|
|
||
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой устанавливается связь между повестью,
опубликованной в журнале "Телескоп",
и творящимся на страницах этого журнала
будущим русской литературы
Изучая "взрослую" повесть детского писателя 1830-х годов А.И.Емичева "Заклятый поцелуй", мы обратили внимание на большое количество аллюзий на реальную литературную жизнь, содержащихся в этом вымышленном повествовании. И в частности... на само периодическое издание, в котором эта повесть была опубликована!
Произошло это в 1834 году в журнале "Телескоп", издававшемся Н.И.Надеждиным. Журнал "Телескоп" выходил с листками приложения к нему под названием "МОЛВА". И, хотя произведение было опубликовано на страницах основного издания, - в начальных пассажах повести это название приложения к журналу - обыгрывается. И это становится заметным благодаря тому, что и фамилия самого издателя журнала в целом, НАДЕЖДИНА - звучит в имени ее главной героини, НАДЕЖДЫ:
"...Ты клялась мне там, где БЕЗМОЛВСТВУЕТ религия и бледнеет человеческая сила..."
Прознося слово, содержащее в себе название журнала, - герой обращается к собеседнице, от имени которой образована фамилия его издателя!
Литературные аллюзии, содержащиеся в этом произведении, распространяются - и на СОДЕРЖАНИЕ журнала "Телескоп", в котором оно напечатано; на ведущуюся в этом журнале литературную полемику; на... творящееся на его страницах будущее русской литературы. Повесть "Заклятый поцелуй" была напечатана в N 33 тома 22 основного издания, а в относящемся к этому же тому N 36 приложения к нему наше внимание привлекли "Журнальные заметки" за подписью "Литтературный Буточник" (относящейся, впрочем, к последней, третьей из них).
Мы легко смогли ознакомиться с этой публикацией сами и ознакомить нашего читателя: не только потому, что журнал "Телескоп" выложен в интернете (правда, с некоторыми досадными пробелами, обусловленными, по-видимому, техническими причинами, о чем у нас уже заходила речь в предшествующей серии наших заметок), но и потому, что она вошла в 13-томное полное собрание сочинений Белинского - правда, с искажением современной этой публикации орфографии, в том числе - и существенного свойства.
* * *
Первая часть этой статьи содержит критические замечания в адрес Н.И.Греча - со-издателя журнала "Библиотека для Чтения", в котором на следующий год под пером Сенковского претерпит неприемлемую для автора редактуру другая "взрослая" повесть Емичева, "Воспоминание". Автор статьи с насмешкой пишет о напечатанных в этом журнале похвалах роману Греча "Черная женщина", а также другому издаваемому Гречем журналу, "Сыну Отечества" - и спрашивает: не сам ли Греч является автором этих комплиментарных оценок своего собственного произведения и рекламы своему собственному журналу? -
"Кто редактор Библиотеки для Чтения? Читатели верно улыбнутся при этом наивном вопросе; но, ей, ей, мы говорим не в шутку. Знаем, что прежде были редакторами Гг. Сенковский и Греч; но Сенковский со 2-й кн. Б. д. Ч. от редакции отказался; остается Греч; мы так и думали, и еще более уверились в этом, прочтя объявление его, Г. Греча, об романе Черная Женщина, где он сам говорит, что почти все журналы Петербургские выходят из-под его редакции... Деятельный Греч! Неутомимый Греч! Когда он находит время писать? - спрашивали и восклицали читатели, вслед за рецензентами Сев. Пчелы. Мы не делали таких вопросов и восклицаний, видя только имя Г. Греча на обвертках и заглавных листках журналов; мы думали, что Г. Греч читает по крайней мере корректуру издаваемых им журналов, и в простоте сердца воображали его до выхода VI К. Б. д. Ч. редактором сего журнала. Но VI к. поставила нас совершенно в тупик: там в отделении библиографии сказано об романе Черная женщина: "мы возвратимся к этому чрезвычайно занимательному роману, но пока советуем читателям нашим прочитать его" (Б. Ч. К. VI.). Неужели добрый, честный Греч станет сам так писать о своей книге, называть ее чрезвычайно занимательною, советовать купить и пр?... Нет, этого быть не может, это писал не Греч.... Может быть разве приятельская рука книгопродавца-издателя удружила ему; мудреного нет: это бывает часто у книгопродавцев: является 7-я книжка Б. д. Ч. там Греч, до того времени считавшийся образованным, умным литтератором, знающим хорошо Русский язык, там, говорю, Греч вдруг является гением: - Библиотека для Чтения преклоняет пред ним колена, с торжеством принимает в свои объятия - гения! Под статьей не подписано ни имени Барона Брамбеуса, ни О! О! О! ни Тютюнджу Оглу - кто ж это писал? Редактор Греч - быть не может! Тут мы вспомнили, что Греч послал два экземпляра своим приятелям, чтоб они написали разбор его книги - один для Сев. Пчелы, другой для Б. Ч. - Вот что! Так это разбор приятельский! Г. Греч торжественно объявил об этом. Виноваты, было забыли. Так Г. Греч редактор Библиот. для Чт. - Выходит 8 кн., раскрываем и что же? Снова, в Библ. д. Ч., находящейся под редакцией Г. Греча, воскуряется фимиам Журналу, изд. им же, Г. Гречем; вот что сказано там между прочим об Сыне Отечества: "С. О. отдан в чужие руки на воспитание, и новые его наставники рассказывают ему очень милые, очень любопытные вещи; (слушайте!) сверх того они выучили его великой добродетели, (слушайте! слушайте!) исправности, и теперь любо иметь дело с Сыном Отечества: всякую Субботу регулярно является он к вам поутру с чем-нибудь умным, (слушайте!) хорошо написанным и с самыми новыми политическими вестями!..." Вот так у нас дорогу пробивают! Неужели и теперь будете уверять, что Греч - редактор Библиотеки?... Но, отложив шутки в сторону, спрашиваю вас самих, Г. Греч, на что это похоже? Как назовете вы литтератора, который сам себе пишет хвалы в журналах, печатает панегирики приятелей своим сочинениям в журналах, им самим издаваемым? М. Г.! Где приличие, где уважение к публике, где литературная совесть? Можно ли до такой степени унижать и литтературу, и священное звание литтератора и журналиста? Подумайте, Г. Греч, подумайте об этом хорошенько!..."
Эта заметка, с одной стороны, ограничивается не больше, чем поверхностью фактов этой забавной коллизии текущей литературной жизни, - но... таит в себе бурление вулкана исторической жизни; мрачную поступь Истории: "М. Г.! Где приличие, где уважение к публике, где литературная совесть? Можно ли до такой степени унижать и литтературу, и священное звание литтератора и журналиста? Подумайте, Г. Греч, подумайте об этом хорошенько!..."
В этом заключительном пассаже звучит уже голос... ЛИТЕРАТУРНОГО ДИКТАТОРА; именно такого, какие будут фигурировать на сцене русской литературы в 1840-е - 1860-е годы; "нигилиста", выступающего от лица революционного "подполья" общественной жизни, а потому, с одной стороны, вынужденного скрывать свои истинные взгляды и оценки (вместо того, чтобы открыто воскликнуть что-нибудь наподобие сакраментального лозунга: "Долой самодержавие!") и выступать, как именно в данном случае, с абстрактно-моральной аргументацией.
А с другой стороны - выражать это свое СКРЫВАЕМОЕ МОГУЩЕСТВО в особой развязности, скандальной напряженности своей речи ("М. Г.! Где приличие, где уважение к публике, где литературная совесть?..."), доводящей конфликт до грани дуэли: что получит свое классическое изображение в будущих "антинигилистических" романах Достоевского и Тургенева.
* * *
После первой заметки следует короткий переход, где в нескольких словах дается сжатая оценка литературной природы, вскрывается жанровая сущность расхваленного в "Библиотеке для Чтения" романа Греча:
"Кто что ни говори, а хорошо иметь литтературных приятелей. Concordiâ res parvae crescunt: пример перед глазами: Черная женщина, довольно обыкновенный роман в духе покойницы Жанлис, со Шписсовскими приправами, пробил себе дорожку, и с помощию приятелей автора - вырос до гениального произведения, которое пред всеми романами кажется таким,
Какими кажутся слоны пред комарами!..."
Мы приводим написание латинского слова в том именно виде, в каком оно напечатано В ЖУРНАЛЕ. Это изречение (восходящее к римскому историку Саллюстию) означает: "При согласии малые дела растут". Стихотворная строка взята из басни И.И.Хемницера "Обоз" (1779 года).
Эта связка-переход звучит - как ОТВЕТНАЯ РЕПЛИКА на предыдущую, гневную, заметку: словно бы преследуя цель - смягчить ее (телеологически ориентированную в будущее литературной истории, а потому и - исторически обусловленную, неизбежную) не-при-ми-ри-мость. И это впечатление создается не только потому, что именно к позиции автора предыдущей заметки - относится вступительная формула ("Кто что ни говори...").
Но, главным образом, потому, что факт, вызывавший у автора этой заметки искреннее негодование, - провозглашение романа Греча гениальным произведением - преподносится здесь как явление, заслуживающее лишь снисходительное усмешки, как литературный курьез.
Мы видим далее, что автор этих строк, сообщая, что роман Греча с помощью "приятелей" - "вырос до гениальнеого произведения", ПОВТОРЯЕТ уже сообщенное в первой заметке ("является 7-я книжка Б. д. Ч. там Греч, до того времени считавшийся образованным, умным литтератором, знающим хорошо Русский язык, там, говорю, Греч вдруг является гением: - Библиотека для Чтения преклоняет пред ним колена, с торжеством принимает в свои объятия - гения!").
Но повтор в данном случае является не свидетельством единства авторства обоих текстов, а как раз наоборот: потому что повторять в одной и той же статье одно и то же сообщение - как НОВОЕ - было бы абсурдом. Повторяется же оно в данном случае - именно потому, что берется в качестве пункта, обозначающего - расхождение между авторами двумя текстов; потому что во втором случае то же самое сообщение о "гениальности" Греча, его романа - переводится в иную тональность: что позволяет скорректировать далее всю картину в целом; представить ее по-новому.
* * *
И, наконец, совершенно разную постановку в двух этих граничащих друг с другом текстах получает категория коллективности литературного процесса; литературного партнерства, сотрудничества. Эта категория выражается в том и в другом случае словом "приятели".
В первой заметке это понятие - СНИМАЕТСЯ: и за собственные похвалы себе, и за похвалы себе своих приятелей - несет ответственность один Греч. Он во всех этих различных случаях словно бы в одном лице действует на литературной сцене; в единственном числе противостоит своему антагонисту - автору заметки. В этом уже подготавливается будущее вытеснение понятий литературного партнерства, литературного общения - понятием ПАРТИИ: разномыслие между участниками которой - недопустимо; участники которой - обязаны приедрживаться одной "генеральной линии".
Именно это слово, как бы вычеркиваемое, исключаемое из своего кругозора автором первой заметки: "приятели" - и подхватывается и реабилитируется, пусть и в шутку, автором связки ("Кто что ни говори, а хорошо иметь литтературных приятелей"). Она, таким образом, играет роль "буфера" между первой заметкой и второй - в которой слово это, в противоположность первой, выдвинется на передний план; и это, соответственно, будет выражать полярно противоположное отношение ее автора к природе литературного процесса: как явления коллективного, требующего сотрудничества, партнерства, осуществляемого именно - ПРИЯТЕЛЯМИ.
Эта вторая часть интересующей нас статьи - посвящена другой фигуре того же самого издательско-литературного тандема, Ф.В.Булгарину (именно в надеждинском "Телескопе" печатал в 1831 году свои анти-булгаринские памфлеты Пушкин под псевдонимом "Феофилакт Косичкин"). Здесь обнажается перед читателем другой прием литературной политики: хвалить произведения своих друзей, чтобы получить от них в ответ похвалу своим собственным произведениям.
В приложении "Молва", и как раз в этом, 1834 году, начал свою журналистскую деятельность В.Г.Белинский. В 1959 году в 13-томном "Полном собрании сочинений" Белинского "Журнальные заметки" были предположительно атрибутированы начинающему критику. Однако наше внимание эти заметки потому и привлекли, что в них, а именно - в последней, посвященной Булгарину, мы нашли отзвук литературной полемики... происходившей задолго до вступления будущего великого литературного критика в сознательную жизнь.
И это - заставляет нас сомневаться в правильности предложенной атрибуции, по крайней мере в том, что касается этой заметки (а также, возможно, предшествующего ей перехода).
* * *
Приведем это небольшое рассуждение целиком:
"Читали ли вы 190 и 191 NN Северной Пчелы? Нет? О, прочтите, ради Бога прочтите! Вы там найдете прелюбопытную статью - Письмо Ливонского Путешественника, соч. известного романиста и нравоописателя Ф.В.Булгарина. Ф.В.Булгарин, друг и ученик Н.И.Греча, издателя Ланкастеровской методы взаимного обучения, Ф.В.Булгарин, руководствуясь сочинением друга своего и учителя, вздумал основать методу взаимного прославления.... Эта метода оказывает удивительные успехи: по методе Жакото можно, говорят, выучиться языку в 9 месяцев; по методе Ф.В.Булгарина можно прославиться - в один, много в два месяца.... И как легко! Я напишу роман, вы критику - вы скажете: роман Г. N.N. прекрасен, превосходен; Г. NN. истинный гений! Вальтер-Скотт шарлатан! Я скажу: у нас есть критика, превосходная критика, образцовая критика, критика Г. N.N.N., по поводу выхода в свет моего романа и пр. и пр. и пр. Чего же лучше и легче? Превосходный роман, образцовая критика! Вы славны, я бессмертен! А там, смотришь - сотня, другая и больше экземпляров романа раскуплена доверчивыми читателями! А там, смотришь - дюжина бутылок Шампанского и жареная индейка с трюфелями по Перигёзски попали на зубы приятеля, нашедшего истинную критику на земном шаре! Разумеется, приятель не оделит приятеля! Оба славны и оба сыты - не одним дымом! Так точно, почтенный Фаддей Венедиктович! Роман Мазепа - превосходный! Критика на Мазепу - образцовая! Это два перла в Русской Литтературе! О, любезнейший Фаддей Венедиктович! О, почтеннейший О! О! О! Да здравствуют Оресты и Пилады! Да процветает метода взаимного прославления!..."
Прежде всего нужно сказать, что эта маленькая эскапада - шедевр литературной полемики. Виссарион Белинский не научится так писать и к концу своей литературной карьеры, когда он сделается уже властителем умов русской интеллигенции. С первых же ее слов - автор воспроизводит... те самые обороты, рекламную стилистику, которые у автора первой заметки - вызывают негодование: "Читали ли вы 190 и 191 NN Северной Пчелы? Нет? О, прочтите, ради Бога прочтите! Вы там найдете прелюбопытную статью - Письмо Ливонского Путешественника, соч. известного романиста и нравоописателя Ф.В.Булгарина..."
Автор первой заметки о романе Греча "Черная женщина" к таким же точно пожеланиям, прозвучавшим в "Библиотеке для Чтения", - присоединяться решительно отказывается: "VI к[нижка "Библиотеки для Чтения"] поставила нас совершенно в тупик: там в отделении библиографии сказано об романе Черная женщина: "мы возвратимся к этому чрезвычайно занимательному роману, но пока советуем читателям нашим прочитать его". Неужели добрый, честный Греч станет сам так писать о своей книге, называть ее чрезвычайно занимательною, советовать купить и пр?... "
Далее, в этой заметке - пародируются черты стиля автора первой; вернее - воспроизводятся его недостатки; ошибки: но так, что эти непреднамеренные, по-видимому, случайные ошибки - превращаются в сознательный литературный прием. Выступив с призывом прочитать статью Булгарина, автор второй заметки далее... вообще ничего не говорит о том, почему, на каком основании он советует своему читателю ее прочитать! И лишь потом уже, когда о статье этой и забыто, читатель может самостоятельно догадаться, что в этой статье - и содержится та самая похвала "критике" на роман Булгарина "Мазепа", о которой говорится в конце заметки.
Точно так же ни слова не говорится о том... что же это за "критика", где она напечатана?! И вновь - догадываться предоставляется читателю, но только у него - есть все данные для того, чтобы, сообразив их между собою, об этом догадаться: речь идет о критической статье Сенковского, напечатанной в том самом журнале "Библиотека для Чтения", о котором говорится на протяжении первой заметки. В ней же называется и один из псевдонимов Сенковского: "О! О! О!" - которым и был подписан этот разбор и который - повторяется там же, в конце второй заметки.
И вновь, читателю предоставляется догадаться, что упоминается он здесь - в качестве принадлежащего автору "истинной критики", одного из "перлов в Русской Литтературе": поскольку автором второго "перла", романа "Мазепы", является (называемый тут же, но лишь по имени-отчеству) Фаддей Венедиктович (Булгарин).
* * *
Таким образом, несмотря на чрезвычайную запутанность дискурса, во второй заметке - поддерживается строгая ПРЕДМЕТНАЯ СООТНЕСЕННОСТЬ содержания всех составялющих ее пассажей с ПРЕДМЕТНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ; читателю предоставляется возможность в каждом случае - догадаться, о чем идет речь. И это обстоятельство, несмотря на кажущуюся его незначительность, - выдает высокий уровень профессионализма автора текста. Что особенно хорошо можно увидеть - на фоне... первой заметки: в которой как раз такая предметная соотнесенность упоимнаемых в ней, в качестве аргументов ведущейся полемики, фактов - далеко не ясна.
Что это за "объявление его, Г. Греча, об романе Черная Женщина", с упоминания о котором начинается, от которого отталкивается изложение в первой заметке, в котором "он сам говорит, что почти все журналы Петербургские выходят из-под его редакции"? В каком издании оно было напечатано? Ничего об этом в дальнейшем тексте заметки не говорится.
"Когда он находит время писать? - спрашивали и восклицали читатели, вслед за рецензентами Сев. Пчелы", - продолжается разговор об этом объявлении. Не говоря уже о том, какие именно "рецензенты" тут имеются в виду, - о каких "рецензиях" (в которых эти рецензенты "спрашивают и восклицают") тут идет речь? Что в них рецензируется? Упомянутое "объявление" Греча? Или что-то иное? Об этом, несомненно, известно автору заметки - но он, упомянув об этих "рецензентах" и их подразумеваемых "рецензиях", - ничего далее об этом не сообщает!
Далее автор заметки - и вовсе уходит в свой личный опыт закулисной жизни литературы: "Тут мы вспомнили, что Греч послал два экземпляра своим приятелям, чтоб они написали разбор его книги - один для Сев. Пчелы, другой для Б. Ч. ...Г. Греч торжественно объявил об этом". Где прозвучало это "объявление"? В кулуарах, где его услышали такие же, как автор этой заметки, журналисты? Или оно - все-таки где-то было обнародовано ("...ТОРЖЕСТВЕННО объявил...")?
Быть может - в том же самом "объявлении об романе "Черная Женщина", которое в самом начале заметки послужило ее автору источником для догадок о продолжающемся редакторстве Греча в "Библиотеке для Чтения"? Быть может, другой "разбор", для "Северной Пчелы" - это и есть та самая рецензия, о которой шла речь в первых строках заметки и автор которой удивляется плодовитости Греча? Но тогда почему в том случае о "рецензентах" говорилось во множественном числе? И больше нет, кажется, не видно никаких оснований для того, чтобы подтвердить ни ту, ни другую догадку.
Дело, наконец, доходит до того, что та же самая атмосфера загадочности, благодаря автору заметки, начинает окутывать и собственный, его собственными руками созданный журнал Греча "Сын Отечества"!
"Снова, в Библ. д. Ч., находящейся под редакцией Г. Греча, воскуряется фимиам Журналу, изд. им же, Г. Гречем; вот что сказано там между прочим об Сыне Отечества: "С. О. отдан в чужие руки на воспитание..." Что значит "отдан в чужие руки на воспитание"? Означает ли это, что Греч перестал его редактировать? Но тогда как же можно упрекать его за то, что "им же" - этому журналу "воскуряется фимиам"?!
Повторим, что ответы на все эти вопросы - несомненно, известны автору заметки; все эти сведения - подразумеваются им при ее написании; выглядят для него как САМИ СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИЕСЯ. Профаном, не владеющим все этой информацией, - оказывается лишь ЧИТАТЕЛЬ этой заметки; ему не остается ничего иного, как в недоумении таращить на нее глаза и почесывать себе затылок над ее заковыристым текстом.
Вторая же заметка, входящая в эту публикацию - ПАРОДИРУЕТ этот информационный хаос, творящийся в первой: именно поэтому она СОЗДАЕТ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что она написана - ТОЙ ЖЕ РУКОЙ, что и первая.
Однако эта вторая заметка имеет то существенное, принципиальное различие, что ответы на все эти недоумения (содержащиеся в ней, между прочим, в значительно меньшем числе, а главное - выполняющие композиционную функцию, являющиеся художественно осмысленными, а не - случайными) - можно найти в ее же собственном тексте; ее собственный текст, другие фрагменты этого текста - восполняют недостаток, ощущаемый при чтении других фрагментов. Читатель при желании имеет возможность - из ее же собственного текста этот недостаток восполнить.
* * *
Другой отличительной чертой второй из заинтересовавших нас заметок - особенностью ее, благодаря которой - она и привлекла наше внимание в связи с повестью, параллельно напечатанной в журнале "Телескоп", - является обилие ЛИТЕРАТУРНЫХ АЛЛЮЗИЙ, содержащихся в ней.
Так, например, об авторе романа "Мазепа" и его рецензенте в журнале "Библиотека для Чтения", об услугах, оказываемых ими друг другу, говорится: "Оба славны и ОБА СЫТЫ - НЕ ОДНИМ ДЫМОМ!" Речь идет об обеде, которым романист накормил рецензента. Но в этом суждении, помимо упоминания об этом обеде, о котором было сказано в предыдущей фразе, - содержится еще и ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ.
Подразумевается и еще кто-то, кто, в отличие от этих литераторов, устроившихся таким образом, - вынужден питаться... "ОДНИМ ДЫМОМ" (подразумевается: от очага, на котором приготовляется вкушаемая ими пища). И вот это уже суждение, имплицитно содержащееся в разбираемой нами фразе, - невозможно понять, не опознав литературную аллюзию, на которой оно основано; не спроецировав это суждение - в плане ближайшей литературной истории.
Ближайшим образом, конечно, здесь подразумевается поговорка: "Соловья баснями не кормят". И уже одно это могло бы пролить свет на тайный смысл этой фразы, потому что в русской словесности этих лет образ "СОЛОВЬЯ" имел вполне определенную предметную соотнесенность.
Однако эта простая поговорка - во фразе из журнальной заметки осложняется; вместо служащих пищей соловью "басен" - почему-то появляется... "ДЫМ". Сам по себе этот мотив - также вполне уместен в данном контексте и мотивируется - также паремиологически. За ним стоит знаменитая фраза из комедии "Горе от ума", относящаяся к возвращению из-за границы в Россию ее главного героя, Чацкого: "И дым Отечества нам сладок и приятен".
Этот мотив "дыма", таким образом, указывает и на название журнала "Сын Отечества", издаваемого Гречем, и на литературное прошлое его со-издателя, Булгарина - бывшего когда-то близким другом автора комедии, Грибоедова.
Однако во фразе из журнальной заметки этот мотив - также претерпевает модификацию, по сравнению с фразой из комедии. "Дым" - здесь уже не просто "сладок и приятен", но тоже, как и обед литературных приятелей (!), как мы выяснили сейчас, служит... пищей кому-то. Но вот только КОМУ - этого-то, в отличие от поговорки, в разбираемой нами фразе - не сказано.
* * *
Однако в данном случае - этого... и не нужно; характерное лицо получателя такой своеобразной пищи - следует... из самого его характера. ДЫМОМ СЖИГАЕМЫХ ЖЕРТВ - питаются... боги: причем как боги языческие; так и Бог первой религии монотеизма, библейский Яхве: Тот Самый, создавший "небо и землю, море и вся, яже в них". И вот этот образ Создателя, Творца мира - имеет уже самое ближайшее отношение к текущей литературной истории. Именно этот образ, и именно это деяние его - СОТВОРЕНИЕ МИРА ИЗ НИЧЕГО - были использованы... в недавней литературной полемике.
Более того: актуальность этого образа для заметки, напечатанной в журнале "Молва", обуславливается тем, что велась эта полемика - от лица не кого иного, как... нынешнего редактора обеих этих изданий, журнала "Телескоп" и приложения к нему, Н.И.Надеждина.
Именно так, создателями, ТВОРЦАМИ "ИЗ НИЧЕГО" были названы в статьях "Н.А.Надоумко", печатавшихся в журнале "Вестник Европы" в конце 1820-х годов, ни более, ни менее как... Пушкин и Баратынский, в связи с чем они и получили здесь наименование "НИГИЛИСТОВ": перешедшее затем к тем самым героям романов Тургенева и Достоевского, образ которых маячит, проглядывает... в первой из двух этих заметок 1834 года.
Один из героев этих литературных памфлетов носил слегка видоизмененную фамилию героя грибоедовской комедии: "Чадский" - раскрывающую, в этом своем написании, и семантическое родство с тем же самым мотивом "дыма" ("чад"), и даже... соотнесенность этого комплекса литературных образов с мотивами Священной истории ("ад").
Более того, этот образ "создания из ничего" был повторен Надеждиным и совсем недавно, в рецензии на поэму Пушкина "Домик в Коломне", напечатанную в альманахе "Новоселье на 1833 год". Мы сразу же, как только познакомились с этими источниками по истории русской литературы первой трети XIX века, обратили внимание на АМБИВАЛЕНТНОСТЬ этого сурового, по-видимому, критического приговора. Утверждая, с одной стороны, НИЧТОЖНОСТЬ содержания поэтических произведений Пушкина и Баратынского, - он в то же самое время приравнивает их, как мы только что это повторили... К ТВОРЦУ МИРА, БИБЛЕЙСКОМУ ЯХВЕ.
Вот этот образ - и воспроизводится, распространяется в мотиве "питания дымом" в журнальной заметке "Молвы" 1834 года, служа аллюзией, репликой на предыдущие выступления ее редактора, Надеждина-Надоумко. Этот мотив, таким образом, противопоставляет Пушкина и Баратынского, истинных творцов русской литературы, - копошащимся в склоках литературной жизни Булгарину и Сенковскому.
* * *
Мы сейчас говорим, однако, не об авторской ПОЗИЦИИ, выразившейся в этом противопоставлении, которая могла совпадать у автора данной заметки с позицией В.Г.Белинского; но об уровне - ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО МАСТЕРСТВА; владении репертуаром литературных аллюзий, которые обнаруживются у автора заметки в ОФОРМЛЕНИИ этого противопоставления. Уровень этот, конечно, был недоступен Белинскому, несоизмерим с уровнем его литературного кругозора - ни тогдашнего, ни, повторим, даже достигнутого им в последние годы работы.
Однако же, именно это сделанное нами сейчас наблюдение, заставляет пересмотреть и высказанную нами оценку... первой из двух этих "Журнальных заметок". Потому что оценка их обеих по этому параметру - изощренности литературных аллюзий, проявляющей не только уровень литературного мастерства, но и горизонт осведомленности о фактическом наполнении предшествующей литературной истории, - неожиданно обнаруживает... что и первая из этих заметок, оцененная нами поначалу скептически, наделена тем же качеством.
Подозревать наличие таких изощренных аллюзий и в первой заметке заставила нас...ведущаяся в ней игра с формой грамматического числа - уже отмеченная нами и поначалу показавшаяся нам, наоборот, проявлением литературной неумелости, неискушенности ее автора. Так, мы недоумевали, что это за "рецензенты "Северной Пчелы", которые восхищались трудолюбием Греча; что это были за рецензии, чему они были посвящены и почему в каждой из них был упомянут Греч и это его похвальное качество?
Пересмотр же нашей скептической оценки этой первой заметки, которую мы готовы были - и именно вследствие этой ее литературной неуклюжести! - согласиться считать принадлежащей Белинскому, начался с того, что мы стали замечать, что все перечисленные нами погрешности в действительности являются... не разрозненными случайными ошибками, а образуют - связанную внутри себя единым продуманным замыслом систему!
Началось же это наше прозрение с того, что мы обратили внимание на ЕДИНСТВО ЛЕКСИКИ, связывающее эти отдельные "разрозненные" ошибки. В начале говорится об "ОБЪЯВЛЕНИИ" Греча (о выходе его романа "Черная женщина"), и мы поставили в упрек автору заметки, что он не сообщает о том - где это "объявление" было напечатано. Затем, уже во второй половине заметки, говорится о том, что Греч "ОБЪЯВЛЯЛ" о своем намерении отдать роман на разбор приятелям в два петербургских издания.
Это упоминание автора заметки также вызвало у нас нарекание, потому как мы не могли догадаться - что это было за "объявление": устное или печатное, и если печатное - то где, в каком издании оно было сделано? И вот тут-то мы и поймали себя на том, что слово-то это, при помощи которого это упоминание сделано, - ПО-ВТО-РЯ-Ю-ЩЕ-Е-СЯ. Оно - повторяет то слово, с помощью которого раньше было сказано об "объявлении" Греча о выходе своего романа!
И если это совпадение лексики заставило нас подумать, а не об одном и том же ли "объявлении" здесь идет речь? - то это потому, что мы увидели, отдали себе отчет в том, что и та и другая фраза, содержащая это слово, - вызывает у нас нарекание; что "запараллелены" эти фразы - не только единством лексики, но и этим вот возникающим по поводу каждой из них читательским недоумением. Обладание ими единой лексикой - ПОДЧЕРКНУТО наличием в каждой из них источника такого недоумения.
А значит, можно теперь сделать вывод, само "недоумение" это - является не следствием случайной ошибки, а сознательными литературным приемом; средством - вот этого подчеркивания!
Легко, далее, догадаться, что это объявление о выходе романа и намерении отдать его на разбор приятелям должно было быть сделано Гречем - в своем собственном журнале "Сын Отечества": коль скоро автор заметки не присоединяет его появление к числу "проступков" Греча, совершенных им при редактировании "Библиотеки для Чтения".
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой речь идет
о проектировании исторического процесса
Таким образом, оказалось, что недоразумения, возникающие при чтении первой заметки, - разъясняются, так же как и при чтении второй, - благодаря... наложению этих "недоразумений" друг на друга; так же как и во втором случае, в тексте самой заметки содержится компенсация сделанных в ней погрешностей: вот только обнаружить эту компенсаноторную информацию - гораздо труднее, и возможным это оказывается - лишь благодаря опыту, полученному при чтении - второй из этих "Журнальных заметок".
И вот только после того, как, благодаря этой внезапно произошедшей идентификации неведомого "объявления", была обнаружена СИСТЕМНОСТЬ построения первой заметки, когда было обнаружено, что бессмысленные обрывки, содержащиеся в ней, при наложении друг на друга образуют... разумные сообщения, - тогда-то мной впервые и была замечена в ее тексте упомянутая игра с формами грамматического числа.
Поначалу мы обратили внимание на странную форму передачи содержания того самого "торжественного объявления" Греча: "Тут мы вспомнили, что Греч послал два экземпляра своим приятелям, чтоб они написали разбор его книги - один для Сев. Пчелы, другой для Б. Ч. " Автор романа просит ДВУХ своих приятелей написать... ОДИН И ТОТ ЖЕ РАЗБОР его книги; причем один из этих приятелей должен писать этот разбор - для одного издания; а другой приятель - тот же самый разбор... для другого!
Однако в данном случае наше недоумение длилось уже не так долго: потому что мы узнали уже, что объяснение подобным бессмыслицами нужно искать - и МОЖНО НАЙТИ! - в других участках того же самого текста заметки. И вот тут-то мы и обратили внимание... на то что подобная игра с грамматическим числом - в этом тексте действительно повторяется. И именно в том самом месте, в начале заметки, где и повторяется связанное с этой игрой слово "объявление".
Там, в начале заметки, вновь говорится об "объявлении" - а также о том, какую реакцию то же самое, о чем в этом объявлении, в частности, сообщается, - вызывает у окружающих: "Деятельный Греч! Неутомимый Греч! Когда он находит время писать? - спрашивали и восклицали читатели, ВСЛЕД ЗА РЕЦЕНЗЕНТАМИ СЕВ. ПЧЕЛЫ". Мы сразу же догадались и о том, почему этот случай употребления формы множественного числа - вызывает у нас озадаченность.
Для нас стало теперь несомненно, что речь здесь идет о той самой РЕЦЕНЗИИ - о том самом РАЗБОРЕ, о котором говорилось во втором случае упоминания "объявления" Греча: о том самом приятельском "разборе" романа "Черная женщина", "один" из которых Греч предназначал именно для "Северной пчелы". А почему это сделалось для нас несомненным - окончательно, так это именно потому, что при таком взгляде на деятельность "рецензентов", при такой интерпретации фразы, предполагающей, что речь идет об ОДНОЙ рецензии, - здесь ВОСПРОИЗВОДИТСЯ та игра с формой грамматического числа, которую мы уже наблюдали во втором случае.
Там два "приятеля" пишут... один и тот же "разбор"; здесь, наоборот, одна и та же "рецензия" - оказывается принадлежащей сразу множеству "рецензентов"! Или иными словами: там в единственном числе поставлено то, что должно стоять во множественном; здесь - во множественном числе предстает то, что должно было явиться - в единственном.
Объяснение этому казусу, художественную функцию этой игры с формой грамматического числа, ведущейся в тексте первой из "Журнальных заметок", - нужно обсуждать отдельно. Мы же в данный момент хотим только указать на ту ЛИТЕРАТУРНУЮ РЕМИНИСЦЕНЦИЮ, которая обнаруживается в этой фразе при таком ее прочтении; в результате возникающего столкновения образа множества "рецензентов", с одной стороны, - и одной-единственной рецензии, напечатанной в одном и том же издании, на одну и ту же книгу.
Образ этот, возникающий во фразе из заметки, напечатанной в московском журнале "Молва" в 1834 году, - является не чем иным, как воспроизведением заглавного образа... литературного памфлета Байрона "Английские барды и ШОТЛАНДСКИЕ ОБОЗРЕВАТЕЛИ". Вопреки своему широковещательному заглавию, опус этот является не чем иным, как... откликом - на негативную рецензию, напечатанную на первый сборник его стихотворений в журнале "Эдинбургское обозрение".
* * *
Дальнейшего подтверждения этой догадки невозможно обнаружить - в тексте самой этой первой заметки. Однако это лишь потому, что заметка эта - несмотря на то, что выглядит она, по своему уровню и стилю, полной противоположностью следующей за ней, после компенсирующего этот контраст перехода-связки, - написана... в расчете на ее появление, ориентирована на ее художественный состав.
И в частности - на то, что в ней будет звучать, выйдет на поверхность текста... та же самая ШОТЛАНДСКАЯ тема, которая подразумевается этой реминисценцией, этим столкновением начинающего английского гения со скептически настроенными шотландскими журналистами.
Проявится там эта тема - в упоминании другого гения, шотланского поэта и романиста Вальтера Скотта; и более того, эта фигура - явится там... предметом такого же ниспровержения, как и испытанное Байроном со стороны "эдинбургских обозревателей": "...Я напишу роман, вы критику - вы скажете: роман Г. N.N. прекрасен, превосходен; Г. NN. истинный гений! Вальтер-Скотт шарлатан!"
И появление такого подтверждения наличия скрытой в первой заметке аллюзии - в тексте второй закономерно: потому что, хотя мы и продолжаем считать их написанными РАЗНЫМИ авторами, тем не менее, начинает обнаруживаться ЕДИНСТВО художественного мировоззрения, характеризующего обе эти заметки. И проявляющегося, в частности, в общем для них характере литературных аллюзий, пронизывающих их текст.
Общность эта состоит, между прочим, в том, что аллюзия на статью Байрона, обнаруженная нами в тексте первой заметки, - так же как и аллюзия, указанная и разобранная нами перед тем в тексте второй, - затрагивает события прошлого русской литературной жизни, причем - еще более отдаленной, чем в предыдущем случае.
Обыгрывание комического употребления фигуры множественного числа в названии статьи Байрона - является в первой из двух заметок 1834 года отзвуком журнальной публикации... двухдесятилетней давности; продолжает обыгрывание этого стилистического казуса, которое велось в посвященной "английскому барду" заметке из журнала "Российский Музеум" еще в 1815 году. И тоже - имя Байрона там сосдествовало с именем Вальтера Скотта; рядом -, на соседних страницах были опубликованы заметки посвященные ему и его творчеству.
* * *
Вторая из подобных аллюзий, на которую мы можем указать в тексте второй заметки, как раз и служит проявлением ее родства, единства ее замысла - с повестью "Заклятый поцелуй", напечатанной параллельно в основном издании журнала "Телескоп".
Вторая реминисценция тесно связана с первой, потому что это - описание того обеда, данного одним приятелем другому, которым они питаются - "вместо дыма", служащего, как мы выяснили, пищей литературным гениям: "...А там, смотришь - сотня, другая и больше экземпляров романа раскуплена доверчивыми читателями! А там, смотришь - дюжина бутылок Шампанского и жареная индейка с трюфелями по Перигёзски попали на зубы приятеля, нашедшего истинную критику на земном шаре!..."
В работе, посвященной соответствующей повести журнала, мы подробно разбирали источник этой реминисценции - стихотворный манифест журнала "Благонамеренный", которым открывалось его издание... еще в 1818 году. Там тоже "Шампанского бокал" назывался в качестве средства расплаты за создание литературной репутации между приятелями.
И если в приведенном тексте заметки, в отличие от того давнего стихотворного манифеста, речь идет о "дюжине бутылок Шампанского" - то само слово БОКАЛ (причем, чем особо подчеркивается его появление, использованное в архаичной форме: "покал") можно найти - в тексте повести, опубликованной в 34 номере основной части журнала.
В этой же ключевой фразе, соединяющей вторую заметку с повестью Емичева, можно обнаружить особенность, позволяющую сформулировать принципиальное отличие ее - от первой заметки. Это - отличие организации субъектной структуры в том и другом случае. Кто, спрашивается, и кому - дает обед, описанный в приведенной фразе? Адресат, получатель этого благодарственного жеста, определяется описательным выражением: "приятель, нашедший истинную критику на земном шаре".
Из предыдущего, как будто бы, явствует, что "истинную критику" НАШЕЛ в рецензии Сенковского на свой роман Булгарин? И, стало быть, в благодарность за эту похвалу - критик дает обед романисту? Однако этому выводу, следующему из прямого значения слов, противоречит характер распределения благодарностей; выгод.
Выгода, полученная Булгариным, определена в предыдущей фразе: "сотня, другая и больше экземпляров романа раскуплена доверчивыми читателями"; раскуплена - вследствие, благодаря хвалебной рецензии Сенковского. Следовательно, обед, о котором говорится далее, - и должен служить выражением благодарности романиста критику за получение этой выгоды! Следовательно, "приятель, нашедший истинную критику" - это и есть автор рецензии, Сенковский.
* * *
Недоразумение, двусмысленность, стало быть, возникает здесь - из-за расплывчатого, неточного употребления слова "найти": ошибочное представление, создавшееся у нас поначалу, возникает из-за того, что мы понимаем это слово - в его ПРЯМОМ значении: "найти" - что-либо, уже существующее. В то время как употреблено оно в этой фразе - в значении сдвинутом, искаженном: "найти" - в смысле "создать"; "найти" - в идеальном мире, "мире идей", и - осуществить в реальности, воплотить в жизнь.
И если этот сдвиг значения, взятый сам по себе, может показаться чем-то случайным, непринципиальным, - то продуманность, концептуальность, стоящая за ним, открывается - благодаря СИСТЕМАТИЧНОСТИ использования этого литературного приема.
Та же игра с искажением, деформацией в употреблении слов повторяется и в другой фразе: "Разумеется, приятель не ОДЕЛИТ приятеля!" В слове пропущена одна буква; по смыслу следовало бы употребить слово: "не ОБДЕЛИТ"; то есть - не лишит чего-либо, каких-либо благ. В результате получается, что слово "оделит", то есть - "снабдит, даст что-либо", употреблено... в прямо противоположном своему прямому смыслу значении!
Эта игра в искажение значения слов сама по себе уже имеет - портретирующее значение; она характеризует разоблачаемых в этих заметках лжецов, лицемеров, прикрывающих высокими словами свои корыстные делишки; эти их слова, следовательно, - и нужно понимать... в прямо противоположном их прямому смыслу значении!
Однако нас здесь интересует другая художественно-портретирующая черта, которая появляется вследствие двусмысленного словоупотребления в разбираемой нами фразе. Булгарин предстает в ней - и создающим "истинную критику", и находящим, обнаруживающим ее в статье Сенковского, в свою очередь, рисующегося в двойственном положении: и дающим обед своему "приятелю", и получающим от него в качестве благодарности.
Это противоречие, впрочем, нейтрализуется содержанием самого описываемого действия. "Найти" истинную критику в том, что ею не является, - и означает, в некотором смысле, ее... создать; за описанием этих нечистоплотных маневров стоит фразеологическое выражение: "свалять из грязи руками". Да и благодарственного обеда Булгарин за это деяние заслуживает в той же степени, что и Сенковский за хвалебную рецензию его роману.
И все же, в то же самое время, Булгарин, благодаря этой игре слов, предстает обладателем - противоположных, взаимоисключающих характеристик: и читателем, рецепиентом полученной им рецензии, и - автором, создателем ее; романистом - пищущим положительную рецензию... на свой собственный роман. И вновь, возможна нейтрализация, синтез этих взаимоисключающих противоположностей: он, можно сказать, и вправду написал эту рецензию - сам; так сказать, "руками Сенковского".
Булгарин в этой фразе, благодаря происходящей в ней неуловимой игре, подмене значения слова, - отождествляется с Сенковским. Предстает существом, включающим в себя сразу две несовместимые личности ("дву-личным"!). И вновь, чтобы этот литературный, стилистический прием не показался читателю случайностью - он дублируется, воспроизводится вновь в одной паре следующих фраз.
Причем повторяется - буквально, так что Булгарин - и в самом деле предстает... носителем, автором хвалебной оценки собственного романа: "Так точно, почтенный Фаддей Венедиктович! Роман Мазепа - превосходный!..."
Автор заметки иронически подтверждает, поддерживает слова, оценку Булгарина - представляющую собой, на самом деле, - оценку, высказанную в статье Сенковского. Он вновь - как бы "путает" романиста - с написавшим на его роман рецензию критиком. Но, конечно, мнение о том, что "роман "Мазепа" - превосходный", - это, в то же время, ведь и вправду - мнение самого Булгарина о своем романе.
* * *
Теперь нам остается сказать, ради чего ведется эта стилистическая игра во второй заметке. Происходит это отождествление Булгарина с Сенковским, слияние их обоих в одной фигуре Булгарина - именно вследствие того, что эта заметка - концептуально ориентирована на первую. Это построение - про-ти-во-по-став-ля-ет-ся субъектной организации первой заметки; авторскому мировоззрению, этой ее организацией выражаемому.
Специфика СУБЪЕКТНОЙ ориентированности первой заметки - задается первой же ее фразой: "КТО редактор Библиотеки для Чтения?" Задача, таким образом (задача - условная, шуточная, конечно же, ИМИТИРУЮЩАЯ задачу, которая действительно могла бы выполняться содержащимся в ней рассуждением), состоит в том, чтобы - идентифицировать субъект; установить личность вот этого искомого "редактора".
Тогда как задача второй заметки, как мы видели, - прямо противоположная: ОТОЖДЕСТВИТЬ лиц, о которых в ней говорится, друг с другом.
Идентификация же субъекта - наоборот: установление равенства субъекта - с самим собой; определение того, чем он ОТЛИЧАЕТСЯ от всех остальных. Такой взгляд предполагает, что субъект - НЕ МОЖЕТ быть одновременно и самим собой, и - КЕМ-ТО ДРУГИМ. И эта логика приводит к очень интересным результатам - уже в отношении самих этих "других", остальных субъектов.
Они, эти "другие", именуются в первой заметке "приятелями": потому что рассматриваются их действия, совершаемые в интересах центрального рассматриваемого субъекта, Греча.
Рассуждение исходит из предположения, что субъект не может, не имеет права пользоваться своим общественным положением (в данном случае - постом редактора "Библиотеки для Чтения") для своих личных выгод (в данном случае - издательских предприятий Греча, таких как выпуск его романа "Черная женщина" и журнала "Сын Отечества", приносящих ему денежный доход, который может быть увеличен или уменьшен).
Этому исходному тезису - противоречат одна за другой появляющиеся на страницах редактируемой (предположительно) Гречем "Библиотеки для Чтения" похвалы его роману и журналу. В результате автор заметки встает перед дилеммой: либо эти похвалы означают, что Греч в действительности - НЕ редактирует журнал "Библиотека для Чтения". Либо все эти похвалы - пишутся не самим Гречем, а кем-то из тех самых его "приятелей".
Задачей автора в каждом отдельном случае становится - определить: действительно ли существует такой "приятель", который мог бы опубликовать такую именно похвалу: книгопродавец, издающий журнал "Библиотека для Чтения"; критик, которому роман Греча был дан на рецензию... Если такое возможно, рассуждает автор заметки, то Греч - действительно может являться редактором журнала "Библиотека для Чтения", не нарушая исходное условие.
* * *
Шуточность, риторическая условность же этого рассуждения состоит в том, что автор заметки - сам не принимает, не признает этого положенного в его основу тезиса! Опровержение его - совершается прямо на глазах читателя.
Последнее, в чем автор заметки укоряет Греча - это похвалы издаваемому им самим (и, следовательно, приносящему непосредственно ему прибыль) журналу "Сын Отечества". Однако журнал этот, по его же, Греча, цитируемым в этой заметке словам... "отдан в чужие руки на воспитание"; то есть, надо понимать, - издается, редактируется в данный момент не самим Гречем, а кем-то из его... "приятелей"!
И если раньше автор исходил из того, что принимать похвалы из уст приятелей - можно, допустимо; то теперь оказывается - прямо противоположное: хвалить приятелей - категорически нельзя! И это уже, конечно, выражает серьезный взгляд автора заметки, стоящий за этим шуточным рассуждением. И ему самому, и его читателям ясно: действует ли Греч сам, или говорит устами своих "приятелей", - все это одна и та же литературно-коммерческая интрига, которая должна оцениваться по одним и тем же нравственным меркам, не допуская никаких извинений.
И тогда-то и оказывается, что никаких "приятелей"... не существует! Каждый из этих "приятелей", каждый из этих "других" субъектов - на самом деле... все тот же самый Греч, взаимозаменимый выразитель той же самой литературно-коммерческой идеологии, вызывающей полное неприятие автора. Автор, таким образом, представляет себя - также носителем некоей идеологии, прямо противоположной той, выразителем которой предстает у него Греч.
Но это же означает, что и все его, автора заметки, собственные "приятели", если они у него есть (или - появятся в будущем), - являются, должны являться, в его представлении, точно такими же копиями его самого, полностью адекватными носителями той же самой идеологии, которой он придерживается; могут и должны определяться, идентифицироваться лишь тем, что эта идеология ими усвоена и блюдется.
* * *
Вот здесь и становится ясным подлинное различие мировоззрений, выразителями которых выступают авторы первой и второй заметок. При только что очерченном взгляде на мир, реконструированном нами из рассуждения, содержащегося в первой заметке, становится невозможен ДИАЛОГ, общение между различными субъектами. Напротив, этот принцип общения, диалога (точно так же как задача идентификации в первой) - обозначается в первой же фразе второй заметки: "Читали ли вы 190 и 191 NN Северной Пчелы?"
Если там в центр ставится субъект, "КТО", то здесь - со-бе-сед-ник субъекта, местоимение "ВЫ". Там этот "субъект" становится предметом пристрастного исследования; здесь - с ним вступают... в диалог; в разговор; ведут болтовню. Диалог же - предполагает, что субъект - просто-напросто не может быть исчерпывающе... исследован (для этого в ходе общения между ними нет ни времени, ни возможностей); он во многом остается неизвестным; тайной; заведомо допускается, что от него могут исходить всяческие неожиданности.
Это различие мировоззрений можно выразить в двух фразах - опознавательных "паролях" их ярчайших носителей: пароль Белинского - "Новый Гоголь явился!" (Достоевский = Гоголю; ничем от него не отличается, кроме... хронологии своего появления); пароль Пушкина - "Какую шутку удрала со мной Татьяна!" (даже вымышленный персонаж, полностью, казалось бы, находящийся во власти автора, - может вести себя непредсказуемо).
Что же касается первой заметки, то при рассмотрении ее нам первым делом бросилось в глаза: нарушенность, дефектность КОММУНИКАЦИИ, пронизывающая ее. Это выражается в том, что читатель не может понять: о каких публикациях, о каких выступлениях обсуждаемых в этой заметке лиц идет речь? Происходит же это - именно вследствие принципиальных установок авторского сознания, изображаемого в ней: содержание этого сознания - ДОЛЖНО БЫТЬ равным содержанию сознания читателя; читателю заведомо должно быть известно то, что известно автору.
Конечно, ни о какой коммуникации, ни о каком общении при такой установке речи быть не может. Прочтение публикации здесь становится не актом общения автора и читателя - но подтверждением читателя верности мировоззрению, выражаемому автором. И наоборот: разные авторы мыслятся - пишущими... один и тот же текст, будь то "разбор" романа Греча или хоровые партии "рецензентов" газеты "Северная Пчела".
Совсем напротив: когда такой "дефект" коммуникации попадает, так сказать, в силовое поле мировоззрения, отображенного во второй заметке, - он становится... предметом игры автора с читателем; то есть - случаем особенно активного, напряженного ОБЩЕНИЯ автора и читателя! Автор - прячет, предоставляет читателю у-га-дать: то, что привлекло его внимание в рекомендованной им к прочтению публикации "Северной Пчелы". Или - наоборот: те публикации, которые образуют собой пересказываемый им читателю казусный случай текущей литературной жизни.
Читателю - загадывается загадка; чтобы найти ответ - ему нужно СОЕДИНИТЬ эти разрозненные части головоломки. Точно так же, как в одном субъекте - соединяются два: Булгарин и... его "приятель", Сенковский. Точно так же, как автор - соединяется, объединяется с... читателем.
Прийдя во взаимодействие, один субъект пересекает "границу" другого; в том числе - и обнаруживая условность, относительность своего "мировоззрения", нарушая его единство, обнаруживая, что общающийся субъект - не сводится к своему мировоззрению. А значит, и не может сохранять по отношению к нему - нерушимую верность.
* * *
"Дефект", господствующий в первой заметке, становится, таким образом, - предметом изображения во второй. Автор ее - играет в литературную, повествовательную "дефектность"; этот "дефект" - становится принципом организации, построения его заметки. В результате, создается внешняя видимость хаотичности информационного потока, такой же, какая господствует в первой заметке; создается ИЛЛЮЗИЯ их стилистической однородности.
Но и в первой заметке, как обнаружили мы при более углубленном ее рассмотрении, эта "дефектность" - оказывается иллюзорной; она тоже КОМПЕНСИРУЕТСЯ в границах самого ее текста: хотя найти материал для такой компенсации, как мы убедились, гораздо труднее: и не в последнюю очередь это потому - что прием этот, прием "намеренной дефектности" построения текста не служит в этой заметке принципом организации ее текста, как во второй; само проявление этого намеренного, литературного приема - разбросано в ней хаотично.
Принципом же организации ее в целом, как мы уже видели, - оказывается риторический прием поиска идентификации субъекта, редактора журнала "Библиотека для Чтения". И наоборот, этот прием, в его негативном проявлении, как отождествление двух субъектов в одном, применяется во второй заметке - лишь спорадически; и именно так, что его проявление - едва-едва можно заметить. Но сама эта асимметрия - служит очередным свидетельством того, что обе заметки в своем построении - ориентированы друг на друга; двух авторов, их написавших - соединяет ОБЩНОСТЬ АВТОРСКОГО ЗАМЫСЛА.
Два типа мировоззрения - ПОРТРЕТИРУЮТСЯ; аналитически изображаются, с помощью литературно-стилистических средств, в двух этих заметках: это "портретирование", происходящее в них, - и можно считать формулировкой их общего, единого замысла; тем, ради чего они - были написаны; ради чего появились на свет на страницах журнала "Молва" - и именно в этот момент исторического времени.
Портретируются два мировоззрения - одно, уходящее с исторической сцены, можно назвать его - мировоззрением пушкинской эпохи; и другое - приходящее ему на смену. Мировоззрение, первым выразителем которого и станет В.Г.Белинский в расцвете своей литературно-критической деятельности; которое расцветет пышным цветом в русской культуре второй половины XIX века, в следующем веке, ХХ-м - и вовсе завоюет себе в нашей стране государственно-политическое господство.
Это - мировоззрение БУДУЩЕГО. А потому можно сказать... что оно - МО-ДЕ-ЛИ-РУ-ЕТ-СЯ в этой краткой-краткой заметке; автор ее, в сотрудничестве со своим со-автором, партнером по этой публикации-диптиху, взявшим на себя задачу очертить сменяемую этой новой "моделью" альтернативу, - проектирует, схематически, как на чертеже будущего здания, изображает, каким этому мировоззрению - быть. Можно поэтому также сказать, что Белинский - АНГАЖИРУЕТСЯ НА РОЛЬ носителя этого мировоззрения; обучается искусству быть его адептом, глашатаем.
Но вместе с тем, поскольку мы видим это "проектирование" мировоззрения, которому суждено некое исторически эпохальное господство, - мы видим... и ОГРАНИЧЕННОСТЬ этого мировоззрения. Оно, это мировоззрение, конечно, явление - стихийно-историческое, исторически неизбежное. Но уже само то, что при самом своем зарождении оно подвергается такому моделированию, означает - что эта историческая стихийная сила с самого начала - вводится, заключается в некое культурное, продуманно устроенное русло.
А с другой стороны, такое оперирование рождающимся мировоззрением - само по себе означает, что господство его - не может быть и не будет безраздельным, каких бы широчайших успехов оно ни достигало. Это означает, что рядом с ним - будут продолжать существовать и функционировать иные принципы организации социальной и культурной жизни. С ними этому мировоззрению - придется считаться; входить с ними... в общение: а значит - изменять себе, терпеть поражение и преображаться внутри себя самого.
|