ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой мы интересуемся обстоятельствами
литературной учебы В.Г.Белинского



Остановившая наше внимание заметка за подписью "Литтературный Буточник" из N 36 журнала "Молва" подтвердила сделанное нами предположение: устаревшее написание слова "покал" в тексте повести А.И.Емичева, которую мы разбираем в другом месте, - ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЯВЛЯЕТСЯ ОТСЫЛКОЙ К СТИХОТВОРНОЙ САТИРЕ, появившейся журнале "Благонамеренный" в... 1818 году!

В критической статье этой, хотя самого этого слова "бокал" там нет, - повторяется то же самое наблюдение, замечание, которое содержится в строках этого давнего стихотворения:

"...А там, смотришь - сотня, другая и больше экземпляров романа раскуплена доверчивыми читателями! А там, смотришь - дюжина бутылок Шампанского и жареная индейка с трюфелями по Перигёзски попали на зубы приятеля, нашедшего истинную критику на земном шаре!..."

Срв. в стихотворении "Ответ и совет":

...Тут Авторы другой породы:
Они за чашей круговой
        Поют друг другу оды,
И за Шампанского бокал
        Посланье - и в журнал!

Конечно, самого по себе замечания об обычае расплачиваться за литературные успехи шампанским - было бы недостаточно, чтобы говорить, что оно является прямым продолжением полемики "Благонамеренного". Но мы видим рядом с воспроизведением этого замечания - ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ СЛОВА, МОТИВА, в оформлении которого это замечание в журнале "Благонамеренный" появилось.

А кроме того, мы можем обнаружить теперь в этих стихотворных строках из журнала 1818 года - то же самое явление СУБЪЕКТНОЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ, которое мы отмечали, анализируя приведенный пассаж заметки из журнала "Молва". Кто кому дает благодарственный обед: романист критику, расхвалившему его роман, или - наоборот, критик - романисту, с похвалой отозвавшемуся об этой его рецензии?

Точно так же можно спросить и по поводу приведенных строк из стихотворения: кто кого угощает шампанским? Адресат, которому будет сочинено лестное для него стихотворное послание? Или... наоборот, автор будущего стихотворения - адресата, позволившего ему воспользоваться его именем, чтобы повысить ценность стихотворения в глазах читателей?... Прием, как видим, несмотря на вариации в тексте, - воспроизводится автором 1834 года бук-валь-но!

А значит, - делаем мы вывод, - среди круга лиц, участвоваших в 1834 году в составлении 22-го тома журнала "Телескоп" (где в N 34 напечатана повесть "Заклятый поцелуй") и приложения к нему - журнала "Молва", был литератор, помнящий о событиях конца 1810-х годов, бывший, надо полагать, их очевидным свидетелем.



*    *    *


Впрочем... почему же в этом случае нужно употреблять единственное число: ЛИТЕРАТОР?! А что, если этих "литераторов" - было... гораздо больше? К такому выводу нас приводит уже анализ самой публикации "Журнальные заметки", в написании которых, как мы убедились, должны были участвовать по крайней мере два человека.

А если мы говорим о становлении Белинского-критика, то эта ситуация - для него вообще... ста-биль-ная. Хорошо, предположим: в журнале "Телескоп" он имел дело с ОДНИМ его издателем - Н.И.Надеждиным (другое дело: это еще нужно еще доказать, что Надеждин, в качестве литературного критика и журналиста, вообще когда-нибудь... был "один"!).

Но затем: он попадает - В КРУГ лиц, собиравшихся вокруг журнала "Московский Наблюдатель". Потом - В КРУГ лиц, издававших журнал "Отечественные Записки". Не следует ли отсюда сделать вывод, что пребывание "в кругу" (не важно: единомышленников ли, идейных ли противников) - является вообще ПАРАДИГМАТИЧЕСКИМ свойством литературной биографии В.Г.Белинского?

И, следовательно, НАЧИНАЯ свою литературно-критическую деятельность в журнале Надеждина "Телескоп" - он ТЕМ БОЛЕЕ пребывал в состоянии ученичества; в состоянии - ОКРУЖЕННОСТИ другими, гораздо более него опытными товарищами по перу, которые давали ему уроки его литературной деятельности; ФОРМИРОВАЛИ, про-грам-ми-ро-ва-ли его будущий литературно-критический путь?

Я давно уже обратил внимание на то, что концепции, трактовки явлений русской литературы - и прежде всего, концепция творчества А.С.Пушкина, - которые высказывал впоследствии Белинский, перед этим, прежде него - звучали в печатных материалах, к появлению которых на свет был причастен - именно Баратынский. Не означает ли это, что именно он - и был... непосредственным НАСТАВНИКОМ Белинского в качестве критика русской литературы?

Поэтому-то для меня особое значение имело то, что именно его, Баратынского, - я увидел в авторе повести, опубликованной в 1834 году в журнале "Телескоп". Эта черточка - послужила еще одним слагаемым в моих представлениях о взаимоотношениях двух этих выдающихся русских литераторов разных поколений: ученика и... его на-став-ни-ка. В этом - и заключается смысл обнаруженного нами, установленного, зафиксированного отношения этой повести к заметкам из приложения к журналу "Молва".

Возможно, он и был одним из участников той камерной, чуть ли не на уровне одних букв совершавшейся инсценировки конфронтации, столкновения двух литературных эпох, которую мы разглядели в публикации "Журнальных заметок"? Кроме того, в самой повести мы встретили - автопародию Баратынского на свои теоретические литературные высказывания, прозвучавшие в его переписке 1831 года с И.В.Киреевским.

Но те представления о литературе, о творчестве Пушкина, которые затем прозвучат в статьях Белинского, - были изложены, сформулированы на страницах того самого журнала И.В.Киреевского 1832 года "Европеец" - к которому эта переписка его с Баратынским являлась... прелюдией; участия Баратынского в формировании идейного состава и самого содержания которого - она служит свидетельством.

А значит, единство мотивов повести из журнала "Телескоп" и полемической заметки из журнала "Молва" - служит, в свою очередь, свидетельством, - ориентированности этой повести на фигуру В.Г.Белинского!



*    *    *


Да, но - каков характер этой "ориентированности"? В чем различие отношений к начинающему критику, восходящему светилу русской литературы - у (истинного) автора повести "Заклятый поцелуй" и - у (истинного) автора второй из "Журнальных заметок", напечатанных в N 36 приложения к тому же журналу "Молва"? А различие, на наш взгляд, заключается в том, что заметка эта - ПРИНАДЛЕЖИТ ДРУГОМУ АВТОРУ, чем повесть "Заклятый поцелуй": точно так же, как другому автору, согласно нашим выводам, принадлежит - первая из самих этих заметок.

Значит, в ОБУЧЕНИИ начинающего критика В.Г.Белинского (так же как, скажем, целый ряд педагогов принимает участие в обучении одного студента или гимназиста) - принимали участие несколько литераторов предшествующего поколения; не один только Е.А.Баратынский, которого в этом качестве мы давно уже заподозрили.

Кто еще? Для ответа на этот вопрос - нужно всего-навсего... перечитать приведенную нами заметку. Перечитать - другими глазами; с точки зрения - установления ее авторства.

Нам сразу же бросилось в глаза - высокое литературное качество этого текста. Сделанные нами наблюдения можно продолжить. Например: его автор обозначает номера булгаринской газеты буквами: NN (именно так, а не: No или NoNo). А потом - так же, буквами "NN." обозначает неназванное по имени лицо, которое занимается рекламной компанией своей книги (плохо это? хорошо? - но читатель в любом случае должен быть поставлен об этом в известность!).

Он, автор этой заметки, ПРИГВОЗДИЛ к по-зорному столбу (то есть: выставил на обо-зрение) упомянутого им автора. Но: сделал это с юмором, не отрезая ему путей, чтобы - ис-пра-вить-ся (кто решил что Булгарин - "неисправим"? сейчас историками литературы его творчество и журналистская деятельность оцениваются очень высоко).

Он, автор, занят ЛИТЕРАТУРОЙ; литературным ДЕЛОМ. И вплоть до того - что обращает внимание на свой прием соотнесения, отождествления неназванного по имени лица - с издателем газеты "Северная Пчела" дополнительным, микроскопическим средством: в одном случае к инициалам он точек не ставит; в другом - ставит. Этот прием помогает читателю задуматься о том, о чем он ДОЛЖЕН думать: "а что хотел сказать автор?"; каково содержащееся в этих строках адресованное им ЛИЧНО МНЕ сообщение? ЛИТЕРАТУРА - вообще помогает людям слышать друг друга.

Потом - вы видите: он пишет уже ТРИ буквы N. Это - не только потому, что хвалящие друг друга критик и романист - как бы "близнецы-братья", отличаются друг от друга - незначительно; но и потому, что критик, хваливший Булгарина, О.И.Сенковский (так ПРИНЯТО считать; принято считать, что рецензию на роман Булгарина "Мазепа" в журнале "Библиотека для Чтения" - написал именно он), - писал под псевдонимом, состоявшим... из трех букв: "О! О! О!" И этот псевдоним - тут же, в этой же заметке - приводится, упоминается.

В этом тексте начинает звучать, становится нам слышна, ВЫСОЧАЙШАЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ ГАРМОНИЯ. Это все равно, как если бы меломаны услышали маленькую безделку, написанную Моцартом, которая до сих пор никому не была известна под этим именем (и потому никем почти не исполнялась и не рассматривалась).

Автор этой статьи озабочен СВЕРХЗАДАЧЕЙ: не заклеймить позором Булгарина, а (скажите пожалуйста, есть ли в этом разница?) НАПИСАТЬ литературный текст, в котором он (пусть будет даже так) "клеймит позором Булгарина". При этом результат, парадоксальным образом, - оказывается... прямо противоположным; при этом объект его "критики" - превращается из "клейменного каторжника", которому грозит участь, рано или поздно, занять место в тех же рудниках, в которых будут находиться отдаленные последователи мировоззрения Белинского, - в со-участника автора этого литературного дела. Осеняется святостью его творчества. При-ча-ща-ет-ся ему.



*    *    *


Почему же этот текст, который идет вразрез с литературными принципами Белинского, специально создан для того, чтобы - противопоставить им ДРУГОЕ, по самой природе своей, мировоззрение, был приписан позднейшими историками литературы... Белинскому, которому мировоззрение это - было органически чуждо, враждебно и непонятно?

Возможно, основание тому дала более поздняя статья Белинского со сходным названием "ЖУРНАЛЬНАЯ ЗАМЕТКА", которая была напечатана в том же "Телескопе" в 1835 году и которая - также была посвящена полемике с Гречем и Булгариным.

Однако эта последняя статья - как раз наоборот... ИСКЛЮЧАЕТ АВТОРСТВО БЕЛИНСКОГО в первом случае! Во-первых, он в ней своими собственными устами заявляет, что печатал в "Молве" заметки и рецензии за подписями: "-рион -ский" и "В.Б.". О подписи же, стоящей под интересующей нас публикацией, - не говорит ни слова. Кроме того, сама ГРАММАТИЧЕСКАЯ ФОРМА заглавия - указывает на РАЗЛИЧИЕ этих публикаций.

В последнем случае мы имеем дело с ОДНОЙ заметкой, принадлежащей одному и тому же автору. В первом же - МНОЖЕСТВЕННОЕ ЧИСЛО в заглавии, содержащееся в нем указание на то, что заметок этих - НЕСКОЛЬКО (несмотря на то, что все три текста - посвящены одному и тому же предмету), - может означать, что МНОЖЕСТВЕННОСТЬ эта объясняется тем, что отдельные части этой публикации - ПРИНАДЛЕЖАТ РАЗНЫМ АВТОРАМ.

Теперь остаётся сказать о том, что, по моему мнению, сразу же обнаружили мои коллеги-предшественники, впервые вглядевшиеся в эти заметки. Обнаружили, но... не осмелились произнести это вслух. Их, насколько мне известно, было, по крайней мере, двое: Ф.Я.Прийма, редактор и комментатор 13-го тома сочинений Белинского, впервые опубликовавший эту статью в числе его произведений, и В.С.Нечаева, издавшая в 1954 году свою книгу об этом периоде жизни и творчества Белинского. Книгу эту, являющуюся классическим филологическим трудом, нельзя найти интернете, и она даже труднодоступна в библиотеках, так как никогда с тех пор не переиздавалась.

Автор второй заметки называет Булгарина по имени-отчеству (инициалами и даже полностью). Автор первой, по отношению к своему герою, Н.И.Гречу, никогда этого не делает. Он говорит... не буду повторять; мы уже оценили манеру его обращения к автору, начальственный разнос которому он учиняет.

Зато: именно так, подчеркнуто вежливо, всюду называя его "Фаддей Венедиктович", обращается к Булгарину Феофилакт Косичкин в двух своих анти-булгаринских памфлетах 1831 года, принадлежность которых А.С.Пушкину не вызывает ни у кого сомнений. "Клеймить" адресата и уважительно именовать его по имени-отчеству - это тоже признак той ЭСТЕТИЧЕСКОЙ гармонии, о которой я говорю. Это - гармония... в душе пишущего; в его духовном мире.



*    *    *


Далее: автор второй заметки называет Булгарина УЧЕНИКОМ Греча. Автор первой заметки - этого не делает. Почему? Что означает это именование? Не знаю; не думал об этом. Но: ТАК ЖЕ ДЕЛАЛ в 1831 году тот же Ф.Косичкин.

Наконец: латинское слово с ФРАНЦУЗСКОЙ буквой: "Concordiâ". Оно в журнале напечатано именно так, но в сочинениях Белинского 1959 года издания это чтение не воспроизведено; редактор тома, очевидно, посчитал его ОПЕЧАТКОЙ: почему? кто ему это сказал?

Это слово, эта латинская пословица (у нее есть вторая часть, которая переводится: "...а разлад умаляет и великие дела") адресована не только Белинскому; голос которого стал голосом межпартийного разлада в последующей русской литературе. Не только является таким же упреком в его адрес, как и помещенная в стык, под одним заглавием с имитирующей его разносную манеру заметкой, сама затейливая сатира на Булгарина в целом.

Оно еще и напоминает... о статьях Феофилакта Косичкина. В них обыгрывается, в частности, скандальный факт, свидетельствующий о незнании (?) Булгариным латинского языка. Следовательно, если довести до абсурда (то есть высмеять): латинскую фразу он МОГ ПРИНЯТЬ - за французскую и написать ее - с ФРАНЦУЗСКОЙ буквой. Что и сделал автор второй из заметок 1834 года, продолжая СВОЮ сатиру на Булгарина, напечатанную в 1831 году.

Это было не опечаткой, но ЛИТЕРАТУРНЫМ ПРИЕМОМ, которым автор двух этих заметок намекнул об авторской принадлежности этой публикации. Кому намекнул? Наверное, НАМ, которые сегодня читают его тексты с НАУЧНОЙ, то есть: о многом, накопленном целыми поколениями исследователей, ЗНАЮЩЕЙ точки зрения.

Вот, по крайней мере, то, что я увидел в этом тексте, когда убедился в том, что он написан рукой ВЕЛИЧАЙШЕГО ПИСАТЕЛЯ и стал сравнивать, просто для интереса, со статьями Пушкина. Я думаю, что это же - увидели и Ф.Я.Прийма, и В.С.Нечаева, которые ведь, наверное, как историки литературы были не хуже меня, а творчество Белинского к тому же - знали неизмеримо лучше.

Но кому в 1954-1959 гг. хотелось ввязываться в атрибуцию неизвестных статей Пушкина? Вы представляете, какой хвост за этим бы потянулся? Непонятно только, почему 60-ти лет, за этим последовавших, оказалось недостаточно, чтобы историки литературы смогли сосчитать все пушинки на этом "хвосте"?

Наверное, потому, что мы изучаем творчество гения. А творчество гения - это бездна; бесконечность. И кому же, находящемуся в здравом уме и трезвой памяти, захочется в эту бездну - нырнуть?



*    *    *


Мы перечислили признаки, по которым третью из "Журнальных заметок" 1834 года следует считать принадлежащей тому же лицу, которому принадлежит перо Фефилакта Косичкина. Наши предшественники - наоборот, казалось бы, перечисляют признаки, по которым статью эту - следует считать принадлежащей перу В.Г.Белинского.

Но если мы теперь посмотрим на перечни этих признаков, то окажется... что они находятся в отношениях ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ДИСТРИБУЦИИ. Мы ограничивали наше сравнение ВТОРОЙ заметкой, входящей в эту статью, признаки же, роднящие эту статью со статьями Белинского, - относятся почти исключительно только к тексту ПЕРВОЙ из входящих в эту статью заметок!

Так мы о том с самого начала и толкуем: что заметки, входящие в эту статью, - принадлежат РАЗНЫМ АВТОРАМ.

Поучительно, с этой точки зрения, взглянуть на то единственное выражение, которое эти авторы считают совпадающим со статьями Белинского в тексте третьей заметки. Это - именование нахваливающих друг друга литераторов, в данном случае - Ф.В.Булгарина и автора рецензии на его роман в "Библиотеке для Чтения", "Орестами и Пиладами":

"...О, любезнейший Фаддей Венедиктович! О, почтеннейший О! О! О! Да здравствуют Оресты и Пилады! Да процветает метода взаимного прославления!..."

Во-первых, следует сразу же сказать, что оба случая употребления этого выражения, называемые исследователями, находятся в статьях Белинского, появившихся ПОСЛЕ заметок 1834 года. А значит - это совпадение само по себе еще не говорит ровным счетом ничего о том, что идея такого иронического сопоставления современных "литературных торговцев" с мифологическими героями древности, олицетворяющими истинную дружбу, - принадлежит самому Белинскому. А не заимстововано им - из текста той же самой, принадлежащей перу совсем другого литератора заметки.

Когда же мы рассмотрим сами два эти случая употребления им этого выражения, то окажется, что звучит оно, функционирует в построении его собственного литературно-критического текста - совершенно по-иному, чем в заметке 1834 года. И эта инаковость - как раз и заключается в том, что он смотрит на это сравнение - как на чужеродное заимствование в своем тексте; он относится к нему не как к своему собственному инструменту литературной критики - но наоборот... как к ПРЕДМЕТУ критической рефлексии; оценки и - в конечном счете, отторжения, неприятия!

И это неприязненное отношение к заимствованию из сферы ЧУЖОЙ литературно-художественной мысли выражается - в отрицании самой возможности употребления этого выражения в такой функции; в признании недопустимости использования этих имен - в качестве объекта сравнения для ниспровергаемых им фигур современной литературной жизни.



*    *    *


Особенно показателен в этом отношении первый из случаев употребления этого выражения Белинским - он находится в его "Журнальной заметке" 1835 года, где речь идет о возникшей вражде бывших союзников, булгаринской газеты "Северная Пчела" и журнала "Библиотека для Чтения":

"...Разве подписчики не такая жирная кость [?!], за которую бы нельзя было оным Орестам и Пиладам не пожалеть зубов и нескольких клочков шерсти?" (т. 1, М., 1953, с. 377).

То же самое выражение развивает в этом контексте - прямо противоположное значение; именование врагов "Орестами и Пиладами" - означает в данном случае, что они - ни в коем случае не могут быть названы "Орестами и Пиладами". Автор заметки 1834 года - комически гиперболизирует, ВОЗВЫШАЕТ Булгарина и Сенковского до уровня Ореста и Пилада; Белинский же считает, что сравнение подобных людей с "Орестами и Пиладами" - служит УНИЖЕНИЕМ выского античного мифа, символизирующего истинную дружбу, и поэтому - недопустимо.

А значит, в подтексте всего этого пассажа - содержится полемическое отношение к самому этому стилистическому приему, той манере рассуждения о своих литературных противниках, образец которого был предложен в заметке 1834 года. Этот стиль, эта манера - Белинским в его собственной статье 1835 года решительным образом отрицается; Булгарин и Сенковский - раз-об-ла-ча-ют-ся: как недостойные того, чтобы разговор с ними, о них велся в такой манере, которая была предложена автором этой заметки.

Теперь остается только уточнить, сформулировать - ЧЬЯ ИМЕННО манера, чье именно мировоззрение, литературная позиция - от-ри-ца-ют-ся здесь Белинским, как недопустимые в литературной "войне", которую он ведет? Кто именно, помимо прямых, явных объектов его нападок в этом пассаже, Булгарина и Сенковского, - является вторым, неявным, скрытым объектом его полемики?

И в этом отношении, второй случай употребления Белинским интересующего нас выражения - не менее показателен. Он находится в статье 1836 года "Несколько слов о "Современнике", посвященной первому тому пушкинского журнала, и в основном - разбору гоголевского обзора "О движении журнальной литературы", появившегося здесь.

В соответствующем пассаже говорится о взаимных комплиментах "Литературных прибавлений к "Русскому Инвалиду", издаваемых А.Ф.Воейковым, и "Московского наблюдателя":

"...Да продлит Бог эту дружбу на бесконечное время, для доказательства, что и в наше время могут быть Оресты и Пилады!.." (т. 2, М., 1953, с. 182).

Таким образом, отвергнутое однажды в отношении таких литераторов, стоящих для Белинского вообще вне круга приемлемой, заслуживающей к себе хоть сколько-нибудь внимания и уважения литературы, как Булгарин и Сенковский, - выражение это переносится... на писателей, журналистов, которых, конечно, нельзя назвать литераторами "пушкинского круга", - но которые в том или ином отношении близки Пушкину.

И применение этого выражения в данном случае - означает, что такие литераторы, как Воейков или Шевырев, - ПРИРАВНИВАЮТСЯ Белинским к окончательно отвергнутым, "растоптанным" им Булгарину и Сенковскому; или, во всяком случае, - означают УГРОЗУ, намек на возможность такого отождествления; занесения их новоявленным литературным начальником - в разряд литературных "рептилий".

А это означало - окончательное размежевание с той системой литературных оценок, манерой литературного поведения, которые стояли за этим выражением; которым это выражение - служило знаком.



*    *    *


Но мы отождествили автора заметки 1834 года, в которой этой выражение в соответствующей функции впервые появляется, - с автором статей, подписанных псевдонимом "Феофилакт Косичкин". Теперь спрашивается: каково было отношение В.Г.Белинского к двум этим пушкинским литературным памфлетам 1831 года?

Ведь если заинтересовавшая нас позднейшая заметка из журнала "Молва" - является как бы послесловием к этим статьям, новым опытом выступления под созданной Пушкиным однажды литературной маской - то, значит, выявленное нами, на примере рассмотрения судьбы одного из выражений этой заметки, отношение к ней Белинского - должно распространяться и на эти пушкинские статьи 1831 года?

И здесь, на первый взгляд, открывается картина... прямо противоположная той, которую мы только что нарисовали. Со всей определенностью этот "первый взгляд" выражают авторы одного из примечаний к полному собранию сочинений Белинского:

"..."Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем"... эти памфлеты Пушкина высоко ценил Белинский" (т. 3, М., 1953, с. 635).

И далее - дается ссылка на два случая упоминания этих памфлетов в статьях Белинского. Хотя таких случаев, если заняться их специальным поиском, гораздо больше, но дело не в этом. Если мы рассмотрим все эти случаи внимательно, то оценку, приписанную автором примечания Белинскому, - придется существенно скорректировать.

Один из них, названный авторами приведенного примечания, находится в рецензии на "Воспоминания Фаддея Булгарина". Ознакомившись с соответствующими местами этой статьи (т. 9, М., 1955, с. 646-647, 648) - неважно сейчас: принадлежит ли ее текст исключительно Белинскому, или она является плодом коллективного творчества издателей "Отечественных записок", - мы с изумлением убеждаемся, что наше пресдказание, сделанное на основе анализа употребления выражения "Оресты и Пилады в литературе" применительно к А.Ф.Воейкову и кругу издателей журнала "Московский наблюдатель" в 1836 году, - почти что... сбывается!

Автору (авторам) соответствующих пассажей в тексте этой статьи, когда они прибегают к ссылкам на два пушкинских литературных памфлета 1831 года, - приходится... чуть ли не доказывать читателю, что приемы литературной полемики, применяемые Пушкиным в этих статьях, - ОТЛИЧАЮТСЯ от приемов литературной полемики Бул-га-ри-на. В одном из этих мест - им даже приходится просто указать на полное совпадение, на заимствование в позднейших публикациях Булгарина - из текста, из полемического инструментария этих памфлетов!

Так что можно предположить, что задачей авторов этой статьи в данном случае - было не противопоставить, а - о-тож-дест-вить, проиллюстрировать на конкретных образцах текста - тождество литературно-полемических выступлений Пушкина и Булгарина; родство их идейной позиции.



*    *    *


Однако рецензия на "Литературные воспоминания Булгарина" была написана в 1846 году, когда негласная, необъявленная идейная конфронтация Пушкина и Белинского уже давно утратила свою акутальность, поскольку относилась она, была тесно связана с ситуацией, сложившейся в 1834 году и ближайшем примыкающем к нему времени.

Можно полагать, что негативное отношение к литературным памфлетам Пушкина, проявившееся в этой рецензии, разоблачительное демонстрирование образцов "булгаринского" мышления, находимых в них, - было лишь отголоском этой ситуации полуторадесятилетней давности; тоже - своего рода "литературным воспоминанием", попыткой высказать в отношении Пушкина то, что не было высказано, не произнесено вслух тогда, в 1834 году.

Поэтому в мимолетной стычке, конфронтации этой, возникшей на страницах статьи, посвященной другому предмету, не было и не могло уже быть прежней остроты и поэтому фактическая демонстрация негативного отношения к литературным взглядам Пушкина произведена была здесь - под видом апологетики, неуклюжей попытки размежевания, защиты Пушкина от возможного отождествления его с фигурой... Булгарина.

То же мы можем сказать и относительно упоминания двух пушкинских анти-булгаринских памфлетов в знаменитом цикле статей Белинского "Сочинения Александра Пушкина" (т. 7, М., 1955, с. 578). Упоминание это завершает "Статью одиннадцатую и последнюю", опубликованную в 1846 году.

Здесь Белинский, действительно, говорит об этих памфлетах: "Но полемические его статьи верх совершенства". Однако делать из этого вывод о "высокой оценке" Белинским этих статей - было бы... грубым искажением истины. "Верх совершенства" - В ЧЁМ? (фигура Булгарина была для Белинского, наверное, тоже "верхом совершенства": в литературной и гражданской подлости и корыстолюбии?).

Оценка эта - представляет одну из рубрик классификации, оценочной градации Белинским пушкинских литературно-критических статей в целом. Другой разряд он называет: "во многом отношении замечательным". И, наконец, третий, самый многочисленный: "ниже всякой критики".

Но при этом он еще дает и ОБЩУЮ оценку пушкинских литературно-критических статей, которая относится - ко всем трем этим разрядам, а следовательно - и к анти-булгаринским памфлетам 1831 года. И вот из этой общей характеристики - мы и можем узнать, в чём именно, в области ЧЕГО - Белинский считает "совершенными" два этих памфлета:

"В журнальных статьях своих Пушкин отразился со всеми своими предрассудками: в них виден человек, не чуждый образованности своего века, но по какому-то странному упорству добровольно оставшийся при идеях Карамзина, очень почтенных... для своего времени, которое давно прошло".

Таким образом, мы видим здесь ту же самую обоюдоострую, или, если вам угодно, вслед за автором этих оценок, играть словами, "диалектическую" оценку литературных выступлений "Феофилакта Косичкина", - что и в рецензии на "Литературные воспоминания Булгарина".

То есть - оценку, в которой однозначное, тотальное неприятие Белинским литературного мышления Пушкина - скрадывается, смягчается отдаленностью временной дистанции и утратой остроты непосредственной конфронтации двух диаметрально противоположных литературных мировоззрений.







ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой мы узнаём, как Виссарион Белинский распрощался
с одним из своих литературных наставников



Поэтому особый интерес представляет собой высказывание Белинского о статьях Феофилакта Косичкина, которое можно встретить в его статье более раннего времени: можно заранее предположить, что там лучше, живее сохранились отголоски его опыта ЛИЧНОГО соприкосновения с системой взглядов и оценок, выражаемых этой фигурой и его выступлениями.

На наш взгляд, ПЕРВОЕ упоминание у Белинского о статьях Феофилакта Косичкина можно встретить в его статье 1838 года, когда он, после запрещения "Телескопа", стал сотрудником журнала "Московский Наблюдатель" - издания, которое, как мы могли уже это заметить, в предшествующие годы... вызывало у него резко отрицательную оценку и чуть ли не приравнивалось к изданиям его главных антагонистов, Греча, Булгарина и Сенковского.

Эту парадоксальную рокировку, между прочим, можно объяснить теми обстоятельствами, которые имеют самое непосредственное отношение к истории восприятия Белинским пушкинских литературно-критических выступлений 1831 года.

Это означает, что и в предшествующие, "телескоповские" годы он находился в непосредственных, творческих контактах с лицами, входившими в круг "Московского Наблюдателя". А таким лицом, чуть ли не главным вдохновителем этого журнала на самых первых шагах его существования, мы и считаем в наших работах - Е.А.Баратынского.

И та же самая система взглядов, та же литературная позиция, которая вызывала у него столь решительное неприятие, - одновременно являлась... источником самого активного творческого воздействия на начинающего критика и играла определяющую роль в его становлении.

Статья 1838 года, о которой мы говорим, так же как и статьи 1834 и 1835 гг., уже затрагивавшиеся нами, называлась: "Журнальная заметка". И посвящена она была - также полемике против Ф.В.Булгарина.

Статей с этим и аналогичными ему названиями - не так уж много в обширном литературном наследии критика, чтобы счесть его - простым названием журнальной рубрики, не имеющим никакого комментирующего отношения к содержанию относящихся к нему публикаций. И в то же время - не так уж мало, чтобы считать это название результатом случайного, единичного выбора.

Это название встречается среди публикаций Белинского с 1834 до 1846 года. И на всем этом протяжении - публикации эти, так или иначе, связываются с булгаринской темой.

Иными словами, мы хотим указать на существовании в творчестве Белинского целой ТРАДИЦИИ, основанной первой публикацией под этим названием - "Журнальными заметками" 1834 года в "Молве", с которой начался и которой посвящен главным образом этот наш обзор. Каждый раз, публикуя статьи и заметки под этим названием, Белинский - вспоминал об одному ему ведомых событиях, связанных с публикацией этих загадочных заметок!

И, с другой стороны, мы должны сделать вывод, что события эти - были настолько важны, имели столь важное, решающее значение в его становлении как литературного критика, что воспоминание о них - он сохранял на протяжении всей своей творческой жизни.



*    *    *


Мы проследили отзвуки одной "журнальной заметки" из подборки 1834 года - и в статье Белинского 1835 года под этим названием, и в его статье, посвященной гоголевской публикации в пушкинском "Современнике" в 1836 году: а именно, судьбу одного из знаковых выражений, прозвучавших в этой исходной заметке, - в оценивающем восприятии критика.

Статья же 1838 года, к которой мы обратились теперь, повторим, является, по нашему мнению, первым упоминанием у Белинского - статей Феофилакта Косичкина. Мало того - первым случаем, дающим нам понять, что заметка 1834 года, ее авторство, - связывалась в восприятии Белинского с этими статьями, а следовательно - и с именем Пушкина, о принадлежности которому этих статей, по крайней мере к этому времени, он должен был уже знать.

Произошло это уже, как видим, после смерти Пушкина, и высказывание это можно считать первой формулировкой того отношения к литературно-критическим выступлениям Пушкина, которое было высказано в статьях 1846 года.

Упоминание о статьях Феофилакта Косичкина возникает у Белинского на фоне его медитаций по поводу квази-гегелевских понятий "объективной" и "субъективной" поэзии; литературы вообще. "Объективность", как разъясняет Белинский в непосредственно примыкающих к интересующему нас высказыванию пассажах, заключается в том, чтобы сказать подлецу - что он подлец.

На это можно было бы сразу же возразить, что в любом человеке есть много других свойств и сторон, и даже если он действительно оказывается подлецом, то на каком основании мы выбираем только это одно для его "объективной" характеристики?

Эта подразумеваемая дискуссия, провоцируемая рассуждением Белинского, получается очень похожей на известное ПУШКИНСКОЕ противопоставление драматургии Шекспира и драматургии Мольера: у Мольера, говорит он, скупой - ТОЛЬКО скуп, лицемер - ТОЛЬКО лицемер и т.д.; в то время как Шекспир представляет человека многосторонним, в противоречивом многообразии его свойств.

Вот, думается, эта идейная конфронтация, реконструированная нами на основе контекста статьи, окружающего интересующее нас высказывание Белинского, и лежит в основе его конфронтации с литературным мировоззрением, выразившимся в статьях Феофилакта Косичкина и тождественного с ним, по нашему мнению, анонимного автора заметки 1834 года.



*    *    *


Эта конфронтация - и выразилась впервые по адресу пушкинских "анти-булагринских пафлетов" 1831 года в "Журнальной заметке" Белинского, написанной в 1838 году:

"Не все обладают критическим талантом г. Косичкина, который умел помирить двух врагов и соперников, отдавши каждому должное - у одного похваливши элемент философский, а у другого поэтический" (т. 2, М., 1953, с.465).

Из прямого смысла этих строк, даже взятых так, как мы их привели, изолированно, - можно видеть, что Белинский - ОТМЕЖЕВЫВАЕТСЯ от той литературной позиции, от того направления "критического таланта", которое запечатлено в статьях "господина Косичкина"; сказанное им, что "не все обладают" ТАКИМ "талантом", подразумевает, что сам он - отказывается им обладать. Отказывается - "отдавать должное" Булгарину, "хвалить" то, что у него - заслуживает похвалы. В этом - отличие его подхода к оценке литературы от пушкинского.

Если мы теперь немного расширим границы цитаты, то убедимся в правильности нашей интерпретации и сможем ее уточнить. Воспоминание о статьях Феофилакта Косичкина возникает в этом фрагменте, как мы сказали, после рассуждения Белинского об "объективном" и "субъективном" в литературе, а самым ближайшим образом - в связи с обсуждением Белинским негативной оценки Булгариным одного из художественных произведений, помещенных в "Московском Наблюдателе":

"...О вкусах спорить трудно, особенно там, где вкусы диаметрально противуположны. Нам самим не нравится многое, что восхищает г. Булгарина, и мы очень понимаем возможность ошибки с нашей стороны".

Теперь, если мы возьмем этот пассаж, непосредственно предшествующий упоминанию статей Ф.Косичкина, в общей связи рассуждения Белинского, - то окажется, что "возможность ошибки", о которой он здесь говорит, - заключается вовсе не в ошибочности его негативного суждения о том, "что восхищает г. Булгарина", - как это можно было бы подумать. "Ошибочность", в возможности которой признается Белинский, заключается - в тотальности его отрицания, тогда как в отрицаемом им - действительно могут находиться такие стороны, которые заслуживают "восхищения".

Мы видим здесь ту же логическую структуру, что и в проанализированном нами рассуждении 1846 года из одиннадцатой статьи о "Сочинениях Александра Пушкина": статьи Феофилакта Косичкина - "верх совершенства", но литературно-критические статьи Пушкина в целом, а значит - и ЭТИ статьи, заслуживают самой суровой оценки.

Точно так же и здесь, в 1838 году: вслед за этим построением - сразу же возникает воспоминание о пушкинских статьях 1831 года, и - именно в знак размежевания с ними, с выраженным в них мировоззрением - Белинский отказывается, лишь на основании того, что он называет своей "ошибкой", "возможностью ошибки", - отменять однозначный, безоговорочный приговор осуждаемому им явлению.



*    *    *


Таким образом, "журнальную заметку" 1838 года - мы считаем ПЕРВЫМ обращением В.Г.Белинского к имени "Феофилакта Косичкина", и в этом первом же обращении - было заявлено резкое неприятие его литературно-критических воззрений, которое, далее, сохранилось во всех остальных случаях обращения критика к пушкинским статьям 1831 года на всем протяжении его журнальной карьеры, вплоть до 1846 года включительно.

И это резкое неприятие, эту идиосинкразию Белинского по отношению к литературным взглядам Пушкина легко понять: он начинал свою деятельность в журнале, сама литературная позиция которого была сформирована, обозначена двумя пушкинскими "анти-булгаринскими" выступлениями 1831 года. Да и потом, на протяжении нескольких лет, ему предстояло сотрудничать, выступать в роли ведущего литературного критика в журналах, редакция которых так или иначе находилась в орбите пушкинского мировоззрения, или даже состояла из лиц, являвшихся прежде ближайшими сотрудниками Пушкина.

Как мы увидим в дальнейшем, на первых шагах его литературной работы, в 1834 году, эта фигура "Фефилакта Косичкина" - буквально преследовала его (как Медный всадник - Евгения в пушкинской поэме!)... на страницах того же самого журнала "Молва", в котором он печатался и который он редактировал; служила камертоном, критерием чуть ли не каждого его шага, каждого его критического суждения. Как же ему в последующие годы - было не вздрагивать при одном воспоминании об этой зловещей для его критических выступлений фигуре!

Правда, читатель может нам на это заметить: а как же... "Литературные мечтания", знаменитый цикл статей Белинского, печатавшийся в ряде последних номеров журнала "Молва" этого же самого, 1834 года? В предпоследней из этих статей целый пространный абзац посвящен - шутливой полемике с характеристикой Феофилактом Косичкиным достоинств литературного творчества Ф.В.Булгарина!

Разве не этот отзыв следует считать первым (по крайней мере - одним из первых) обращением Белинского к пушкинскому псевдониму, и разве этот отзыв не дает нам - совершенно иную картину отношения к нему, оценки его Белинским, чем та, которая до сих пор была нарисована нами?

На это мы можем легко возразить, что на том же самом основании можно сделать вывод... прямо противоположный: наоборот, то, что сказано в "Литературных мечтаниях" о Феофилакте Косичкине, - на фоне других, будущих выступлений Белинского по поводу этой фигуры, а также, с другой стороны, на фоне всего того, что о нем же было сказано в ближайших к этой статье публикациях - в журнале "Молва" 1834 года, - заставляет совершенно иначе отнестись... к самому этому циклу статей; заново пересмотреть все то, что мы привыкли, что нам предписывается историко-литературными предрассудками о нем думать.

Поэтому, до тех пор пока такой тотальный пересмотр не произведен, я к пассажу о Ф.Косичкине в "Литературных мечтаниях" обращаться не вижу никакого смысла; буду делать вид, как будто бы его - вообще на свете не существует.



*    *    *


Впрочем, вынужден оговориться: один мотив этого шуточного рассуждения я все-таки вынужден буду затронуть. Об извечном, с легкой руки Пушкина, антагонисте Ф.В.Булгарина, московском лубочном литераторе Александре Анфимовиче Орлове в этом рассуждении из "Литературных мечтаний", между прочим, говорится:

"...при знании латинского языка (знании, впрочем, не доказанном никаким изданием Горация, ни с своими, ни с чужими примечаниями) не совсем твердо владеет и своим отечественным..."

О том, почему здесь возникает мотив "знания латинского языка" и какое отношение мотив этот имеет к полемике с Булгариным, - с исчерпывающей ясностью объясняется в примечании к 13-му тому "Полного собрания сочинений" Белинского 1959 года:

"В 1821 году Ф.В.Булгарин издал "Избранные оды Горация", относительно которых Пушкин писал в "Торжестве дружбы...": "...доказано, что Фаддей Венедиктович (издавший Горация с чужими примечаниями) не знает по-латыни". Еще определеннее об этом плагиате Ф.В.Булгарина было сказано, со слов Н.А.Мельгунова, в книге Кёнига "Literarische Bilder aus Russland". Там мы читаем: "Булгарин... захотел явиться пред публикою в виде ученого и для этой цели отпечатал Горация с учеными толкованиями. Но некоторые люди пронесли молву, что толкования эти принадлежат вовсе не Булгарину, а составлены одним ученым польским филологом; Булгарин же только имел честь перевесть их, причем забыл упомянуть о настоящем авторе" ("Очерки русской литературы", СПб., 1862, стр. 255; на немецком языке напечатаны в 1837 г.)".

Обратим внимание на оборот в переданном немецким автором сообщении Мельгунова: "...некоторые люди пронесли МОЛВУ..." Здесь, таким образом, фигурирует название ТОГО САМОГО ЖУРНАЛА, в котором печатались "Литературные мечтания".

А также - статья "Журнальные заметки", во второй из которых, как мы обнаружили, этот самый мотив ЗНАНИЯ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА - мотив, к тому времени связанный, в своей разоблачительной роли, с фигурой Булгарина именно в статье Феофилакта Косичкина, - является знаковым; служит - своего рода "авторской подписью". Скоро мы увидим, что мотив этот - УСТОЙЧИВО ВОСПРОИЗВОДИТСЯ во всех публикациях журнала "Молва" 1834 года, связанных с фигурой Булгарина.

Таким образом, слова Мельгунова о том, что "некоторые люди пронесли молву..." о "плагиате" Булгарина, - относятся не столько к пушкинской статье 1831 года, но, скорее, - к этим публикациям московского журнала 1834 года (и это предположение - находит подтверждение в самих этих публикациях!); к тем лицам, которые за ними стояли.



*    *    *


И наоборот: в последующих, начиная с 1838 года, обращениях самого Белинского к фигуре "Феофилакта Косичкина" - мы этого "знакового" мотива уже не найдем. И даже... наоборот. Мотив этот - возникает; но возникает он - вовсе не у Белинского, а - как это и было совершенно естественно ожидать, исходя из обозначившегося в ходе наших разборов отношения критика к этому пушкинскому псевдониму, - наоборот, у его оппонента! И обращен он, этот разоблачительный мотив, уже не к Булгарину, а наоборот - к самому Белинскому.

И обращен, между прочим, со стороны не кого иного, как... Ф.В.Булгарина. В "Журнальной заметке", сразу вслед за пассажем об отказе Белинского следовать критическим приемам Ф.Косичкина, следует цитата из статьи Булгарина, с которой он в этой заметке полемизирует. В этой цитате Булгарин говорит о том, что он стал бы делать, если бы его похвалил "Московский Наблюдатель", журнал, в котором в это время подвизался Белинский:

"Если б нас похвалили в "Московском наблюдателе", тогда мы сокрушили бы перо свое, и, произнося с сокрушенным сердцем: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa (латинское выражение - по-французски оно значит pardon, по-польски padam do nóg, а по-русски - вперед не буду), навеки бы замолчали".

Как видим, этот пассаж - недвусмысленно указывает... на журнальную заметку 1834 года. В нем звучит тот же самый, "пушкинский" мотив "незнания латинского языка".

И если в заметке 1834 года этот мотив выражался путем смешения языков, написания букв в разных языках, то здесь он выражается смешением - синонимичных выражений одного языка, служащих переводом латинского выражения. Их различие между собой и отличие каждого из них от латинского оригинала - создает тот же самый комический эффект "незнания" автором точного смысла переводимого им восклицания.

Теперь нам становятся еще яснее обстоятельства ПЕРВОГО в текстах Белинского упоминания статей Феофилакта Косичкина. Оказывается, что упоминание это, мало того, что было сделано лишь... на пятом году литературно-критической деятельности Белинского, - оно было вообще ВЫНУЖДЕННЫМ! И, если бы Булгарин (!) к этому Белинского не принудил, то оно бы - так до 1846 года и вообще бы не появилось; великий критик на протяжении всей своей карьеры делал бы вид, что такого предшественника - у него не существовало.



*    *    *


Теперь нам становится понятным, почему в непосредственно предшествующем этой булгаринской цитате абзаце Белинский посчитал нужным от позиции Феофилакта Косичкина - отмежеваться: ему необходимо было подчеркнуть свою по отношению к ней самостоятельность - в ответ на булгаринские намеки об участии этой фигуры в его литературных трудах.

Со стороны Булгарина эти глухие намеки, понятные лишь очень немногим, имевшим непосредственное отношение к обсуждаемым нами событиям участникам тогдашней литератуной жизни и до сих пор остающиеся полностью невоспринимаемыми историками литературы, - были не чем иным, как самым настоящим шан-та-жом; попыткой "заткнуть рот" докучливому оппоненту.

Именно в этом, в ответе на ШАНТАЖ, которому он со сторны Булгарина подвергся, и заключается смысл реплики Белинского, которой он сопровождает приведенную нами цитату:

"У страха глаза велики - говорит русская пословица. Нет, г. Булгарин, не бойтесь и пишите на здоровье: даем вам слово не бранить ничего, что вы напишете. И зачем это и к чему это! Всякий писатель оканчивает свое поприще тем, что его перестают наконец бранить, потому что все убеждаются, что или он точно велик, или лучше не будет и писать не перестанет".

Критик - как бы соглашается выполнить условия шантажиста. Но при этом показывает, что делает это не потому, что испугался его угроз, его "разоблачений"; а потому, что вопрос, о котором тот хлопочет, - уже давно был решен, в другое время и в других обстоятельствах.

И совсем другие лица, куда более для него авторитетные, объяснили ему, почему полемику с Булгариным не следует вести с той серьезностью, с какой, пародируя Белинского, делал это когда-то автор первой из "Журнальных заметок" 1834 года.