ОЛЕНА ТЕЛIГА / ЕЛЕНА ТЕЛИГА
(21.07.1906 - 21.02.1942)

АБО-АБО / ИЛИ-ИЛИ

Перевела с украинского Ирина Стырта

В канцелярии, где работала Нина, с самого утра было необычное движение. Сотрудники беспрестанно бегали за справками, потому что завтра выдавали пайки и мануфактуру.
Солнечное утро, оттепель, а поэтому на сапогах целые фунты грязи, которая растекалась красочными пятнами по полу.
Возле самого входа, на лавке, сидело несколько парней. Приехали из села, чтобы стать студентами, а сюда пришли разузнать, как это претворить в жизнь. Хлопали глазами, осматривались вокруг и время от времени флегматично щелкали семечки. Служащие, проходя мимо них, несколько раз бросали:
- Товарищи, это вам не село. Или: - Товарищи, это же канцелярия.
Но на парней это не производило никакого впечатления. Как будто и не к ним обращались.
С самого утра Нина была в движении. По должности она была обыкновенной посыльной, разносящей повестки во все концы города. Сверх того, и объявления писала и, помимо всех работ в канцелярии, одалживали её в библиотеку и деканаты политехники, в стенах которой она работала.

У Нины было чудесное настроение - завтра она должна была получить паёк и мануфактуру, а сегодня, вместо того чтобы хлюпать по грязи, ей пришлось работать наверху в деканате. Там помощницей заведующего канцелярии была Наталочка, которую по этой причине называли "канцелярской крысой", хотя ей - с её длинными косами - это название не подходило.
"Канцкрыса" отбивала на машинке повестки, а Нина надписывала их своим не совсем устоявшимся пятнадцатилетним почерком. В комнате было тепло; низенькая печка ("буржуйка") разогрелась докрасна. И рядом с ней так хорошо было мечтать о прошлом. О детских годах с пухлыми котлетами и золотыми пирожками, о капризно не допитом молоке, о несъеденных супах и отрезанном с ветчины сале. Теперь было иначе: ежедневный пшённый кулеш и мутная жижа, которая почему-то называлась кофе.

- Лектор Николай Семенович Жаба, - прервала тишину Нина, подписывая какую-то повестку. - Представь себе, Наташа, что ты выходишь замуж за человека с такой фамилией, даже если б он был чудеснейшим в мире?
Наташа вложила новый лист бумаги в машинку и задумалась на минуту:
- Хоть это и досадно, но, если бы он был по-настоящему симпатичный, я всё-таки б вышла за него. В конце концов, можно поставить на конце "о" вместо "а" - и всё в порядке. Даже красиво: пани Жабо. Э, Нина, в наши дни фамилия вообще ничего не значит. Не нравится одна - сменишь на другую. Раз-два и готово. Да и можешь ты быть уверена, когда знакомишься с кем-нибудь, что он Кухаренко, а не Кохман, или еще как-нибудь иначе? А ты бы вышла замуж за этого Жабу?
- Я? Не знаю... Нет... Я вообще никогда не выйду замуж.
Нина покраснела. Неизвестно почему вспомнила она приближающуюся вечеринку, вспомнила, что идёт весна, и на душе у нее стало так радостно, что она забыла свой голод, ненавистную пшённую кашу и поставила большую кляксу на новом адресе.

- Как раз на повестке нашему профессору. Между прочим, насчёт профессора... Вымой руки, ты вся в чернилах. Лицо тоже, вот тут, возле носа, как ты так вымазалась?.. Насчёт профессора... Слышала, что с ним вчера было? Знаешь старшего мастера Бабенка? Ну, есть такой. Молодой ещё, амбициозный, но совершенно неинтеллигентный, окончил двух-классовую школу. Но мастер, говорят, очень хороший. Поэтому его все ценят, ну и боятся тоже, ведь, понимаешь, коммунист, имеет связи. А насчет сантиментов, то это не очень... Вот этому Бабенко всегда было мало уважения, которое к нему проявляли, как к хорошему мастеру. Он захотел другого. И представь себе... ну, угадай, что он захотел?
- Откуда же я знаю? Может, он сделал тебе предложение?
- Нет. Этот Бабенко решил стать ни больше ни меньше как инженером-механиком. Скромное желание, правда? Только не подумай, что он для этого хотел кончить восемь классов гимназии, а потом пять лет политехникума. Он решил просто пройти пару практических занятий у наших профессоров, а потом просить, чтобы ему подписали диплом. Просить. Знаешь, какая это просьба? Коротко и ясно: или-или. И они подписали: мол, окончил полный курс механического отделения и получил звание инженера. Но слушай дальше.
Сижу я вчера вечером у нашего пана Алексея. Там еще твоя мама была и моя тоже. Сама знаешь, пани Ольга, после того как узнала о смерти сына, сама едва жива, вот мы все стараемся хоть немного её развлечь.
Вдруг входит посыльный и подаёт старику повестку. Просят прийти на торжественное подписание диплома инженера, а потом на товарищеский ужин у него дома. Пан Алексей прочитал, бедняга, это вслух, разволновался, покраснел весь. А потом заходил быстро по комнате и как начнет кричат:
- Я порядочный человек, меня ужином не подкупишь. Тридцать лет уже профессор, а ни одного диплома без экзаменов не подписал.
И снова забегал по комнате, что-то кричит, руками размахивает, а сам едва не плачет.
- Ну и что ж, не пошел?
- Ещё как. Как только он немного успокоился, начала охать и плакать пани Ольга, мол, что с ним будет, куда они денутся, и что она, больная, будет делать... Другие вот пойдут, потому что они любят свою семью, потому что семья у них на первом месте. От подписывания рука не отвалится. Что же делать, если теперь весь свет перевернулся, с волками жить - по- волчьи выть. Потом ещё причитала о том, что она всю свою жизнь для него пожертвовала, а он для неё не может сделать такой мелочи.
А он, представляешь, Нина, стоит, старый, седой, и всё время повторяет:
- Пойми, что не могу. Я не жулик. Что ты меня на старости лет заставляешь делать?
Долго она его умоляла, наконец замолчала и заплакала. Смотрим - и он замолк. Мы все потихоньку и разошлись по своим комнатам. Немного позже стою я в коридоре и вижу: выходит он в своем парадном френче. Знаешь, который из зеленой портьеры, правый карман выше, левый ниже. Прошел мимо меня, ни слова не говоря, но было ясно, куда идет. А вернулся, должно быть, поздно, никто не слышал. Уже сегодня в деканате узнали, что все до одного подписали диплом, а потом... А потом был чудесный ужин с вином. Бабенко был в необычном настроении, очень приветливый, всех угощал, а нашему старику все время подливал. Тот отказывался, а потом пил, как все...
- Я б не пошла и не пила, - сказала Нина твёрдо.
- И пошла бы, и пила бы, если б другого выхода не было. Смотри, какая героиня. Шарлотта Корде. Ну, что загрустила? Пойдём лучше за билетами. Завканц уже, наверное, вернулся с обеда.

В широком коридоре было весело и солнечно. Многомесячная пыль аж танцевала от радости в весёлых лучах. Солнце, весна и золото лились сквозь грязные окна.
В канцелярии было пусто. Теперь, когда в ней никого не было, еще ярче бросался в глаза её неопрятный вид. Пол серый от пыли, разукрашенный коричневыми разводами грязи, белыми окурками, какими-то красными клочками бумаги и жёлтыми скорлупками тыквенных семечек. Возле дверей, под лавками, четко вырисовывались на темном полу несколько плевков будущих жрецов науки. Но и тут, как и в коридоре, это убожество и сор весело освещало бесцеремонное солнце сквозь окно, разноцветное, как витраж, от грязи, с отпечатками чьих-то пальцев.
- Как же тут противно, - подумала Нина, - как в помойной яме.
Она была одна. Наташа ждала её в коридоре.

Вдруг дверь открылась, но в комнату вошёл не заведующий канцелярией, а обыкновенный сторож с тряпкой, ведром и щёткой. На губах его блуждала улыбка. Нет, не блуждала, а сидела крепко и уверенно. Нина уступила ему дорогу - наверное, пришел навести порядок.
- А у меня к панночкам есть дело, - обратился он к ней. - Несколько раз сюда заходил, но вас не было.
- А я наверху писала, в деканате, - объяснила Нина. (- Что за дело у него ко мне и почему панночка, а не товарищ?) - В чём дело?
- А в том, что вы, панночка, должны тут сегодня хорошенько вымыть полы: видите, какие грязные, и ещё того... окно тоже нужно помыть и двери стоит пошуровать, ну и коридор до соседских дверей. Я уже вам и воду принес, и щётку. Вот и помощь вам, хоть и не моё это дело.
Нина удивленно глянула на ведро, на тряпку, на ухмылку сторожа - и наконец поняла: хотят, чтобы она после целого дня работы, после всей этой писанины в нерабочее время, ещё и вымыла своими руками всю эту грязь. Где-то глубоко в душе вспыхнул огонь обиды и горячим пламенем залил лицо.
- Кто это сказал? - нашла она наконец силу спросить спокойно.
- Как кто? - удивился сторож, - конечно, завканц. А вот и он идёт.
- Я вот говорю, чтоб она мыла, а она капризничает, - обратился он к человеку, который входил в канцелярию, - скажите ей сами.
Он весело хихикнул и отошел в сторону, с интересом ожидая сцены, которая должна была последовать.
Завканц вошёл в комнату. С его тёмного френча свисали множество разных ремешков и каких-то футляров на карандашах, перочинные ножики и даже карты. Роскошное галифе пышно, как два самовара, вздувалось над высокими сапогами из жёлтой кожи. Всё это придавало ему военный вид, хотя с войсками он сроду не имел ничего общего.

- В чём дело, - прозвучал его спокойный солидный голос, - вы не хотите выполнять свои обязанности, товарищ?
- Это никогда не было моей обязанностью. Я делаю, что от меня требуется, целый день разношу повестки. Где вы видели, чтобы посыльный составлял каталоги, причем ещё и немецкие. А я все делаю, потому что я умею это делать, а пол мыть не могу, - быстро залепетала Нина. - Посмотрите, какой он? Во всех деканатах это делают специальные бабы. Да и замучена я за целый день работы и голодная очень.
- Боже мой. Только оставаться спокойной, - пронеслась мысль, - это, должно быть, ошибка. Он сам поймет. Не из дерева же он.
- Я вам говорю, - снова прозвучал деревянный голос, - что вы, товарищ, или вымоете пол, или ... я найду себе другую работницу, которая будет это делать. У нас нет таких денег, чтобы разбрасываться ими направо и налево. Говорю вам в последний раз: полы должны быть вымыты сегодня и хорошенько. Любезно возьмите своими ручками тряпку.

Сторож в углу хихикал. Нина почувствовала, как куда-то далеко отрывается от нее вся радость, которую она носила в себе целый день. Оторвалась и покатилась далеко по окуркам и тыквенным семечкам.
Броситься на колени под взглядами завканца и сторожа и скоблить, скрести, что есть силы, этот вонючий грязный пол? Каждая баба вымоет его за час, а она будет возиться целый вечер и хорошо не вымоет. Доставить им это удовольствие? Этот театр?
Представилась, фигура матери, которая ждёт сукно и сахар. Перед глазами замелькали все карандаши, ножики и карты на груди завканца и, как сквозь сон, долетели его слова:
- Вижу, что вы, товарищ, наконец решили меня послушаться. Вот и хорошо. И столы отсуньте, всюду вымойте. А я буду убегать, ведь действительно плохо становиться в такой обстановке.
- Как же, и под столом нужно, и под лавками, - быстро заговорил сторож и затопал к дверям. Всем своим видом он хотел продемонстрировать, что и его нервы тоже ни одной минуты больше не могут выдержать этой атмосферы.

Нина посмотрела на эти два такие разные и такие одинаково подлые лица. Хотелось ногой стукнуть по ведру, а грязной тряпкой хлестнуть по довольному лицу завканца, по его странному френчу.
- Не буду я мыть ваш пол, мойте сами, - крикнула она и выбежала в коридор, не слыша встревоженных вопросов Наташи.

Солнце по-прежнему светило в окна, но Нина уже не видела ни его золота, ни весны. И ничего веселого не было в танцах пыли в весеннем воздухе. Нет. Это была просто пыль, которую давно уже нужно было смыть.
На душе было серо, тяжко и грязно, как и везде вокруг. Перед глазами так явственно встала мать и весь завтрашний день без еды и одежды.
Но внезапно в душе её что-то дернулось и отчаянье успокоилось, будто вырванный больной зуб. И сразу же больное место залила жгучая, никогда до этого не испытываемая волна ненависти. И вместо жалостливых - вырвались слова спокойные и жестокие.
- Слушай, Наташа, я уже не буду здесь работать. Завканц сегодня заставлял меня мыть пол. Понимаешь, просто ему нужно меня выкурить или высмеять. Я его давно раздражаю. И не потому, что плохо работаю, а как раз наоборот: потому, что осмелилась не киснуть дома, а работать и зарабатывать. Даже ошибки этого олуха на объявлениях исправляла. Если я хоть бы работала с видом мученицы, то, может, он меня ещё б терпел. Ведь я должна быть для него жертвой революции, ни на что не пригодным продуктом гнилой интеллигенции. Но, когда этот продукт радостно гоняет по городу с повестками, а потом, голодный, до вечера пишет всякую муру, этого он не может перенести.
Лучше буду маковники продавать, на огородах работать и, поверь мне, я с ним еще встречусь. Но в других условиях и при других обстоятельствах.

На следующий день на месте Нины работала другая женщина - родственница завканца. Пол вымыл сторож. Мануфактуру и паёк за целый месяц получила новая работница.