"В наши дни молодые люди всерьез интересовались наукой,
а к внешности относились поверхностно-иронично:
так, носки молодой джентльмен обыкновенно носил до трех раз.
Первый раз - пяткой вниз, второй - пяткой вверх, и третий раз,
когда носок было можно надевать, не снимая ботинка".
Леонард Леонардович, профессор.
"Три раза была замужем.
Первый муж пил и по будням тоже, и оттого помер.
Второй всё ездил на заработки в Москву, да там и сгинул.
Третий был просто дурак, каких поискать.
Нынче мужиков нету".
Марина Ивановна, домохозяйка.
"Перед началом работы, внимательно ознакомьтесь с третьей главой,
и лишь потом "косячте"".
Из общей инструкции пользователя "Уиндоуз".
Город, где происходили эти удивительные события, так плохо укладывающиеся в банальное мышление банальных, хорошо, по, шепотом передаваемых друг другу, правилам, устроенных в жизни людей, был большим, пугающе, нечеловечески прекрасным и древним.
У него было странное, чужое имя, непонятно что означающее, имя какое-то квакающее и, видимо, оставшееся от автохтонного населения тех угрюмых широт, к нашим дням совершенно исчезнувшего. Надо полагать, что население то, "квакающее", было просто энергично вырезано под корень новыми переселенцами, чтобы не путалось под ногами. Энергичность - вообще отличительная черта горожан (а всякий горожанин - переселенец), а уж этого города - особенно.
В иные периоды своей истории, город был жив, здоров и наполнен разноцветными, бурлящими толпами искателей удачи, он был по-деловому расторопен и лавинообразно, будто вишневый куст ягоды, производил на свет уйму всякой всячины, начиная с носков и конфет, кончая автомобилями - да, он жил.
Теперь же, будто чума легла на него, пропитав все камни и головы - все превратилось в морок, иллюзию, игру дебила в кубики, когда построенная было башенка, обязательно рассыпается.
Да и непонятно для чего строится.
Городские университеты плодили, как помойки мух, профессоров и косоруких конструкторов-изобретателей, и никому не приходило в голову: а что вообще способен изобрести мозг, не только не ведающий, каким образом на стержне нарезается резьба, но даже и не читавший, как этот стержень-проволоку изготавливают, потому что "пуансон" - это фамилия актера МХАТа.
Городские фабрики и заводы были давным-давно сердито и торопливо ликвидированы по причине объективной дороговизны земли, и вместо них были на скорую руку слеплены дико-одинаковые, квадратнопридуманные километровые торговые центры с ласково-учтивыми, платными туалетами, и элегантными, одинаковыми до зевоты кафе с ядреным, горьким, как "чили", кофе и рогаликами, будящими неукротимую изжогу и тоску по белым скатеркам крохотной железнодорожной столовки с рабочим супом, интеллигентными ядрышками-тефтельками и демократическим пюре.
Городское население от зари и до зари тупо оказывало услуги друг другу: лечило зубы и аппендицит, стригло и завивало, пело и что-то изображало, и ремонтировало квартиры, строя и новые "шалаши", перевозило само себя туда-сюда, мело улицы, нагревало воду для ванн и устанавливало на компьютеры антивирусы, давало взаймы и одалживалось, и все это очень напоминало жизнь первобытного стада, расположившегося передохнуть возле убитого мамонта.
Когда вожак почесался и удовлетворенно объявил: "Жрите и плодитесь!"
Из жизни города ушла суть жизни человека.
Вместо него тихо прокралась чума. Легла и стала дышать и душить.
И город осунулся, постарел и покрылся, рождающими брезгливость и недоумение, имперскими, в рост человека, цоколями во временных трещинах, из которых сыпался песок старчества. Он ощерился потекшими от сочного чиновничьего пота и сала фасадами чужих дворцов, серыми, как деловой костюмчик менеджера-управленца при заграничном барине. И он базарно украсился памятниками, рождающими стыд за безграмотность в технологиях точного изящного.
Город тяжело, болезненно дремал, иногда пытаясь проснуться и очнуться, но попытки эти походили на исступленный бред сумасшедшего.
Вдруг, люди города, все одетые в мрачные, траурные одежды, начинали плакать, обниматься и гордиться победами в битвах за жизнь прежних героев, когда-то давным-давно живших в этом городе и не имеющих к нынешним никакого отношения - и речь, и идеалы, и внешность, и само мышление у тех и нынешних были абсолютно разными. К счастью, те, прежние герои были мертвы, и было невозможно проверить: а гордились бы они, увидав и гордость и счастливую жизнь нынешних?
Временами город начинал совеститься, и люди вспоминали о законах высоких, нравственных, доставшихся им в предание от родителей. Совесть одолевала день, максимум, два.
Законы эти, учащие покорности и единственно и удобные для жизни в имперском, пирамидальном коллективе, не особенно уже и работали в современном мире одиноких пользователей, для которых "прочие человеки" были не более чем разговаривающими картинками. Ушли и страх перед отмщением и воздаянием за проступки - люди, обладая свободой выбора и получив пророческое предупреждение, незаметно, но лихо изменили ход истории.
Человечество ушло от апокалипсисов влево.
Иерархи ритмично посвящали пресвитеров, будто "сея пшеницу", игнорируя тот факт, что даже и меж первых двенадцати один был врагом, и не задумываясь о том, что нарушается заповедь большая, чем "не убий".
В среде верующих ходило стойкое убеждение, что Дух Святой - некий послушный писанным людьми правилам автомат, которым возможно управлять.
А Армагеддон и Суд остались где-то в стороне, за обочиной.
На старинных полотнах.
Люди и сами изменились, и теперь на вопрос: "Кто мой ближний?", ответ звучал:
"моя квартира, шкаф с бельем, робот-стюард, средство передвижения, средство заработка, сексуальная игрушка, компьютер".
Иногда, шарпей.
Их мы и любим, как самих себя. До ревности.
Эта чума пропитала в городе всё и всё обрекла тлению, но город еще жил, еще чуточку дышал. Он хотел выздороветь, он был живучей и сильнее тех людей, которые его населяли.
Он был готов ожить в полную силу.
И для этого, по правилам старинной медицины, его следовало постричь.
Женя шла, с веселым и жадным любопытством юной, прелестной хищницы разглядывая неожиданно по-новому предстающий, похожий на забавную игрушку, подаренную капризной девочке, город, а мальчик, которым она вполне завладела, до смертельной щекотки завладела (она точно это знала), вежливо шел чуть сбоку и сзади нее.
Ею овладевало сладкое бешенство - оно кипело в ней, пузырилось и делало воздушно невесомой, бешенство, дремлющее в глубине души каждой женщины, и теперь получившее свободу и право действовать. Ей хотелось кривляться, снять надоевшее платье для "них" и идти голой, и смеяться в лицо всем встречным, таким отвратительно скучным, таким болезненно строгим, таким обросшим проблемками и новостишками.
- А почему ты меня не везешь? - они проходили как раз возле стеклянного центра с небрежно расставленными "Тойотами", походившими на маленькие космические челноки, - эй, очнись, и хватит смотреть только на меня. Можно ослепнуть. Тебе нужно взять машину, - добавила она категорично, кивком указывая на автомобильный центр.
- Как же ее взять?
"Тойоты" стоили запредельно дорого, они были вне самих юношеских мечтаний, а, к слову сказать, на банковской карточке "компьютерного разведчика" и лежала скромная сумма - сто рублей.
"Она хочет машину, да, такая девушка привыкла к дорогим машинам, она из других "слоев", а я? Стыдно! Позорно стыдно! Что же ты? Ведь вот она - "та". Убить, украсть - делать все, что она захочет!"
Сережа завороженно посмотрел на Женино лицо - оно таинственно светилось и было совершенно - в точных тенях и мягких рефлексах от колдовской стрижки, как фотография соблазняющей миллионы актрисы, и оно повелевало.
И еще вдруг мельком, с детским криком, вспомнилась мама со строгим выговором за съеденную без спроса шоколадку:
"Красть - преступно!"
"Она хочет "Тойоту". Украсть "Тойоту".
- Купи, да и всё.
Они зашли в центр.
Консультант Виктор Сергеевич (ему было всего тридцать, но он был Сергеевичем, видимо, из-за пиджака, который уже прирос к нему) обладал нюхом ищейки и "заточенным" взором опытного дилера, прошедшего длинную череду мастер-классов.
Пара молодых людей - эффектная девушка и сопровождающий ее, довольно скромно смотрящийся, юноша моментально вызвали у него нехорошие чувства.
"Хулиганы", - почему-то мелькнула у него древняя, купеческая мысль, - "Обнесут, как Бог свят".
Девушка, не обращая внимания на сверкающие, как бриллианты, заводским глянцем автомобили, прошла к столику, за которым менеджеры центра принимали клиентов, и уселась в кресло.
- Здравствуйте, чем я могу вам помочь? - произнес Виктор Сергеевич, корректно, как его учили.
- Приветик. Мне надоело гулять, - Женя посмотрела в глаза дилеру и ласково улыбнулась, - пусть мой мальчик купит у вас машинку, и мы поедем на ней.
"Она что, дура ненормальная?" - подумал Виктор Сергеевич, - "Вызвать, на хрен, охрану, и прекратить безобразие".
Но мастер-классы учили иному.
- Извините, а вам уже исполнилось восемнадцать? Необходимо составить договор, - Виктор Сергеевич чуточку запнулся.
"При чем тут восемнадцать?" - прозвучал в его голове строгий и чужой голос, - "Не коньяком торгуешь".
"Да это же нищета подзаборная! Решили, на спор, попробовать бесплатно тест-драйв, и всё".
- Нам необходимо удостовериться в платежеспособности непроверенных клиентов, - сухо отчеканил Виктор Сергеевич и обалдело уставился на свой стол.
Поверх стола лежали ноги этой ненормальной девушки и весело качали босоножками.
- Так и удостоверьтесь.
Сережа без мысли и чувств, как в первые мгновения приговоренный к казни, вставил карточку в терминал.
Он не смотрел на экран - его здесь не было, была она и ее каприз.
- Простите, нам было необходимо, это общее правило, - услышал он заискивающий и ставший сладким и рабски услужливым голос Виктора Сергеевича, - я могу рекомендовать вам вот эту модель.
Сделка пошла своим чередом.
Служащие центра тихо перебегали с места на место, кто-то что-то писал, кто-то что-то считал, машину выкатили, документы (как сильна еще вера в бумагу!) с легким шелестом выплюнулись из щели аппарата, и вот они - ключи и распахнутая дверца места пассажира.
Всё.
- Было очень приятно вас обслужить, - Виктор Сергеевич был растерян.
"Обнесут! Обнесли!" - затухая, стучало у него в голове.
- По-моему, вам было приятно разглядывать мои ноги, - Женя встала и пошла к автомобилю, - а я не люблю расстраивать своих поклонников и подарю вам маленькое наслаждение - вы будете моей обувной ложечкой. Теперь, когда я буду ею пользоваться, я обязательно вспомню вас и улыбнусь, а вы это почувствуете. И вам это будет приятно, правда?
Виктор Сергеевич вдруг ясно ощутил себя маленькой пластмассовой ложечкой, по которой скользит женская пяточка и обреченно, тихо ответил:
- Да, царица.
Его сердце сладко болело, он понимал, что всё, жизнь прекратилась, но было безумно весело и щекотно, до смерти, и он теперь знал, что все мысли о карьерном росте, семье и двухэтажном особнячке в тридцати километрах от города - все ерунда, и он не променяет это счастье ни на что другое - счастье быть ложечкой при дамских туфлях.
Сережа бережно вел машину - его напрягала цена "игрушки" своей знакомой, а возможно, машина и сама ехала - она была умна и продуманна, и старался не глядеть на свою пассажирку - Женя сидела сзади, развалившись на королевском сидении и листая яркие журналы, которые им насовали на прощание - и он не замечал, что вторая полоса дороги, по которой они ехали, обычно забитая транспортом до самых макушек зданий, удивительным образом была свободна на сотни метров вперед.
"Кто же она? Как она это сделала? Хакер? Не может этого быть! Напарница хакера? Но как она смогла? И именно с моей карточки?"
Он посмотрел в зеркало и ему стало страшно - такой ядовитой, сносящей разум красоты просто не могло быть, ее в жизни не было, но вот, она была.
- У меня было сто рублей на карточке, - наконец сказал он.
- Тебе жаль потратить на меня сто рублей? - удивленно спросила Женя.
"Спросить или нет: откуда на карточке появились такие деньги? Взять и спросить!"
Но он не спрашивал.
Он боялся.
Он боялся ее странной красоты, которая, как щит, укрывала ее и не позволяла испытывать то, что обыкновенный юноша обычно испытывает во время общения со своей обычной девушкой - он со страхом прислушивался к себе и не находил ни капли вожделения. Только покорность и благоговение. И еще какой-то пронзительный визг в душе, будто бесконечный визг тормозов, а остановки все нет. Что же? Это гипноз?
"Она агент. Иностранный агент", - как-то обреченно вдруг подумал он, - "Это враг, и ты попал в сети врага и служишь ему. Поэтому она так прекрасна, так хороша. А ты - предатель. Предатель! Разве ты не знал, разве тебе не повторяли, что все агенты врага красивы, и тем более, все красивые девушки - агенты врага!"
Мысли его путались.
- Притормози, я хочу посмотреть, как светлая помада сочетается с загаром, - Женя властно взяла руками его голову и быстро мазнула губной помадой по его щеке. Посмотрела. Потом приблизила свое лицо близко-близко - они оба смотрели в дрожащее от страсти зеркало. С минуту.
- Мило.
И она легонько, дурачась, поцеловала его в щеку.
Щекотно, до остановки сердца.
И "разведчик" понял, что его завербовали. С потрохами.
... ... ...
Обсуждая за вечерним чаем все эти, да и дальнейшие события, мы, то есть, я, и Жора из науки, доцент чего-то там, и Иван Петрович - он умнейший человек, инструкции к гаджетам великолепно разгадывает, без переводчика - сошлись во мнении, что все это - вполне объясняется даже и нашими, пусть не сильно продвинутыми, но зато скептическими мозгами.
Иван Петрович, тот основательно, просто капитально все обдумал и выдал такое вот заключение.
- Рассуждая логически, - начал он свою лекцию перед нами с Жорой, - вместо "притяжения", следовало бы употреблять "отталкивание".
Я ничего не понял, но многозначительно прикрыл веки. Жора перестал жевать - он всегда долго закусывает.
- Пустота, покой отталкивают нечто. Избавляются от беспокойства движения.
- "Избавляться" - это тоже движение, - заметил Жора.
Иногда доценты бестактны, черт знает, что о себе думают. Диплом что ли щекочет?
Я с укоризной взглянул на него, потом на Ивана Петровича.
- Это другое движение, - пояснил он, - опосредованное.
- Итак, - продолжил он, - то, что выталкивается из пустоты, и то, что мы ощущаем, как наш мир вещей и событий - это просто сгустки движения, беспокойства выдавленного вовне.
Мне очень понравилось это "во-вне". Оно пахло наукой настоящей.
- Подождите, надо усвоить, - попросил Жора, и мы сделали благородную паузу.
- Отсюда, - продолжил громко и с пафосом Иван Петрович, - следует два частных вывода.
Первый - гравитационная постоянная вовсе не универсальна, и второй - мы наблюдаем видимые явления с помощью видимых явлений, и строим причинно-следственную связь, тогда как причина их в ином.
- Я всегда испытывал отвращение к нашей школьной физичке, - задумчиво сказал Жора.
Иван Петрович подождал реплику и от меня.
Я просто впитывал мудрость.
- И отсюда же, - закончил мысль Иван Петрович, - совершенно очевидно, что воздействуя на причину, мы получаем непривычные для средних умов события.
Слушать его было чертовски приятно.
Особенно про "средние умы".
- Таким образом, и левитация, и чтение мыслей и уж такая мелочь, как замена значащего знака в машинном коде, который есть просто набор квантов движения - все объясняется очень просто - жизнью или игрой этого "ничто".
Игрой, воспринимаемой нами, как каприз девушки.
Меня уже пошатывало от объема информации, и я откланялся.
Я пришел домой, включил комп и стал набирать на светящемся экране вязь из слов. Иногда они "проходили", иногда, то самое "ничто" их отказывалось принимать, они были и не те и не к месту.
Я был простым оператором.
... ... ...
- Куда ехать? - город раскрывался перед ними таинственными улицами, как сотнями волшебных лабиринтов, хитро зовущими внутрь.
- Домой, - очень просто ответила Женя и бросила на переднее сидение журнал.
- А где..., - хотел было спросить Сергей и осекся. Он случайно взглянул на журнал - прямо с обложки на него гордо смотрело лицо его пассажирки. Сбоку была надпись: "Царица уходящей осени".
И чей-то незнакомый голос внутри него прошептал: "Какая бестактность! Кто же в стране не знает, где живет царствующий дом?"
Осенью собирают урожай, осенью играют свадьбы и проводят карнавалы, осенью подбивают итоги и осенью отдыхают от дел.
Осень - милая, часто - жестокая лгунья.
Не спеши отправляться в путь осенью - дай встать зиме.