Год Быка по восточному календарю наступает в феврале и по поверью, чтобы он прошел удачно, его непременно нужно встретить с первыми лучами восходящего солнца. Как говорят, обычно год наиболее счастливо складывается для тех, кто родился под знаком этого года. У меня же все наоборот. Пожалуй, самые большие потрясения в моей жизни связаны именно с годом Быка - годом моего рождения.
Мне было двенадцать лет, когда я случайно узнала страшную правду. Я искала в отцовской библиотеке книгу, которую я обещала своей учительнице. Библиотека у отца была уникальная, но нужной мне книги не было видно. Наконец-то я ее обнаружила на самой верхней полке под увесистой Библией дореволюционного издания. Чтобы побыстрее закруглиться со своими затянувшимися поисками, я нетерпеливо стала вытягивать книгу, не удосужившись отложить в сторону Библию. Библия грохнулась на пол, выронив в полете какой-то пожелтевший листок. Я испуганно слезла вниз, опасаясь, что если старинная книга рассыпалась по моей вине, мне влетит от отца. К счастью, книга была цела, а выпавший листок был не что иное, как старое письмо отца своему другу. Я, вообще, обожала читать всякие письма, тем более, что в нашем доме этого добра всегда было достаточно благодаря профессии моих родителей журналистов. Я с любопытством принялась читать знакомый размашистый почерк отца и ... окаменела. Нет, не окаменела, а ... умерла. Нет, не умерла, а еще хуже ... опустела. Душа оторвалась от моего детского тела, оставив вместо себя черную зияющую пустоту. Такое чувство я испытала тогда впервые и не ведала, что испытаю это еще и еще и именно в год Быка - год моего рождения. Отец писал своему близкому другу детства в Москву, что вынужден переехать из родного Сололаки в другой район города из опасения, чтобы Нинке (т. е. мне) никто не рассказал тайну ее удочерения. Письмо было датировано декабрем 1961 года и, по-видимому, так и не отправлено. По рассказам родителей я знала, что самый близкий друг отца погиб зимой 1961 года в автокатастрофе. Может, когда отец писал это письмо, его друга уже не было в живых.
С того самого момента я повзрослела, с той самой минуты моя веселая беспечная детская жизнь превратилась в ад. Я ни на минуту не могла забыть пылающие огнем строки отцовского письма. Меня сметала тайна моего рождения. Я никак не могла представить себя той, родившей меня маму, хотя силилась это делать часами. Я забросила все свои игры и книги, большую часть времени проводя у зеркала, пытаясь найти в своих чертах что-то, что помогло бы мне создать портрет той моей мамы. Снедающая меня тайна изводила, разрушала мою душу. Я замкнулась в себе, с завистью приглядывалась к подругам, которых окружали настоящие мамы и папы и которые никогда бы не смогли понять моего горя. Я до сих пор не могу себе объяснить, почему я всегда думала о той своей матери, изредка вспоминая о том своем отце. Может потому, что с детства я была уверена, что мой папа был самым лучшим на всем свете и я просто не могла себе представить себе другого? Не знаю ... С мамой все было иначе. Все в один голос твердили, что мы с ней похожи как две капли воды и может, поэтому мне было интересно, как могла меня родить другая женщина? Не знаю ... Я знаю только одно, что уже с двенадцати лет я жила с чувством тяжелой, страшной вины. Нет, не моей, а той, которая меня родила и потом так вероломно от меня отказалась. Что заставило ее сделать что? Какая страшная ненависть ко мне могла гнездиться в ее сердце? Ответов на эти свои вопросы я так и не смогла найти за всю свою жизнь.
Родители встревожились, заметив во мне странные перемены. Они никак не могли понять причины происходящего и принялись таскать мена по врачам. Медицинские светила недоуменно пожимали плечами и в один голос советовали родителям переменить мне обстановку. Отец, как журналист международник выхлопотал командировку в Германскую Демократическую Республику и год мы провели там. Была масса новых друзей, новых впечатлений. Уютные, красивые немецкие города и деревушки. И мои родители, молодые, красивые, встревоженные моим состоянием, резкой переменой моего характера, моей непонятной вспыльчивостью и припадками необузданной жестокости гнева. Я видела, что делаю им больно и становилась от этого еще неистовее и беспощаднее.
Моя бабушка, мамина мама, была очень набожная и с детства приучала меня к Библии. В свои двенадцать-тринадцать лет, в отличие от многих моих сверстников я знала почти все библейские сказания, знала наизусть Отче Наш и десять заповедей. И еще бабушка мне рассказала, что такое грех. В моем детском понимании самым большим грехом были двоедушие и причинение боли кому бы то ни было. Я же грешила вдвойне, причиняя боль и себе и родителям. Неискренность стала моей неизменной спутницей. В глубине души я понимала, что мама с папой не должны догадаться о том, что я знаю их тайну, иначе это бы их убило. Днем я, забывшись, могла ласкаться к маме, а ночью грезила о той, другой, родившей мена. Лет в четырнадцать-пятнадцать я придумывала невероятные романтические истории о тех своих родителях. Отец мне представлялся почему-то испанцем, капитаном дальнего плавания, а мать юной девушкой славянского происхождения, которая не смогла устоять перед жгучими чарами мужественного красавца и всем сердцем отдалась ему. Его корабль поднял паруса на родину, капитан уезжал без матери, которую не выпустили из Советского Союза, но он пылко обещал вернуться. До берегов Испании корабль, настигнутый страшнейшим штормом, так и не доплыл... Вскоре родилась я и мать, ничего не знавшая о гибели моего отца, убитая горем от его вероломства, начала медленно угасать...
Как видите, с возрастом меня начала интересовать и моя национальность. Я злорадно ловила испуганную реакцию моих родителей на какую-нибудь мою выходку, которую не позволила бы себе воспитанная в добропорядочной семье грузинка. На следующий же день после своего шестнадцатилетия я закурила на глазах у мамы, пустив ей в лицо клумбу дыма. Она побелела, схватилась за сердце и шепотом попросила не делать этого перед отцом и в школьном туалете. Я всячески вызывала родителей на то, чтобы они открыли мне правду, испугались моих ген, о которых так много начали говорить. Я хотела их на что-то спровоцировать, но тщетно, родители по-прежнему окружали меня любовью, заботой и вниманием. Моему положению, благодаря маме с папой, могли бы позавидовать многие. И только один единственный раз мне удалось, как мне показалось, вывести маму из равновесия.
На нашем курсе учился русский парень. Внешне он был ничем не примечателен, а если быть еще откровеннее, он был уродом. Зато все это компенсировалось его интеллектом. На какое-то время я даже им увлеклась и пригласила к себе домой. Вот только тогда, в первый и последний раз в своей жизни, я увидела на мамином лице неприкрытый страх... Я уже наверняка знала, что во мне плещется славянская кровь, и родители вряд ли будут рады, чтобы она нашла свое продолжение. Мой роман с интеллектуалом закончился весьма плачевно. Оказывается, он, окрыленный моей любовью, писал амурные письма и стихи самой красивой девушке на курсе. Никогда не забуду 9 марта на третьем курсе, когда я, войдя в аудиторию, увидела в руке красавицы точно такой же букет потрясающих подснежников, которые преподнес мне на 8 марта мой интеллектуал. Она что-то читала вслух обступившим ее однокурсницам, сопровождающих каждое ее слово звонким хохотом. Вдруг одна из девочек заметила меня, незаметно толкнула локтем красавицу, которая вдруг почему-то захлебнулась и залилась пунцовой краской. Больше я в университет не ходила. Папа задействовал свои связи и меня перевели в МГУ. Несмотря на полученную мной душевную травму, я была рада до небес. Мне казалось, что Тбилиси для меня слишком мал, что это - чужой, неродной мне город, а здесь в Москве я буду чувствовать себя как рыба в воде... На четвертом курсе я объявила родителям, что выхожу замуж, разумеется, за русского. Надо им отдать должное, они приняли мое заявление стойко, без всяких истерик и причитаний, только мама тихо сказала, что каждый брак должен быть желательно мононациональным. Я пропустила ее слова мимо ушей, подумав, что в моем случае так оно и есть.
Первое время я действительно была счастлива. Молодой, красивый, любящий муж, буквально таскавший меня на руках, свободная, веселая, полная впечатлениями московская жизнь. Меня даже не смущало то, что нам предстояло жить вместе со свекровью. Родители категорически мне объявили, что квартиры в Москве мне не купят, разве что после их смерти я продам дом в Тбилиси...
Мамины слова стали сбываться довольно скоро. Я начала понимать, что ужиться здесь мне будет довольно сложно. Я, привыкшая к совершенно другим отношениям в Тбилиси, вдруг оказалась перед фактом, что то, что здесь принято считать нормой, у нас скорее примут за аномалию. Я никак не могла понять, как моя свекровь могла устраивать истерику своему родному единственному сыну за то, что он выпил ее молоко из холодильника. Для меня было дико выслушивать ее истерики по поводу наших гостей, которые, оказывается, должны были приходить не позже восьми вечера, и масса других претензий, которые мена попросту шокировали. Я вдруг отчетливо поняла, что все это чужое, не мое, что я не смогу здесь прожить всю свою жизнь. Я всем сердцем тянулась домой, в Грузию, к теплым человеческим отношениям, которых, пожалуй, не найдешь больше нигде в мире... В Москве родилась моя Руся, я всем сердцем тянулась домой.
Год Быка, я встречала в Тбилиси с родителями, мужем и Русей. Я уже приняла решение, и изменить его не смогла бы меня заставить ни одна сила в мире - больше я никуда отсюда не уеду. Хочет мой муж быть со мной и дочерью - пожалуйста, не хочет - значит, такова жизнь. Разумеется, он этого не смог. Я его понимаю, в чужой стране, без знания языка, без друзей, без привычного круга - он бы не смог. Он всегда был хорошим отцом для Руси, всегда, как только ему удавалось, приезжал к ней, возил в Москву. Он так и не женился, сохранив верность не знаю кому, мне или дочери. Он остался хорошим другом для меня, но не более того. По-видимому, я так и не смогла простить все мелочности его матери...
Год Быка, год, под знаком которого я родилась, унес моих родителей, таких молодых и красивых. У мамы обнаружили рак груди и она таяла буквально на глазах. Я не отходила от нее ни на секунду, полностью предоставив Русю своей няне. Мам изо всех сил обхватывала меня слабеющими тонкими руками и умаляла присматривать за отцом, не оставлять его одного. У меня останавливалось сердце от любви и жалости, я осторожно прижимала к себе ее становившееся уже почти невесомым тело и боялась сойти с ума от отчаяния и безысходности. И в глубине души я ждала, ждала, что мама вот-вот откроет мне ту страшную тайну. Но мама унесла ее с собой в вечность, оставив во мне после своего ухода страшную, черную, зияющую пустоту. Отца не стало ровно на сороковой день после мамы. И тогда я окончательно поняла, что других любящих родителей, вдохнувших в меня всю силу своей любви, у меня не могло и быть.
Я часто захожу в церковь, ставлю свечу перед распятым Христом за них, моих родителей, моля Бога за их покой, а перед Богородицей ставлю свечу за женщину, родившую меня, испрашивая у пресвятой Девы Марии прощения за ее, может и неосознанный, грех.
Год Быка по поверю нужно встречать с первыми лучами солнца и тогда он принесет тебе удачу. Как папа просил меня встать и встретить свой год! Я почему-то не захотела этого сделать... Следующий Год Быка я непременно встречу с первыми лучами восходящего солнца и тогда, я верю, он действительно принесет нам удачу. Мне и Русе, всем нашим близким и родным. И тогда черная, зияющая пустота навсегда отступит от нас...