- Замолчи! - закричал я, так, что цветущей сирени кусты согнуло вихрем, а старые, изрытые каньонами коры тополя уронили часть тяжелых, богато облиственных веток на тротуары.
Что ты знаешь о страхе? Смерть, темнота, исчезновение... Нет, самое страшное, от чего
ноги предательски подкашиваются и отказываются повиноваться, и нет духа даже на то, чтобы посмотреть туда, откуда идет призыв - это встреча с той, которая твоя.
Встреча в жутко материальной реальности.
...
Скумбрию часто кушать невозможно - надоедает. Как физика. Так, полакомиться, иной раз.