Два молодых человека беседовали, сидя за столиком в кафе.
В России наступила поздняя осень, которую любители фенологических записок обыкновенно называют уже ранней зимой, но они не правы. Солнечный день, хотя и сократился на севере, но был еще не таким до смешного мгновенным, будто моргнул кто-то, как зимой настоящей, мертвой и торжественной. Царством белого, переходящим в черноту небытия, света и оглушающей бесконечностью тишины.
Нет, все-таки это была осень, хотя уже лежал глубокий, молодой снег и по живописным крышам домов, и по бокам некогда тенистых бульваров, и деревья, те, что сбросили усталые листья исчезнувшего навсегда лета, стали худыми, бугристыми и черными и молчаливо кололи ветвями небо, как китайская тушь на шелке, а редкие городские сосны и ели, росшие по большей части возле унылых, дышащих обманчивым оптимизмом, больниц с подвальными моргами и правительственных зданий, поседели, и зелень их, некогда бодрая, была теперь не настоящей и дразнящей соком жизни, а малахитово каменной.
Да, была еще осень.
Еще висели, теша взоры, вкусные своей морозной краснотой рябина и боярышник, еще не пролетели, кочующие по городам, оранжевые от горького вина севера, птицы свиристели, еще, расчетливо ведущие хозяйство и понимающие толк в сложных отношениях, женщины не задумывались о Новогодних подарках, назло неугомонной рекламе, а молоденькие барышни отчаянно бегали по морозцу, словно мороз, достигающий до сердца, у нас - дело временное, а не качество жизни, бегали по своим молоденьким заботам, впечатляюще сверкая неприкрытыми, голыми лодыжками, как того требовала мода времени.
Зима, если и пришла, то остановилась неподалеку и с улыбкой разглядывала весь наш забавный мирок, перед тем, как все застудить, ну, и укутать и переобуть тех, кто еще способен мечтать о будущем, в меха, варежки и в унты с валенками.
Двое беседовали.
Вот проклятие! Теперь вот нужно их портреты изображать, да описывать их носы, прически, транспорт, жилье, предпочтения в пище и музыке. Манеру говорить и думать. Раньше мне это нравилось необыкновенно, а нарисовав портрет, я уже и не знал, как бы поскорее все бросить, а ведь людям интрига нужна! Приключение!
Нас этак столетиями бумажная литература воспитывала: говорит тот, кто имеет хоть какую-никакую новость. Прочие слушают и молчат. Потом умно критикуют.
Это странно, да? Художественные шедевры, которые перечитывает поколение за поколением,
выросли из прагматичного сообщения. Царапин на камне.
Но интернет развязал мне руки.
Новостной поток, и даже лавина, камнепад, несется безостановочно, и ты уже слабо соображаешь, девушка, зачем тебе тысячи рецептов красоты волос и ногтей, когда вы расстались навсегда, и столько же тысяч вариантов приготовления мяса-гриль, ведь, как справедливо заметила одна старушка после получения прибавки к пенсии: дайте нам только мясо, а уж приготовить мы его сумеем как-нибудь. Для чего человеку знать о бесконечных браках и разводах людей, которых и не встретишь никогда, выходя из дома, об их смертях подлинных и мнимых, о новых автомобилях, когда и на старых ездить особо негде. Об уголовных преступлениях, чудовищно нетерпимых и более-менее терпимых, когда непонятно, кого слушать: материнскую половину сердца, желающую все спасти и сохранить или отцовскую, требующую чуму и рак выжигать до корня и покорять стихии, а не покоряться. О посуде и о гаджетах, о встречах в верхах, когда любой трезво зрячий видит, что верхи - это перевернутое дно. И все эти встречи - мусор. И, вообще, для чего мне все ваши новости? Да и есть ли они?
Из России вообще не может быть никаких новостей - это наш хребтовый принцип. У нас всегда все по-старому. Как квас. Мы очень любим нашу старину и очень не любим перемен. Поэтому у нас старое, привычное, как растоптанные кеды петербургского таксиста, руководство, старые звезды эстрады, которые стары, даже когда им двадцать от роду, старые понятия о жизни, вдалбливаемые нам старыми, как труха из табуретки, философами на тихом окладе и старое, доброе оружие, выкованное по старинным, дедовским технологиям.
Даже когда мы делаем что-то кажущееся нам новым, мы смотрим не вперед, не в восход, а назад, в старое. В закат. В плесень библиотек истории.
Впрочем, возможно, это я стал туповат, что весьма вероятно, при моих-то мечтательности и ипохондрии, а, например, проектировщик строящегося в тайге космодрома, наоборот, необычайно прозорлив и ясно видит, как и на чем люди будут подыматься на орбиту Земли и выше лет так через тридцать-пятьдесят. Как и, главное, где?
И я решил обмануть сам себя. Портреты моих героев я разрежу на фрагменты и разбросаю
тут и там по экрану - авось, так хватит сил проползти чуть больше обыкновенного - трех страниц. Это и будет приключением.
Но вас я обманывать не хочу и предупреждаю: здесь не будет ничего, что можно было бы назвать новостью для интернета. "Взрывающей мозг".
Это просто картинка - мой подарок тем, кто, как и я, сроднился с одиночеством.
Тем, кто любит наблюдать и любоваться жизнью.
...
Значит, двое беседовали в кафе.
В юности я любил посидеть в кафе. Любил посидеть один. Посмотреть на странных своей незнакомостью посетителей, на важный персонал в униформе, на отвердевший в ежедневных мучениях пол и, висящий на одних идеях, потолок, и за окна, заменившие собой стены, на неожиданно ставшей театром улицу. Это было приятно-тревожно и вызывало поток фантазий. О "ней". Но теперь я стал степеннее. Для меня немыслимо выпить чашку кофе без сигары или трубочки, в те минуты утренней тишины, без людей, без людей, что, как задержка дыхания перед прыжком в цивилизацию, а уж кушать котлету прилюдно - это полнейшее бесстыдство! Хуже, только молиться вслух на праздничной площади.
Эти двое были приятелями и оба были людьми творческими. Но не в Гоголевском смысле, не то, чтобы они вытворяли разные безобразия, а в самом прямом: один был дизайнером и другой дизайнером.
Давно уже канули в Лету те времена, когда брызжущий идеями художник-костюмер, кутюрье, исписывал быстрыми силуэтами ворохи листов и истыкивал булавками манекен, оборачивая того в льняные простыни. Миновала и та эпоха, когда, конструируя шкаф или диван, бегал художник-мебельщик по цехам, советуясь с фрезеровщиками и токарями, выполним ли этакий вот замок или этакая вот дверка или мозгов не хватит?
Все стало спокойнее.
В творчестве стало гораздо меньше биологии, зато появился алгоритм, ведущий к идеалу.
Идеал же нам вдалбливают ежесекундно и с раннего детства - "Удобство".
Мы хотим жить удобно. Удобно спать, перемещаться в пространстве, работать, кушать и любить.
Удобно рожать и удобно воспитывать детей.
Удобно стареть и удобно умирать.
Удобно руководить и удобно подчиняться.
Мы даже согласны на перемены, если они удобные.
Я же, наблюдая за полетом птиц, понял и вам скажу: красоту создает крохотная ошибка в идеальном. Нарушение и неудобство.
Только ошибка, раз за разом повторяемая и преодолеваемая, она и есть жизнь и движение.
И это - неудобное нарушение - и есть прекрасное.
...
Запятые, дефисы, спорные окончания - меня оторопь берет при одной мысли: вдруг кто-нибудь будет обучаться русскому, да прочтет все это. Все мои этюды. Избави Бог - стать предметом шуток, пародий или героем анекдота.
Как хорошо, что нынче вся Россия безграмотна! Как это национально! Правдиво. Патриотично.
Только шпионы грамотны, тем себя и выдают.
...
Дизайн, как термин, вошел в нашу речь, но еще не до конца в мышление. Мы интуитивно понимаем, что такое дизайн машины, не обязательно автомобиля, дизайн обуви и одежды и даже дизайн помещения. Но мы не осознаем, что такое дизайн желаний, дизайн страхов и любви. Дизайн речи и мысли. Дизайн движения руки или ресниц.
Словари сонно разжевывают: дизайн - художественное конструирование предметов производства.
Почему только предметов? Поведение человека, его поступки и страсти - разве их не конструируют? Может быть, себя - вы сами, а чаще - "они".
Человек точно такой же продукт производства, как колбаса или авторучка, и производство идеальных граждан требует дизайнерского подхода - выстригания лишнего.
И мы уже подготовлены и скоро начнем думать, как надо.
Удобно.
...
Среди людей, занимающихся художественным конструированием, есть группы, которые сохранили за собой старинное имя профессии: композиторы, живописцы, архитекторы.
Писатели.
Это ничего не меняет - все эти люди перебирают детали-заготовки из ящика.
Ведь так удобней.
Мне интересно, а вам интересно: кто штампует заготовки?
...
Вообще-то, я имел в виду обыкновенный ящик, такой, где хранятся игрушки или гвоздики-винтики.
...
Так вот, эти двое.
Сразу было видно - они приятели. Возможно, друзья.
В этом куча шарма - пойти с приятелем, если вы мужчина, или с приятельницей, если вы женщина, в кафе. Когда есть свободное время, есть случайные деньги, и вы давненько уже не общались. Целые сутки - в юности - это вечность.
Почему-то разговоры за столиком в месте, где пребывание платно, становятся более выпуклыми и точными. Как лекция с кафедры.
Характеры разговаривающих прорезаются ярче. Мы меньше лжем в воздухе собрания.
Даже, если там, кроме нас, никого нет.
- Ты считаешь, это возможно? И Леонардо в Джоконде изобразил себя? - спросил тот, кто сидел к нам левым боком, - по-моему, сказки.
И он вытянул правую руку, держа чайную ложечку вертикально, как карандаш, и прищурив правый глаз, беря перспективу, будто на пленэре.
- Он был в нее влюблен, а она тоже, но боялась мужа. И он возненавидел ее и лишил бровей.
А мечту об измене заключил в губах. Причем, свою мечту, а не ее.
И он оставил ложечку в покое, сделал глоток кофе и улыбнулся, давая понять, что все это - шутка и думает он по-другому.
У него было приятное лицо, с выражением легкой застенчивости, мягкости. Дружелюбия.
Сразу как-то хотелось хлопнуть его по плечу и сказать: "Привет!"
Какая же это пошлая, избитая мысль, мысль о шедевре, не дающем покоя. Но что же тревожит этого мальчика в моем друге Леонардо? А, он ищет любви, он ищет "ее". Единственную. Галатею.
И он думает о приемах. О фокусах с техникой.
Они все рехнулись на понятии "гениальность".
Прозвучали реплики:
- Если бы вместо Моны Лизы он изобразил в этой технике кобылу, что тогда?
- Нет, эта техника годится только для выдуманного лица женщины того времени. Мечты.
Они рассмеялись.
Ах, какой бесконечный разговор, он тянется столетия - содержание и способ. Скоро эти двое договорятся до "идеала". До совпадения.
Технике обучаются быстро. Есть платные школы. Осваивайте, друзья мои, технику трескотни-болтовни и пишите скорее романы - вы будете "в теме" и даже с гонорарами.
В дизайнерском мире нужно стать пазлом, и если вы шутник, это не должно быть маской актера. Вы изображаете идиота? Подонка? Вы и должны быть полным идиотом и подонком. И никем больше. Следите, чтобы глаза вас не выдали, не показали ужас смерти.
Чем трескотней и болтливее ваши лица, тем ближе успех.
Я смотрю на вас и думаю: где же ваши души? Или уже зима, и они замерзли и стали снежинками?
Снег потрясающе красив. В массе.
- Когда делаешь пейзаж или портрет, ты стараешься показать те линии и цвета, которые только до твоего затылка и дошли, мы - не фотоаппараты. Главное, не то, что мы видим, а как мы видим. Художник всегда видит странно. И любая его картина - это его автопортрет.
Теперь говорил тот, который сидел к нам правым боком.
Этот был довольно гордый, сильный и не глупый. Ироничный. Любопытный тип. А, вот какой - резкий. Такие могут "врезать".
...
Один знакомый, пишущий стихи, прочел мне что-то длинное и рифмованное. Там было слово "пропорциональный". Мне стало нехорошо и я долго потом лечился Есениным и Державиным.
...
- По-твоему выходит, мы все же фотоаппараты, только каждый со своим ракурсом, - сказал сидящий справа, - освой ремесло и начнется творчество.
- А что это - творчество? - улыбаясь с превосходством знающего ответ, спросил сидящий слева.
- Добиться идеального результата, нет?
Идеальный результат - это шедевр, а шедевр - это идеал. Можно спокойно встать и пойти к выходу.
- Так идеал меняется.
Они молчали некоторое время.
- Ты скажи мне: идеален ли гвоздь, забитый по шляпку? Ведь сумели. Добились.
- Тогда создать что-то новое, по-настоящему новое.
- А это - к технарям, мы ползем вслед за наукой. Моцарт не рождался до создания рояля, Ливерпуль не пел до электрогитары. Леонардо появляется тогда, когда выдумывают новый способ или инструмент. Новую глину.
Даже интересно, упомянет ли один из них, хоть в шутку, "третье"? Я был не прав: первый больше упирает на личность, на уникальное "я", он мистик, второй доверяет формам, внешнему. Приемчикам. Пусть и врожденным. Рождение.
Я и сам долго маялся с этой загадкой: рождением.
Интересно, почему эти двое не рассматривают "цифру", как новый инструмент.
Или это для них костыль?
- А о чем играть и петь? Что лепить - все равно?
- Лишь бы был кайф от досуга. Но не "кобылу", техника сама подскажет.
Сейчас время - безграничная свобода превращений одних объектов в других. И это возможно потому, что мы разобрали все до зернышка и подписали и разложили по полкам.
За окнами внезапно пошел быстрый и густой снег, но долетев до черных каменных плит, покрывающих дорогу, он исчезал, оставляя лишь едва заметную сырость.
Сырость, раздражавшую прохожих.
- Хорошо, раз на сегодня все уже отшлифовано и подписано, раз нынешний мир - это пазлы, а "новой глины" пока не создали, можно ведь комбинировать. Менять местами.
...
Сам я редко занимаюсь перестановками, а вот некоторые мои знакомые очень их любят. Например, подвигать мебель. Это Скворцовы. Екатерина и Сережа. Они постоянно двигают мебель, это просто диво.
Не успеешь привыкнуть к шкафу в правом углу, а он уже в прихожей.
Странное ощущение.
Тоже хочется встать и присоединиться.
Перемены у соседей очень заразительны.
У них на полу в гостиной когда-то был ламинат, и еще в гостиной, вдоль всей левой стены, стояли шкафы. От угла до угла.
Я в них не заглядывал, но догадывался, притом и Екатерина говорила, что были эти шкафы забиты разным барахлом втугачку.
Даже были бумажные книги! Чудеса.
Ламинат лежал себе и лежал, а потом подистерся, и Екатерина стала вслух подумывать о линолеуме.
- Хорошо бы купить линолеум, - произносила она, стоя в дверях гостиной, когда у нее выпадала свободная минутка.
Сережа из кресел отвечал звуками, легко переводимыми на все языки мира: он просто мычал.
Но во время ужина, испытывая к жене теплоту, говорил, как мужчина, строго:
- Придется сдирать плинтуса. Ты хоть чуточку понимаешь?
И сурово отламывал кусок хлеба и клал в свой рот. И ждал ответа.
- И сдерем, - отвечала Екатерина и красиво брала с кончика ложки салат к себе в ротик и еще улыбалась!
Осенью ламинат стал совсем безобразным. Смотреть не хотелось.
Он навеивал тоску, он шептал о разрухе, а жить хочется в празднике.
- Если бы мне было, куда уйти, я бы давно ушла от тебя, - сказала Екатерина, стоя в дверях гостиной - она говорила о линолеуме.
- Дай мне рулетку, - сказал Сережа, принимая положение "сидя".
- А куда ты ее дел? Ты ее, наверное, выкинул или отдал кому-нибудь.
- Если ты будешь продолжать в таком же тоне, я тоже рассержусь! - он сказал громко, по-мужски, - научись хоть чуточку понимать!
Жена нашла рулетку за бачком унитаза.
Она протянула ее мужу, она улыбалась.
- Выкинул, - сказал Сережа.
Он стал измерять пол.
- Почему ты меряешь до шкафов?
- Потому, что у шкафов будет край линолеума.
- Он будет задираться!
- Я его приклею.
- Давай, лучше, разведемся.
- Ты что, ты хочешь двигать шкафы?
- А ты как? Опять тяп-ляп, как обычно?
- Если ты не оставишь свой тон, я тоже рассержусь! - закричал Сережа, - ничего не понимаешь! Ты! Женщина!
Этот крик услыхал и я. Пришлось спуститься и поинтересоваться: все ли живы?
Двигать шкафы в одиночку очень тяжело. Народ подсовывает под них тряпки, полиэтиленовые крышки, резаный картофель. Но приноровившись, обнаруживаешь, что шкаф может "шагать". Правда он трещит и царапает пол, но перемещается. И все становится лучше. Комфортнее.
Вначале шкафы перешагали к противоположной стене гостиной, а потом, осторожно, чтобы не ободрать новый линолеум стали пятиться назад. С перекурами.
- Какой же редкостный дурак проектировал этот шкаф, - говорил Сережа, ожидая, когда шкафы и поясница отдохнут и можно будет продолжить.
- Смотри, Катюшка, какой-то уступчик сзади, для чего он? Только пыль копить.
- Там внутри стекло и зеркала, такой продуманный дизайн, - ответила Екатерина.
Она была в косынке с узелком спереди, она была в голубых резиновых перчатках, чтобы протирать мокрой тряпочкой спинки шкафов, и она улыбалась.
Раздался звоночек телефона.
- Это твой, - сказала Екатерина и ответила звонившему, - привет, а мы двигаем шкафы. А Люся что делает? Люся, мы двигаем шкафы.
- Дай мне, - строго сказал Сережа, - привет. Какой футбол, Игореха, весь день таскаю шкафы по комнате, Катюшкина блажь. Да, старик, какой глупостью не займешься из-за их упрямства. Полное отсутствие понимания. Точно. Женщина, пока глазами не увидит, ничего не понимает. Ты ей хоть сто раз холодильник измерь - пока она тебя не заставит его в эту нишу запихать и не убедится, что не лезет, не успокоится.
- А куда Люся решила переставить холодильник? - спросила Екатерина.
- Это я для примера, - ответил Сережа и положил телефон.
Линолеум был спокойного, благородного оттенка и немного шершавый. Приятный.
- Знаешь что, - сказала Екатерина, - эти шкафы можно поставить в прихожей, гостиная будет шире.
Они с мужем отдыхали и пили чай.
- Ты их уже заполнила, - сказал Сережа и вытянул ноги. Было хорошо. Комфортно. Спина сладко ныла.
- Больше часа перебирала и укладывала, так что опять ничего не найти. Все по-женски, без логики. Где теперь мои носки? Почему они позади трусов? Что я меняю чаще?
- Я все выну.
- Подумаем. Надо все померить. Но потом.
- Мне кажется, они войдут, и будет лучше.
- Тебе кажется, как девочке, а я говорю, надо мерить! Доверься, наконец, мужскому уму!
И не надо обижаться! Нас так природа устроила! Мужчина рационален и не будет делать лишних движений. Он подумает. Можешь назвать это превосходством, зато я не умею рожать. Вещи должны стоять и лежать так, чтобы было удобно. Все под рукой.
- Давай, хоть посмотрим.
- Если ты не остановишься, я не знаю как рассержусь!
Раздался звоночек телефона.
- Это твой, - сказала Екатерина.
- Дай мне, - строго сказал Сережа.
Она сидела, он лежал.
Звоночек шел из-за шкафов.
- Какая же сволочь, - он говорил очень строго, - какая же редкостная сволочь придумала этот дизайнерский шкаф с уступчиком.
И добавил:
- Если ты засмеешься, я просто рассержусь, рассержусь и все.
Екатерина молча подошла к шкафам и стала выгружать из них вещи. Ее спина быстро содрогалась, а в глазах стояли слезы.
Это были слезы радости.
Радости от ощущения превосходства женского ума.
...
Те двое продолжали.
- Сделать прекрасным уродливое, а уродливое прекрасным.
Поставить с ног на голову.
- Что, например?
- Хотя бы эту идиотскую реальность переделать как-нибудь, - обладатель дружелюбного лица огляделся, - вон там сидит, видишь? Обычная "белка".
Его приятель оглянулся и посмотрел.
За столиком, в нескольких шагах от них, сидела девушка с лицом без выражения мысли. Она, очевидно, слушала кого-то или что-то находившихся где-то далеко, при этом периодически выдувала и лопала пузыри жевательной резинки.
Мужчина с опытом сразу бы сказал, что девушка непроходимо глупа, юноша бы отметил, что при всем том, у нее классная фигура, женщины решительно бы объявили, что она похожа на хамку, а девушки сочли бы "продвинутой".
- Я знаю, если бы ты рисовал ее портрет...
- Еще чего, - перебил сидящий справа, - портрет "клюшки"! Да я и не рисовал с архитектурного. Почти.
- Я к примеру, если бы. Так ты, я уж знаю, такую бы дуру-дрянь изобразил бы. Все их уродливые желания вытряхнул бы наружу. И все коричневой краской. Грязью. Как улицу.
- Там нечего рисовать. Пустота.
- И что, нечем наполнить? Затылок пуст и лишь фиксирует сигналы? Пустота, если портрет с нее, а если с тебя, но, для виду, с нее.
- Ты меня дразнишь. Чего ты хочешь?
Да, мастер, покажи нам ее так, как мы и представить не могли. Причем, именно ее. Как это мило! Нулевое содержание превращается в шедевр! Шоу. Бернард Шоу.
У нее неплохая внешность, дайте-ка взгляну хорошенько. Да, готовая модель-болванка, если бы не выражение глаз. А может, уже научились менять и глаза? Она ведет себя свободно, не застенчиво. Пожалуй, есть самолюбие, в меру, как прилично не юродивым. Любопытство, наверняка. Надеюсь, не писклява.
Кто же ты, девушка?
Есть ли у тебя душа?
Звезда "инстаграм", певица, телеведущая, лидер молодежного движения, символ эпохи.
И ты будешь вожделенна, с дизайнерской подачи.
Но вы, парни, не живописцы, тех я угадываю, вы дизайнеры из другой области.
- Чем нас приглашают любоваться? Неизвестной никому и весьма спорной красавицей со странной улыбкой или техникой идеального мастера? Гением дизайна?
Тот, с гордым лицом, опять быстро оглянулся и посмотрел.
Она тоже взглянула на разговаривающих, надула пузырь и лопнула его.
Лицо ее было... имело... словом, хотелось искренне попросить прощения у Бога. За все.