Панфилов Алексей Юрьевич. О литературном дебюте Баратынского

А теперь - о том, почему для этой своеобразной "подписи" редактора была выбрана именно эта фамилия. В это же время, в октябре-ноябре 1814 года, когда в "Сыне Отечества" печатались избранные очерки из будущей книги, в московском "Вестнике Европы", где два года назад появился очерк "Рыбная ловля...", была опубликована небольшая заметка, словно бы... удостоверяющая редакторскую подпись, которая появится в тексте выходящей книги.

Заметка так и называлась: "О Ланском". Речь в ней шла об участнике войн с Наполеоном, погибшем от раны, полученной в бою, в феврале этого года, немногим более, чем за месяц до вступления союзных войск в Париж, генерал-лейтенанте Сергее Николаевиче Ланском. Этот Ланской приходился не кем иным... как родным племянником Сергею Сергеевичу Ланскому (скончался 29 апреля того же года), супругу той самой близкой подруги матери Баратынского, Елизаветы Ивановны. [3]

Э т о т   о ч е р к,   п о - в и д и м о м у,   п р е д с т а в л я е т   с о б о й   п е р в у ю   и з в е с т н у ю   н а м   н а   с е г о д н я ш н и й   д е н ь   п у б л и к а ц и ю   б у д у щ е г о   п о э т а.

Подчеркну, что побочной, подспудной целью этой заметки, помимо того, чтобы почтить память павшего героя, было - удостоверить участие ее автора в публикации очерка Свиньина. И текст ее поэтому - наполнен реминисценциями того самого сентябрьского письма Баратынского домой, в котором, в свою очередь, нашла отражение эта первая серьезная литературная работа Баратынского.

Точно так же, как, вдохновленный работой над морским очерком Свиньина, Баратынский в своем письме воображал себя капитаном морского корабля (или даже... "капитаном Немо", командиром подводной лодки), - в этой заметке он представляет себя сражающимся с французами в рядах русских войск по предводительством генерала С.Н.Ланского: "Замечания сии, истиной руководствуемые, неоднократно имел я случай сделать в последнюю Французскую войну, бывши под начальством сего храброго Генерала". [4]

Реминисцирование письма продолжается в следующем же абзаце, сразу же после этой фантазии. Там чудища морские "изумлены" дивным созданием человеческого гения - здесь солдаты "изумлены" неустрашимостью своего командира: "Сия неустрашимость его вмещала в себе нечто отличное и отменное. Она в самых жестоких минутах внушала непонятную бодрость в подчиненных его[,] больше, так сказать,   с и м   в е л и к и м   п р и м е р о м   н е у с т р а ш и м о с т и   и з у м л е н н ы х,   чем встревоженных опасностью очевидной смерти".

В этой же фразе Баратынский, как и в письме, ликвидирует, исправляет смысловую ошибку, оставленную им, как мы знаем, неисправленной в очерке Свиньина.

Свиньин пишет (цитируя Виланда - Карамзина), что на корабле "одна доска" от деляет мореплавателя "от   н е и з б е ж н о й   с м е р т и".   Это означало бы, однако, что все мореплаватели - обречены умереть, а это, разумеется, не так. В письме Баратынский поэтому вообще опускает этот неудачный эпитет и пишет просто: "доска между мною и смертью". В заметке же он говорит о солдатах, "встревоженных   о ч е в и д н о й   смертью", то есть смертью, находящейся у них перед глазами, смертью, которой они, так сказать, "смотрят в лицо".

Здесь, правда, говорится не о мореходцах, а о солдатах сухопутных войск. Но далее, перечисляя доблести Ланского, Баратынский... нейтрализует это противопоставление. Ланской у него - словно бы превращается в того капитана корабля, которым он сам воображает себя в письме: "...ежели место [сражения] иногда должно было уступить неприятелю,   Л а н с к о й   с а м   п о с л е д н и й   о с т а в л я л   е г о".   Но ведь так принято говорить... именно о капитане морского судна, "последним покидающем палубу", в случае кораблекрушения!

А литературная традиция цитаты, которая доводится до своего совершенства в текстах Баратынского, - отражена... в подписи под публикацией заметки в журнале. Она выглядит: "О. О. й." - и представляет собой, во-первых, криптографическое сокращение фамилии автора: Боратынской. Варьирование окончания фамилии ("-ой" вместо "-ий") обыгрывается в тексте заметки, где аналогичному варьированию подвергается фамилия ее героя: "Генерал-Лейтенанта Сергея Николаевича Ланскаго" (вместо: "Ланского").

Но одновременно эта подпись служит указанием... на ранний криптоним автора повести "Остров Борнгольм" (в которой впервые появляется эта цитата из Виланда), Н.М.Карамзина, которым он подписывался в своих изданиях - "Аглае", "Аонидах" и том же "Вестнике Европы": "О. О." [5]

*    *    *

Это - что касается фамилии Баратынского. Но в тексте заметки многократно обыгрывается, "шифруется", и   л и ч н о е   и м я   поэта, ЕВГЕНИЙ.

Слово, которое служит полным русским переводом имени Баратынского, появляется еще в риторическом вступлении к заметке: "Я только приношу здесь в нескладном слоге одну дань благодарности", - скромно заявляет автор о своих намерения; и тут же почему-то прибавляет: "но гнусная лесть не обезобразила во мне   б л а г о р о д н ы х   чувств ея". Причем здесь это слово, как видим,   в ы д е л е н о,   и даже дважды: и графически, курсивным подчеркиванием, и... смысловой аномалией, резким, неоправданным контрастом. У автора почему-то возникла настоятельная необходимость отграничить свои суждения о Ланском не только от полноценных биографических описаний, которые должны появиться в будущем, но и - от   "г н у с н о й   о б е з о б р а ж и в а ю щ е й   л е с т и".

Объяснение этой аномалии дает знание биографии Баратынского. Его покойный отец, генерал-лейтенант Абрам Андреевич Боратынский, в бытность свою командиром пехоты наследника престола цесаревича Павла Петровича, был сослуживцем будущего временщика, а тогда начальника артиллерии у Павла, графа А.А.Аракчеева. [6] В странной фразе журнальной заметки 1814 года мы можем узнать... знаменитый девиз Аракчеева, девиз, построенный на аналогичном абсурдном противопоставлении:   "Б е з   л е с т и   предан"! Как будто можно быть верным, преданным - льстиво...

Экспонирование имени истинного автора продолжается основном тексте. В том же самом абзаце, в котором разворачивается центральная часть "свиньинской" реминисценции, - личное имя будущего поэта начинает проступать по частям. Ланской, по его словам, "был из числа тех людей, кои родятся с совершенным военным   г е н и е м".   Точно так же свое личное имя обыгрывалось ведь Баратынским и в письме, и в составе той же реминисценции из очерка Свиньина. Изумлены были морские обитатели - "дивным созданием человеческого   г е н ия"!

Но в очерке, напечатанном анонимно, этого, по-видимому, показалось недостаточно, и в следующей же фразе появляется... его, этого имени, первая часть, правда - в переводе на русский язык: Ланской, пишет Баратынский, был "трезв, деятелен, неутомим, крайне заботлив о солдате, всегда преисполнен   д о б р о й   в о л и,   и удивительной неустрашимости".

При этом выражения, между которыми распределены части имени поэта, связаны между собой единством смысла, единством темы. Ланской со своим "совершенным военным   г е н и е м" - "р о д и л с я".   Уже в самом этом словосочетании присутствует игра слов, повторение смысла латинского и русского слова, одно из которых, так сказать, переводит другое, как слово "доброе" - служит переводом греческого корня "ευ". Но и само это выражение "добрая воля" в целом - также является... переводом.

Русским переводом евангельского слова, понятия   "б л а г о в о л е н и е".   Вернее - русской калькой перевода этого выражения во французском тексте Евангелия. [7] А слово это в Новом Завете - входит в состав песни, которую воспевали Ангелы именно при виде события   Р о ж д е с т в а   Иисуса Христа и поклонения Ему первых свидетелей этого события, вифлеемских пастухов: "Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!"

Но в заметке говорится не о рождении - о смерти человека. И потому этот рождественский мотив - восполняется мотивом... крестной смерти Христа. Проводится эта реминисценция, причем красной нитью через весь текст, также при помощи лексического мотива, в многообразных вариациях. Это - "п р и с у т с т в и е   д у х а",   которое осеняло Его на кресте и дало возможность пройти через это нечеловеческое испытание.

Одним вариантом этого понятия служит служит "великодушие". И когда это слово появляется в тексте заметки - оно прямо соединяет весь этот лейтмотивный синонимический ряд с понятием "жертвы":   "Ж е р т в у я   всегда сам собой   в е л и к о д у ш н о,   он никогда не подводил солдат своих под неприятельский огонь, не осмотревши прежде местоположения и не узнавши наперед, что необходимость того требовала..." [8]

О значимости этого лексического мотива для Баратынского свидетельствует то, с какой бесконечной изобретательностью он варьируется - то прячась под покровом загадки. то выступая в своем полном облике. Начинается его проведение - с той самой   "н е у с т р а ш и м о с т и",   которой в Ланском изумлялись солдаты ("...она в самых жестоких минутах внушала непонятную бодрость в подчиненных его больше, так сказать, сим великим примером неустрашимости изумленных, чем встревоженных опасностью очевидной смерти").

В конце того же абзаца, где появляется это слово, - оно будет преобразовано в словосочетание: "...в течение последних кампаний часто он имел возложенные на себя такие поручения, которые требовали столько ж большого знания, сколько и   н е у с т р а ш и м о с т и   д у х а".

Синтаксический галлицизм, который бросается в глаза в этом пассаже (по-русски надо было сказать:   "н а   н е г о   ч а с т о   в о з л а г а л и с ь   т а к и е   п о р у ч е н и я..."), думается, был преднамеренным: он подытоживает ту игру в перевод разноязычных слов, которая была затеяна вокруг имени Баратынского. И тем самым... образует реминисценцию еще одного евангельского события: глоссолалии, схождения Св. Духа на апостолов. И именно в той фразе, где упоминается "неустрашимость   д у х а" - эта реминисценция и возникает!

Кульминации же проведение этого лейтмотива, полного, ничем почти не заслоненного своего словесного выражения, достигает в пассаже, где, с другой стороны, доблести героя заметки подвергаются наибольшему испытанию и даже... ставятся под сомнение: "...ежели под Фрейбургом в Саксонии он несколько удалился от обыкновенной своей осторожности: то сами порицатели его (если они есть, и для которых я сие нарочно привожу) должны согласиться, что   р е д к и м   п р и с у т с т в и е м   и   б о д р о с т и ю   д у х а   он тотчас умел исправить свою ошибку..." Лейтмотив, таким образом, становится... самым настоящим "персонажем" очерка, наряду с его главным героем участвующим в борьбе!

Наконец, в следующем же абзаце ключевое слово этого выражения варьируется в своих синонимах, с постепенным угасанием его внутреннего накала:   "П р и с у т с т в и е   р а з у м а   в   нечаянностях и опасных случаях, сей неоцененный дар в военном человеке, было одно из блистательных достоинств, коими Ланскаго   н а г р а д и л а   П р и р о д а,   и которому он в трудных и критических обстоятельствах часто в себе заставлял удивляться, а особливо недалеко от Дибина, где сим редким   п р и с у т с т в и е м   р а с с у д к а   спас отряд свой от   н е и з б е ж н о й   г и б е л и,   которой он был подвержен не чрез оплошность, или ошибку Ланскаго, но чрез посторонние обстоятельства и кои от него вовсе не зависели".

Конец смыкается с началом, рождение со смертью: здесь снова мы слышим о   "П р и р о д е,   наградившей Ланского блистательными достоинствами". Здесь вновь мы встречаем стилистический прием присоединения к законченному перечислению, который мелькнул перед нами ранее, в начале характеристики Ланского ("...и удивительной неустрашимости"). Теперь он повторяется в конце ее:   "...и   к о и   о т   н е г о   в о в с е   н е   з а в и с е л и".

Мы обращаем внимание на эту очередную стилистическую шероховатость, потому что она предвосхищает... знаменитую вывеску цирюльника Ивана Яковлевича в повести Гоголя "Нос":   "...и   к р о в ь   о т в о р я ю т"!   Причем предвосхищает не просто так, по случайному совпадению, а на полном серьезе. "Нос" - д ы х а н и е,   д у х;   здесь же, у Баратынского - завершается развитие лейтмотива   "п р и с у т с т в и я   д у х а"...

Как мы видели, развитие лейтмотива в исходной своей точке было завязано в один узел с происходящим в заметке реминисцированием очерка Свиньина (кстати: в будущем - издателя журнала "Отечественные Записки", в котором состоится литературный дебют Гоголя!). И с ним же - это развитие связано при своем окончании.

Здесь вновь мы натыкаемся на неудачно употребленное выражение Свиньина, говорившего о   "н е и з б е ж н о й   г и б е л и,   с м е р т и"   ("...редким присутствием рассудка спас отряд свой от неизбежной гибели, которой он был подвержен не чрез оплошность, или ошибку Ланскаго, но чрез посторонние обстоятельства и кои от него вовсе не зависели"). И здесь оно тоже - исправляется, но исправляется вновь с использованием оригинального средства, иначе, чем делал это Баратынский и в письме, и в начале самой заметки.

На этот раз исправление происходит не посредством изъятия или замены неудачно использованного слова, а посредством введения того же самого выражения в такой контекст, в котором оно оказывается оправданным. Оправданным - с помощью подразумеваемого, лексически в тексте не выраженного.

Конечно, Свиньин тоже употреблял это выражение осмысленно, но домысливать, чтобы оно перестало казаться абсурдным, надо было... подразумеваемые им другие слова, выражающие модальность высказывания: он говорил о смерти, которая   б ы л а   б ы   неизбежной,   е с л и   б ы   н е   б ы л о   этой отделяющей от нее мореходца доски! Использование подразумеваемого, элиминирование текста, расчет на читателя, который его домыслил бы, - в этом случае оказались неудачными.

Баратынский же переносит выражение из абстрактного суждения - в описание конкретной ситуации. И литературная задача его - коренным образом меняется. Домысливать читателю теперь нужно не словесный текст, опущенный автором, а... точку зрения, кругозор изображаемых персонажей, со-участником которых он (как Баратынский себя - командиром корабля или солдатом под началом Ланского) и так представляет! Гибель - к а з а л а с ь   неизбежной солдатам, еще не знавшим, что они будут избавлены от нее находчивостью своего командира.

Портретирование литературной работы предшественника - довершается... содержанием самой сцены. Если употребление этого выражения Свиньиным - является стилистической   о ш и б к о й   автора, то в этой сцене у Баратынского... тоже идет речь об   "о ш и б к е" - возможной ошибке военачальника, от которой, однако, он оправдывает действия Ланского.

*    *    *

Мы видим, что уже в этом раннем литературном выступлении проявляется символизм, присущий всему будущему творчеству и мировоззрению Баратынского. Повествование о реальном историческом лице - герое войны накладывается на канву евангельских мотивов и образов, которая просматривается за ним, мерцает сквозь его ткань.

Символизм как соединение разрозненного, стремление к достижению полноты, "плеромы" - необходимо предполагает и... полноту времени. Одномоментное присутствие в настоящем - отчетливо, в деталях узнаваемых, а не туманно провидимых только, как это бывает у всевозможных профессиональных "предсказателей", будущих событий. Постижение будущего дается самим фактом подлинно осуществляющегося литературного творчества, как побочный результат его, а не результат преднамеренного стремления к этой цели.

Художественные особенности заметки, разобранные нами, обнаруживают в Баратынском выдающегося писателя уже в самом начале его творческого пути. И как следствие - нам открывается пронизанность этого произведения будущим. С будущим гоголевским "Носом" мы здесь уже встретились. Евангельский мотив "присутствия духа", с такой неслыханной интенсивностью подчеркиваемый в этом маленьком тексте повествователем, станет кульминационным мотивом повести Пушкина 1830 года "Гробовщик".

В финальном эпизоде ее этот мотив будет инсценирован до наглядности зримо: один из участников "апокалиптической" схватки, гробовщик Адриан - "теряет присутствие духа". То есть - соединенность, причастность свою началу, благодаря которому поддерживается единство его духовного существа, его личность. И этот мотив - сопровождается буквальной картиной распадения на составные части... останков его антагониста: гвардии сержант Петр Петрович Курилкин - "упал и весь рассыпался".

Присутствие духа военачальника, генерала Ланского - не дает "рассыпаться", обратиться в бегство его солдатам; тоже - частям, членам возглавляемого им военного "организма". Приведем рассказ очевидца из боевой практики Ланского, буквально иллюстрирующий этот символический образ.

В Люценском сражении, сообщает мемуарист, "нашему корпусу [...] назначено было составлять левый фланг позиции союзной армии, насупротив деревни Старзидель, занятой французами [...] гонец за гонцом привозил Винценгероде приказание вытеснить нашей кавалерией из Старзиделя занимающую его сильную французскую пехоту [...] В течение этого нерешительного исхода, я помню находчивость Ланского. Белорусский гусарский полк [которым командовал Ланской], стоявший в позиции под огнем пушечным французским, стал колыхаться, как это говорят в подобных случаях. Ланской скомандовал: "слезай", и этим удержал полк от последствий колыханий: конными, может быть, ils auraient, comme on dit, lâché pied [они, как говорится, убежали бы]; пешие же, держа лошадей за повода, они не могли двигаться, а сам Ланской, по обыкновению, разодетый, как бы на свидание с любовницей, на коне гарцевал перед своим отрядом". [9]

В других наших заметках нам уже приходилось говорить о тесной связи с замыслом повести Пушкина другого значительного беллетристического произведения тех лет - романа И.И.Лажечникова "Последний новик". И сюжет этого романа... также заглядывает на страничку заметки Баратынского 1814 года! В самом начале ее, риторическом вступлении-панегирике героям войны, нас встречает противопоставление "славных Героев, умерших за Отечество в то время, когда неприятель силился поработить Россию", - и "тех, кои пошли за честь и опустошение ее мстить неприятелю   в   с а м ы е   н е д р а   е г о   с и л ы".

Это уже потом, в следующих фразах, становится понятно, что речь во втором случае идет о воинах, павших в боях, которые велись русской армией после изгнания Наполеона из России, на территории Западной Европы. Но при первом, непосредственном знакомстве с этим пассажем - тем более нам, напитавшимся произведениями и литературы, и кинематографа о Великой Отечественной войне ХХ века, - кажется, что речь идет... о   р а з в е д ч и к а х,   действовавших в тылу врага, в среде наполеоновской армии!

Такое впечатление, однако, не является ни результатом читательской иллюзии, ни результатом неловкости выражения автора. По той простой причине, что словесное построение это предвещает не только всем нам известные произведения "о разведчиках" ХХ века - но и... ближайшие ко времени написания заметки литературные произведения!

Одно из них, знаменитый роман Ф.Купера, который появится в следующем десятилетии, так и называется:   "Ш п и о н"   (1821). Герой действует во время войны за независимость Америки. Не столь известно, менее "на слуху" у читателя то обстоятельство, что роман Лажечникова "Последний новик" - это... такое же точно произведение о "шпионе". Именно эту роль играет его заглавный герой, "свой среди чужих, чужой среди своих" - первоначально воспитывавшийся староверами как будущий убийца царя-"антихриста" Петра, а потом, вследствие этих своих связей и своей репутации, начавший служить царю - в стане врага. Только, конечно, действие этого романа происходит во время другой войны - войны России со Швецией, Петра I с Карлом XII...

Наконец, повод к возникновению этой аллюзиии давали и сами события Отечественной войны 1812 года: "шпиономания", которая была возбуждена знаменитыми лубочными "афишками" генерал-губернатора Ф.В.Ростопчина перед взятием Москвы Наполеоном. Вспомним знаменитую сцену казни молодого купца Верещагина в романе Л.Н.Толстого "Война и мир". А в 1843 году в Москве было издано лубочное стихотворное "сочинение" некоего "М.Куражевского", которое так и называлось:   "Ш п и о н.   П р и к л ю ч е н и е   1 8 1 2   г о д а"! [10]

Ростопчину, между прочим, передавал привет Свиньин, посылая в 1812 году в письме А.Ф.Лабзину свой очерк о "Рыбной ловле на отмели Новой земли" для публикации в московском "Вестнике Европы", состоявшейся... как раз незадолго до Бородинской битвы и вступления Наполеона в Москву, в конце июля.

Насыщенность будущим краткого журнального повествования 1814 года о военных событиях заставляет нас вздрогнуть, когда мы встречаем дату гибели его героя:   2 3   ф е в р а л я.   Да еще в битве под французским местечком   К р а о н о м.   Что поначалу даже воспринимается как опечатка, тем более, что одно из знаменитых сражений во время той самой, упомянутой в начале заметки войны с Наполеоном на территории России, происходило под...   К р а с н ы м.   23 февраля, но уже в будущем, ХХ веке, станет датой рождения...   К р а с н о й   (Советской впоследствии, а на территории Украины - так и с самого начала) [11] армии...

В тексте самой юношеской заметки Баратынского - ничто не поддерживает, не подхватывает этого исторического предвосхищения. Разве что - та наметившаяся было в начале тема произведений "о шпионах". И стало быть - самого знаменитого из них, "про Штирлица". Где, между прочим, как всем хорошо известно, присутствует колоритный эпизод... празднования того самого 23 февраля советским разведчиком в логове врага, с рюмкой шнапса и ломтем черного хлеба в руке!...

Но пусть даже мы будем считать это простым совпадением, возникшим (как выразился в заметке сам Баратынский об одной из ловушек, из которой вывел Ланской свое подразделение) - "чрез посторонние обстоятельства и кои от него вовсе не зависели".

Тем не менее, в дальнейшей биографической литературе о С.Н.Ланском дата эта, дата его смерти, будет особо отмечена, получит специальный акцент. И будет сделан этот акцент - через хорошо уже известный нам прием намеренной "ошибки", причем тоже будет обыграна - но на этот раз в шутку, aposteriori - тема исторических "предвосхищений".

Произойдет же это - в 90-е годы XIX века, когда кн. А.Б.Лобановым-Ростовским будет издана "Русская родословная книга". В разделе, посвященном роду Ланских, сообщение о смерти героя заметки 1814 года будет выглядит следующим образом: скончался   "о т   р а н   в   Н а м ю р е   с   2 9   н а   3 0   м а р т а   1 8 1 4". [12]

Источник происхождения этих фантастических сведений нам неизвестен. Но очевидно, что он, во всех своих составляющих - и в указании даты, и в указании места смерти, - носит невероятный, и притом искусно сконструированный характер.

О смерти в бою "с 29 на 30 марта 1814 года" в этом сообщении сказано, видимо, потому... что уже на следующий день, 31 марта состоялось торжественное вступление русских войск в Париж. Очевидным образом, в этой ложной датировке заостряется, доводится до предела коллизия, сближающая смерть Ланского со смертью... героя стихотворения Пушкина "Андрей Шенье". Ланской, пройдя всю войну, погиб накануне, за месяц до победы над Наполеоном - французский поэт Шенье был казнен буквально накануне, за два дня до свержения революционной диктатуры...

Сближая два этих трагических события, неизвестный шутник, внесший это искажение в генеалогический труд Лобанова-Ростовского, - передвигает датировку смерти русского генерала на тот же срок, за один-два дня до освобождения Парижа от наследника Французской революции, Наполеона...

Столь же фантастическим, невозможным является и указание места гибели. Сражение при Намюре действительно происходило, но состоялось оно... полтора года спустя после гибели Ланского, в июне 1815 года, во время "Ста дней", после окончательного разгрома Наполеона, сбежавшего из ссылки на о. Эльбе и временно захватившего власть. Это было одно из сражений на территории Бельгии, в которые вступали агонизирующие остатки наполеоновской армии, спасавшиеся после поражения при Ватерлоо.

Источник этой выдумки... тоже следует искать в биографии самого Ланского. Осенью 1813 года, после Лейпцигской "битвы народов", корпус под командованием его прежнего начальника генерала Ф.Ф.Винценгероде (именно он командовал союзной кавалерией в битве при Люцене, о которой вспоминает Волконский) был послан в Голландию, чтобы освободить ее от французских гарнизонов. Наш герой, в изображении таинственного выдумщика, словно бы рисуется двинувшимся вместе с ним в Нидерланды, чтобы, вместо гибели "в Шампании" в 1814 году, дожидаться там нового прихода Наполеона...

Бывая в соседнем поместье Ланских, Баратынский, несомненно, наслышался рассказов и сообщений о военных подвигах их героического племянника. Как видно из мемуаров С.Г.Волконского, это действительно была яркая, колоритная фигура, способная произвести неизгладимое впечатление на воображение пылкого юноши Баратынского.

Сведения о С.Н.Ланском, почерпнутые из ближайшего, фамильного источника, и были положены в основу его первого литературного произведения, опубликованного на страницах журнала "Вестник Европы" осенью 1814 года. На страницах журнала, где в это же время... состоялся литературный дебют А.С.Пушкина и печатались другие ранние его произведения.

Литературные достоинства этого первого печатного выступления Баратынского, на которые мы старались обратить внимание читателя, не остались незамеченными и раньше. Текст журнальной заметки 1814 года стал основным источником, который, ровно сто лет спустя, в 1914 году, был положен в основу анонимной статьи о Ланском, опубликованной в "Русском биографическом словаре".

Ниже мы приводим полный текст заметки, опубликованной в "Вестнике Европы".

О Ланском. (Письмо к Издателю.)

Кто Руской, и не пролиет слезы горести, читая в Вестнике Вашем имена славных Героев своих, умерших за Отечество в то время, когда неприятель силился поработить Россию? кто не соболезновал о смерти храброго Багратиона, храброго Кутайсова? кто не плакал, узнавши, что и ты принес в пожертвование жизнь свою, единственный Кульнев, коего гражданские и военные добродетели так живо нам изображали древних Римлян в лучшее время их республики? Но ежели кровью своих Героев спасена Россия от постыдного ига, то славны дела и тех, кои пошли за честь и опустошение ее мстить неприятелю в самые недра его силы; славна смерть тех, кои пали великодушно, срывая узы у иноплеменников и низвергая гордого врага вселенной! Вам, отечественные Барды! вам принадлежит воспеть славу и сих Героев! Многие из вас сами следовали за славнейшими вождями нашими и видели их среди ужасов сражений и тысячи смертей; многие из вас равно любители и Муз и бога брани. Я только приношу здесь в нескладном слоге одну дань благодарности; но гнусная лесть не обезобразила во мне благородных чувств ея. - Господин Издатель Вестника!* зная, какое участие вы всегда принимаете во всем, что относится к славе соотчичей ваших, и с какою радостию пишете о том в Вестнике вашем, пересылаю к вам замечания о военных добродетелях и достоинствах покойного Генера-Лейтенанта Сергея Николаевича Ланскаго, умершего от раны, полученной под Краоном в Шампании сего 1814 Февраля 23 дня. Замечания сии, истиной руководствуемые, неоднократно имел я случай сделать в последнюю Французскую войну, бывши под начальством сего храброго Генерала.

Покойный Сергей Николаевич Ланской был из числа тех людей, кои родятся с совершенным военным гением и имеют в себе все главнейшие достоинства истинного Героя. Трезв, деятелен, неутомим, крайне заботлив о солдате, всегда преисполнен доброй воли, и удивительной неустрашимости. Сия неустрашимость его вмещала в себе нечто отличное и отменное. Она в самых жестоких минутах внушала непонятную бодрость в подчиненных[,] больше, так сказать, сим великим примером неустрашимости изумленных, чем встревоженных опасностию очевидной смерти. Начальники умели в нем ценить сие важное достоинство, и потому в течение последних кампаний часто он имел возложенные на себя такие поручения, которые требовали столько ж большого знания, сколько и неустрашимости духа. -

Ланской храбростию своей будучи выше всех опасностей, никогда не придерживался сего во многих случаях и похвального правила, что начальник не должен излишне подвергаться опасностям; напротив первые пули и ядра неприятельские его встречали. Жертвуя всегда сам собой великодушно, он никогда не подводил солдат своих под неприятельский огонь, не осмотревши прежде местоположения и не узнавши наперед, что необходимость того требовала. Солдат чувствовал сию необходимость, ибо он всегда видел впереди своего Генерала, там, где величайшая была опасность. Но ежели место иногда должно было уступить неприятелю, Ланской сам последний оставлял его.

Ежели под Задворцами он с двумя эскадронами атакуя четыре эскадрона Венгерцев и опрокинувши их, слишком следовал стремлению своей храбрости; ежели под Фрейбургом в Саксонии он несколько удалился от обыкновенной своей осторожности: то сами порицатели его (если они есть, и для которых я сие нарочно привожу) должны согласиться, что редким присутствием и бодростию духа оно тотчас умел исправить свою ошибку, и не позволил неприятелю ни в чем воспользоваться ею.

Присутствие разума в нечаянностях и опасных случаях, сей неоцененный дар в военном человеке, было одно из блистательных достоинств, коими Ланскаго наградила природа, и которому он в трудных и критических обстоятельствах часто в себе заставлял удивляться, а особливо недалеко Дибина, где сим редким присутствием рассудка спас отряд свой от неизбежной гибели, которой он был подвержен не чрез оплошность, или ошибку Ланскаго, но чрез посторонние обстоятельства и кои от него вовсе не зависили.

Не вхожу в подробное описание его военных действий, ибо не жизнь его пишу; но утвердительно могу сказать, что кроме разных дел, от его собственного распоряжения зависящих, в которых он заслуживал наивеличайшую похвалу,** он еще и в самоважнейших военных событиях, в которых только находился, всегда имел блистательнейший удел в одержанных подвигах; и редкою храбростию, неустрашимым мужеством, совершенным знанием своего дела снискал доверенность подчиненных, уважение Начальников, и обращал на себя внимание самого Государя, Коего милости он всегда достойнейшим образом заслуживал. Без увеличения, можно тоже сказать, что Государь лишился в нем одного из числа лучших Генералов своих, в кругу коих он был ими любим и почитаем, как усердный их сотрудник в достижении той бессмертной славы, которою в последнюю Французскую войну покрылось Руское оружие. Таков был Сергей Николаевич Ланской, падший благородною жертвою ревности к Отечеству и государю среди лучших лет своих. -

О. О. й.

(Вестник Европы, 1814, ч.78, N 22. С.108-112.)

* В 1814 году журнал издавал В.В.Измайлов. - А.П.

** Ланскому поручалось командование авангардом. - А.П.

2012

Оставить комментарий © Copyright Панфилов Алексей Юрьевич (litteraturowed@yandex.ru) Размещен: 20/10/2018, изменен: 20/10/2018. 48k. Статистика. Статья: Е.А.Баратынский. Темы и вариации Скачать FB2		Ваша оценка:

Панфилов Алексей Юрьевич : другие произведения.

О литературном дебюте Баратынского