ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой один из "спутников",
сопровождавших Белинского в 1834 году,
годы спустя вновь встречается с ним на страницах
журнала "Отечественные Записки"



Понятие "истории", "исторического", заподозрили мы, возникает у Белинского - как мотивировка, оправдание отвержения неприемлемых для него художественных принципов: они должны быть отвергнуты, потому что представляют собой... исторический пе-ре-жи-ток. Органическое неприятие сублимируется и овнешняется как... требование прогресса.

Это - так сказать, теоретическое разрешение проблемы. Мы увидели, что в 1846 году, в статье "Сочинения Александра Пушкина", Белинский именно таким, "квази-историческим", псевдо-объективным образом мотивировал свое личное, идейно-мировоззренческое неприятие литературной критики Пушкина. Но было у него решение той же проблемы - и чисто практическое.

Был среди ближайшего окружения Пушкина один литератор, которого Белинский выбрал, так сказать, в качестве "козла отпущения" и "мальчика для битья", нисколько не скрывая, ни под какими теоретическими построениями, решительной своей к нему антипатии.

И выбор его пал именно на того писателя пушкинской поры, образ которого возникает в заметке 1834 года в качестве контрастной параллели к "литературной дружбе" Булгарина с Гречем. Когда я стал знакомиться (непростительно поверхностно, конечно) с материалом по названным мной научным трудам, оказалось: и правда, Белинский-то "не любил" Вяземского так же как Булгарина, Греча, Сенковского. Он был для него представителем отжившей свой век литературной партии.

Это отношение его к Вяземскому было высказано в двух статьях 1836 года, посвященных журналу "Современник": статье "Несколько слов о "Современнике", представляющей собой разбор статьи Гоголя "О движении журнальной литературы", и в рецензии на II том пушкинского журнального сборника. Обе они содержат развернутую полемику с Вяземским, беспощадную характеристику его литературной деятельности.

Теперь можно предположить, что эти рассуждения Белинского в 1836 году - возникли как ответ на своеобразный "вопрос", заданный ему заметкой 1834 года: а как быть с этим - с внешним сходством литературной политики, тактики "пушкинской" и "булгаринской" партии, тем, что те и другие - одинаковым, казалось бы, образом занимаются лоббированием, продвижением в печати "своих"? Полтора года спустя Белинский на это отвечает: никакой проблемы здесь нет; Вяземский - такой же, как Булгарин и Греч, поэтому нет ничего удивительного и проблематичного в сходстве их образа действий.

Но нас интересует не содержание характеристики, которую дает Белинский Вяземскому в этих статьях, а то, каким образом Вяземский и писатели пушкинского круга это беспощадное ниспровержение воспринимали. А воспринимали они его - с удивительной снисходительностью.



*    *    *


Вообще-то говоря, нам неоткуда узнать об оценке Пушкиным и его окружением того безжалостного разноса, который Белинский учинил Вяземскому в 1836 году. Однако в 1842 году в журнале "Отечественные Записки" под рубрикой "Журнальные и литературные заметки", которую мы считаем несущей эстафету от телескоповских "Журнальных заметок" 1834 года, - была напечатана статья, которую историки литературы считают бесспорно принадлежащей Белинскому, в то время уже гремевшему в качестве признанного первого критика и публициста России на страницах этого издания.

И действительно, наверное, ОСНОВНОЙ текст этой статьи принадлежит ему. Однако, на наш взгляд, здесь - повторилась та же самая история, что и с "Журнальными заметками" 1834 года: среди заметок, составляющих эту позднейшую статью, есть одна, которая - также резко выделяется среди них, образует выразительный контрапункт, очевидный контраст и литературной манере, и оценкам автора основной части статьи. Нас эта примечательная заметка интересует тем более, что в ней мы встречаем еще одно, не затронутое нами до сих пор упоминание имени Феофилакта Косичкина в текстах, которые с той или иной степенью вероятия связываются с именем Белинского.

Имя это в своих публикациях Белинский, как мы теперь знаем, упоминал с большой неохотой, лишь в тех случаях, когда это было необходимо, когда его к этому вынуждали или вообще - в целях скрытой полемики с ним. Здесь же мы имеем прямо противоположный случай: имя это произносится с такой же очевидной симпатией по отношению к нему, как и в "Литературных мечтаниях", а самое главное - тоже сопровождается группой мотивов, которая заставляет вспоминать о третьей из "Журнальных заметок" 1834 года.

И тем самым - демонстрирует, что автор 1842 года - возобновляет породивший эту давнюю заметку замысел, преследует те же цели, что и она.

В самом по себе упоминании пушкинского псевдонима здесь еще нет ничего, что заставляло бы связывать его именно с заметкой 1834 года. Появление пушкинского псевдонима вызвано тем, что заметка "Отечественных Записок" - вновь посвящена фигуре сортаника Булгарина, Н.И.Греча. На этот раз - его рецензии на первый том поэмы Гоголя "Мертвые души". Оценка Гречем гоголевских персонажей, в которых ему не понравилось то, что среди них нет ни одного положительного, - сравнивается автором заметки с героями романов Булгарина, и далее - с их оценкой, данной Феофилактом Косичкиным:

"Вспомните, что сказано в известной статье остроумного Косичкина о действующих лицах [...] романов Булгарина..."

Здесь имеется в виду рассуждение Пушкина о персонажах существовавших к тому времени романов Булгарина "Иван Выжигин", "Петр Выжигин" и "Димитрий Самозванец". Но мы вспоминать об этом здесь не станем, а лучше обратим внимание на следующее затем, сразу после этого полемического рассуждения о персонажах, упоминание - другого автора и его романа. Третьей заметке 1834 года, посвященной новому роману Булгарина "Мазепа" и рецензии на него в "Библиотеке для Чтения", предшествовало, как мы помним, разоблачение рекламной кампании романа Н.И.Греча "Черная женщина".

И поэтому, когда я встретил в заметке 1842 года упоминание этого же самого романа, - уже это одно заставило меня насторожиться. А когда я вчитался в то, ЧТО именно об этом романе здесь говорится, - я окончательно убедился в том, что автор заметки призывает своего читателя вспомнить не только о статьях "Телескопа", подписанных именем "остроумного Косичкина", но и - о заметке "Молвы", написанной тем же пером, но этим именем не подписанной (впрочем, как мы видели, это последнее утверждение, сколь бы это ни казалось невероятным... не совсем верно!):

"...рецензент, как заметно по тону и смыслу его статьи, человек прошлого века и "содержание" смешивает с "сюжетом", идеал же романа видит В БАБЬИХ СПЛЕТНЯХ И РОСКАЗНЯХ О РАЗНОЙ НЕБЫВАЛЬЩИНЕ, составляющих сюжет какой-нибудь "Черной женщины".

Но ведь эта характеристика, которую получил роман (не названного по имени!) Греча, - в точности воспроизводит характеристику, которую роман этот получил во второй из "Журнальных заметок" 1834 года:

"...Черная Женщина, довольно обыкновенный роман в духе покойницы Жанлис, со Шписсовскими приправами..."

Разница в том, что сказанное о сущности романа в 1834 году при помощи литературных параллелей к нему - в 1842 году ПОВТОРЯЕТСЯ с помощью пренебрежительных определений: нравоучительные романы Жанлис, на исторические темы, с элементами фантастики - это и есть, в сниженно-пародийном плане, "бабьи сплетни"; авантюрные же романы Шписа, с элементами романа тайн и ужасов - "росказни о небывальщине".



*    *    *


Однако мы взялись рассматривать эту заметку в качестве источника сведений о том... как Вяземским были восприняты неистовые нападки на него в двух рецензиях Белинского на журнал "Современник" 1836 года. Отвечая Гречу, который высказывает недовольство обилием в романе Гоголя слов, "не употребляемых в высшем обществе", автор заметки приводит пространнейшее рассуждение Вяземского из того самого второго тома "Современника", который в 1836 году подвергся суровому осуждению со стороны Белинского:

"...Так как мы не принадлежим к тому высшему обществу, которое так знакомо рецензенту "Северной пчелы", то и ограничимся на этот раз небольшою выпискою из статьи князя Вяземского, которому настоящее высшее общество известно по крайней мере не менее кого другого. Вот что говорит князь Вяземский по поводу "Ревизора", о нападках словоловов на неприличные слова, встречающиеся в этой комедии..."

В шестом томе полного собрания сочинений Белинского, по которому мы цитируем этот текст, к этому месту заметки сделано примечание, которое должно, с одной стороны, познакомить читателя с оценкой Белинским фигуры Вяземского, которая сохранялась у критика на протяжении всей его литературной деятельности, а с другой - оправдать противоречащее как будто бы этой оценке использование рассуждения из его статьи как выражающее его собственную точку зрения в полемике с оппонентом:

"Цитируя Вяземского, Белинский в данном случае применяет свой излюбленный полемический прием: бьет одного врага оружием другого..."

Сказано с исчерпывающей ясностью и, по-видимому, справедливо: Вяземский всегда был и оставался - литературным "врагом" Белинского. Непонятно, правда, почему в данном конкретном случае мнение этого литературного "врага" вызвало у критика полное и безоговорочное согласие. И, для того чтобы пояснить характер "оружия", которым якобы воспользовался Белинский, и его исходную оценку этого "оружия", авторы примечания далее продолжают:

"...Отношение Белинского к цитируемой статье кн. Вяземского раскрыто в рецензии на вторую книжку "Современника". Там Белинский назвал Вяземского "светским критиком" и категорически возражал против основных положений его статьи (см. ИАН, т. II, стр. 237)".

Но... заглянув в указанную страницу второго тома, мы с удивлением убеждаемся, что - НИКАКИХ "КАТЕГОРИЧЕСКИХ ВОЗРАЖЕНИЙ ПРОТИВ ОСНОВНЫХ ПОЛОЖЕНИЙ СТАТЬИ" ВЯЗЕМСКОГО О "РЕВИЗОРЕ" ТАМ НЕТ! Обсуждается лишь небольшая неточность, допущенная Вяземским в примечании к этой статье. Как говорил персонаж еще одного романа о "небывальщине": "Поздравляю вас, гражданин, соврамши!"

А дело заключается в том, что в данной статье Белинский обращается к этой публикации Вяземского - ДВАЖДЫ. Один раз - говоря о его статьях, напечатанных во втором томе "Современника", давая им общую оценку и делая по их поводу пару замечаний, второе из которых - относится вообще не к статье о "Ревизоре". Другой раз - Белинский вступает в гневную полемику с Вяземским, но делает это - не называя ни его имени, ни статьи, которой эта полемика вызвана, и этот полемический пассаж встречается в его рецензии раньше, на странице того же издания 235.

А теперь остается назвать очень простую причину, по которой почтенные редакторы полного собрания сочинений ввели читателя в заблуждение: ГНЕВНАЯ ОТПОВЕДЬ ЭТА ПОСВЯЩЕНА ТОМУ САМОМУ РАССУЖДЕНИЮ, КОТОРОЕ ПОЛНОСТЬЮ ПРОЦИТИРОВАНО В ПРИПИСЫВАЕМОЙ БЕЛИНСКОМУ ЗАМЕТКЕ ИЗ ЕГО СТАТЬИ 1842 ГОДА. Спрашивается: что же произошло в этот момент времени? Почему поменялась на прямо противоположную оценка Белинским взглядов Вяземского, сохранявшаяся, как мы безусловно согласились с теми же комментаторами, на протяжении всей его деятельности?

А произошла, по нашему мнению, тоже очень простая и естественная вещь: поменялся - причем на диаметрально противоположного... сам автор этого текста. Не "Б" - а "В"; не Белинский, а...



*    *    *


Как только я разобрался с чехардой оценок статьи Вяземского о "Ревизоре" в публикациях, приписываемых В.Г.Белинскому, как только у меня сложилось устойчивое убеждение, что автором заметки о разборе поэмы "Мертвые души" рецензентом "Северной Печлы" НЕ МОЖЕТ быть тот же человек, который написал две рецензии на первый и второй том пушкинского "Современника" в 1836 году, - у меня возникло представление о том, кто мог бы быть подлинным автором этой заметки 1842 года.

А также - стал находить себе объяснение целый ряд странных особенностей этой заметки, начиная с тех, о которых мы уже упомянули: положительное отношение ее автора к статьям Феофилакта Косичкина (которое, как мы теперь знаем, входит в резкое противоречие с отношением к этой фигуре Белинского) и заявленная с помощью искусных намеков ее преемственность по отношению к написанной пером того же Косичкина третьей из "Журнальных заметок" 1834 года.

Единомыслие с пушкинским псевдонимом, отметим, выражено в заметке 1842 года совершенно таким же образом, как едимномыслие ее автора со статьей Вяземского о "Ревизоре": он ссылается на одно место в пушкинской статье для подтверждения своих собственных мыслей - точно так же, как ссылается на место в статье Вяземского, за тем исключением, что соответствующий текст из статьи Пушкина он не приводит, а просто предлагает читателю его "вспомнить" (то есть - посмотреть, прочитать самому).

И вместе с тем, как легко можно убедиться из уже приведенных нами цитат, автор заметки 1842 года - действительно стремится создать впечатление, во власти которого оказались историки литературы, атрибутирующие эту заметку вместе с другими, напечатанными с нею под рубрикой "Литературные и журнальные заметки" Белинскому: что текст этот - ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАПИСАН БЕЛИНСКИМ.

Подлинный автор заметки - СТИЛИЗУЕТ СЕБЯ под Белинского; пишет как бы ОТ ЛИЦА Белинского. Поэтому он и выступает с такими утверждениями, соответствующими облику этого критика, как то, которое мы уже от него слышали: что он не принадлежит к высшему обществу, к которому принадлежит автор цитируемой статьи, Вяземский.

Есть среди этих утверждений и другие, в той же степени призванные создать у читателя впечатление, что с ним продолжает говорить знаменитый критик и публицист "Отечественных Записок", такие как утверждение, сделанное, когда характеризуются эстетические воззрения Греча:

"...МЫ УЧИЛИСЬ ЭСТЕТИКЕ ПО НОВЫМ КНИГАМ, а рецензент, как заметно по тону и смыслу его статьи, человек прошлого века..."

Здесь, в замечании о разности эстетического образования Греча и автора заметки, содержится и третий признак, позволяющий автору закамуфлировать, загримировать себя "под Белинского", и именно - физический, биологический возраст.



*    *    *


Когда автор заметки называет Греча, расцвет творческой деятельности которого пришелся на 10-е и 20-е годы XIX столетия, "человеком ПРОШЛОГО ВЕКА", это выражение, как ни дико бы это выглядело, следует понимать БУКВАЛЬНО (а не в смысле, например, смены, разности исторических эпох, как у того же Грибоедова, аллюзия на комедию которого содержится и в заметке 1834 года: "...Век нынешний и век минувший...").

Правда, в последнем абзаце заметки говорится:

"рецензент" исполняет "обязанность истинной критики, как ее понимали НАЗАД ТОМУ ЛЕТ СОРОК",

- то есть в 1802 году, пусть и на границе, но все-таки "по сю сторону" XIX века. Чуть позже, в 1805 году началась и литературная деятельность Греча, достигшая своего расцвета в 1812 году, когда он начал издавать "Сын Отечества", журнал, прославившийся своими публикациями не "времен Очаковских и покоренья Крыма" - но Отечественной войны с Наполеоном.

Однако в другом месте, на противоположном ее краю, в первом абзаце, содержится не менее странное рассуждение, чем то, которое относит Греча к "людям прошлого века". О рецензии "Северной Пчелы" автор заметки говорит:

"Особенно понравилось нам то, что она напоминает собою критики блаженной памяти "Вестника Европы" и ЖУРНАЛОВ, ИЗДАВАВШИХСЯ В РОССИИ ЕЩЕ ПРЕЖДЕ "ВЕСТНИКА".

Но ведь "Вестник Европы" начал издаваться Карамзиным - ровно СОРОК ЛЕТ НАЗАД, в 1802 году. И значит, рецензия Греча - приравнивается именно к критикам журналов хронологически буквально "прошлого века"! Что, как мы видели, находится в полном противоречии с биографическими данными этого журналиста.

Спрашивается: чем же мотивирован этот вопиющий, и вместе с тем совершенно сознательный, многократно подтвержденный и художественно-композиционно запечатленный АНАХРОНИЗМ в заметке 1842 года? Но именно здесь, на примере этого случая, мы можем познакомиться с истинной природой этих черт, камуфлирующих автора заметки под его соседа по журналу, В.Г.Белинского.



*    *    *


Дело заключается в том, что этот "анахронизм" является ПАРОДИЕЙ на... Белинского, и именно на то место его статьи против рецензии Вяземского о "Ревизоре", к которому апеллирует теперь автор заметки 1842 года. И именно к Вяземскому в этой статье Белинского 1836 года относится то абсурдное перевирание хронологической приуроченности его творчества, которое теперь, в 1842 году транспонируется, будучи гиперболизированным в своей абсурдности, на фигуру Греча:

"Посмотрите, что такое жизнь всех наших "светских" журналов? [Белинский имеет, вероятно, в виду: "Московский Вестник", "Литературную Газету", "Европеец", "Московский наблюдатель" и "Современник".] Борение жизни с смертию в груди чахоточного. Что сказали нам нового об искусстве, о науке "светские" журнал? Ровно ничего. Публика остается холодною и равнодушною к этим жалким анахронизмам, силящимся ВОСКРЕСИТЬ ОСЬМНАДЦАТЫЙ ВЕК; она презрительно улыбается, когда в этих журналах с каким-то вдохновенным восторгом уверяют..."

- и далее следуют несколько строк из того пассажа статьи Вяземского, который вызвал гневную отповедь Белинского и который будет полностью процитирован в заметке 1842 года.

Можно по-разному относиться к литературной личности Греча, но нельзя не признать, что его "Сын Отечества" был первым русским журналом, отразившим на своих страницах животрепещущую современность. Полемика о "русском романтизме", которую Вяземский вел в первой половине 1820-х годов, с моей точки зрения, не принадлежит к числу его литературных удач, но нельзя же на этом основании приравнивать его... к литераторам "осьмнадцатого столетия"!

Вот этот вопиющий абсурд, который вышел в полемическом запале из-под пера Белинского в 1836 году - и был СПАРОДИРОВАН в приписываемой ему заметке 1842 года. Да вообще именно такой характер пародии, характер ПРЕДМЕТА изображения, а не характер черт авторского субъекта, носят и остальные черты камуфляжа, в который рядится автор заметки 1842 года.

Его заявление "мы учились эстетике по новым книгам" - само по себе звучит очень смешно; является карикатурным по отношению к тому лицу, на которое оно должно указывать, то есть Белинскому. Но в этой пародии есть и второй план: всем очень хорошо известно, по каким таким "новым книгам" учился Белинский, - это философия Гегеля. А написаны-то они были, возникло ядро гегелевской философии - в те же самые первые годы XIX века, когда возник и журнал Карамзина, когда начинал свою литературную деятельность Греч.

И следовательно, по классификации Белинского, и Гегель (а следовательно, и он сам, его отчественный приверженец) должны считаться принадлежащими... к числу "людей прошлого века"!

Да, собственно говоря, так и произойдет: уже тогда, в 40-е годы, начал свою "научную" деятельность К.Маркс, который объявил гегелевский "идеализм" - пусть не больным чахоткой, но, по крайней мере, стоящим на голове. Так что с этим его "осьмнадцатым столетием" Белинскому следовало быть поаккуратнее. На что ему справедливо и указал автор заметки 1842 года.



*    *    *


Вот причина, по которой камуфляжные черты великого русского критика находятся в кричащем, саморазоблачительном для них противоречии с остальными чертами, которыми отмечена эта статья. А значит, и пониматься они должны - в прямо противоположном смысле: автор заметки - человек не нового, но старого поколения; высшее общество для него является не чуждым, но своим. Таким образом понемногу начинает вырисовываться облик - подлинного автора этой заметки.

И третья черта, когда этот автор заявляет о том, что он НЕ принадлежит к высшей аристократии, имеет в этом отношении особенное значение. Когда мы приводили соответствующее место из текста заметки, мы не стали заострять внимание на одной явной, бьющей в глаза ГРАММАТИЧЕСКОЙ НЕПРАВИЛЬНОСТИ, содержащейся в этом пассаже.

О том, что эта неправильность носила НАМЕРЕННЫЙ характер, говорит дальнейший разбор рецензии Греча, в которой тот выявляет в тексте поэмы "Мертвые души" совершенно аналогичные грамматические неправильности. Автор заметки в "Отечественных Записках" в данном случае - как бы имитирует уже особенности стиля Гоголя.

Напомним, что речь шла о "выписке из статьи князя Вяземского, которому настоящее высшее общество известно по крайней мере НЕ МЕНЕЕ КОГО ДРУГОГО". Из построения фразы остается неясным, к чему относится обект сравнения: "не менее кого другого". Хочет ли автор сказать, что Вяземскому высшее общество известно не менее, ЧЕМ кому другому?

Или же - наоборот, он хочет сказать, что ему это высшее общество известно не менее - КАКОГО-ЛИБО ДРУГОГО ОБЩЕСТВА. В обоих этих вариантах фраза необходимым образом требует к себе какого-либо добавления: или сравнительного союза "чем", или прибавления как бы пропущенного наборщиком слога "ка" к местоимению "кого".

А в последнем из этих случаев - смысл меняется на прямо противоположный; или, иными словами, - происходит как раз то, что мы увидели во всех камуфляжных чертах этой заметки. Получается, что автор этой фразой хочет сказать, на ее, этой фразы, втором плане содержится утверждение: что князь Вяземский - не принадлежит исключительно "высшему обществу"; что литературная и человеческая личность этого писателя - не исчерпывается принадлежностью к этому "высшему обществу".

И когда мы посмотрим на статью Белинского 1836 года, что окажется, что и это идейно-смысловое построение в заметке 1842 года - заимствовано из текста той самой гневной отповеди, которая была обращена в этой статье к князую Вяземскому:

"Оглянитесь вокруг себя повнимательнее", - писал тогда критик, завершая все это рассуждение, - "вы увидите, что и между вами, людьми "светскими", людьми "высшего общества", есть люди, которым душна бальная атмосфера, ненавистен мишурный блеск гостиных, которые бегут от них, чтобы в мирной тиши уединения предаться мирному занятию предметами человеческой мысли и чувства; есть люди, которые скучны в обществе, не любезны с дамами, для которых уже невозвратно кончился осьмнадцатый век..."

Вот поэтому автор 1842 года и написал заметку, которую принципиально МОГ БЫ написать Белинский; он написал эту заметку, чтобы продемонстрировать, что мировоззрение Вяземского - не противоположно, не враждебно мировоззрению Белинского.

Наверное, можно сказать так, что оно - лежит как бы в иной плоскости, чем это мировоззрение; принадлежит - к другому жизненному миру, который Белинскому непременно нужно спроецировать на плоскость собственных идейных взглядов, а для этого - осмыслить его ИСТОРИЧЕСКИ и отправить, как... в преисподнюю, в какой-то фантастический, выдуманный им "осьмнадцатый век"!



*    *    *


Отсюда возникает вопрос: кто же он, этот автор заметки? Ответ заключен в уже сказанном нами: кому понадобилось демонстрировать, показывать прежде всего - самому Белинскому, что мировоззрение Вяземского - ему не враждебно? Нужно полагать... самому Вяземскому? Кому же естественнее всего было позаботиться о себе самом, о том, чтобы исправить сложившуюся под пером Белинского искаженную картину их идейных взаимоотношений? Вот почему мы и сказали с самого начала, что рассматриваемая нами заметка 1842 года - может служить для нас источником сведений о том, как неистовая критика Белинского была воспринята ее адресатом, П.А.Вяземским.

Можно обнаружить в заметке 1842 года еще одно весьма оригинальное указание на то, что автор - совпадает с автором приводимой выдержки из рецензии на "Ревизора" из второго тома "Современника" 1836 года. Известная черта литературного стиля Вяземского - своенравное употребление слов и оборотов, которое с первого взгляда может показаться неправильным или бессмысленным; над этой чертой в 20-е годы немало смеялись его оппоненты, и тем не менее Вяземский культивировал ее в своих произведениях совершенно сознательно, возводя ее до степени программного положения своей литературной позиции.

И как раз в приводимой выдержке из его статьи 1836 года эта черта его литературного стиля получает себе теоретическую формулировку:

"Известно, что люди высшего общества гораздо свободнее других в употреблении собственных слов: жеманство, чопорность, щепетность, оговорки - отличительные признаки людей, не живущих в хорошем обществе, но желающих корчить хорошее общество".

И вот именно эту позицию Вяземского по отношению к лексике, привычку его к употреблению в своих статьях "собственных слов" - и делает автор заметки 1842 года ЛЕЙТМОТИВОМ своей публикации! Пять или шесть раз на всем протяжении ее, причем - в композиционно маркированных местах, отмечая своим появлением каждый новый пункт полемики с оппонентом, повторяется в этом тексте слово НАПАДКА - которое, вообще-то говоря, нам привычно слышать употребляемым ЛИШЬ во множественном числе.

Но автор заметки - рассуждает именно по логике Вяземского: раз есть слово "нападки", то значит - можно его употребить и в форме единственного числа, пусть никто этого, кроме Вяземского, не делает. И именно так делает автор "Отечественных Записок":

"...Главная нападка, разумеется на то, что действующие лица в романе Гоголя всё дураки и негодяи. Нападка несправедливая, сколь и не новая!... Вторая нападка рецензента состоит в том, что в романе Гоголя нет - видите - содержания!!!... Третья нападка грозной рецензии направлена на обилие неприличных и не употребляемых в высшем обществе слов... Наконец четвертая и главная нападка рецензента устремлена на промахи против грамматик г. Греча..."

И это утрированное воспроизведение особенностей литературного стиля Вяземского - так же, как и другие рассмотренные нами случаи, является... пародией на статью Белинского о "Современнике", на ту самую филиппику против Вяземского, содержащуюся в ней.



*    *    *


Обратим внимание, что в этом лейтмотивном слове присутствует только одна гласная - "а", причем повторяется в нем - трижды; а само это слово в тексте статьи - повторяется ШЕСТЬ раз! Теперь процитируем пассаж из статьи Белинского 1836 года, посвященнный вызвавшему особенное буйство критика замечанию Вяземского о свойственной светскому человеку манере держаться, - и мы сразу поймем, откуда появляется этот чудовищно гиперболизированный повтор, это утрированное "аканье":

"Но публике нужны не гувернеры, которые кричали бы ей: "Tenez-vous droit" ["Держитесь прямо"], а поэты, а ученые, а литераторы, а критики, которые бы знакомили ее с высшими человеческими потребностями и наслаждениями, руководствовали бы ее на пути просвещения и эстетического, а не "светского" образования".

И что особенно характерно, что со всей очевидностью выражает характер ведущейся здесь ЛИТЕРАТУРНОЙ ИГРЫ - это то, что в ЕДИНСТВЕННОМ СЛУЧАЕ, когда слово "нападки" в тексте 1842 года употреблено привычно для нашего слуха, то есть в форме множественного числа, - оно сопровождается уже не грамматическим, но лексическим неологизмом - "собственным словом" в полном смысле этого определения, изобретенным, кажется, самим автором, и причем - специально для данного случая.

И что самое пикантное - именно этот критический случай словесной игры - и возникает в связи с упоминанием имени князя Вяземского и непосредственно перед цитатой из его статьи; как бы... приглашая читателя сравнить литературный стиль "двух" этих (как выглядит дело на поверхностный взгляд) авторов:

"Вот что говорит князь Вяземский, по поводу "Ревизора", о НАПАДКАХ СЛОВОЛОВОВ на неприличные слова, встречающиеся в этой комедии..."

После этого я уже не мог сомневаться в принадлежности этой заметки Вяземскому. Автор - САМ позаботился об этом, как если бы поставил под текстом заметки свою личную подпись; он со всей определенностью расставил в ней тайные приметы, по которым внимательный читатель мог узнать ее истинного автора.



*    *    *


И тем не менее, на этой стадии изучения я бы не стал ставить вопрос об атрибуции этой заметки: постольку, поскольку оставались недостаточно ясны причины ее появления.

Я сказал: что этой публикацией Вяземский стремился выразить своей СНИСХОДИТЕЛЬНОЕ отношение к той разгромной критике, которой он повергся со стороны Белинского; продемонстрировать, что он ничуть не разгневан ею и ни в коем случае не считает себя - его литературным и идейным ВРАГОМ.

Однако непонятным оставалось при этом то, что эта демонстрация дружелюбия была выражена В ТАКОЙ ИМЕННО ФОРМЕ: форме литературной МИСТИФИКАЦИИ; в форме статьи, написанной "под маской" того лица... которому она была главным образом адресована, то есть - Белинского.

Правда, с самого начала мы обратили внимание, что в тексте этой заметки дается аллюзия на совершенно аналогичную в этом отношении заметку 1834 года; калькируется содержащаяся в ней лаконичная характеристика романа Греча. Собственно говоря, с этого открытия - и начался наш пристальный интерес к этой публикации 1842 года.

А заметка эта - была тоже написана лицом, скрывшимся ПОД МАСКОЙ - причем двойной (и даже... тройной!): собственной литературной маской "Феофилакта Косичкина", а затем - надетой на нее! - маской того журналиста, от лица которого написана первая из этих "Журнальных заметок" 1834 года, то есть - того же Белинского. Но и в данном случае - оставалось не очень ясным, зачем Вяземскому восемь лет спустя понадобилось вспоминать об этой мистификации и воспроизводить ее на страницах совсем другого журнала?

И лишь теперь, когда я стал расширять рассмотрение контекста, обстоятельств публикации интересующей меня заметки 1834 года в журнале "Молва", - очередная мистификация 1842 года получила для меня окончательное (если в этом деле, конечно, может быть какая-то "окончательность") разъяснение.

И именно сопоставление заметки 1842 года с приписываемой Белинскому статьей "Литературная новость", анализ которой был начат нами, - и позволит завершить процедуру атрибуции этой позднейшей публикации Вяземского.

И следовательно - наоборот, сопоставление с этой заметкой из "Отечественных Записок", в авторстве которой Вяземского мы ПОЧТИ убедились, - позволит нам с уверенностью определить, кто же был автором статьи "Литературная новость", кто был одним из "спутников" Белинского на страницах журналов "Телескоп" и "Молва" при начале его литературной карьеры в 1834 году.

Поэтому мы к анализу этой статьи сейчас возвращаемся и по ходу его - завершим наше рассмотрение заметки 1842 года.