Приведенный нами пассаж с опровержением Батюшковым (то есть: от лица Батюшкова) своего "родства" с поэтом Анакреоном, - и дает повод к возникновению впечатления (выразившегося, в частности, у современного нам биографа поэта), что Батюшков принял второе обращенное к нему стихотворение Плетнева в штыки, как и первое.

Однако это - совершенно НЕКРИТИЧЕСКОЕ впечатление, возникающее безо всякой попытки выяснить причины, его вызывающие. Мы же, в противополождность этому, - тщательно пранализировали смысловую структуру рассуждения автора письма, стоящую за его оценкой стихотворения "К портрету Батюшкова".

И выяснили, что это опровержение риторического уподобления Батюшкова Анакреону, основано, в свою очередь... на риторической фигуре: буквализации такого уподобления, нарочитом отказе видеть его риторическую и поэтическую УСЛОВНОСТЬ. Отсюда - полемика с этим уподоблением, отсюда - защита очевидного, само собой разумеющегося: того, что прадедом Батюшкова был не Анакреон, а... бригадир; отсюда - весь комизм подобной полемики.

Это полемика, сама по себе ИМЕЮЩАЯ УСЛОВНЫЙ, НЕСЕРЬЕЗНЫЙ ХАРАКТЕР, и дефект ее интерпретации, подобной той, с которой она была воспринята биографом Батюшкова, - заключается в том... что она была принята на полном серьезе, в буквальном своем смысле.

А между тем - это... такая же ШУТОЧНАЯ полемика, какая велась в "Арзамасе"; это - такая же ГАЛИМАТЬЯ, какой были наполнены "арзамасские" протоколы. И этот ШУТОЧНЫЙ характер отповеди, которую ВТОРОЕ стихотворение Плетнева получило от лица Батюшкова, - указывает на то, что оценка этого стихотворения, высказываемая от его лица, то есть - ВОЗМОЖНАЯ, МЫСЛИМАЯ, ВООБРАЖАЕМАЯ ОЦЕНКА БАТЮШКОВЫМ ЭТОГО СТИХОТВОРЕНИЯ, если бы он его прочитал и если бы он его оценивал, - была вовсе НЕ ОДНОЗНАЧНО ОТРИЦАТЕЛЬНОЙ; а скорее даже наоборот - ВСЕЦЕЛО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ, только ВЫРАЖЕННОЙ - В ФОРМЕ шутливого отрицания, шуточной сердитой отповеди.

И между прочим, мы видим теперь здесь - ту же самую оценочную структуру, которой подчинено... и само стихотворение "К портрету Батюшкова".

Мы сразу отметили при анализе этого стихотворения, что его задачей было - совершить плавный, органичный, естественный ПЕРЕХОД от февральского пасквиля - к июньской похвале. А потому, особенно начальные строки этого нового стихотворения, - имеют вид такого же негативного, критического отношения к Батюшкову, как и продиктовавшее февральский пасквиль; МОГЛИ БЫ быть восприняты им - как обидные ("ОШИБКОЙ ЖИЗНЬ ПРИНЯВ на берегах Двины..." - что значит "принять жизнь" - "ошибкой"?!! не то же ли это самое, что "дар напрасный, дар случайный" - в... "будущем", то есть написанном все в том же 1828 году стихотворении Пушкина?...).

Но на самом деле стихи эти - скрывали за собой (буквально: вели - в следующих же строках этого стихотворения) горячую похвалу адресату.

Срв., кстати, совершенно аналогичное комическое построение высказывания в поэме "Медный всадник": "НАЗЛО надменному соседу Здесь будет город заложен" - как можно "заложить город"... "назло"?!! Как говорится у кримниналистов, "почерк" в том и другом случае - о-ди-на-ко-вый!

И теперь мы начинаем понимать, что ТОЧНО ТАК ЖЕ, как и вводные строки стихотворной надписи, - было построено и рассуждение в письме 1821 года, содержащее оценку этого стихотворения, написанного от лица Плетнева, - оценку, выносимую ему... от лица Батюшкова. Структура обоих текстов - является зеркальным отражением друг друга; точно так же - как и ЛИЦО ИХ АВТОРА является... зеркальным отражением себя самого; своим собственным двой-ни-ком!

В этом же - разрешается и с самого начала сформулированная нами проблема: в "батюшковском" письме 1821 года - Пушкин выносит оценку... своему собственному "плетневскому" стихотворению!

Сердитые обертоны в словах Батюшкова, обращенных к этой похвальной надписи, - содержат в себе ПРОЩЕНИЕ поэту, причинившему ему боль; согласие - принять его похвалу, в искупление его прежней брани, написанного его рукой пасквиля; признание - искренности этой похвалы и этих извинений. Строго нелицеприятная оценка, выносимая этому стихотворению, - выражает ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К СОБСТВЕННОМУ СВОЕМУ ПРОИЗВЕДЕНИЮ, в котором он первый - способен и готов признать присущие ему недостатки.

Но отсюда, из интимно-авторских отношений к собственному произведению, - происходит и та поразившая нас глубина интерпретации его: лишь автору известны подлинные масштабы его художественного замысла, те перспективы развития, модификации, метаморфоз художественного образа, которые этот замысел открывает.

*    *    *

И далее, в приведенном полемическом пассаже, мы видим, что автор письма - НЕ ТОЛЬКО отвергает сравнение Батюшкова с Анакреоном. ШУТОЧНЫЙ характер этой полемики выражается, между прочим, и в том, что он - соглашается с правомерностью такого сравнения. И действительно, тут же, в пределах той же фразы - он... включается в игру, начатую автором стихотворения "К портрету Батюшкова" и САМ НАЗЫВАЕТ ПЛЕТНЕВА: "мой Плутарх"! Конечно же, это сравнение носит иронический характер. По той причине, что оно имеет - неслыханно гиперболический характер.

Плутарх - автор жизнеописаний, причем жизнеописаний - ДРЕВНИХ ГЕРОЕВ. Писателя, сочинившего два маленьких стихотворения, в которых затрагиваются некоторые биогорафические обстоятельства адресата, - назвать "автором его жизнеописания" можно, конечно, только в порядке иронической гиперболизации! Однако: сравнение это имеет ИСКЛЮЧИТЕЛЬНУЮ ТОЧНОСТЬ В СВОЕМ ОСНОВАНИИ. ГЕ-РО-ЕВ: обратили внимание мы на содержание, темы плутарховских биографий.

И, если Плетнева можно назвать "биографом Батюшкова" лишь в шутку, - то Батюшков является АНТИЧНЫМ ГЕРОЕМ, героем Плутарха, - В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ ЭТОГО СЛОВА. По крайней мере - по своему наименованию; прозвищу. Именно прозвище знаменитого гомеровского героя, а одновременно - и героя одной из баллад Жуковского: АХИЛЛ - Батюшков и получил в шуточном литературном обществе "Арзамас".

Мы видим, что автор письма - не просто полемизирует с Плетневым; не просто вступает с ним в серьезный творческий диалог по поводу его стихотворения; он еще - и открывает ему перспективу своей памяти, своего задушевного жизненного прошлого; признает его собеседником - ДОСТОЙНЫМ того, чтобы шутить с ним на языке "Арзамаса", точно так же - как со своими ближайшими друзьями, единомышленниками... Как бы - принимает его в "арзамасское братство".

И в этом именовании Плетнева - "мой Плутарх" (не по той причине, что Плетнев - автор "жизнеописания", а по той причине, что Батюшков - "Ахилл": то есть в соответствии именно с галиматийной "логикой"!), во всем масштабе этого именования, во всех подробностях его смысла, проанализированных нами, - мы вновь узнаем... РУКУ ПУШКИНА. "Уверь его, что он НАШ ГЕТЕ", - обращается Пушкин в 1822 году к брату Льву, передавшему Плетневу уничижительную оценку Пушкиным его поэзии, даруя ему этот титул как бы в утешение. Титул - которого он, конечно же, НЕ ДОСТОИН, заслуживает лишь в шутку (как автор... печально знаменитой "римской элегии" 1821 года!); точно так же как - ОЧЕВИДНО - не заслуживал он и данного ему от лица Батюшкова титула "мой Плутарх".

И стоит за этим жестом по отношению к Плентневу - то же самое, что стояло за аналогичным ему в письме 1821 года: принятие в пушкинское братство поэтов, литераторов; и уже не воображаемое, условное, как в том письме, а самое что ни на есть настоящее, определившее, как нам всем известно, всю дальнейшую биографию Плетнева.

Это опровержение собственного неприятия риторического сравнения с античным поэтом - продолжается и в следующей фразе письма:

"...и Плетаев, мой Плутарх, кажется, не из Афин. Плетаевы у нас сделают Абдеру".

Оказывается, что отрицанию подвергается... вовсе не сама возможность сравнения современного человека с персонажем античности; вопрос ставится - ОБ УМЕСТНОСТИ ЭТОГО СРАВНЕНИЯ; о том, кого и с кем сравнивать, чтобы сравнение не вызывало насмешек, не было образчиком "галиматьи". Плетнев - "не из Афин". Но не потому, что он - русский человек, родившийся в XVIII веке. Афины - символ мудрости, Абдера - символ глупости; и сразу же после того, как отрицается происхождение Плетнева из Афин, - утверждается, что он, и ему подобные, могут... "сделать Абдеру", стать родоначальниками современных "абдеритов".

"История абдеритов" - так назывался сатирический роман немецкого писателя XVIII века Виланда, в котором в лице жителей древнегреческого города высмеивалась глупость его современников. И мы вскоре увидим, что это невинное, нейтральное, на первый взгляд замечание, - имеет самое непосредственное отношение к литературной деятельности Плетнева этого же самого момента времени, 1821 года; к программированию его литературной судьбы, которое совершалось Пушкиным. И это замечание в письме 1821 года - служит отражением этого "программирования"; выражением отношения к Плетневу уже не номинального автора этого письма, Батюшкова, но его реального автора - Пушкина.

*    *    *

Автор письма - словно бы дает номинальному автору стихотворения, Плетневу, УРОК: урок - УПОТРЕБЛЕНИЯ, построения уподоблений, подобных тому, которое было сделано в надписи "К портрету Батюшкова". УМЕСТНОСТЬ такого уподобления - ВОПРЕКИ намерениям самого автора! - может быть поставлена под сомнение, во-первых, ВОЗМОЖНОСТЬЮ буквального истолкования его. Эта опасность - и была наглядно ПРОИЛЛЮСТРИРОВАНА шуточной полемикой от лица адресата этого уподобления - Батюшкова по поводу его происхождения от "древнего Анакреона".

Но здесь же, в этом же самом фрагменте текста, и словно бы - неразрывно с этим, рассматривается и другая опасность, подстерегающая поэта, другая СЛАБОСТЬ данного уподобления. Слитность, почти неразличимость двух этих "уроков" проявлется в том, что изложение второго из них - как бы НАКЛАДЫВАЕТСЯ на текст изложения первого; начинается в нем.

"Плетаевы у нас сделают Абдеру", - заканчивается рассмотрение опасности буквализации исторических параллелей. Можно было бы подумать, что ЭТА параллель - передает сложившееся у автора письма впечатление ГЛУПОСТИ Плетнева вообще. Но мы уже могли убедиться, что разговор в этом письме - ведется во всех случаях очень предметный; каждое сделанное замечание относится не к свойствам адресата "вообще", а к тем или иным погрешностям его произведения. Так и здесь: именование Плетнева "родоначальником современных абдеритов" - должно иметь в виду совершенно определенную вещь, совершенно определенное свойство критикуемого произведения.

И вполне естественно ожидать, что разбор этого отрицательного свойства - будет производиться в непосредственно следующем затем изложении, в остальных фразах того же фрагмента. Однако содержание этих фраз, начиная уже с самой первой из них, - ставит читателя в тупик, вызывая у него полное непонимание того, как оно соотносится, как оно вообще может соотноситься - с обсуждаемым стихотворением:

"Скажи, Бога ради, зачем не пишет он биографии Державина? Он перевел Анакреона - следственно, он - прелюбодей; он славил вино, следственно - пьяница; он хвалил борцов и кулачные бои, ergo - буян; он написал оду "Бог", ergo - безбожник. Такой способ очень легок. Фундамент прочный, и всякое дело мастера боится. А у нас ли не мастера на Парнасе!"

Сразу же возникает вопрос: какое отношение гипотетическая биография Державина может иметь... к стихотворению "К портрету Батюшкова"? Что в нем содержится такого, что могло бы навести автора письма на эту мысль?

Но тут-то как раз ответ, исходя из опыта нашего исследования, ясен. Это - ТОТ ЖЕ САМЫЙ ХОД МЫСЛИ, что и в уподоблении в письме Пушкина 1822 года брату Льву Сергеевичу Плетнева - Гете; ход мысли - ТОГО ЖЕ САМОГО АВТОРА. Тот же самый шуточный, абсурдный, галиматийный силлогизм: Плетнев написал "римскую элегию" от лица Батюшкова; Гете - автор цикла стихотворений "Римские элегии"; ergo: Плетнев - "наш Гете".

Точно так же и здесь: Державин написал цикл "Анакреонтические песни"; Плетнев сравнил Батюшкова с Анакреоном; следовательно... он должен - написать биографию Державина!

Однако дальше излагается примерное содержание этой гипотетической "биографии" - и вот тут и возникает, на первый взгляд, полная нестыковка с содержанием стихотворения. Что, спрашивается могло заставить автора письма подумать, будто бы автор ДАННОГО стихотворения, если бы он стал писать биографию Державина (почему именно Державина - уже ясно), - наполнил бы ее таким карикатурно прямолинейными моралистическими трактовками?!

И я сам долго не мог вообразить себе здесь никакой связи - до тех пор, пока не обратил внимание на ту особенность изложения этого полемического аргумента, о которой сказал вначале: оно - наслаивается на изложение первого критического выпада, развивается параллельно с ним, сливается с ним воедино. И вот тогда-то мне стало понятным, на чем мог бы быть основан ШУТОЧНЫЙ характер этого, второго рассуждения.

*    *    *

Оно имело бы смысл, если бы было основано на точно таком же приеме ложного, ошибочного истолкования содержащегося в стихотворении уподобления, на каком основано и первое. В том случае - происходила буквализация этого уподобления; во втором случае - истолкование может относиться к стихотворению, действительно отталкиваться от его содержания (пусть и такого, которое существует лишь в читательском воображении, неправильно истолкованного читателем), если имя Анакреона - принимается здесь как ИМЯ НАРИЦАТЕЛЬНОЕ, такое же как "Фоблаз", "Грандисон", "Дон Жуан", "Дон-Кихот" и т. д.!

И в этом случае имя "Анакреона" - действительно могло бы выступать как СИНОНИМ приписываемых Державину автором воображаемой биографии характеристик "прелюбодей и пьяница". Уподобление Батюшкова Анакреону в таком случае - воспринимается этим "читателем" как эвфимистическая замена ругательств, этих эпитетов, адресованных ему; а все стихотворение в целом - из похвальной надписи превращается... в площадную эпиграмму, обидный пасквиль!

Разумеется, это полемическое построение - носит такой же ОЧЕВИДНО шуточный, галиматийный характер, как и первое. Ведь само приписание автору стихотворения такой грубой моралистичности, обвинение его в использовании имени Анакреона в нарицательном пейоративном значении - ИСХОДИТ ИЗ ТЕХ ЖЕ САМЫХ ПРИЦИПОВ, что и следующее за этим приписанием... содержание гипотетической биографии Державина, которая основывалась бы на плоско-моралистическом истолковании художественных образов.

Критика стихотворной надписи Плетнева, содержащаяся в этих пассажах автора письма, исходит из того же плоско-моралистического понимания поэзии Анакреона как поэзии "прелюбодея и пьяницы" - что и критикуемое далее плоско-моралистическое истолкование анакреонтизма Державина!

Для автора этой "критики" назвать кого-либо "потомком Анакреона" - значит назвать его... "наследственным прелюбодеем и пьяницей", а потом им утверждается - что этой же самой, им же самим, автором этой "критики" приписанной ему, логикой - автор стихотворения стал бы руководствоваться, если бы стал сочинять биографию Державина. Тем самым производится - САМОРАЗОБЛАЧЕНИЕ такой возможной уродливой критики, а вместо враждебной отповеди - возникает картина благосклонного приятия прозвучавшей в адрес Батюшкова поэтической похвалы.

Таким образом, сам этот предполагаемый, изображаемый в этом фрагменте "критик" стихотворения "К потртрету Батюшкова" - предстает здесь истинным "абдеритом"; глупцом (которого, как известно, не следует "оспаривать"). Глупость его возводится в квадрат; я бы сказал, критикуется - ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИ. Ведь он критикует те самые принципы, которые являются принципами... его собственной критической оценки; произносит суд способу рассуждения, не замечая того, что сам рассуждает - этим именно способом!

Это уже критика - не просто определенного типа рассуждений; определенного подхода к истолкованию литературных произведений. Но, на примере такого подхода, такого типа рассуждений - здесь производится сокрушительная КРИТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО УМА ВООБЩЕ; критика закономерностей мышления окружающего автора письма общества; общественного сознания вообще, во все времена и у всех народов.

*    *    *

Дело, однако, заключается в том, что связь между автором письма 1821 года и критикуемым в нем номинальным автором стихотворения "К портрету Батюшкова" Плетневым, получающим эти уроки литературного мастерства, - была... ДВУ-СТО-РОН-НЕЙ. И в этом случае, также как и в предыдущих, уже встреченных нами (таких, как инициированное Пушкиным "переключение" Плетнева со стихов на литературно-критическую прозу), в этом гипотетическом наброске - действительно программируется будущее литературное творчество этого поэта!

Писать биографию Державина Плетнев, правда, не стал. Правда и то, что - даже вне зависимости от этого "непопадания", рассуждение автора письма (как это известно любому историку литературы) ИМЕЛО ПРОРОЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР. Биографию Державина написал, его сочинения, на новом уровне историко-литературной науки, издал (в 60-е - 80-е годы)... ближайший, в будущем, друг и ученик Плетнева - академик Яков Карлович Грот.

И все же: совет этот имел "програмирующий" характер и для самого Плетнева. Именно анакреонтическим стихотворениям Державина он посвятит литературно-критическую статью, которую напишет уже в 1824 году (Анакреонтическая ода Державина "Мечта" // Труды Вольного общества любителей российской словесности, 1824, ч. 25).

И как бы в противовес этому направлению русской поэзии XVIII века, подверженному тем моралистическим нападкам, которые были спародированы в эпистолярном рассуждении 1821 года, - напишет он, и тогда же, аналогичную статью, посвященную совершенно другому, диаметрально противоположному, не интимно-гуманистическому, но государственно-ритуальному, направлению поэзии прошлого столетия - оде В.П.Петрова начинавшему тогда свой путь на поприще государственного деятеля Н.С.Мордвинову (напечатана там же).

И нужно напомнить, что именно с этой точки зрения - как воспетый в начале своего пути знаменитым одописцем екатерининского царствования - будет изображен Мордвинов в посвященном ему стихотворении 1827 года Пушкиным.

Таким образом, совет написать биографию Державина, содержащийся в "батюшковском" письме, имел, по отношеннию к Плетневу, СОВЕРШЕННО ПРАКТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР. Так или иначе - он был... выполнен! Стихотворение 1827 года, выразившееся в нем своеобразие направление пушкинского интереса, подсказывает, что, возможно, таким же советом - было продиктовано и написание статьи об оде Петрова. И мы теперь можем догадываться, что оба эти случая - были проявлением одного и того же литературного руководства, наставничества по отношению к Плетневу; в обоих случаях совет этот - исходил из одного и того же источника.

В чем заключался смысл этого совета, если посмотреть на него теперь с этой, практически-педагогической стороны, я затрудняюсь сказать. Возможно, это позволил бы сделать специальный анализ этих статей Плетнева. Точно так же невозможно не обратить внимание на то, что и фигура самого Батюшкова с окончанием этой истории - не исчезла с литературного горизонта Плетнева. И в 1823 году он посвятит еще одну критическую статью - разбору элегии Батюшкова "Умирающий Тасс" (опубликована в "Журнале изяшных искусств").

Несомненно, что написание этой работы - точно так же связано с "батюшковской" историей 1821 года, как и написание двух других, прямо выполняющих совет автора письма. И наоборот: рассмотрение этого нового случая обращения Плетнева к фигуре Батюшкова - возможно, внесло бы новое понимание, дополнительные черты в освещение этой истории.

*    *    *

А что касается "саморазоблачительного" рассуждения автора письма по поводу морали в поэзии - то оно... вновь, как и во множестве других рассмотренных случаев, имеет по отношению к этому письму - АТРИБУТИРУЮЩИЙ характер. Мы вновь узнаем в нем... "руку автора".

На этот раз - руку автора письма, написанного гр. А.Х.Бенкендорфу по поводу его, автора, стихотворения "Анчар", - в котором точно так же насмешливо-пародийно, с доведением до абсурда, и точно так же по пунктам, последовательно - излагается плоское истолкование (на этот раз - не моралистическое, но политическое) художественной образности, содержащейся в пушкинском стихотворении:

"Обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом стрела самодержавие" (черновик от 18-24 февр. 1832 г.).

Срв.: "Он перевел Анакреона - следственно, он - прелюбодей; он славил вино, следственно - пьяница; он хвалил борцов и кулачные бои, ergo - буян..."

Вместо длинного перечня "батюшковского" письма (носящего характер дружеской шутки, а потому тяготеющего к многоречивости, смакованию подробностей), в письме Бенкендорфу - отрывок, образчик длинного списка подобных изобличительных начальственных истолкований: точно так же, как, наоборот, в письме 1821 года - дается лишь отдельный фрагмент батюшковской родословной, в противоположность той, что была последовательно изложена в пушкинском стихотворении.

Тогда же, в 1832 году, сходным образом об аргументации Бенкендорфа по другому поводу - при запрещении журнала И.В.Киреевского "Европеец" - отзовется Жуковский. И кажется... что он при этом - БУКВАЛЬНО повторяет ход "мыслей", пародийную "логику" автора "батюшковского" письма 1821 года:

"С такой методой чтения нет и не может быть строки невинной: нет молитвы, которая тайным образом не могла бы быть обращена в богохульство".

ИМЕННО ТАКИМ В ТОЧНОСТИ абсурдным выводом ("молитва" - есть "богохульство") завершается перечень внешне вполне логичных пунктов предполагаемой "биографии" Державина: "...он написал оду "Бог", ergo - безбожник". И тем самым вскрывается, обнаруживается, делается наглядной - внутренняя ("тайная") абсурдность и этих внешне логичных выводов.

*    *    *

Таким образом, и в данном случае, испытав слабые места сравнения с Анакреоном, указав на "суд глупца", которому может подвергнуться это сравнение, к которому должен быть готов поэт, его сочинивший, - автор письма, на основании этой критики, - не отвергает это сравнение, но... наоборот: опровергает, внутреннне разоблачает саму эту критику; ее основания!

Да это и не могло быть иначе; отношение к сравнению с Анакреоном, выраженное в письме, написанном от имени Батюшкова, - и не могло быть иным, кроме как ам-би-ва-лент-ным; с одной стороны - отрицающим саму возможность такого сравнения, с другой (и именно - по отношению к Батюшкову, как бы - со стороны самого Батюшкова)... положительным, благосклонно приемлющим. Потому что такая схема, такая фигура сравнения - восходит... к самому Батюшкову, тяготеет к сфере его собственного творчества!

И более того: указание на эту сферу происхождения этого сравнения, на его "прописку", - содержится в самом стихотворении "К портрету Батюшкова". Тем самым произведение это - как бы... предусматривает возможность своего оспаривания со стороны своего адресата: поскольку как бы - ЗАРАНЕЕ подготавливает контр-аргументы для такого оспаривания! А ведь это означает, что и само это стихотворение, и эпистолярный "ответ" на него - являются частями одного и того же... авторского замысла; скажем прямо - ЗАМЫСЛА ОДНОГО АВТОРА; написаны - одной и той же рукой.

И указание на это единство замысла - содержится, в свою очередь, в относящихся к этому стихотворению пассажах письма 1821 года. Наряду с происхождением Батюшкова по прямой линии от Анакреона, автор этого письма - оспаривает и указание автора стихотворения на то, что родился Батюшков будто бы - "на берегах Двины". И вновь, как и в первом случае, и само это утверждение, и сделанное против него возражение... одинаковым образом не-бес-спор-ны!

Батюшков - действительно родился НЕ на берегах Двины, а в городе Вологде - стоящем не на Двине, а на реке Сухоне. Однако: река Сухона-то ведь - является притоком той самой Двины! Так что в порядке риторической фигуры, переоноса по смежности - поэт имеет полное право обобщить две эти реки; дать им обеим - название одной, большей из них и более известной, более привычной читательскому слуху.

И тем не менее, исследователи уже долгое время ломают себе головы: в чем причина такой бросающейся в глаза фактографической неточности автора стихотворения, посвященного Батюшкову? Только ли требования понятности, общедоступности поэтической речи - обусловили такой своевольный перенос названий? Или, быть может, Плетнев - и сам в точности не знал, на какой из этих рек родился поэт, просто-напросто - перепутал Двину и Сухону?

И ответить на этот вопрос, по сей день мучающий историков литературы, может не кто иной, как... сам Батюшков; вернее - автор письма, написанного от его имени. Ответ - содержится в том самом контексте, в котором вопрос о рождении Батюшкова на берегах Двины появляется в этом письме; контексте другой полемики - полемики о правомерности сравнения его с Анакреоном.

*    *    *

Да, действительно, Батюшков родился - не на берегах Двины. Но на берегах Северной Двины, в Архангельской губернии - родился... другой великий русский поэт, М.В.Ломоносов. И между прочим - герой очерковой прозы Батюшкова, автор стихов, которые разбираются и оцениваются в его статье "Нечто о поэте и поэзии". А что самое главное - автор стихов, реминисценция из которых, как мы выяснили, содержится в концовке батюшковского очерка "Нечто о морали, основанной на Философии и религии".

Это - знаменитые стихи Ломоносова о "собственных Платонах и быстрых разумом Невтонах", которых может "Российская земля рождать".

Батюшков, упоминая о современной ему шотландской ("эдимбургской") школе нравственной философии, творчески использует эту знаменитую цитату из Ломоносова, создавая собственное суждения о перспективах развития русской философской мысли:

"...У нас, быть может, родятся философы, политики и моралисты и, подобно светильникам эдимбургским, долгом поставят основать учение на истинах Евангелия, кротких, постоянных, незыблемых..."

Таким образом, Батюшков В ПРИНЦИПЕ, ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ не мог с негодованием отвергнуть "плетневского" сравнения себя - пусть не с древнегреческим философом Платоном, но с античным же поэтом Анакреоном: поскольку такое сравнение - родственно его собственной литературной мысли, происходит из его собственной прозы.

И думается, наоборот, если бы он прочитал это посвященное ему стихотворение - он бы не смог не заметить, что сравнение с Анакреоном, которым оно начинается, - представляет собой не что иное, как аллюзию на его собственный очерк 1815 года; а скрытое указание на Ломоносова, сделанное с помощью своевольного, невежливого, казалось бы, по отношению к адресату, перенесения его места рождения с берогов Сухоны на берега Двины, - является, в действительности, свидетельством глубочайшего проникновения автора этого стихотворения в его творчество, внимательного чтения им его произведений: указанием на источник реминисценции, которым заканчивается этот его очерк, - источник, на который до сих пор отсутствуют указания даже у современных нам комментаторов Батюшкова (точно так же, как и на батюшковский источник в элегии "Омир и Гезиод соперники" - строки, которой заканчивается это стихотворение).

И мы уже отмечали в предыдущем нашем исследовании, что этот мотив, идущий от стихов Ломоносова, еще раз повторится - на следующий год, в эпистолярии Пушкина, имеющем самое ближайшее отношение к этой "батюшковской" истории (каламбурное совпадение названия древнего народа "геты" и... фамилии великого немецкого поэта, которому в шутку уподобляется Плетнев, - употребленной... ВО МНОЖЕСТВЕННОМ ЧИСЛЕ, как имена "Платонов" и "Невтонов" у Ломоносова!).

*    *    *

Рефлексии автора письма по поводу этих сравнений и уподоблений, как мы отметили, буквализируют их, переносят из условного плана - в реальный. Батюшков и Плетнев - становятся современниками Анакреона и Тибулла, а Платон и Ньютон - современниками Пушкина и Жуковского. Мы уже говорили о том, как мотивы этих эпистолярных рассуждений отразятся в полемике Пушкина и Булгарина конца 1820-х годов. Тогда же, осенью 1830 года будет напечатана повесть Булгарина "Предок и потомки", которая также считается "анти-пушкинским" памфлетом.

Однако в ней, так же как и в стихотворении самого Пушкина "Моя родословная", - происходит... преломление, дальнейшее развитие мотивов того же самого письма 1821 года, а именно - этой вот буквализации сравнения поэтов разных времен: сюжет этой сатирической повести основывается на том, что ее герой, боярин царя Алексея Михайловича, - переносится в современнность автора; встречается со своими отдаленными потомками.

Именно эту идею встречи, совмещения разных времен, движения различных пластов истории навстречу друг другу, вопреки течению времени, - и выражает та странная датировка частей письма, которая заставила последующих исследователей считать их двумя разными, написанными в разное время письмами. Первая, начальная часть письма - пишется ПОЗДНЕЕ, чем заключительная, вторая. Автор этого письма - как бы ДВИЖЕТСЯ в обратную сторону потока исторического времени; от времени, когда УЖЕ была написана поэма Пушкина "Медный всадник", когда состоялась полемика Пушкина и Булгарина, - к тому времени, когда пишется послание Пушкина "К Овидию", когда печатается итоговый двухтомник Батюшкова "Опыты в стихах и прозе"...

Эта же идея проникновения сквозь толщу веков - содержится в пушкинском стихотворении, озаглавленном точь-в-точь аналогично тому "плетневскому" стихотворению, которое обсуждается в письме 1821 года, "К портрету Жуковского":

Твоих стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль...

(И заметьте: в этих пушкинских строках - ничего не говорится о том, В КАКУЮ СТОРОНУ ПРОИСХОДИТ ЭТО ПРОНИКНОВЕНИЕ: в прошлое или в будущее!). Вскоре мы встретим свидетельства тому, что это пушкинское стихотворение - также сыграло свою роль в истории "реабилитации" Плетнева за его февральский проступок; что это стихотворение - действительно послужило моделью, по которой - самим же его автором - было написано и стихотворение "К портрету Батюшкова".

*    *    *

Одновременно это стихотворение, "К портрету Жуковского", служит объяснением и еще одного недоумения, которое вызывает датировка письма 1821 года. Мы сразу отметили, что двойная датировка второй его части по старому и по новому стилю дается так, как будто бы делается это... человеком ХХ века, с разницей в 13, а не в 12, как это полагалось в XIX веке, дней. Думается, эта своеобразная черта - также является данью зависимости обсуждаемого в этом письме стихотворения - от пушкинского посвящения Жуковскому.

Сам текст этого четверостишия - являет собой живой пример... такого проникновения сквозь толщу веков (а не только говорит о нем как о своей поэтической теме). Мы привели строки, с которых начинается пушкинское стихотворение. И действительно: сквозь "даль веков" - "проходят" и занимают в них место... стихи поэта ХХ века, знаменитые стихи из вступления к поэме В.В.Маяковского "Во весь голос":

Мой стих трудом громаду лет прорвет
И явится весомо, грубо, зримо,
Как в наши дни вошел водопровод,
Сработанный еще рабами Рима.

"Трубопровод" истории, в изображении Маяковского, - про-ры-ва-ет-ся; хлынувший из него поток времени - разливается и образует одно море вечно настоящего; вечно современного.

И характерно то, что эти стихи, СОВРЕМЕННОЕ явление которых в стихах Пушкина удостоверяется привычным для их автора, Маяковского, календарным счетом человека ХХ века, проявившимся в датировке "батюшковского" письма 1821 года, - эти стихи (генетическая зависимость которых от пушкинского посвящения Жуковскому очевидна и, главное, естественна, не может встретить при мысли о себе особого сопротивления в нашем сознании) - хранят память также и о том, ЧЕГО В ЭТИХ СТИХАХ ПУШКИНА КАК ТАКОВЫХ НЕТ, но что в них, как это теперь стало для нас несомненным, присутствует. Это - их связь с "батюшковской" историей.

Хранят они воспоминание о сравнении с античным поэтом Анакреоном в "плетневском" стихотворении "К портрету Батюшкова": в них упоминаются "соседи" соотечественников Анакреона - и по исторической эпохе, и по географическому региону, древние римляне.