Геракл.
- Я здесь остановлюсь.
Ночлег привычный -  снизу камни, шкура льва, да сверху небо, где по слухам
живут бессмертные, творящие судьбу.

Они оставили нам, людям, этот мир,
из Хаоса возникший, не очистив
его от мрачных, гибельных начал, остатков страшных опытов рождения
прекрасного, которое всегда
таит в себе тот первозданный смерти мрак и разрушение.
Так скульптор, вырезав прекрасный фриз на храме,
уходит, поручив ученику прибрать после себя обломки проб и форм из глины -
всего, что делал вплоть до озарения и стал творить.

...

Славный ужин теперь не помешал бы - а в мешке заплечном горсть маслин,
да пол сухой лепешки!
А кругом
похоже, что на месяцы пути ни жалкого жилища,
где у хозяев пусть с кислинкою вино, да не вода из лужи придорожной,
хоть не ягненок, а бобы, да в котелке.
Э, что теперь.
Вот, кстати, ключ бьет меж камней угрюмых -  тебе, Геракл, и к ужину вино,
поставленное нимфою прекрасной.
Пугливая укрылась пеной и глядит украдкой, что путник делать будет.
Твой ручей, о, нимфа, дева,
ничем не оскверню:
сперва Отцу Небесному владыке
с молитвой благодарной и простой
 я пригоршню воды полью на камни,
потом и сам напьюсь, чтоб сила Посейдона - владыки вод и колебателя земли
вошла в меня и члены укрепила,
теперь же, нимфа, скройся, дева -
я омовение с дороги совершу -
лица и рук, груди
и ног усталых
вода прохладная ручья омоет пот
и утомление трудов - заботу смертных,
и кровь, и пыль бескрайнего пути.
 
Едва лишь оперясь, и дружескую юность
с забавами боев бескровных и шуточной борьбы перешагнув,
я получил удел - по всей земле,
где люди терпят зло, несправедливость,
и мало сил, подняться на борьбу,
и отстоять с оружием свободу,
веду я битву.
Бой за возрождение.
За справедливость бой.
Без страха,  без пощады
и жалости к раздавленному злу.
И это труд, где боги не подмога -
ты просишь зла врагу, а он тебе,
кого услышат там?
И чья молитва громче?
Жизнь земная
в руках людей, чьи души не пусты, с готовностью распахнуты для страха,
а справедливостью наполнены,
а руки держат меч.
Молитвы - для детей и женщин-миролюбиц,
а мужчина?
- он чтит богов, но рабство презирает,
и страх перед судьбой ему постыден.
Нет, не страх, а смех
приходит в сердце мне, когда припоминаю
героев выбранных по жребию -
Толпе на площадях они, как украшение невесте - горделивы и так же пышны и ненастоящи.
Много слов, а дел -
заискивание, страх перед Удачей - капризной девочки на шаре,
и Судьбой -
старухи злобной и пустой и переменчивой, как первая богиня -
Богиня-мать, Богиня-мачеха, хранительница браков
и уз семейных - ей по нраву те,
кто молча терпит.
Носит приношения и стережет очаг.
... ...
- Геракл!
Геракл.
- Чей-то слышу голос?
Кто здесь? Отзовись и выйди!

Прометей.
- Приветствую тебя, Геракл, боец бесстрашный.
Геракл.
- Ты скрыт во мраке - кто ты? Человек?
Чудовище ли, Бог ли? Дух из Ада?
Прометей.
- Я носитель
той силы, что творила землю, небо, звезды, людей, живое всё и неживое - я титан.
Ты видишь Прометея.
Здешних мест
я узник вечный - цепи душат тело и к скалам давят - две змеи стальные,
откованные Завистью и Злобою свирепой,
и едва лишь день
с востока разгораться начинает,
орел огромный опускается с небес на трапезу кровавую -
и клювом каменным, огромным
и когтями
он хищными рвет плоть мою и пьет
живую кровь.
И так без счету дней, и тысячи веков.

Геракл.
- Но в чем вина твоя, и что за злодеяние ты совершил,
что от богов понес такую кару?
Ведь пытка вечная сама не меньше зло,
и, как любое зло, взывает об отмщении.
Прометей.
- Я людям подарил умение творить и дал свободу в выборе поступка.
Мне стало жаль, что человек живет
короткий век,
и век этот заполнен
несчастьями и страхом.  Часть титанов силы
вдохнул я людям.
В их суровый мир огонь низверг я с неба и зажег
им первые костры,
я научил возделывать их землю,
лечить болезни, строить корабли и обучил письму.
Геракл.
- Богам то не по нраву - их забывают там, где царствует свобода,
и смертный знает больше, чем они - понятен гнев.
Но почему же люди, тобой оторванные от звериной жизни,
тебе не помогли?
Прометей.
- Людей заботит не благодарность перед прошлым, а текущий миг.
Геракл.
- Но не меня!
Я тоже сын богов и сам решаю, терпеть ли зло,
когда я вижу, что оно закону совести и правде не угодно!
Ты, Прометей, свободен!
(разбивает палицей оковы)
Прометей.
- Но что за сила!
Геракл, ты величайший из героев.
Скажи, куда ты держишь путь?
Геракл.
- В горах Кавказа
ищу я царство амазонок - дев бесстрашных,
кровавых всадниц смерти на конях.
У их царицы пояс есть, дающий власть -
его хочу достать в угоду жалкому царю,
и этой службой
я скверну от случайного убийства, которая меня гнетет, очищу.
Прометей.
- Идти не близко.
Итак, ты убивал людей?
Геракл.
- То было в умопомрачении.
Прометей.
- Так ты безумен?
Геракл.
- Бог-обманщик, Гипнос мне мстит
по повелению Богини-матери - ей ненавистен сын,
который непокорен и непохож на прочих сыновей,
и робких и послушных.
Вот, послушай.
В Лернее гидра воцарилась, тварь из Ада,
которую Богиня наша мать, своей побочной дочерью считала.
Имела семь голов, и головам, потребна кровь людей была, и ей,
с молитвами и заклиная небо,
окрестные селения присылали для трапезы ужасной
и детей, и дев, и юношей - по жребию.
Когда же
вошел в Лернейский я дворец и придавил
ногой змеиный хвост,
и стал дубиной
у гидры головы сшибать, Гипнос коварный
наслал такой тяжелый, липкий морок - до сих пор
мне видится во снах он -
голова дракона, вдруг стала головой царя-отца, почтенного и доброго к народу,
другая стала головой царицы -
и величава и нежна и сердобольна,
там головы змеиные вдруг стали
прелестными царевнами, но все
я сшиб без жалости.
Когда ж последнюю держал, сдавив рукою, и изготовился чудовище добить,
увидел, что держу в руке ребенка
прекрасного, как божие дитя - то мальчик был.
Смотрели мы с минуту
в глаза друг другу, стал уж разжимать
я хватку, жалости исполнен, вдруг увидел я стол обеденный с остатками кровавыми, и вмиг
сознание вернулось, и увидел -
у мальчика глаза змеи!
И я добил ее.
Прометей.
- А что Богиня мстящая, смирилась?
Геракл.
- Она обманщику, создателю иллюзий, богу сказок, кто всех утешить рад,
велела усыпить
людскую память.
Жители Лернея
теперь, когда змеиный яд иссох,
забыли зло, а помнят славу гидры -
и во дворце ее устроили алтарь,
из мрамора те лики изваяли и чтут их, как богов.
Прометей.
- Яд, значит, не иссох.
(появляется Гермес)
Гермес.
- Опять, Геракл, колышешь мироздание
и ход законов, установленных давно богами старыми, меняешь.
Я, Гермес, пришел сказать тебе,
что из бессмертных никто тебя не осудил -
все видят благородство и честность помыслов твоих,
но Прометей,
не все тебе сказал.
Он утаил,
что наказание несет за дар пророка,
один он знает срок
и не открыл, когда в богов
бессмертных у людей угаснет вера.
Теперь пусть скажет и освободится.
Геракл.
- Прометей, скажи.
Прометей.
- Да, срок настал. Так слушай божий вестник:
когда в сердцах людей погаснет свет
пытливости к наукам, к переменам,
исчезнет жажда знаний, истины -
всего, чему учил я в детстве их далеком,
тогда
им будут не нужны духовные владыки,
разрушат алтари, а храмы разберут
и будут чтить земных богов из плоти
и им служить.
Гермес.
- И эту тайну ты хранил, упрямый?
Возможно ли, чтоб снова человек
вернулся к жизни первобытной и скотам
бессмысленным вдруг уподобился!
Прощайте ж.
А тебе, Геракл, богиня счастья шлет привет особо -
она все помнит, как ее поймал и взял
на руки и понес, играя, катя волшебный шар перед собой.
Геракл.
- Капризна, но красива.
На пути обратном
я навещу ее, так передай.

... ...

Еврипид.
- Как жаль, что обрывается предание! и время беспощадно скрыло все -
поступки, мысли, имена героев.
И для трагедий
теперь иное нужно, приземленней.
Теперь трагедия не страсти, а событий,
и зрителя пугают уж не тем,
что у него в душе,
а тем, кто рядом.
Или там, за дверью.
И мы, артисты, это знаем, знаем,
и получаем мзду за это,
но...
Достойно ли просить у мира подаяния,
молить с бесстыдством подлой нищеты, что стала маскою
лукавых демагогов.
Тех лжеучителей,
которые везде, всегда, когда не просят,
нас наставляют в истинах двояких,
способных оправдать любое зло и даже
быть пророками событий,
абстрактно говоря о горе, счастье, случайных встречах и коварстве - всё,
как в уличном гаданье по руке.
Молить, скуля,
как пес блудливый - уши жать к спине, холуйски бить хвостом, картинно каясь
в грехах, открывшихся случайно или нет,
а больше от привычки лицедейства!
винясь, и ползая на опытных коленях,
по полу мазать сопли, свидетелей вмененного греха - все, что внутри от совести осталось,
и слезы лить послушливым ручьем,
и признавать себя ничтожеством, позором
семьи, друзей и общества,
готовым быть раздавленным, как моль.
И тихо ждать,
рассчитывая подло,
что вслед за окриком, пинком и бранным словом
тебе хозяин благ земных подкинет кость -
мосол с хрящами, не обсосанными им же
от пресыщения.